Текст книги "Французская защита"

Автор книги: Анатолий Арамисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Тихо, ты что? Погоди, сейчас я пойду в ванную и там разденусь, подожди, – шептала Симона, чувствуя, как руки мужчины торопясь, путаются в ее одежде.

– Потом, я не могу так долго ждать, – порывистое движение, последний «рубеж обороны» мягко упал на пол рядом с постелью, – я слишком люблю тебя, я слишком хочу тебя…

И все события дня улетели куда-то далеко назад, в невидимую пелену, словно в небытие, уступив место лишь чувству полного и сладкого погружения в любимом человеке, слияния двух «я» в одно единое целое…

В третьей партии все шло как нельзя лучше. Бывший претендент на мировое первенство, англичанин, все чаще задумывался, теряя время в мучительных сомнениях. Ход за ходом программа методично переигрывала противника Одинцова.

Но спокойно-боевое состояние было нарушено звуками постороннего голоса.

Виктор вздрогнул, когда в его наушниках раздался злой окрик:

– Девушка! Вы почему припарковали здесь машину? Разве не видите, что это делать категорически запрещено! Ваши документы!

– Пожалуйста.

Шорох одежды, какой-то странный звук…

– Так! Иностранка, значится? – нотки злобного удовлетворения. – Попрошу проехать со мной в отделение!

– В чем дело? У вас за нарушение парковки всех тащат в полицию?

– Не в полицию, а в милицию, большая разница! Усекла?

– Никуда я не поеду и буду на вас жаловаться!

– О! Да у тебя там компьютер работает? А, быть может, он ворованный!?

Англичанин раздумывал над ходом, Виктор резко поднялся с места и пошел на выход.

В ушах звучала перебранка у машины. Мент явно хотел сорвать куш с хозяйки автомобиля, на которой были номерные знаки Франции.

– А вам то, какое дело, что у меня здесь? Если я нарушила правила парковки, то выписывайте штраф, как это делается во всем мире!

– Ты, сучка, нам не указывай на остальной мир. В Москве свои законы! Сейчас возьмем тебя за сопротивление органам власти, и вообще получишь срок! Пятый, пятый, я восьмой, присылайте экипаж, у нас тут проблема с иностранкой!

– Вы нарушаете ваши же законы!

– У нас один закон! Платишь сто баксов и катишься побыстрее отсюда! Поняла?

Одинцов в несколько прыжков преодолел расстояние между обочиной и стоявшей на противоположной стороне улицы машиной Симоны.

– В чем дело, сержант? – высокая фигура блондина выросла, словно из под земли.

– А ты кто такой будешь? – презрительно оттопырил губу жирный гибэбэдэшник.

Его напарник сидел в милицейских «Жигулях», припаркованных в двух метрах от «Ауди» и внимательно наблюдал за происходящим. При виде появившегося мужчины он медленно вылез с водительского сиденья и облокотился на раскрытую дверь.

– Я ее муж. Представьтесь по форме!

– Еще чего! Вали отсюда, муженек, мы забираем твою иностранную женушку!

– А за что?

– За сопротивление милиции.

– Какое сопротивление? Она как сидела в машине, так и сидит.

– Много ты знаешь! Ты же ничего не видел! Катись подобру-поздорову, а то и тебя заберем…

– Да? А лычки свои за попытку вымогательства снять не боишься?

– Чтоооо?? Тк еще и оскорбляешь при исполнении!

– Симона, крутани назад запись!

Девушка нажала на пару клавиш, и из динамиков ноутбука явственно донесся весь разговор стража порядка с Симоной.

– А у меня знакомые есть в отделе надзора, – издевательски проговорил Виктор, видя, как побледнело лицо вымогателя, – и машинки вашей номерок я срисовал. Так что, лучше гуляй, Вася!

Сержант беспомощно оглянулся на напарника. Тот полез обратно за руль.

– Давай, давай! – чуть подтолкнул животом Одинцов незадачливого служаку. – И чтобы я тебя больше здесь не видел! А то точно загремишь со своей работы, понял?

Еще с раннего детства Виктор помнил слова своего отца, моряка, который был далеко не робкого десятка:

«С ними, гаишниками этими, надо вести себя так, будто ты как минимум родственник министра! Если правда на твоей стороне! И тогда они трусят, как нашкодившие коты!»

