Текст книги "Французская защита"

Автор книги: Анатолий Арамисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Одинцов лег на постель и задумался.

В камере наступило молчание.

– Вот так брат, мне еще здесь два года трубить, – ухмыльнулся Лёха, – но одна надежда есть…

– Какая?

– Когда вернусь в Москву, думаю, что друг мой честно поделится, он ведь уговаривал меня на скачок.

– А родные есть у тебя?

– Нет. Родители умерли. А жена, сказали, узнав, что я в тюрьме, ушла жить к другому.

Суд вынес Одинцову приговор: три месяца тюрьмы.

Адвокат, прикрепленный по закону, вел защиту с постоянным выражением брезгливости на холеном лице. Видимо, ему и раньше приходилось участвовать в подобных процессах, где обвиняемыми были иностранцы. Его лощеное лицо часто передергивала гримаса недоумения: именно в те моменты, когда речь заходила о причинах развязанной Одинцовым драке, было видно, как трудно даются французу слова защиты.

Обвинение настаивало на сроке в полгода. В небольшом зале суда, куда Одинцова привозили два раза, присутствовали несколько человек.

Едва войдя в зал на первое заседание, Виктор сразу увидел высокую фигуру Василия Петровича, рядом с ним стояла невероятной красоты молодая девушка лет двадцати.

Ее большие карие глаза прелестно сочетались с каштанового цвета густыми волосами, спадающими чуть ли не до пояса, небольшим вздернутым носиком, немного пухлыми губами. И в лице ее, всей стройной фигуре – от самой макушки до маленьких туфель-лодочек присутствовало то неуловимое обаяние, которое сразу заставляет мужчин непроизвольно «сделать стойку», дабы чем-то понравиться такой женщине.

С первых слов судьи, невысокого пожилого француза с непроницаемым лицом, Виктор понял, что эта девушка будет здесь переводчиком.

В момент зачитывания протоколов дела Одинцов внезапно увидел, как в один момент в спокойно – усталых глазах судьи вспыхнул интерес. Он попросил дать ему бумагу оргкомитета и итоговую турнирную таблицу соревнования в Торси.

Внимательно прочитав их, судья громко хмыкнул:

– C'est injustement!

– Это несправедливо! – с улыбкой на лице перевела девушка.

Адвокат обвиняемого бросил на неё презрительный взгляд.

Он не любил эмигрантов.

Моллимард в течение часа задумчиво поглаживал свои кудрявые волосы и бросал частые взоры в сторону переводчицы. Когда судья спросил его о претензиях к обвиняемому, местная шахматная «звезда» снова завела песню о засилье иностранцев в их родной Франции.

На этот раз долго разглагольствовать ему не дали:

– Assez! – брезгливо поморщился судья.

– Достаточно! – в тон ему воскликнула девушка.

Моллимард осекся на полуслове и замолк, бросив обиженный взгляд в сторону возвышения в центре зала.

К концу заседания стало душно, по его лицу покатились капельки пота, смывая слой грима, скрывавший внушительный синяк на лице француза. Девушка, на которую пялился «Дуремар», старательно сдерживала смех, и лишь теперь, не выдержав, прыснула в ладошку и виновато опустила глаза.

Когда Василий Петрович, подведя переводчицу вплотную к Виктору, знакомил их, необыкновенно – сладкий, неведомый ранее, холодок предчувствия пробежал внутри Одинцова.

– Simone! – протянула маленькую ладошку девушка.

– Виктор – немного смущенно пробормотал он.

«Симона! Вот это имечко! Но она почему-то не похожа на многих француженок… Вяленые воблы, затянутые в узкие юбки, с холодно-непроницаемыми взглядами. В ней есть что-то живое, даже озорное… Кто же она по крови, интересно?» – эти мысли мгновенно пронеслись в голове Виктора, когда он смотрел на переводчицу.

– Détention trois mois! – молоток судьи с грохотом обрушился на деревянную подставку.

– К заключению сроком на три месяца! – перевела Симона.

Обвинитель, высокий, полный француз, пожал плечами и чуть поморщился. Потом, с безразличным лицом сложил бумаги в черную папку и вышел из-за своего стола.

К нему подошел Василий Петрович и что-то сказал. Француз снова пожал плечами и, промолвив несколько фраз, удалился.

Бросив недовольно-прощальные взгляды на своего обидчика, вслед за ним покинули зал Моллимард и оба полицейских.

