Текст книги "Фонтаны на горизонте"
Автор книги: Анатолий Вахов
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
– Огромные доходы от китобойного промысла, – сказала в заключение Горева, – привели к тому, что между китобойными компаниями разгорелась ожесточенная борьба. Дело иногда доходило и до уничтожения китобойных судов конкурентов. Норвежские, немецкие, французские, а позднее особенно американские компании всячески стремились не допустить развития китобойного промысла в других странах, и в первую очередь в России. Только при Советской власти в нашей стране создана первая китобойная флотилия. Наша флотилия...
Горева, откинув прядь пушистых волос, упавших на раскрасневшуюся щеку, закончила лекцию и опустилась в кресло. Моряки, внимательно слушавшие ее, задвигались, заговорили.
Так, значит, сердце у голубого кита тяжелее крупного битюга? – все еще не веря, спросил кто-то из матросов.
Да! – кивнула Горева, заглянув в лежавший перед ней конспект. – А язык весит больше трех тонн!
Мама дорогая! – воскликнул Слива. – Вот так сердечко!
Тебе бы, Филипп Филиппович, такое, – хохотнул матрос. – Во всех бы девушек Камчатки влюбился.
Он и своим обходится, – подхватил другой. – В Ленинграде у него Маша, в Одессе – Саша, во Владивостоке – Глаша...
Моряк, встретившись с грозным взглядом боцмана, неожиданно умолк на полуслове, а Слива, моментально изменив выражение лица, любезно обратился к Гревой:
– Спасибо, товарищ Горева, за увлекательную лекцию. – Он осторожно взял ее под локоть и помог выйти на палубу.
Провожая девушку, боцман думал о последних словах ее лекции: «Иностранные китобойные компании всегда мешали русским китобоям...» Авария с нашим судном? Случайно это или нет? Грауль-то иностранец да еще из фашистской Германии.
Тут же Слива решил навестить Курилова. Леонтий сообщил, что у него побывал Грауль. Филипп Филиппович, склонив голову и закрыв один глаз, сказал:
– Мухомор – красивый гриб, а надкусишь – и в ящик можешь сыграть...
Когда Горева вернулась на «Приморье», Степанов спросил:
Что, не пустил на «Труд» гарпунер?
Дикость какая-то, – возмутилась Нина, почему– то больше досадуя на Орлова. – И капитан там тоже ведет себя странно. Не мог одернуть гарпунера!
Орлов поступил правильно, не допустив конфликта с Андерсеном, – сказал Степанов. – Нам надо проявлять выдержку и на всякие штучки реагировать спокойно.
В тот же день Степанов побывал на китобойце «Фронт». Нильсен встретил его радостной, несколько подобострастной улыбкой. О, теперь Олаф больше не относился настороженно к русскому комиссару!
Михаил Михайлович собрал коммунистов. Парторгом здесь был старый моряк, кок, дядя Митя, низкорослый, кряжистый, со спокойным взглядом маленьких серых глаз.
Обтирая по привычке полное лицо платком, словно он находился в жарком камбузе, кок неторопливо говорил:
– Наш гарпунер ходит именинником. И на деле пока ничего, держится за своего брата-моряка.
Степанов рассказал о случае с Андерсеном и Горевой. Кок покачал головой:
– Нет, за нашим этого не наблюдается. Наш сознательный.
Все засмеялись. Степанов сказал:
Коммунистов на вашем судне четверо – больше, чем на других китобойцах. Вот вы и должны показать при мер в добыче китов.
Гарпунер у нас молодой, хотя и седой, – напомнил дядя Митя.
– Это мы учитываем, – кивнул помполит. – Партийная установка такая: поддерживать Нильсена, добиться, чтобы он шел наравне с другими гарпунерами. Это очень важно. Для будущего важно, – повторил Степанов.
– Хорошо. Будет исполнено, – твердо произнес дядя
Митя.
Степанов уходил с «Фронта» в полной уверенности, что дела на этом китобойном судне лучше, чем на остальных.
3
Андерсен перестал бриться и умываться. Успех Нильсена раззадорил его, а блювал Грауля поверг в отчаяние.
– Несчастье принесла мне та белокурая девушка, – с глубоким убеждением говорил он Орлову. – Женщина в море – непременно быть беде.