– Что тут происходит? – раздался сзади властный голос.

Одинцов обернулся.

Перед ним стоял депутат Госдумы, председатель шахматной федерации России.

– Так, маленькая неувязка с милицией, – спокойно ответил Одинцов, – они мою знакомую хотели забрать в отделение за неправильную парковку.

Сержант, увидев депутатский значок на лацкане пиджака человека, чей вид говорил о его значимости, побледнел еще больше и попятился к «Жигулям»…

– Ошибочка вышла, товарищ депутат! Извините!

– Ты хоть знаешь, кто перед тобой стоит? – человек со значком кивнул в сторону Виктора.

– Никак нет, мы незнакомы! – промямлил мент.

– Это гроссмейстер Одинцов! – важно проговорил председатель федерации, словно именно его заслугой являлось приобретение Виктором этого звания. – Слышал?

– Да… в спортивных новостях, позавчера, с чемпионом вничью сыграл… то-то я вижу – лицо знакомое, – подобострастно проблеяла фигура в мышиного цвета форме.

– Все! Свободен! – брезгливо махнул в его сторону депутат и повернулся к шахматисту:

– Уже закончили партию с англичанином?

– Нет, просто мне позвонила девушка, только подъехала, а эти – тут как тут! Ну, я и вышел на помощь!

– Конечно! – председатель наклонился к дверце машины. – Ради такой красавицы и я бы рванул! Ну, идемте все в турнирный зал?

– Да, сейчас! Ты пойдешь с нами или появишься попозже? – Виктор с удовлетворением увидел, что Симона успела закрыть ноутбук, положив на него развернутый лист газеты.

– Попозже. Я зайду здесь в один магазин, – ответила девушка.

– Хорошо! – и Одинцов быстро зашагал к стеклянным дверям здания, где проходило соревнование.

За ним резво потрусил народный избранник.

У самого входа в зал он озадаченно спросил:

– А что, разве вы не выключили телефон на время партии?

– Нет, – быстро парировал шахматист, ожидавший подобного вопроса, – она прислала sms, а они у меня принимаются с вибрированием аппарата…

– Ааа, – протянул депутат, – хороший аппарат, дорогой, правда.

– Точно! – подтвердил Одинцов.

Виктор сел за стол и бросил взгляд на свои часы. Англичанин давно сделал ход и, сложив руки на груди, прохаживался на сцене вдоль ряда столиков.

Судьи заинтересованно смотрели на молодого гроссмейстера: где это он так долго пропадал? Бывали случаи, когда во время партии у шахматистов прихватывал живот, и они половину своего игрового времени проводили в туалете. Как-то в одном из турниров некоему конфликтному участнику трижды подмешивали пурген в термос с кофе. Игроки давились от смеха, наблюдая, как тот стремглав мчался на выход, так и не сделав своего хода. Спустя четверть часа появлялся, застенчиво прикрывая ладонью мокрые брюки.

Отстирывал, бедняга.

– Все в порядке, – прошептала Симона, – я отъехала чуть дальше, как меня слышишь? Если хорошо, напиши что-нибудь на бланке…

Виктор взял ручку и медленно вывел на свободном местечке листка для записи партии: «Я тебя люблю…»

– Я тебя тоже… – нежный голос девушки заставил на минуту забыть обо всем, – ладья е один.

Виктор победил в глубоком эндшпиле. Программа отыграла чуть лучшее окончание безукоризненно. Англичанин по ходу партии трижды оказывался в цейтноте, и последний стал роковым для него.

Одинцов вышел в «плюс один», и с каждым туром внимание к его персоне повышалось в геометрической прогрессии.

В итоге он, под град хвалебных комментарий прессы, разделил первое-второе место с чемпионом мира.

Но впереди были официальные соревнования. Более жесткие, чем этот турнир, где никто никуда «не отбирался». Там игроки бьются не на жизнь, а на смерть. За выход к матчам на первенство мира.

Где другие условия – другие деньги.

Большая игра, одним словом.

Она втянула Виктора Одинцова в свой беспощадный водоворот.

Словно помимо его воли.

Но отступать было уже поздно.