– Спасибо Вам! – повернулся Одинцов к переводчице.

– Не за что, Виктор, – улыбнулась Симона, сделав необычное ударение в русском имени, – это была сегодня моя работа!

– Обычная, или только на два дня?

– Иногда я работаю переводчицей. Когда меня просят хорошие люди – ее глаза с любопытством разглядывали высокую фигуру москвича, словно она, отрешившись от своей роли на суде, впервые увидела перед собой этого человека.

– А постоянно?

– Я вообще то компьютерный программист, – просто ответила Симона, оглядываясь на подошедшего Василия Петровича.

– Ну что, Витя, здесь вроде обошлось минимальными потерями! – воскликнул он. – А у меня есть для тебя три новости…

– Рассказывайте! – с волнением проговорил Одинцов.

Постоянная мысль о семье не давала ему покоя.

– Звонил в Москву, успокоил твоих родных.

– Каким образом? – недоуменно вскинул брови Виктор.

– Об этом чуть позже. Теперь перехожу ко второй: о твоей истории на турнире написали в свежем номере журнала «Europe E'chess».

– Ну и…? Как написали?

– Да подленько, что характерно для этого издания. Однако здесь получился неожиданный плюс, иногда нехорошая реклама делает больше, нежели положительная.

– Как это? – недоумевал Одинцов.

– А вот так! – засмеялся Василий Петрович. – Тебя приглашают в свои ряды сразу три французских клуба, их директора звонили мне. Узнали, что я с тобой общался.

– О! Поздравляю! – улыбнулась Симона.

Виктор переводил глаза с девушки на седого русского эмигранта, не веря услышанному.

– Вы не разыгрываете меня? Как они так быстро узнали?

– Нет, дорогой, все это правда. Слухом и здесь земля полнится. Потом ты можешь выбрать, за какой клуб станешь играть.

И еще.

Твоей жене я послал с оказией немного денег, сказав, что это первый клубный гонорар, так что она успокоилась. Мой друг уже созвонился с Лизой и передал в Москве ей деньги. Вот это – третья новость.

К горлу Одинцова подкатил ком, на глаза стали наворачиваться слезы. Он хотел что-то сказать, но слова повисли внутри, в душе, у сердца.

– Aller! – в эту секунду его тронул за локоть полицейский.

– Идите! – Симона сделала шаг вперед к русскому заключенному и добавила:

– Не падайте духом, Виктор! Через три месяца мы ждем Вас!

Всю дорогу от здания суда до тюрьмы в ушах Одинцова звенели эти слова молодой красавицы.

* * *

– Ну?! – лежащий на койке Лёха резко приподнялся, когда дверь камеры, лязгнув замком, отворилась.

– Три месяца.

– Вот! Я ж тебе говорил – много не впаяют! – расплылся в улыбке сокамерник. – А если бы ты полицая не киданул, то вообще мог мелким штрафом отделаться!

Виктор сел на свою кровать и, закинув ладони за голову, прислонился ими к стене.

– Но все равно почти девяносто дней здесь париться, – Виктор поймал себя на мысли, что в его речи стали проскальзывать жаргонно-уголовные словечки, и чуть помолчав, добавил:

– А как всё хорошо начиналось! Как в дебюте шахматном: вроде ходы все правильные, и победа уже за нами, а тут – бац! Такая подножка… как будто кто-то незримый защитил, отобрал у меня победу. Пусть даже нечестным путем, но это – их защита.

– Французская, так сказать! – засмеялся Лёха, за короткое время бесед с Одинцовым расширивший диапазон своих небольших познаний о шахматной игре. Он тоже, как и Виктор, в детстве ходил в городской Дворец пионеров, месяц поиграл со сверстниками, но потом забросил это дело.

– Да, французская – горько улыбнулся Одинцов, – они подсознательно защищаются от тех, кто приезжает издалека за лучшей долей. Я слышал, что французы сильно недолюбливают эмигрантов, особенно арабов, верно?

Лёха скривился:

– Да у меня такое впечатление, что они вообще никого не любят, все нации. Немцев, американцев, не говоря уже об англичанах, с которыми воевали веками. К русским относятся настороженно…

– Будешь относиться так, коль такие орлы, как мы с тобой наезжают! – Виктор улыбнулся. – А еще, наверное, пресса про наших бандитов понаписала бог знает что…

Лёха прыснул:

– Это верно! Орлов у нас хватает! И дураков, которые на русское «авось» надеются…

– Как ты с корешом?