–Но Грауль не возражал против того, чтобы Горе в а находилась на его судне, и охота у него идет успешно, – напомнил Орлов.
– Это верно, – кивал Андерсен. – Но нашему суд ну она оставила несчастье.
«Труд» с начала промысла не встретил ни одного кита. Орлов тяжело переживал неудачу.
– Пропал сезон. Нельзя нарушать морские обычаи. Киты это чувствуют, – жаловался норвежец.
Днем гарпунера никто не видел пьяным. Он крепился. Зато по вечерам напивался до бесчувствия.
Однажды Орлов подвел «Труд» ближе к берегу и пошел вдоль него на север. Слева тянулись темные высокие скалы с бесчисленными уступами, трещинами. Волны разбивались о подножия скал.
Андерсен надеялся встретить здесь кашалотов. И не ошибся. За выдающимся далеко в море скалистым мысом судно наткнулось на стадо китов. Их было двенадцать. Животные не обращали на судно никакого внимания.
Хрипло вскрикнув, Андерсен бросился к пушке и торопливо выстрелил в ближайшего кашалота. То ли гарпунер промахнулся, то ли кит изменил свое положение, но гарпун, скользнув по голове животного, срикошетил вверх. В это же время взорвалась граната.
– Мазила! – проворчал Журба.
Кита оглушило. Он стремительно описал круг и ударил о правый борт судна у носа, затем отошел, снова ударил – уже ближе к центру и в третий раз – около кормы. «Труд» дрожал, гудел и качался, ложась левым бортом на воду.
Кашалот нырнул и, пройдя под кормой, всплыл неподалеку, остановился. Лебедка выбирала линь. Гарпуна на нем не оказалось: линь перерезало винтом.
– Охотничек, – процедил сквозь губы Журба. Орлов с гневом смотрел на гарпунера, с трудом сдерживая себя.
Андерсен длинно выругался. Пока готовили новый гарпун, Орлов повернул судно. Кашалот, выпускавший фонтан за фонтаном, вновь погрузил свою широкую голову в воду, и над волнами взметнулся его хвост. Кит исчез. Норвежец яростно ругался, но от пушки не отходил...
Марсовый следил за поверхностью моря. «Труд» на самом легком ходу петлял около места, где нырнул кашалот. Орлов внешне держался спокойно, но его волнение возрастало. Прикусив губу, молодой капитан думал: «Не убьем сейчас кашалота – брошу, уйду с судна. Я моряк, а не мясник. – И тут же выговаривал себе: – Кажется, я начинаю походить на Андерсена».
– Лево по борту кашалот! – доложил бочкарь.
Из воды показалась черная голова и горбатая спина животного. Андерсен замер у пушки. Все затаили дыхание.
Гарпунер выстрелил в кашалота второй раз. Кит рванулся, забился на месте, завертелся волчком, наматывая на себя линь, и замер. Норвежец крякнул от удовольствия: «Выстрел был удачный, прямо в сердце». Кита подтащили к борту, пришвартовали. Вся команда повеселела. Радостный Андерсен сбегал в каюту, выпил стакан коньяку и вернулся к Орлову.
Искать второго кита, – предложил он на радостях.
Стадо ушло далеко, надвигается ночь, – возразил Орлов, хотя удача воодушевила и его.
Тогда к базе, – согласился Андерсен. Ему хотелось, чтобы вся флотилия скорее увидела его кашалота.
Судно подходило к «Приморью», когда произошло то, что на долгое время сделало китобоев «Труда» мишенью для дружеских насмешек. Кашалот под бортом судна внезапно ожил. Он пустил фонтан и яростно заработал грудными плавниками. Кит был пришвартован хвостом вперед. Голова находилась у кормы.
Судно сначала замедлило ход, затем пошло назад и стало кружиться на месте. Животное тянуло за собой китобойца. Судовая машина оказалась бессильной против кита. И все это происходило на виду у базы. На «Приморье» стоял громкий смех. Слышались шутки.
– «Труд» живого кита привел! Китовый вальс танцуют!
Орлов в первую минуту we знал, что предпринять. Изумленный Журба ждал его команды. Капитан приказал освободить кита. Кашалот отошел от судна и застыл. Агония прекратилась. Он был мертв.