– А мы сегодня едва не засветились, – задумчиво проговорил Одинцов, лежа на кровати с заложенными за голову руками.

– Да, наверное. Зачем ты пошел в одном свитере на улицу, я бы отбилась от этих милиционеров!? – ответила Симона.

– Как я мог тебя бросить? Если слышу в наушниках, что ты в опасности. Девушка молча поцеловала любимого.

– А прослушать наши частоты здесь никто не может? – спросила она спустя несколько минут.

– Нет, Пантелеич сказал, что это невозможно! – ответил Виктор.

– Тогда ни с какой стороны опасность нам и не грозит, – засмеялась Симона.

Она ошиблась.

ЧАСТЬ 6. ЖЕНЕВЬЕВА

Только я пишу картины в этом стиле! Я его изобрел десять лет назад и мои работы эксклюзивны! – с большой долей экспрессии воскликнул высокий седовласый мужчина лет пятидесяти, едва Симона Маршалл с Виктором Одинцовым переступили порог его квартиры в отдаленном районе Москвы.

– Да, да, это так, мой дядя именно об этом и рассказывал! – улыбнулась девушка.

Хозяин клацнул выключателем в прихожей, свет выхватил из темноты многочисленные полотна, висевшие на стенах, и просто стоящие вдоль них, плотно прислоненные друг к другу.

– Знакомьтесь, моя жена Лена!

Маленькая женщина восточной внешности с улыбкой подала им ладош-ку.

Симона выполняла поручение своего дяди, Василия Петровича. Тот, увидев на одном из скромных аукционов, что находится в переулке рядом с бульваром Монтмартр, необычную картину, тут же приобрел ее. Быть может, это полотно прошло через руки «Комарихи», которая оптом скупала произведения художников России по бросовым ценам, а потом выставляла их на продажи.

Именно так, в начале 90-х годов, пользуясь неразберихой и хаосом, царящими в стране, за рубеж было вывезено гигантское количество антиквариата, картин, просто много всего, что представляет хоть какую-нибудь ценность.

Василий Петрович полюбил «Натюрморт на рояле» Юрия Осаговского с первого взгляда. И попросил Симону разыскать в Москве этого художника.

«Зацепок» не было, но Виктор Одинцов логично предположил: надо действовать через официальную организацию. Полистав телефонный справочник, они нашли адрес Союза художников и направились туда.

В приемной улыбчивая секретарша, явно жеманничая перед симпатичным высоким блондином, выудила из своих бумажных закромов информацию об Осаговском.

– Он живет недалеко от метро Преображенская площадь.

И написала точный адрес с телефоном.

Виктор позвонил.

Художник, вначале настороженно разговаривавший с незнакомцем, услышав о своей картине «Натюрморт на рояле», которая была куплена в Париже, расчувствовался:

– Как я рад! Неужели во Франции есть настоящие ценители! А ваш этот… эээ…

– Василий Петрович, родственник моей знакомой, – подсказал Одинцов.

– Да! Он хочет, чтобы я приехал к нему в гости? И привез еще свои работы? Так?

– Совершенно верно. Вы не против? – усмехнулся в трубку Одинцов.

– Конечно нет! – воскликнул художник.

– Тогда нам надо встретится, чтобы я мог записать все данные для приглашения во Францию.

– Приезжайте ко мне, будем очень рады!

Симона и Виктор сели на низкие кресла перед стеклянным столом, с любопытством глядя по сторонам.

Картины, картины, картины…

– Это и есть стиль рондизм? – спросила Симона.

– Да, от слова «рондо». Круг. Большинство моих работ выполнены в этом ключе. Видите?

– Очень интересно, необычно, – согласились гости.

Даже портреты людей были сделаны с использованием этой техники. Крохотные колечки элипсовидной формы, сотни, тысячи колечек.

И – большое сходство портрета с оригиналом. Что является важным критерием мастерства художника.

Виктор переводил взгляд со стены, где висело изображение Лены, на жену Осаговского.

Он, в тонкой оправе круглых стекол, она – с раскосыми глазами, длинными черными волосами. Эта супружеская чета, несомненно, была похожа на знаменитую пару Джон Леннон – Йока Оно.

Хозяйка подала на стол аперитив, небольшие бутерброды.

