Текст книги "Фонтаны на горизонте"
Автор книги: Анатолий Вахов
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)
Мимо «Веги-1» проплыло еще несколько котиков. Они шарахнулись в сторону от судна и скоро исчезли.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Мы больше ждать не можем! – с трудом подавляя в себе гнев, говорил Северов. – Понимаете, господин Микальсен, не можем!
Я не знаю, как вам помочь, – торопливо произнес капитан-директор и прижал руки к груди, – «Вега– первая» все еще не пришла, и я очень тревожусь за нее...
Последние слова у Микальсена прозвучали фальшиво, но Северов не обратил на это внимания. Он был слишком встревожен состоянием Журбы. Елена Васильевна только что встретила Ивана Алексеевича на палубе и сказала:
– Журбе совсем плохо. Я не могу больше ждать. Надо заставить норвежцев немедленно идти в Петропавловск.
И вот, когда Северов с Захматовой сидели в каюте-кабинете капитан-директора, она сказала по-русски Ивану Алексеевичу:
– Он просто не хочет идти в Петропавловск. Ему наплевать на то, что смерть угрожает нашему товарищу. Заставь его, Северов, сейчас же сниматься с якоря.
Она уже начинала сердиться на Ивана Алексеевича, который, по ее мнению, был слишком мягким и нерешительным. «Ну, чего ты медлишь, Иван. Ты здесь хозяин. Прикажи, и все. Норвежцы ранили нашего товарища в нашем море. Они обязаны сделать все, чтобы спасти его, чего бы мы ни потребовали! А ты с ними так вежлив. Эх, закваска в тебе старая, дворянская. Все вежливо, все с реЕерансом, а тебя – в спину ножом».
Мы «Вегу– первую» больше ждать не можем и не будем, – продолжал Северов. – Уже прошло столько дней. К тому же вы сами как-то мне говорили, что поиски китов иногда могут длиться и неделю.
Да, да, – закивал Микальсен. – Но вот другие китобойцы приводят туши. Ханнаену и Бромсету, очевидно, не везет!
Я искренне сочувствую господину Ханнаену, – Северов с негодованием отметил попытку Микальсена затянуть разговор и решил положить этому конец. «Хватит болтовни».—Так как по суеверным традициям на китобойном судне не может идти женщина, то мы решили, что нашего раненого в Петропавловск буду сопровождать я! Надеюсь, что теперь никаких затруднений не будет?
Микальсен не знал, что ответить. «Комиссар хочет покинуть базу? Он будет в Петропавловске, где все большевистские власти? А чего же нам опасаться? Комиссар ни о чем, кроме нападения сумасшедшего Скрупа, не знает. Что скажет Бромсет, если я соглашусь на предложение комиссара?» – Тут Микальсена охватила ненависть к гарпунеру, ненависть, перед которой отступил обычный страх, и к тому же его ободрила, придала уверенности появившаяся мысль: «Без комиссара можно будет и малолетних китов брать».
Я жду ответа, – повторил Северов. Ему было непонятно замешательство капитан-директора. «Неужели Микальсен не хочет нам помочь, и две—три китовых туши для него дороже, чем Жизнь человека?!»
Пусть только попробует отказать, – сказала Захматова Северову, и ее глаза угрожающе сверкнули. – Пусть только попробует!
Она не знала, что бы она предприняла, но в случае смерти Журбы была готова поднять против этих китобоев весь Петропавловск, всех своих друзей-партизан. В эту минуту гнева Елена Васильевна была необыкновенно хороша. Северов невольно залюбовался ее порозовевшим лицом, задрожавшими крыльями носа, чуть приоткрытыми алыми губами. Захматова дышала глубоко. Иван Алексеевич невольно подумал: «Какая необыкновенная красота и сколько чувства!» – но сказал как можно мягче:
Спокойнее, Елена Васильевна. Прошу вас...