Взбешенный Орлов, чувствуя себя опозоренным, подогнал тушу кита к «Приморью». Андерсен, сидя в своей каюте за бутылкой коньяку, гадал, как истолковать случившееся – доброе ли то было предзнаменование или это сигнал о могущем случиться несчастье? Бутылка была пуста, а гарпунер все еще не мог решить этого вопроса. Он отправился к боцману.
Журба, выслушав норвежца, решил использовать его сомнение для пользы дела и убежденно сказал:
– К лучшему это. Кит показал, что уступает место другим.
– Верно, верно! – обрадовался Андерсен. Довод боцмана показался ему убедительным.
Объяснялись они на какой-то дикой смеси слов из различных языков, но отлично понимали друг друга. Когда гарпунер ушел, Журба вздохнул:
– Пропащий человек.
Орлов поднялся на базу. Здесь гудели лебедки, шипел пар, слышались голоса рабочих, разделывавших тушу кита.
– Майна помалу! Вира! Вира! Стоп! Так!
Площадка была залита ярким светом прожекторов. Орлов видел, как, надрезав полосу жира, рабочие зацепляли ее крючком спускавшегося со стрелы стропа. Пятитонная лебедка тащила полосу сала вверх, а рабочие внизу подрезали ее, отделяя от мяса.
Работа приостановилась только тогда, когда с боков кита был снят весь жир. Требовалось повернуть тушу, и ее стали обвязывать тросами.
– Добрый вечер, капитан! – услышал Орлов рядом с собой знакомый женский голос.
Он обернулся. Перед ним, чуть вскинув голову, стояла Нина Горева. Орлову была приятна встреча с девушкой. Он позабыл о случае с кашалотом и как можно приветливей поздоровался.
– Мне сказали, что вы танцуете с китами? – спросила Горева. Ей нравилось дразнить Орлова.
– В море больше не с кем, – улыбнулся капитан. Девушка, засмеявшись, скрылась в темноте. А Орлов
еще долго стоял на палубе, думая о том, смеется ли она над ним или просто шутит.
... Киты в районе стоянки флотилии стали попадаться реже. Они уходили на север. «Приморье» покинуло хорошо укрытую от ветров бухту и вышло в открытое море. Навстречу катились свинцово-черные косматые волны. Низко неслись рваные тучи, тоскливо посвистывал ветер. Море хмурилось, недобро вспыхивало тусклыми искрами, шумело все громче, поднимая пенящиеся гребни.
На базе продолжалась разделка кита. Данилов спал не больше трех—четырех часов в сутки. С лебедками дело подвигалось быстрее, но не так быстро, как требовалось. Много времени уходило на то, чтобы перевернуть почти стотонную тушу голубого кита. Сало с блювала было снято лишь на четвертые сутки. Цех вытопки работал круглосуточно, однако жир выходил низкосортным – сказывалась медлительность разделки.
Десять котлов в цехе переработки, предназначенные для вытапливания жира из костей, бездействовали. Из-за отсутствия сырья простаивал и туковый цех, не использовалась консервная установка. А испорченное сырье десятками тонн летело за борт.
Северов повел флотилию в Петропавловск, рассчитывая разузнать там о местах скопления китов, подыскать опытных лебедчиков, людей, знакомых с разделкой китов.
Оленька сидела в лазарете возле койки Курилова и читала лежавший у нее на коленях журнал. Тяжелая черная коса, переброшенная на грудь, выделялась на белом накрахмаленном халате. Лицо девушки часто меняло выражение.
Курилов боялся пошевельнуться, чтобы не отвлечь девушку.
Она, как видно, почувствовала его взгляд и, повернув к нему голову, заботливо спросила:
– Что же, проснулись и не говорите? Они внимательно смотрели друг на друга.
Не хотел мешать вам, – признался Леонтии. – Вы так внимательно читали. Что, очень интересно?
Очень. Роман «Как закалялась сталь». Вот!
Она подняла журнал и показала Леонтию заголовок.
Наверное, скучный. И название какое-то странное, – сказал Курилов.
Что вы? Очень интересный роман про комсомольцев, про войну. Вот слушайте. – И, не дожидаясь ответа, Оленька начала читать.