– Мне как будто знакомо ваше лицо, – задумчиво произнес Осаговский, – где, где же я мог Вас видеть?

– Да много таких похожих блондинов! – рассмеялся Одинцов. – Наверное, с кем-нибудь путаете.

И озорно, по-мальчишечьи посмотрел на Симону.

– Нет, у меня профессиональный взгляд художника! – возразил Юрий. – Я потом обязательно вспомню! А как Вы нашли меня? И кто же родственница того любителя живописи из Парижа?

– Это она, – Одинцов кивнул на свою спутницу, – ее дядя давно занимается коллекционированием картин.

Они слушали явно повеселевшего художника. Тот декламировал стихи, потом сел за рояль и стал что-то наигрывать из своих сочинений. Лена не сводила с супруга восхищенных глаз – он явно был в ударе.

Виктор, улучшив момент, шепнул своей спутнице:

– Знаешь, Симона, чем отличается искусство от шахмат?

– Чем?

– В шахматах уже доказано, что имеется конечное количество позиций. И поэтому программа просчитывает многие из них. Со временем она достигнет потолка безошибочной игры. В искусстве же, в живописи, например, нет такого. Оно – бесконечно. Как, наверное, и музыка. Семь нот всего, но бесполезно придумывать программы, которые могут сочинить все что угодно, и написать любую картину.

– Согласна, – прошептала девушка, – поэтому нет точного критерия оценки. Как понять – какая картина лучше? У всех людей разное восприятие. А в шахматах все определяет результат. Хотя часто и называют их искусством.

– Это скорее искусство – предвидеть. Расчет вариантов. А здесь – разве можно рассчитать заранее картину? Только если идею, а потом рукой водит вдохновение…

– Наверное, так.

Вечер заканчивался, гости уже собирались уходить, как Осаговский, хлопнув ладонью себя по лбу, воскликнул, обращаясь к Виктору:

– Вспомнил! Я же видел тебя в спортивных новостях! Ты шахматист Одинцов?

– Сдаюсь! – шутливо поднял руки спутник Симоны. – Это действительно я.

– Лена! Вот это да! Какая неожиданность! Я тебе еще сказал: этот парень летит вверх, как комета!

– Ну, уж – прямо как комета, – пожал плечами Виктор.

– Именно так! Это удивительно! Какой взлет! У нас в живописи так быстро прорваться наверх невозможно! Художники годами, десятилетиями оттачивают свое мастерство и часто лишь после смерти становятся известными…

Едва Виктор с Симоной вышли на улицу, как мужчина остановился и горько произнес:

– Хорошо бы, если этот художник не узнал правду о моем взлете. Он идеалист, думает, что у нас возможно все быстро добиться. Как бы не так…

Симона молчала, встревожено глядя на лицо Виктора.

– А, может, остановимся, бросим все? – спросил Одинцов. – Вот ты можешь из-за меня лишиться своего места в лондонской фирме. Мы уже и так что-то заработали на этой авантюре. Как ты думаешь?

Девушка молча взяла спутника под локоть и они медленно пошли по намокшему асфальту.

Впереди в темноте красно выделялась буква «М» у входа в метро, мимо проскальзывали редкие прохожие, в воздухе пахло тем неповторимым весенним ароматом, что сводит с ума влюбленных.

– Витя, дорогой, пойми. Ты, если все бросишь сейчас, останешься в стороне от людей. Тебя не поймут. На тебя надеются. И без программы ты играешь очень хорошо. Но с ней, я думаю, ты сильнее всех! И мы можем доказать это всем, и прежде всего – самим себе! Тем более, что так все хорошо складывается! А за мою работу не беспокойся. В случае, если шефы захотят расстаться со мной, то другие фирмы с распростертыми объятиями примут к себе, уверяю тебя!

Одинцов остановился и с минуту смотрел Симоне в глаза.

«Вот она женщина, а не боится и не сомневается ни на минуту… А я что? Уже начинаю робеть? Неужели все из-за приближения к высшим шахматным эшелонам? Я чувствую с этим запах других денег, тех, что раньше мне и не снились. Но вместе с тем и какую-то опасность. Интуитивно. Откуда она исходит? Не знаю. Но я – мужчина, и не должен показывать свои слабости. Не должен…»

– Хорошо, дорогая. Мы продолжим наш… – Виктор запнулся, подбирая нужное слово, – эксперимент. Завтра я должен ехать в редакцию шахматного журнала, помнишь этого Алика со странной фамилией?