– Ну, хотя бы. Только фарт отвернулся от нас. Вернее, от меня.

Сосед Виктора опустил голову, помолчал и добавил:

– А что ты думаешь, среди французов жулья нет? Еще сколько! Только успевай оглядываться, чтоб самого не обворовали. По-мелкому обманывают, и по-крупному. Кто как может.

– И с тобою было что-то?

– Конечно! Нам с другом как-то раз вручили в магазине две двухсотфранковые банкноты сдачи. С купюры в пятьсот. Через пять минут одну из них подаем в табачном киоске сигарет купить, а там заявляют – фальшивые, мол!

Помчались назад в магазин, а француз, что только что сдал эти банкноты, – отказывается признать нас. Мол, не видел и в глаза никогда! Твою мать!

Лёха встал с койки, возбужденно прошелся к окну камеры и назад.

– Ну и что? Так и пропали деньги? Вы ушли?

– А что нам оставалось делать? В полицию обращаться – бесполезно, и с языком у нас напряги. Как доказать? Невозможно. Сами виноваты – лопухнулись, надо было смотреть лучше. Хотя мы эти банкноты видели в третий раз в жизни. Не ожидали такой «подлянки» от интеллигентного на вид француза. Так что, братан, тут – кто кого нае…, в общем, перехитрит! Мы к ним – за деньгами, лучшей жизнью, а они нам – хоп! Барьеры разные. А бюрократы здесь! Ё….твою мать!

Воспоминания распалили Лёху, и он разошелся не на шутку. Долгое молчание было прервано, и теперь организм нашего зэка должен был выплеснуть наружу накопившийся негатив.

– Ничего, выйдем отсюда, мы еще с этой защитой поборемся! Особенно тебе принципиально надо доказать им свою правоту!

– А стоит ли игра свеч? – грустно прошелестел вопрос Виктора.

– Еще как! Я бы на твоем месте все сделал, чтобы отомстить этим французам! Не всем, конечно, а игрокам! Разнести их в пух и прах многократно на турнирах! Чтобы некуда было деваться, кроме как выдать тебе положенные призы!

– Лёха, ты думаешь, – это так просто? Взял и выиграл все подряд? Они тоже не фраера, здесь много сильных шахматистов.

– Так ты же советский человек! – внезапно вспомнил крылатую фразу романа Полевого сокамерник Одинцова, и залился заразительным смехом.

Виктор тоже не удержался и прыснул.

– Ты вот сейчас используй эти три месяца на полную катушку! – не унимался Лёха. – Попроси у администрации шахматы, литературу свежую, у них все есть в библиотеке! Занимайся, коль тебя не сильно привлекают к работам!

– А ведь верно, – произнес Одинцов, – когда у меня было столько времени? То одно, то другое в Москве. Семья, ребенок, работа эта в НИИ. Правда, отпускали меня на турниры иногда, ректор был любителем шахмат и шел навстречу…

– Давай прямо сейчас! – Лёха спрыгнул с койки и застучал в железную дверь камеры:

– De la Gard!

* * *

Через пару часов Одинцов задумчиво передвигал деревянные фигуры на тонкой пластиковой доске с бело-коричневыми квадратами, ежеминутно заглядывая в раскрытый номер журнала «Europe E'chess». Рядом со столом, подперев кулаком подбородок, сидел Лёха, внимательно следя за изменениями позиции. Изредка он задавал вопросы Виктору, тот терпеливо объяснял: зачем и куда пошла та или иная фигура.

– А красиво ты мыслишь! – не удержался сокамерник Одинцова. – Сразу видно, что не новичок в этом деле, не лох, как я!

Виктор улыбнулся:

– Вот лет пять-десять позанимаешься ежедневно часиков по пять, и ты будешь так же мыслить.

– Ну, уж нет! – воскликнул Лёха. – Упаси Боже! Так голова опухнет, что я стану похож на ботаника!

– И я похож? – засмеялся Одинцов.

– Ты? Только чуть-чуть, не обижайся! – Лёха чуть прищурил один глаз, как бы заново оценивая своего соседа. – Ты немного наивный и доверчивый внутри. Хотя внешностью вовсе не смахиваешь на шахматиста, вот, например, на этого…

И Лёха тонким голосом в точности изобразил манеру речи Карпова:

– Няф, няф, няф… тьфу! Разве похож на мужика!