Вначале Леонтий вслушивался в мягкий девичий голос. Он был какой-то особенный, певучий. Потом незаметно увлекся тем, о чем рассказывалось в романе, стал следить за судьбой Павки Корчагина. Они не слыхали, как тихо растворилась дверь и в лазарет вошел Степанов.
– Гутен морген! – поздоровался он по-немецки. Курилов ответил по-английски, но Степанов отрицательно покачал головой:
– Не понимаю. Говори по-немецки. Курилов в недоумении смотрел на помполита.
А я-то на тебя надеялся, думал, что моряк свое слово сдержит! – сказал Степанов. – Ты же обещал немецкий учить за Можуру.
Так это же была шутка, товарищ помполит, – удивился Курилов.
Таких шуток не признаю, – Степанов присел рядом с Оленькой. – Покою тебе не дам, пока ты со своим гарпунером на его языке свободно говорить не станешь. Учебники тебе сегодня вот она принесет. – Он хитро прищурился, посмотрел на Оленьку. – Вдвоем и занимайтесь – веселее, лучше. А экзаменовать вас буду я. Как ты на это смотришь, Оленька?
А зачем мне немецкий? – спросила Оленька.
Знание иностранных языков, даже хотя бы одного, позволяет человеку узнать много нового, интересного! нужного.
Оленька промолчала, потом решительно сказала:
– Согласна!
– Смотри на часы! – предложил Данилов.
На полный оборот туши уходило двадцать минут.
– Во, видел! – Данилов от удовольствия крякнул.– Теперь давай нам китов хоть по штуке на день – сделаем!
– Верно, ребята?
– Верно! – дружно поддержали Данилова рабочие.
Настроение на площадке изменилось. Степанов вытащил пачку папирос, к ней потянулись руки, в пачке осталась лишь одна папироса – для самого Степанова.
А все-таки плохо наше дело, – сказал Северов.
Верно, плохо, – поддержал Степанов.
На площадке стало тихо. Люди недоумевающе переглянулись, притихли. Они ожидали, что командиры флотилии будут поздравлять их, вместе с ними радоваться успеху, а они говорят такие слова. Данилов бросил папиросу за борт, выжидающе посмотрел на помполита и капитана.
Люди ждали, что им скажут дальше. Судно, покачиваясь, шло вдоль затянутого серой пеленой темного скалистого берега. Низкое небо было закрыто облаками. Волны шуршали, всхлипывали, били о борта.
Звали на свадьбу, а слушаем заупокойную, – съехидничал маленький рабочий.
Выходит, зря старались! – поддержал его кто-то.
Нет, не зря! Достижения у нас имеются, товарищи! Мы сдвинулись с мертвой точки в разделке кита и сделали это без посторонней помощи. Практически доказано, что мы можем освоить новое дело не за несколько лет, а за несколько недель, – заговорил первым Степанов. – Мы должны добыть за сезон сто восемьдесят китов, а охотиться будем пять месяцев. Выходит, что на разделку не хватит времени.
Ну, столько китов и гарпунеры не набьют, – сказал кто-то. – Они вон за неделю только четырех привели.
Набьют, – возразил Северов. – Мы пойдем в районы, где много китов. Сейчас мы берем одно сало, а нам надо использовать тушу полностью. На нашей базе самое современное оборудование. Что сказали бы вы о хозяине, который заколол кабана, снял сало, а мясо выбросил вон?
Дурной тот хозяин! – усмехнулся Данилов.
Так эти же самые слова мы можем сейчас отнести и к себе.
– Вот те раз! – рассмеялся юркий человек. – Мы тут при чем? Это вы уж на свой счет относите.
Северов не обратил внимания на реплику.
Нам предстоит научиться разделывать всего кита за пять часов. Надо носовую площадку в дело пустить. Легче будет. На ней кит должен разделываться после того, как вы здесь, на кормовой, снимете с него жир и отделите голову и хвост, – пояснил Северов. – Сейчас же мы выбрасываем за борт головы и блювала и кашалота. Последнюю особенно жалко. В ней же спермацет.
Ясно! – кивнул Данилов. – Только трудновато будет головы потрошить.