– Ну, как же не помнить! – рассмеялась девушка. – Такие люди не забываются!

Где-то в середине московского турнира Одинцов с Симоной шли после партии по коридорам гостиницы «Россия», как вдруг им дорогу преградила другая парочка.

– О! Какая встреча! Гроссмейстер Одинцов, восходящая звезда мировых шахмат! – на Виктора в упор смотрел мужчина лет шестидесяти, сверкая залысинами среди редеющих черных волос по краям головы, весь кругленький, гладкий, в хорошем костюме и при галстуке. Под руку он держал блондинку, которая была выше его сантиметров на десять.

– Пардон, где же я вас видел? – произнес Одинцов, хотя прекрасно помнил этого человека, с важным видом ходившего в пресс-центре и высокомерно-поучительно разговаривавшего с игроками.

– Однако, совсем молодежь не читает шахматную прессу! Дети «Информаторов» и компьютерных баз данных! Я думал, – представляться не имело смысла: мое лицо знает вся страна, если, конечно, она смотрит телевизор!

– Я что-то давно не видел спортивные новости, извините, – с невозмутимым видом ехидничал Одинцов.

– Александр, а лучше – Алик Сношаль! Шахматный журналист номер… – голова с залысинами повернула свои темно-карие масленые глазки в сторону Симоны, – один, с вашего позволения!

Девушка засмеялась:

– Редкая фамилия у вас, однако!

– Надеюсь, спутник представит Вас? – изящно двинул животиком выдающийся журналист.

– Это Симона, моя подруга, – коротко ответил Одинцов.

– Весьма рад знакомству! Весьма! Очень красивое, необычное имя! Вы живете здесь? – Алик обвел глазами пространство гостиничного коридора.

– Да.

– Какое совпадение! Я вот только из гостей, – и Шурик многозначительно покосился на блондинку, – так что, надеюсь, еще увидимся! И, кстати! – он строго посмотрел на Виктора. – Вы должны, нет, Вы обязаны дать интервью нашему журналу по окончании турнира! Вся страна ждет от вас этого!

– Там видно будет, – неопределенно пожал плечами Одинцов.

– Обязательно! Я верю в ваш успех! – и, опять обворожительно взглянув на Симону, добавил. – До встречи…

Спустя два дня Симона поделилась впечатлениями:

– Ты знаешь, я выходила из гостиницы, этот Алик остановил меня у дверей. У меня создалось впечатление, что он сидел в кресле холла и специально ждал, когда я пройду мимо.

– И что он хотел? – невозмутимо спросил Одинцов.

Девушка бросила быстрый взгляд на спутника и произнесла:

– А ты не догадываешься?

– Нет… странно даже, ты же не шахматистка, – недоуменно ответил Виктор. Ему в голову не могла прийти следующая мысль Симоны:

– Не шахматистка, но женщина…

Виктор остановился как вкопанный:

– Он?? Не может быть!

– Еще как может! Старый, потертый временем ловелас. Намекал, что в постели так же хорош, как на страницах изданий.

– В смысле – работает со скоростью печатного станка? – засмеялся Одинцов.

– Еле отвязалась! Говорил, что от благожелательного отношения прессы в его неповторимом лице зависит твое шахматное будущее.

– Ну ну. Как только тиснет что хорошее, сразу силы возьмутся и вдохновение прилетит!

– Каждый считает, что его работа – самая важная.

– Не люблю этих околошахматных жучков! Так крутятся возле игроков, отпихивая локтями друг друга, – смотреть противно! Все припасть к корыту хотят, похрюкать, почавкать, взносы собирают, фондов насоздавали, только плати! Тьфу!

Виктор Одинцов вышел из редакции, что находилась недалеко от Арбата, и облегченно вдохнул грудью весенний воздух. Он не понимал настроения Алика Сношаля. Тот под маской деланного добродушного гостеприимства не мог скрыть проскальзывающей к собеседнику ненависти, зависти и злобы. Отдельные вопросы, с «подковыркой», с двойным, а то и тройным «дном» задавались самым доброжелательным тоном. Виктор не знал, что буквально накануне, два дня назад, в ресторане гостиницы «Россия» произошел следующий диалог Симоны с нестареющим Шуриком.