Одинцов расхохотался:

– Да ладно тебе! Зато игрок он гениальный.

– Нет уж, мне такая гениальность и даром не нужна!

– Ну, а Каспаров, например?

– Тот еще нормально говорит, только больно быстро, я иногда не успевал и понять, что к чему, как уже по телику что-то другое показывают – пробурчал Лёха.

– Это у него мысль часто опережает речь…

– Во-во, точно!

В эту секунду в двери заскрежетал ключ, она приоткрылась, явив друзьям бесстрастное лицо темнокожего охранника:

– Souper![15]15
  Souper! – Ужинать! (фр)


[Закрыть]

– Ужинать зовут, – перевел Лёха.

Друзья поднялись с коек, и вышли из камеры. С каждой секундой в коридорах тюрьмы нарастал шум: хлопанье железных дверей, выкрики охранников, голоса заключенных, топот шагов сливались в один характерный гул.

– Ты кого-то ещё знаешь здесь? – спросил Одинцов, когда они сели за стол, поставив перед собой подносы с едой.

– Конечно, – Лёха обвел глазами большой зал, – и немало.

– А за что сидит народ?

– Да по разным причинам. Воровство, наркотики, в основном.

Потом помолчал, ткнул вилкой в салат и произнес:

– Есть и серьезные люди – за убийство отбывают, и за крупные финансовые махинации. Вон они за тем столом сидят, – и Лёха кивнул головой влево.

Виктор перевел взгляд в указанном направлении и столкнулся с улыбающимися глазами Жана Темплера. Тот как будто ждал внимания со стороны русского и приветственно помахал Одинцову пластмассовой ложкой.

– А этот фиолетовый, разве не за наркотики посажен? – Виктор увидел, что Лёха проследил за его взглядом.

– Нет, этот кадр за убийства пожизненное тянет. Крови на нем немало, говорят…

– А мне сказал за столом, что наркоман он.

– Верно сказал. Такие вот обколются и убивают людей. Держись подальше от этого Жана. Он еще и голубой к тому же.

Виктор поперхнулся компотом.

Он увидел, как у француза, внимательно наблюдавшего за разговором русских заключенных, моментально сошла улыбка с лица, потемнели глаза.

– Как будто понимает, что мы о нем говорим, – тихо произнес Одинцов.

– Да хрен с ним, не обращай внимания. Смотри лучше в другую сторону. Вон видишь – чудик толстый сидит через стол?

– Ну? Который похож на еврея? – наклонился ближе к соседу Одинцов, скользнув взглядом по курчавой шевелюре толстяка, большому крючковатому носу, орлиным клювом возвышающемуся между маленьких, выпуклых глаз.

– Да. Финансист-махинатор Мишель Лернер, построил пирамиду пару лет назад.

– Какую такую пирамиду? – удивленно посмотрел на сокамерника Виктор.

– Финансовую. Скоро и у нас в России может это начаться. Заманивают людей обещаниями высоких процентов под вклады. Первые клиенты их получают, делая рекламу, ну а потом основную массу жадных до легких денег просто «кидают».

– Так он не чудик, а «голова» тогда! – рассмеялся Одинцов.

– Да какая там голова! Вся эта комбинация давно известна, а вот люди все равно клюют. Жажда легких денег неистребима.

Лёха понуро уставился в тарелку и замолчал.

Виктор увидел через головы заключенных, как в зал вошла начальник тюрьмы в строгом темно-синем костюме и стала кого-то выискивать взглядом.

Одинцов слегка толкнул соседа ногой под столом:

– А почему ты тогда сказал мне, чтобы я не пялился на Женевьеву?

Лёха слегка вздрогнул, оторвавшись от раздумий, поднял голову:

– Она не любит, когда ее словно раздевают взглядом. Бабенка то симпатичная, поэтому нередко такие вот «страждущие» неожиданно попадают в карцер. Но, по слухам, сама не прочь позабавиться с понравившимся ей мужиком.

– Как это – позабавиться? – Одинцов увидел, что Женевьева направляется в их сторону. – В смысле: переспать что ли?

– И в этом тоже. Но это только слухи. В тюряге много о чем говорят, всему верить не стоит.

– К нам подходит, не оборачивайся, Лёх…

– Ясно, – ответил сокамерник Одинцова, допивая чай, – наверное, по твою душу.