Моя знай, как башка рыба ломай, – заговорил Ли Ти-сян. Он слушал Северова с напряжением, стараясь точно понять, о чем идет речь, и был обрадован, что может помочь русским, которые совсем не походили ни на чилийских китобоев, ни на китобоев с «Веги» – не пускали в ход кулаки, а звали его по имени, считали своим товарищем.
Ли Ти-сян почувствовал себя свободно и спокойно, не сутулил плечи, не жил в напряженном ожидании, что его сейчас могут ударить или столкнуть за борт, как сделал тот капитан-гарпунер с «Веги». Утонул бы тогда Ли Ти-сян в своей ватной одежде, да спасли его матросы с советского парохода. Теперь Ли Ти-сян хотел только одного – побольше сделать добра русским.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Флотилия «Приморье» входила в Авачинскую губу. В ней стояло десятка полтора пароходов. И над каждым поднялись белые султаны пара. Суда встречали флотилию дружными гудками. От берега быстро застрочил моторный катер. Он первым подошел к «Приморью».
На базу приехал секретарь обкома партии. Китобои с интересом смотрели на этого седого, грузного человека с тремя орденами Красного Знамени.
– Ну, наконец-то свои китобои пришли, – секретарь обкома был доволен. Он обходил базу, заглядывал в каждый уголок, вспоминал прошлое.
Выслушав сдержанный рассказ Северова о невзгодах, выпавших на долю флотилии, секретарь обкома сказал:
– Поможем. Я тут старожил, когда-то сам охотился
за зверем. В Петропавловске не советую задерживаться. Идите на север. По нашим наблюдениям, киты сейчас уходят туда, где прохладнее, – там их пастбища. Добирайтесь до Чукотки. Там вам поможет мой давнишний друг – чукча Тнагыргин. Он и его жена Захматова немного знакомы с промыслом. Это замечательные люди! Мы с ними добивали тут, на Крайнем Севере, остатки белобандитов.
После осмотра базы секретарь обкома пригласил Северова и Степанова к себе.
Когда они вошли в его кабинет, секретарь пригласил их сесть в кресла, а сам открыл шкаф и достал из него пакет, туго перевязанный черной тесьмой.
Это документы и письма вашего брата, Ивана Алексеевича, – протянул секретарь обкома пакет Северову.
Ивана? – понизив голос, спросил изумленный Северов.
Да. Его, – секретарь обкома вернулся к себе за стол и, закурив, сказал: – Этот пакет остался после смерти его жены – Софьи Георгиевны.
Как? Разве Соня была здесь? – охваченный волнением Северов не мог спокойно говорить. – Я потерял ее из виду. Когда она приезжала сюда?!
Вскоре после смерти Ивана Алексеевича. Его отравили норвежские китобои. Это вы знаете из заключения медицинской экспертизы. Они же убили негра Мэйла...
Секретарь обкома говорил еще что-то, но Северов не слышал его. Смотря на пакет, он погрузился в воспоминания. Брат... Соня... Письма Ивана, полные уверенности в создании советской флотилии... Его планы... Неожиданная гибель... Смерть Сони... И вот все, что от них осталось. Этот пакет.
Северов не отрывал взгляда от лежавшего у него на коленях пакета.
– Среди бумаг Ивана Алексеевича, – сказал секретарь обкома, – я обнаружил рукопись вашего отца, которую затем продолжал Иван Алексеевич. Она мне кажется очень интересной и нужной сейчас для вашей флотилии. В ней много важных сведений о китах, путях их миграции, об истории китобойного промысла в наших водах...
Да, да, – Северов вспомнил, как Иван делал записи в рукопись отца, – она нам поможет, очень поможет...
Сначала я хотел переслать рукопись в Москву, – продолжал секретарь, – потом узнал, что советская китобойная флотилия придет сюда, и вот берег этот пакет, чтобы передать Геннадию Алексеевичу, законному наследнику.
Северов осторожно развернул пакет, достал рукопись отца и, открыв ее, на первой странице прочитал посвящение: «Русским китобоям». Вновь нахлынувшие воспоминания болью отозвались в сердце капитана, и он захлопнул рукопись:
– Посмотрю на судне...
Помполит и секретарь обкома понимали состояние капитан-директора.