– О! Какая встреча! Надеюсь, за Вашим столом свободно? – девушка повернулась вправо, усмехнулась: Сношаль, старательно втягивая вовнутрь солидный животик, галантно наклонил неумолимо лысеющую голову.

– Да, пожалуйста, – ответила красавица.

Алик плюхнулся на стул рядом с предметом вожделения, ароматно пахнув дорогим одеколоном.

– Как приятно встретить здесь такую красивую девушку, и, причем одну, – сладко улыбнулся журналист.

– Спасибо за комплимент.

– Простите, позвольте полюбопытствовать: Вы живете в России, в Москве?

– Нет, я приехала с Виктором из Парижа.

– О! Париж! Сколько раз я там был! Но такой красавицы, как Вы, не видел, честное слово!

– Может быть, невнимательно смотрели? – улыбнулась девушка.

– Нет, что Вы! Я знаю, что говорю – поверьте мне!

– Почему я должна Вам верить?

Шурик придвинулся поближе к собеседнице и настроил на лице проникновенно-многозначительное выражение:

– Вы еще молоды и не знаете жизни. А я многое повидал на своем веку. Сколько женских образов калейдоскопом прошло у меня перед глазами! Но, только, увидев ваши глаза, я понял – вот она та, настоящая, к которой я стремился все годы, которую искал всю жизнь!

Симона почувствовала, как потная мужская ладонь липко легла на ее кисть.

Она резко выдернула руку.

– В Вас столько экспрессии! Вы непосредственны, чувственны, свободны, словно горная лань! Я был бы счастлив соединить наши темпераменты в один бурный вулкан! Который мог бы проснуться после такой долгой спячки и выплеснуть в небо свою затаенную энергию!

– Скажите, а конфуз – тоже емкое русское слово? – невозмутимо спросила девушка.

Шурик Сношаль дернул головой, словно проглотил большую рыбную кость и побагровел.

Удар, нанесенный Симоной, попал точно в цель.

Дело в том, что накануне Виктор Одинцов поведал ей небольшую историю, освещенную на страницах конкурирующего параллельного шахматного издания.

В ней один весьма остроумный журналист высмеял апломб и безграмотность Алика. Тот, находясь в очередной из многочисленных зарубежных командировок, написал по горячим следам: «Они (гроссмейстеры) были в том состоянии духа, характеризующимся емким русским словом кураж».

К тому же автор статьи недвусмысленно намекал о главной причине постоянных вояжей Сношаля за «кордон»: стукач КГБ.

Симона положила деньги на маленький поднос, принесенный официантом, и поднялась из-за стола.

Алик молча хватал ртом воздух, насыщенный ароматными запахами еды.

– Вы не стесняйтесь, обратитесь к специалистам по французскому языку, они растолкуют значение слова «конфуз». И сюда еще подходит «попасть впросак». Вы о значении слова «просак» в курсе? Узнайте, не ленитесь. Кстати, правильно писать это выражение нужно отдельно. «В (Симона сделала паузу) – просак». Слою, обозначающее одну точку на женском теле. И если будете освещать Ваши поползновения в отношении подруги шахматиста Одинцова, не забудьте упомянуть… Аревуар!

И девушка быстро вышла из ресторана, спиною ощущая взгляд, полный злобной ненависти.

Женевьева задумчиво курила тонкую длинную сигарету, просматривая свежий журнал, доставленный юрким хозяйчиком книжного магазина. Она внимательно изучала все материалы, касающиеся Виктора Одинцова.

И снова и снова спрашивала себя:

«Как? Почему я упустила такого мужчину? Привычное оружие: утонченный шантаж – сработало против меня. Недаром я столько читала о загадочной русской душе, он необычен, но, в общем – прост. Просчитать возможные последствия моих интриг не представлялось возможным. Это наши мужланы похожи друг на друга как две монеты в один франк.

А он – надо же, каким то образом сумел здесь записать на видео наш разговор! Как ему удалось так поставить скрытую камеру?»

И женщина до боли в ладонях сжала пальцы с длинными аккуратными ногтями, вспоминая сцену демонстрации пленки в своем кабинете.