Женевьева подошла к столику и сказала несколько слов в сторону Лёхи. Тот перевел:

– Завтра вечером после ужина в тюрьму привезут комплекты шахмат и тебя просят сыграть с зэками одновременно примерно на 30–40 досках. Simultané' по-французски, в общем. Сможешь?

– Конечно.

Виктор вспомнил, как не один раз в его родном НИИ устраивали такие мероприятия, и районный Дворец пионеров нередко приглашал его потренировать юных шахматистов.

– Без проблем! – перевел Лёха, обращаясь к начальнице. – Он готов! Женевьева улыбнулась, кивнула и несколько больше обычного задержала взгляд на фигуре заключенного. В мозгу Одинцова пронеслась шальная мысль: «А я бы с ней…пожалуй…»

Вынужденное долгое воздержание немного мучило его, и с каждым новым днем, проведенным без близости с женщиной, мысли о сексе становились все навязчивее.

– Ну, ты как будешь играть с ними? Вполсилы или на полную катушку? – спросил Лёха Одинцова, когда они вернулись в камеру и легли на койки.

– Вполсилы нельзя. Ты знаешь, всегда найдется в сеансе пара сильных противников. Чуть зазеваешься, ошибешься и привет! А проигрывать любителям я не привык!

– Вот это верно! Вмажь завтра им всем! – сосед Одинцова сладко зевнул, укрываясь одеялом. – Выкоси опять французов под ноль, уважать больше будут. Устрой им Нью-Басюки, только наоборот. Одного меня не бей…

– И ты будешь играть? – засмеялся Виктор.

– А как же! Я ж тоже любитель, правда, не одноглазый, как там, но шибануть доскою могу.

Одинцов насмешливо возразил:

– Так у них здесь доски полиэтиленовые, как маленькие скатерки, как же ею бить?

– Ну, тогда фигурами можно шваркнуть! – не унимался сокамерник. – Как в фильме «Джентльмены удачи», помнишь?

Заключенные из соседних камер недоуменно переглядывались, слыша, как развеселились русские перед сном.

Мишель Лернер нехотя поднялся с койки и подошел к решетке. Прислушался.

Он понимал русскую речь – его предки когда-то жили на Украине, и лишь Вторая мировая спугнула их с насиженных мест.

Немного постояв, он поморщился, взял со стола железную кружку и несколько раз громыхнул ею о стальные прутья:

– Taisez-vous![16]16
  Taisez-vous! – Заткнитесь! (фр.)


[Закрыть] – прозвучал гортанный выкрик финансового махинатора.

– О! Папа Лернер волнуется! – фыркнул Лёха. – Спать мы ему не даем.

И, перевернувшись на левый бок, заглянул в лицо Одинцова:

– Вить…

– Что?

– Я вроде секу, что на тебя Женевьева глаз положила. Не чувствуешь?

Одинцов помолчал и ответил:

– Есть немного.

– Не к добру, помяни мое слово. Поаккуратнее ты с ней, делай вид, что вообще не замечаешь это.

– Хорошо.

* * *

Свет в тюремных коридорах погас, и камеры погрузились в темноту. Обманчивая тишина повисла в воздухе несвободы. То в одной стороне, то в другой слышались негромкие вскрики и бормотание спящих заключенных: кому-то снились кошмары, кто-то во сне опять оказывался на воле. Виктор провалился в тревожное забытье. Уже который день ему грезилась Москва. Почему-то заснеженная, она проглядывала сквозь метель знакомыми очертаниями кремлевских башен, сталинских высоток и родной Таганки, где старые, дореволюционные дома перемешивались с высокими многоэтажками последних лет застройки.

Внезапно из зыбкого тумана сна выплыли контуры знакомых окон. В одном из них Одинцов увидел лицо своей дочери, оно было неестественно большим, как будто вместо обычного стекла в рамах находились огромные пластинки с диоптрией; Виктор приблизился к Наташе и хотел было открыть створки, но его руки лишь скользили по гладкой поверхности, издавая резкие, пронзительные звуки, словно железные полозья груженых санок терлись об асфальт.

В этот момент Одинцов ощутил толчок в плечо:

– Просыпайся, пора! – голос сокамерника сливался с мерзким звуком тюремного звонка.

Виктор открыл глаза и понял, что находится не на своей любимой Таганке. Грудь сдавила горькая, глухая тоска, и он в который раз стиснул зубы, чтобы не расплакаться, как когда-то давно, в далеком детстве, заблудившись в одном из многочисленных переулков родного района.