Когда моряки возвращались на базу, Северов молчал, погруженный в думы. Он бережно нес пакет.
У входа в порт им навстречу шли под руку Орлов и Горева. Капитан что-то оживленно говорил девушке, та сдержанно улыбалась. Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили Северова и Степанова.
– Хорошая пара, – сказал капитан-директор.
Помполит кивнул в знак согласия, и тоска по оставленной в Ленинграде семье кольнула его сердце... «Надо, чтобы к осени, к нашему возвращению, они перебрались во Владивосток», – подумал Степанов о жене и детях.
К вечеру Геннадий Алексеевич снова спустился на берег, но на этот раз он был один. Капитан-директор медленно шел по городу, не обращая внимания на прохожих. Он был погружен в печальные мысли. «Из всех, кто начинал с капитаном Лиговым, из тех, кто унаследовал его дело, остался я один, – думал он. – В далеком Ленинграде давно лежат в могилах мой отец и Невельской. На забытом берегу бухты Счастливой Надежды покоится Мария. Лигов – на дне моря, может быть, рядом с Клементьевым. Нет брата Ивана, нет Джо... Всех их убили».
Северов свернул на пустынную улицу, ведущую к городскому кладбищу. Оно раскинулось в небольшом распадке. Кресты и деревянные обелиски покосились, и ветер вяло шевелил пожелтевшие венки, обтрепанные выцветшие ленты. Как печален и неуютен последний приют человека...
Геннадий Алексеевич в растерянности остановился. Где же искать могилы дорогих людей? Он скользнул взглядом по кладбищу, на которое от высокой сопки падала густая предзакатная тень, и увидел человеческую фигуру возле кладбищенской сторожки. Северов подошел поближе. Старик, неторопливо коловший дрова, отложил топор, вытер рукавом потный лоб и, выслушав посетителя, сказал:
– Могилки супругов Северовых, значит, ищете? Как же, знаю. Они рядом и лежат. Мужа-то, говорят, отравили норвежцы. Ну и жена вскорости к нему пришла. Как же не знать. А вы им родственником доводитесь?
Не дождавшись ответа, старик зашагал в глубь кладбища и продолжал что-то бормотать себе в бороду. Северов молча следовал за ним.
– Вот... тут. – Сторож отошел в сторону, и перед Геннадием Алексеевичем открылись два небольших холмика, поросших травой. Вид у могил был запущенный. Капитан снял фуражку и долго стоял перед дорогими могилами, пока сумерки не скрыли от его глаз скромные надписи на деревянных обелисках, увенчанных железными звездами.
Когда Северов вышел с кладбища и перед ним засверкали огни большого города, его снова обступили привычные заботы о флотилии. Скорее, скорее в море. Только делом он должен почтить их память...
На базе Геннадий Алексеевич сразу же зашел к Степанову и сказал:
Завтра выходим в море. Согласен?
Да – помполит с улыбкой смотрел на капитан-директора, – у тебя сейчас такое выражение лица, словно ты собираешься идти на приступ вражеской крепости.
Ты почти угадал, Михаил Михайлович, – кивнул Северов. – Наш промысел похож на сражение, которое мы должны обязательно выиграть.
Мы его выиграем, – уверенно подтвердил помполит. На «Приморье» заканчивалась разделка кашалота. Выйдя на палубу, Северов и Степанов услышали голос Данилова:
– Ты, Ваня, играй на лебедке, как на гармошке, вот тогда и будет дело!
– Ну хорошо, – откликнулся лебедчик, – давай еще разок попробуем.
Северов и Степанов подошли к площадке в тот момент, когда включили лебедку. Послышался сочный треск. Помполит увидел, как голова кашалота вдруг враз отделилась от туловища.
– Ну вот и все! – Данилов облегченно вздохнул и полез за табаком. – Теперь, ребятки, по чарке мы заслужили. Пойдем малость повеселимся...
Данилов увидел Степанова, смешался и, как бы оправдываясь, объяснил:
По одной не грех, товарищ помполит, устали – страсть!
Заслужили, – кивнул Степанов. – И я с вами за компанию.
Вот это хорошо! – раздался чей-то веселый голос.
По одной только, – улыбнулся Степанов. – Вам еще много работы.