…Одинцов сидел на кожаном диване, уже полчаса невозмутимо парируя все язвительные колкости начальницы тюрьмы в свой адрес.

– Ты необычайно хороша собой, я это признаю. Но… – он сделал паузу, – ты пойми, не все мужчины в этой жизни бросаются на женщину, едва та им намекает на возможность близости.

– Я не знала пока за свои прожитые годы такого мужчину. Ты первый, – волнующая дрожь внутри, которая Женевьева с трудом удерживала усилием воли, становилась все сильнее.

– Ну и хорошо. Каждый человек должен познавать неизведанное.

– Ты издеваешься надо мной? – оливки глаз сверкнули короткой молнией.

– Ничуть. Я пришел к тебе, как к юридическому лицу за помощью. В деле, о котором тебе давно известно. А ты сводишь разговор в другое русло – к постели. Мне она сейчас не нужна.

– Быть может, ты голубой? – усмехнулась женщина.

– Считай, как хочешь, – пожал плечами Виктор, – подпиши бумагу, пожалуйста!

– Нет, ты не голубой! Ты кретин! – разозлилась Женевьева.

– Пусть буду кретин. Подпись поставь, я прошу уже в десятый раз.

– Хоть в сотый! Я тебя тоже давно о чем-то просила! Меня никто так не унижал, как в ресторане с вашим дурацким названием «Балалайка»! Для моего жизненного понимания это было непостижимо!

– Да, для вашего французского – это точно, а для русского так очень нормально.

– Вы сумасшедшие, как и вся ваша страна! Строители коммунизма! Над вами весь мир смеялся!

– Давай, милая Женевьева, не будем путать глобальную мировую историю с личными проблемами. Ты подписываешь бумагу – разрешение на вывоз тела Серова, и мы расстаемся добрыми, хорошими друзьями…

– О! Я уже у тебя «милая»! Какой прогресс! Еще немного, и стану «любимой».

– Не станешь. Любимая у меня уже есть, – спокойно проговорил Одинцов.

– Ты уверен!

– Да.

– Тогда свободен! Я сейчас буду занята! Приходите, мистер гроссмейстер Одинцов в другой день! Потом еще и еще, пока…

– Ты меня шантажируешь?

– Называй это, как хочешь! – тонкие пальцы Женевьевы дрожали. – Но подпись ты не получишь. И скоро срок подойдет для погребения тела во Франции ввиду его невостребованности родственниками.

– Тогда позволь мне ответить тебе тем же! – Виктор встал с дивана и сделал шаг к собеседнице.

– Что??? Ты хочешь сказать, что…

– Давай посмотрим один эпизод из личной жизни начальника тюрьмы Seine Saint Denis. Можно воспользоваться твоим видео?

И, не дожидаясь ответа, нажал на кнопки включения телевизора и видеомагнитофона, стоящего рядом с диваном, вынул из пакета с документами кассету и вставил ее в аппарат.

На мерцавшем экране появилась фигура Женевьевы с приподнятыми коленями, со сползающей юбкой, под которой не было нижнего белья.

Едва послышался женский голос, намекающий на интимные отношения с собеседником, как его хозяйка в ярости швырнула в экран первое, что попалось ей под руку: какую-то тяжелую книгу.

Телевизор задрожал всем корпусом, но устоял на тумбе.

– Ах, ты… ах, ты…!! – Виктор Одинцов в первый раз видел женщину в такой ярости. С трудом сохраняя самообладание, он нажал на кнопку выхода кассеты и вытащил ее из видеомагнитофона.

Женевьева молнией метнулась к нему, вырвала пленку из рук и растоптала ее на полу каблуками туфель.

– Мерд!!! – вслед за этим воплем полился водопад трудно переводимых французских слов.

– Я думаю, руководству будет полезно узнать о причинах твоих отказов несчастной вдове Зое Серовой.

– Мерзавец! Ты ходишь ко мне со скрытой камерой!! – рука женщины метнулась к лицу Виктора, и он едва успел уклониться, чтобы не получить пощечину.

Женевьева металась по кабинету как сумасшедшая. Через минуту на шум отреагировала белокурая секретарша: ее встревоженная голова возникла в проеме двери.