Виктор медленно двигался вдоль ряда плотно сдвинутых друг к другу столов. Полиэтиленовые доски с коричнево-белыми полями и ровный строй фигурок по краям сливались в хорошо знакомый пейзаж предстоящего массового сражения, где с одной стороны армиями руководит один полководец, а с другой у каждого комплекта – свой военноначальник.

Сегодня их было тридцать три человека.

На крайнюю доску слева от нашего шахматиста за стол неожиданно для многих села Женевьева. Сзади её расположились сразу несколько охранников. Скрестив руки на груди, они с почтительным вниманием уставились вниз на черные фигуры, и, наклоняя головы друг к другу, иногда тихо перешептывались.

Чуть поодаль хозяйки Seine Saint-Déni возвышался тучной фигурой Мишель Лернер, несколькими досками правее устроился Лёха. Он в нетерпении вертелся на стуле, ожидая начала игры. Рядом с ним расположился Жан Темплер, выделяясь своей фиолетовой шевелюрой.

За игроками плотной стеной стояли две сотни заключенных, которые приготовились наблюдать это столь необычное в тюремных стенах зрелище.

Когда все расселись, и в зале воцарилась относительная тишина, со стула поднялась Женевьева и произнесла несколько фраз. В ответ раздался смех, прозвучало несколько жидких хлопков.

– Она представила тебя, как не очень удачливого, но задиристого шахматиста из далекой России, – перевел Лёха, – юмор это у них своеобразный такой!

Одинцов шевельнул желваками:

– Начинаем? – он посмотрел в сторону начальницы.

– Oui[17]17
  Oui – Да (фр.)


[Закрыть] – кивнула та и села на стул.

Согласно неписанным правилам сеансов на всех досках белыми играл Одинцов. Он быстро подошел к крайней доске слева и плавным движением передвинул королевскую пешку на два поля вперед.

Е два – е четыре.

Женевьева молниеносно ответила движением своего такого же пехотинца, но только на одно поле от короля.

Е семь – е шесть.

– Défense française![18]18
  Défense française – Французская защита (фр.)


[Закрыть] – улыбнулся Виктор. – Весьма символично!

И, не делая хода на доске Женевьевы, шагнул правее. Это было его правило игры в сеансе: не дать увлечь себя быстрой серией ходов, когда возрастает вероятность случайной ошибки.

Мишель Лернер в ответ на такое же выступление королевской пешки внезапно вытащил носовой платок, и принялся шумно сморкаться в него, всем видом показывая, что ему сейчас не до игры.

Виктор пожал плечами и двинулся дальше.

Он чередовал свое излюбленное начало 1.е4 с другими ходами: 1.d4,1.с4 и 1.Kf3.

Подойдя к Лёхе, Одинцов улыбнулся и внезапно для себя перетащил правую коневую пешку на два поля вперед.

– Ёкарный бабай! – воскликнул соотечественник Одинцова. – Что за ход такой ты залепил?

– Дебют Гроба называется, между прочим, – улыбнулся Виктор, – же два – же четыре, есть такой ход!

– Вот спасибо, удружил! – удивленно взметнул брови Лёха. – Как играть то здесь? Из дебютов я только испанскую партию помню чуть…

И сокамерник Одинцова, картинно обхватив голову руками, задумался. Виктор едва занес руку над соседней доской, за которой сидел Жан Темплер, как тот, широко улыбнувшись, внезапно перевернул её на сто восемьдесят градусов.

– On peut?[19]19
  On peut? – Можно? (фр.)


[Закрыть] – произнес француз, заглядывая снизу вверх в глаза Одинцова, и добавил. – О кэй, мэтр?

Виктор, пожав плечами, ответил:

– О кэй, играй белыми, коль так хочешь…

Заключенный с пожизненным сроком удовлетворенно заулыбался:

– Merci![20]20
  Merci! – Спасибо! (фр.)


[Закрыть]

И сделал любимый ход Одинцова: 1.е4.

Виктор молниеносно ответил своей коронной «сицилианкой» 1…с7 – с5, и двинулся дальше.

Закончив с первым ходом на всех тридцати трех полях сражений, Одинцов быстрым шагом вернулся к первому столику Женевьевы.

Ход.

Молниеносный ответ.

Движение вправо. Мишель Лернер отвечает тоже «сицилианкой».

Цэ семь Цэ пять.