Северов ушел к себе в каюту. Степанов проводил его взглядом: «Пусть побудет один».
Геннадий Алексеевич развязал пакет, стал перебирать бумаги, фотографии: снимок, сделанный во Владивостоке перед тем как братья расстались, фотография, с которой смотрят Соня и Иван, другой снимок – Дню Мэйл.
Северов перечитал письма. Вот и последнее письмо Сони к Ивану, которое было найдено в номере гостиницы около мертвого Ивана Алексеевича. В нем Соня писала мужу о том, что скучает и что скоро приедет в Петропавловск, о своей любви, и Северов не стал дальше читать. Эти слова мог читать только Иван. Медленно листал Геннадий Алексеевич рукопись отца и брата. Перед ним проходили картины прошлого, вспоминались далекие дни.
Грауль был доволен стоянкой в Петропавловске. Он много времени проводил в городе, обошел его и без устали щелкал фотоаппаратом. Поднимался он и на Петровскую гору, откуда вся Авачинская губа была видна как на ладони. Здесь Грауль израсходовал целую катушку пленки.
– Наш гарпунер – мировой фотограф! – говорил Слива, позируя Граулю.
Он снимал со страстью начинающего фотолюбителя – много, не жалея пленки, не откладывая на долгий срок проявление негативов и печатание снимков, и на другой же день вручал морякам карточки.
Однажды Слива с невинным видом спросил Можуру:
– Вы не знаете, в какую приблизительно сумму можно оценить вот этот залив и город?
Не задавайте мне глупых вопросов!
Вы думаете, я для себя прицениваюсь? – не унимался боцман. – Нет, я не нахожу большого удовольствия в частной собственности и недвижимом имуществе. Я хочу прикинуть, какое количество государственных казначейских билетов, обеспеченных золотым запасом, должен будет выложить Грауль.
При чем тут Грауль? – удивился Можура.
Наш гарпунер так старательно снимает эту панораму, – Слива широко обвел рукой. – Снимки он повезет своей молодой супруге и уговорит ее немедленно выехать сюда на собственной яхте для поправки расшатанного проклятым капитализмом здоровья.
Грауль будто заметил, что о его увлечении фотографией уже начали поговаривать, и стал реже выносить аппарат.
2
«Труд» и «Фронт» вышли из Петропавловска на поиски китов. Первые сутки прошли без результатов, зато на следующий день китобои напали на крупные стада, уходящие на север. Преследуя китов, суда вышли в Кроноцкий залив. Здесь фонтаны виднелись со всех сторон. Чтобы не мешать друг другу, китобои разошлись в разные стороны и начали охоту. Андерсен заметил вблизи берега животных с коротким, но очень толстым телом. Они часто выпрыгивали из воды, поднимали волны, размахивали длинными грудными плавниками, грузно падали, ныряли, вскидывая хвосты.
– Веселый кит! [50]
Веселый к и т – так китобои называют горбачей за их прыжки из воды. – обрадовался гарпунер. – Легкая добыча.
«Труд» подошел к ним близко. Киты плыли друг за другом по кругу – точно вели хоровод. Андерсен быстро загарпунил горбача. Он оказался живучим. После долгой буксировки норвежец выстрелил вторым гарпуном.
Когда горбач перевернулся, показав свое бело-розовое брюхо, к нему подплыло несколько китов, и гарпунер на выбор убил еще двух.
Буксируя богатую добычу, «Труд» возвращался к базе. Андерсен торжествовал. Он тщательно брился, долго рассматривал свое багрово-синее лицо с большими мешками под глазами и подмигивал себе. Гарпунер собирался, как он говорил, «отдохнуть» на берегу. Сошли на берег и Горева с Орловым.
Когда капитан пригласил ее в кино, Нина усмехнулась:
– В кино ходят влюбленные и женатые, а мы давайте погуляем по городу.
Глаза ее лукаво искрились. Сойдя на берег, Горева позволила взять себя под руку. Под вечер, возвращаясь на базу, они увидели Андерсена, который неуверенно брел в обнимку с каким-то моряком и безуспешно пытался затянуть песню.
Трудно с ним? – неожиданно участливо спросила Горева.