Вы нашли очень удачный выход из весьма тяжелого для нас положения, – сказал Микальсен, стараясь понять, о чем говорят русские, и внутренне довольный своим двусмысленным ответом. – Хорошо. С первым китобойцем, который вернется с охоты, вы пойдете в Петропавловск! Это должно быть скоро, если...
Он, как и Северов и Захматова, взглянул на большой, сверкающий никелем и стеклом хронометр, висевший на темно-красной переборке каюты, а затем перевел взгляд на иллюминатор, за которым плотной кисеей висел туман. Упавший на рассвете, он не рассеивался, а как будто все плотнее окутывал базу.
...если туман не помешает охоте, – закончил Микальсен.
Хорошо, – поднялся Северов и вместе с Захматовой вышел на палубу, потемневшую от моросящего тумана. Было сыро, прохладно. Туман стоял такой плотный, что рабочие – раздельщики туш – походили на призраков. Голоса, как и треск лебедок, казалось, были приглушены, но крики птиц звучали резче.
Вы остаетесь на эти два—три дня за меня, – заговорил Северов и пошутил: – Будете комиссаром! Не откажетесь?
Давай! – тряхнула головой Захматова. – Что надо делать?
Зайдемте в каюту, я объясню, – пригласил Северов. – Вы же еще у меня и в гостях не были!
Надо было пригласить, – откликнулась Захматова таким тоном, что Северов не понял, говорит ли она серьезно или шутит.
«Странная все-таки Елена Васильевна, хотя хороший и честный человек». Он ощутил к ней такое теплое чувство, что даже смутился. Захматова, не глядя на Ивана Алексеевича, тихо сказала:
– Не задерживайтесь в Петропавловске. Мне тут одной будет... – она неожиданно махнула рукой, точно разрубая невидимую нить. – А, все это чепуха!
«Что чепуха?» – хотелось спросить Северову, который ощутил себя обиженным, но они были уже у двери его каюты, он открыл ее, жестом приглашая Захматову войти.
Она, не снимая куртки и шапки, села на диван. -
– Ну, давай, рассказывай, что мне тут делать без тебя.
Северов, не обращая внимания на ее фамильярность, стал объяснять, как вести записи о добытых китах, проверять размер туш...
Захматова слушала Северова, рассматривая разостланные на столе бумаги. Потом ее взгляд скользнул по каюте, ни на чем не задерживаясь, и остановился на Иване Алексеевиче, на его чуть склоненной к бумагам голове. Она смотрела на смуглое лицо, на карие под густыми бровями глаза и густые, щедро посеребренные сединой волосы, и ее потянуло погладить эти волосы, обнять голову и прижать к себе. Это желание было настолько сильным, что Елена Васильевна, чтобы не подчиниться ему, хлопнула по карманам куртки:
– Забыла папиросы! – Голос ее зазвучал глухо, точно во рту пересохло.
Северов оторвался от бумаг.
– Вы же дали слово не курить!
Елена Васильевна отвела взгляд и увидела на столе фотографию женщины средних лет. Женщина сидела в соломенном дачном кресле с раскрытой книгой на коленях. Выражение легкого удивления и задумчивости делало ее лицо особенно привлекательным. Захматова взяла фотографию, несколько долгих (секунд смотрела на нее, потом спросила:
– Кто это?
– Жена... Соня... – Северов с такой любовью смотрел на фотографию, что Захматова осторожно, точно боясь ее уронить и разбить, протянула Ивану Алексеевичу. Он молча взял снимок и поставил на место...
«Как он любит ее», – подумала Захматова и, почувствовав, что она лишняя в этой каюте, встала с дивана:
– Мне все понятно... Иван Алексеевич. Я пойду. Подготовлю Журбу к отъезду.
И, прежде чем Северов успел возразить или задержать ее, Захматова вышла из каюты, плотно притворив за собой дверь. Ей хотелось побыть одной. Она ушла на корму и здесь, облокотившись о мокрый планшир, долго смотрела в туманную даль. Думать не хотелось. Мучило ощущение одиночества, холода и горечи на сердце..