Одинцов быстро переставил коня с же один на эф три.

Движение вправо.

Улыбающийся Лёха встретил земляка возгласом:

– А скоро ты обернулся! Я еще не совсем решил, как ходить… Ну, да ладно!

И, слегка прищурившись, сокамерник двинул вперед центральную пешку.

– Правильная реакция, – подбодрил его Виктор, – лучший ход!

– Знай наших! – обрадовался Лёха и напел известный куплет Высоцкого:

– Что-й то мне знакомое, так так!

После 7 ходов, сделанных на всех тридцати трех досках, Одинцов понял следующее:

Женевьева явно не новичок в шахматной игре.

Мишель Лернер и Жан Темплер разыграли известную «жульническую» комбинацию, о которой Виктор давным-давно читал в учебниках. Лернер просто повторял черными ходы Виктора, что тот делал в партии с Темплером. В свою очередь фиолетовоголовый белыми копировал игру Одинцова на доске финансового махинатора.

Им обоим помогал неприметный заключенный небольшого роста, с круглой маленькой шапочкой на голове, стремительно сновавший сзади за стеной зрителей. Он, увидев ход Одинцова против Лернера, быстро подбирался к фиолетовой голове и шептал что-то ей на ухо.

Темплер с выразительной, издевательской улыбкой, глядя русскому в глаза, делал точный ход Виктора против Мишеля.

Одинцов, делая вид, что ничего не заметил, отвечал изобретательному французу ходом черных фигур, после чего наблюдал, как «малый» пробирается влево к Лернеру, чтобы сообщить тому новую информацию. Как ни крути, выходило, что Одинцов не может набрать в этих двух поединках больше, чем одно очко. Выиграв у Лернера белыми, он получает такой же мат от Темплера.

И наоборот.

Если ничья – то в обеих партиях сразу.

Вот в чем заключался смысл необычной просьбы наркомана перед партией.

Французы весело переглядывались между собой, подмигивая и жестами показывая, что все идет по их сценарию.

‘Oui – Да (фр.)

“Défense française – Французская защита (фр.)

***0n peut? – Можно? (фр.)

““Merci! – Спасибо! (фр.)

* * *

Остальные противники русского шахматиста, включая Лёху, являлись типичными «чайниками».

Мозг Виктора, работающий ежесекундно над новыми решениями в каждой партии, параллельно этому мучительно искал способ «наказания» двух хитрецов от шахмат.

Аппелировать к их совести и возмущаться Одинцов считал ниже своего достоинства.

Спустя час после начала сеанса половина столиков опустела: отпали самые слабые игроки, получившие мат раньше двадцатого хода.

Сделав очередной ход в партии с Лёхой, Виктор, наклонившись к нему, шепнул:

– Ты видел когда-нибудь здесь, чтобы этот фиолетовый или папа Лернер играли в шахматы?

Тот поднял голову от доски, чуть помолчал и произнес:

– Нет, ни разу.

– Я так и думал, – отходя, проронил Одинцов.

– А что такое? – вслед спросил сокамерник.

– Потом, – ответил Виктор и сделал очередной ход черными с Темплером.

«Так Все вроде сходится. Оба – «чайники», но откуда-то знают про эту хитроумную комбинацию. Фигуры передвигают неумело, это сразу заметно. Ах!»

И Виктор едва не хлопнул себя по лбу.

Он вспомнил!

В следующий подход к Лёхе он, чуть волнуясь, спросил друга:

– Слышишь, тут у вас не показывали случаем фильм по роману Сидни Шелдон «Если наступит завтра?»

Лёха ошеломленно уставился на сеансера:

– Откуда ты знаешь? Шел по телику за две недели до твоего прибытия сюда!

– Спасибо за информацию, есть одна догадка, – облегченно улыбнулся Виктор.

«Да! Так и есть! Они видели тот самый «финт», который проделала главная героиня романа с двумя известными игроками, и выиграла пари… Вроде как игралось две партии, а на самом деле – одна. И здесь у нас – тот же самый расклад! А что, если??»

И Виктор почувствовал, что его мозг «зацепился» за единственно правильный выход из этой ситуации. Он, по сути, играя против себя самого в двух партиях, стал исподволь подводить позиции к необходимому финалу.

Тем временем положение Женевьевы стало медленно, но верно ухудшаться. Она допустила несколько малозаметных ошибок, и Одинцов перевел игру в выгодное для себя окончание.