Когда трезвый – тихий, работящий, – ответил Орлов, удивляясь перемене в настроении девушки.
Журба встретил Андерсена на берегу, разлучил его с собутыльником и ;погрузив в шлюпку, прошипел:
– Пойдешь еще у меня на берег один! Судно позорить! Займусь вот тобой – сразу сделаю трезвенником.
У трапа базы Горева небрежно протянула Орлову руку:
– До свидания!
Опять она была далекая и неприветливая.
На палубе Журба вытрезвлял гарпунера по методу Степанова: Андерсен спокойно стоял под душем. После этого он пил черный кофе, старался выполнить все требования боцмана. Если бы знакомые китобои с других флотилий увидели сейчас Андерсена, они были бы очень удивлены тем, что этот буйный во хмелю человек стал таким смирным.
Посоветовавшись со Степановым, Северов вызвал к себе Данилова и Ли Ти-сяна. От капитан-директора они вышли вместе. Данилов почесывал подбородок, щурил левый глаз на Ли Ти-сяна. Тот шел торжественно. Его темно-оливковое лицо с узким разрезом глаз выражало удовольствие и гордость, внутри бушевала радость. Внешне Ли Ти-сян был спокоен, даже замкнут. Он думал: «Капитан должен быть строгим и спокойным, как Северов».
– О, Ли Ти-сян теперь тоже капитан – бригадир кормовой разделочной бригады, как прежде был Данилов. А Данилов _ этот добрый бородатый русский человек, к которому Ли Ти-сян так привязался, стал бригадиром носовой площадки.
Сдав мясо и набрав недостающее количество рабочих, плавучая база «Приморье» покинула спокойную Авачинскую губу. Курилов, упражнявшийся в счете по-немецки, с тоской прислушался к шуму машины, к протяжному гудку. Ему стало грустно. Там, наверху, идет жизнь, а он лежит и как школьник зубрит:
– Айн, цвай, драй...
Он снова забубнил. Слова произносил автоматически, думая об Оленьке. «Что же она долго не идет?» – Курилов уже привык видеть девушку рядом с собой и, услышан за дверью знакомый голос, оживлялся. Лицо его прояснялось. "Сейчас войдет она, ласковая, веселая, подробно расскажет обо всех новостях. Можно будет отдохнуть от немецкого языка».
Курилов узнал от Ольги, что на озере Ханка есть черепахи, растут лотосы, что отец Оленьки – красный партизан и у него есть орден, что отца вызывал в Москву сам Климент Ефремович Ворошилов и что Оленька умеет вышивать, но вот беда: она не захватила с собой цветных ниток.
Оленька рассказала Курилову, что в клубе базы идет подготовка к вечеру самодеятельности и она будет участвовать в концерте; Степанов часто заходит к ним и требует, чтобы все было как в театре. Но разве можно этого добиться – они же ведь не настоящие артисты!
Леонтий уговаривал Оленьку что-нибудь спеть. Она отказывалась: «Врач отругает, если услышит», – но однажды уступила просьбе и вполголоса запела:
Виють витры, виють буйни,
Аж дэрэва гнуться...
Голос у нее был чистый, задушевный. Оленька пела, вся отдаваясь настроению, а Леонтий смотрел в ее такие глубокие, немного грустные в этот момент глаза, на которые опускались пушистые черные ресницы, на полные алые губы, на крепкие сильные руки, лежащие на коленях, обтянутых халатиком.
Их взгляды встретились. Оленька не отвела глаз, улыбнулась и продолжала петь. Она была довольна поручением Степанова. За Куриловым ей было приятно ухаживать и немного командовать им. Она обрывала разговоры и приказывала:
– Хватит болтать! Давайте повторим глаголы!
Курилов покорно брался за учебник.
3
Шубин повел судно на поиски китов. В полдень бочкарь заметил финвала. Его черное с синеватым отливом продолговатое тело, подобно торпеде, взрывало воду. Животное часто меняло направление. Нильсен, следивший за китом, по рябившей впереди его воде определил, что финвал гнался за косяком сельди, которая устремилась к берегу.
Шубин отдал в машинное отделение команду увеличить скорость. Берег был уже совсем близко. Раздался крик Нильсена. Шубин увидел, что гарпунер дает знак – отвернуть.