– Убирайся! – какой-то предмет полетел в сторону блондинки. – Убирайтесь оба!!

Секретарша увернулась и с внезапной прытью подбежала к начальнице. Она схватила Женевьеву за руки и умоляющие слова на французском стремительным потоком полились из ее губ. Обезумевшая фурия рванулась так, что послышался треск разрываемой материи. Но блондинка цепко держала начальницу.

– Пошла вон!! Ты, дрянь, уволена!!! – заорала Женевьева.

И трактором вытолкала побледневшую секретаршу за дверь.

– Подпись! – хладнокровно проговорил Виктор. – Иначе копия пленки будет доставлена по назначению!

Начальница тюрьмы замерла.

Из нее как будто в мгновения ока вылетел этот всеразрушающий демон, и глаза приняли осмысленное выражение. Женевьева приняла какое-то внутреннее решение.

Она села на кресло, закрыла лицо руками и с минуту молча сидела в таком положении.

Потом выпрямилась, опустила ладони и тихо сказала:

– Хорошо, давай…

Виктор положил на стол документ.

Женщина пробежала его глазами, взяла ручку и поставила размашистую подпись.

– Спасибо, – Одинцов засунул бумагу в папку, – я не хотел прибегать к…

– Не надо оправданий. Я подписала это не из-за того, что боюсь разоблачений. Нет.

Пауза.

– Я просто сейчас поняла, почему меня так тянет к тебе.

Виктор молчал.

– Но не стану говорить об этом. И только одно могу обещать – мы еще встретимся с тобой, обязательно, иначе…

Она не договорила и, как-то странно скривившись, повернулась боком к мужчине:

– Уходи!

Когда дверь за Одинцовым закрылась, Женевьева снова закрыла лицо руками и просидела так с полчаса.

Два чувства – любовь и ненависть боролись в ее душе.

Наконец, победило последнее.

Она решила отомстить.

Во что бы то ни стало.

Но в эту минуту еще не знала – как.

* * *

– Я не понимаю, что с ними делать, милочка! – воскликнула, обращаясь к Симоне, пожилая женщина с манерами аристократки. – Мой Василий Петрович уже, похоже, и сам не рад, что пригласил в гости эту пару! Анастасия Михайловна, жена коллекционера картин, была потомственной дворянкой. Ее, завернутую в пеленки, как самое ценное сокровище, что было у семьи, в лихую годину подняли на палубу парохода, увозящего из Севастополя в Константинополь толпы беженцев.

И все – никаких чемоданов, баулов и сумок.

Они слышали, как вдалеке гремят выстрелы последних бойцов Белой Гвардии – солдат и офицеров барона Врангеля. Крымский берег уходил все дальше от бурлящей под винтами воды Черного моря, позади оставалась безумная Россия, впереди была – неизвестность.

Родители Анастасии Михайловны всю жизнь ждали возвращения на Родину. Они надеялись, что вот вот и вернется прежняя Россия, примет их в свои объятия.

Но, в отличие от отца и матери Василия Петровича, им хватило ума не поддаться на большевистскую приманку НЭПа, не попасть впоследствии в кровавую мельницу 37-го. Они так и просидели жизнь «на чемоданах», в ожидании перемены власти в родной стране.

Но не дождались.

В предчувствии смерти попросили свою внучку, которая работала гидом во французской туристической фирме, привезти из России пакетики земли. И на их похоронах высыпать ее в могилы.

Внучка выполнила просьбу.

Анастасия Михайловна, бывшая парижанкой всю свою сознательную жизнь, уже немного отличалась от родителей. Общение с французами неизбежно накладывает отпечаток на характеры людей. Нет, они не становятся хуже в обычном понимании этого слова.

Но они становится – другими.

Неуловимо. Незаметно. В мелочах. Но – другими.

Анастасии Михайловне была непонятна сентиментальность родителей в отношении коммунистического СССР. Она пожимала плечами и говорила:

– Что так жалеть, убиваться? Они выбрали свой путь, явно бестолковый, и когда-нибудь все эти утопии рассыплются в прах. Вы живете в прекрасной Франции, так наслаждайтесь данным фактом, радуйтесь, что эта страна приняла вас, что мы здесь не голодаем и не живем в нужде. Что еще надо?