Окружение начальницы заметно помрачнело, видя, как та начинает нервничать и покусывать кончики своих изящных пальцев.

Женевьева чувствовала в движениях русского тихую ярость: он словно ввинчивал фигуры в доску, и кольцо окружения вокруг её короля постепенно сжималось. Подчиненные, которые работали с нею давно, знали: она очень не любит проигрывать.

Гроза надвигалась своей неотвратимой неизбежностью.

– E'chec, madame![21]21
  Е chec, madame!  – Шах, мадам! (фр.)


[Закрыть] – улыбнулся Виктор, атакуя конем монарха Женевьевы.

– Ce ne sont que des ve'tilles![22]22
  Ce ne sont que des ve'tilles! – Какие пустяки! ( фр.)


[Закрыть] – небрежно бросила женщина, уходя королем из-под шаха.

Одинцов бросил взгляд вправо. За досками оставались только четверо: Темплер, Лернер, Лёха и Женевьева. Над ними нависала внушительная стена зрителей, в зале стояла тишина, лишь изредка прерываемая тихим шепотом заключенных.

29:0 в пользу русского.

Это было непонятно многим.

Быстрый, поразительный разгром.

«Так. Надо закончить эти партии одновременно. С кого начать? Пожалуй, с неё…» – и Виктор провел давно намеченный разящий удар:

– Encore echec![23]23
  Encore e'chec! – Снова шах! (фр.)


[Закрыть]

Двойной, вскрытый шах.

Сметающий все на своем пути.

Женевьева побледнела и резко поднялась из-за стола.

– Пардон, мадам! – слегка улыбнулся Виктор.

Остальные три игрока, вытянув шеи, наблюдали за реакцией начальницы тюрьмы.

Женщина резко взмахнула рукой, и точеные фигурки полетели на пол. Зал приглушенно выдохнул.

Виктор пожал плечами и перешел к Мишелю Лернеру.

– Е chec et mat![24]24
  E chec et mat! – Шах и мат! (фр.)


[Закрыть] – громко объявил он, быстро передвинув белую пешку с Ь2 на Ь4, атакуя заблаговременно приведенного на поле с5 черного короля.

«Неужели заметит?» – пронеслась мысль в голове Одинцова. Он решительно протянул руку ошеломленному Лернеру. Тот машинально пожал ее, и, откинувшись на стуле назад, вытер рукавом синей робы свой вспотевший лоб.

Толпа загудела.

Юркий помощник французов помчался к Жану Темплеру сообщить тому радостную весть о разящем ходе белых.

Следующим в очереди был Лёха.

– Remis? – дружелюбно предложил ничью на французском Виктор.

– Oui! – в тон ему улыбнулся сокамерник, и друзья пожали руки.

Едва Одинцов подошел к фиолетоголовому Жану, как тот с грохотом водрузил свою пешку с Ь2 на Ь4.

– E'chec et mat, mai'treü – радостно завопил он.

– Пардон! – холодно произнес Одинцов, забирая белую пешку своей, черной, с поля це четыре, которую он предусмотрительно продвинул именно для такого варианта.

– Это взятие на проходе! – воскликнул Лёха. – Правило, которое многие фраера игнорируют!

И весело засмеялся, потом быстро перевел сказанное им ошеломленному Темплеру.

– Non! Non! – закричал тот, пытаясь вырвать из руки Виктора съеденную белую пешку.

Все разом громко заговорили.

– Chut, il a parfaitement raison![25]25
  Chut, il a parfaitement raison! – Тихо! Он абсолютно прав! (фр.)


[Закрыть] – резко прозвучал выкрик Женевьевы. Лёха зашелся в хохоте, видя удрученные физиономии французов. Фиолетовая голова внезапно дернулась, и сокамерник Виктора получил оглушающий удар в лицо.

– Ах ты, сука! – вскрикнул Лёха, из разбитого носа на шахматные фигуры брызнули алые капли.

Кто-то толкнул его сзади, и друг Одинцова распластался грудью на столе. Кровь быстро заливала доску. Лёха попытался приподняться, но Темплер резко ударил его кулаком в висок.

В следующую секунду на фиолетовую голову со страшным треском обрушился деревянный стул.

Одинцов вложил в этот удар всю ненависть, скопившуюся в его душе за последнюю неделю.

Наркоман, как подкошенный, рухнул на пол. Цвет его волос стремительно менялся, принимая алый оттенок