" Послышался гудок подходящего к базе китобойного судна. Это была «Вега-4». Сквозь туман было видно, как она подвела к борту базы тушу с полосатым серо-белым брюхом.
Захматова вспомнила о Журбе и почти бегом направилась в лазарет. На стук двери Журба медленно повернул голову. Его сейчас было трудно узнать. Большая потеря крови, высокая температура измотали матроса. Глаза стали как будто больше, в них застыла такая боль, что Захматова как можно ласковее спросила:
– Тебе что-нибудь надо, Журба? Сейчас тебя пере несут на китобойное судно, и ты с Северовым пойдешь в Петропавловск. Там тебя скорее поставят на ноги.
Журба молчал. У него не было сил говорить. Только тонкие белые губы матроса беззвучно шевельнулись, и он закрыл глаза.
Дверь бесшумно открылась. В каюту на носках вошел Ли Ти-сян. В руках у него был ярко начищенный красно-медный чайник с многочисленными вмятинами. Из носка поднималась маленькая струйка пара. Ли Ти-сян бегал на камбуз за кипятком. Увидев, что Журба лежит с закрытыми глазами, он с испугом посмотрел на Захматову и зашептал:
– Его сутели... . – Да, заснул...
– Его моя чай носи... – Ли Ти-сян поставил чайник на стол. Китаец ухаживал за Журбой с необычайным умением и предупредительностью. Он кормил Журбу, брил его. обмывал, менял белье, которое сам же стирал и гладил.
«Хороший и верный друг у Журбы, – думала Захматова, наблюдая за Ли Ти-сяном, который старательно укутывал чайник в кусок войлока, чтобы чай не остыл, когда Журба проснется. – Скучать будет Журба о китайце, да и он о Журба. Однако Ли Ти-сяну невозможно идти в Петропавловск. Разве что проводить Журбу и вернуться. Так Ли Ти-сяну будет легче расстаться с товарищем».
Китаец с радостью встретил сообщение, что он вместе с Северовым повезет Журбу в Петропавловск, но когда узнал, что ему надо вернуться назад, то отрицательно затряс головой:
– Моя там буду живи... Моя Журба бросай не могу... Его моя братка...
Ли Ти-сян говорил с такой горячностью, страстью, что Захматова бросила свою попытку уговорить его. Северов, узнав о желании Ли Ти-сяна, оказался на стороне китайца.
Журбу положили на носилки и осторожно спустили на китобойное судно «Вега-4». За ним, быстро попрощавшись с Захматовой, спустился и Ли Ти-сян. У трапа, где собрались китобои во главе с Микальсеном, Северов предупредил капитан-директора о том, что Елена Васильевна остается вместо него.
– Но она же только врач и женщина?! – Удивлению Микальсена не было предела: у него на базе женщина-комиссар. Он станет посмешищем для китобоев всего мира. Вот уже и сейчас рядовые рабочие и матросы базы, понимающие английский язык, перекидываются шуточками.
Северов твердо, так что его слова зазвучали как приказ, повторил:
Елена Захматова – советский человек. По условиям концессии я могу оставлять заместителем кого хочу. К тому же Елена Захматова – коммунист!
О-о-о! – отступил на шаг пораженный Микальсен. Он до сих пор считал, что коммунистами могут быть только мужчины. А тут женщина. В этом было столько загадочного, удивительного и даже почему-то устрашающего, что норвежец больше не возражал.
Северов крепко пожал руку Захматовой:
Счастливо оставаться, Елена Васильевна. Я не задержусь.
Счастливого плавания, – коротко ответила она. – Секретарю губкома привет!
Северов спустился на палубу китобойца, и судно сразу же отчалило. Иван Алексеевич помахал Захматовой рукой. У него сжалось сердце, и ему стало тревожно за молодую женщину, которая осталась одна среди чужих людей.
Вскоре базу поглотил туман, и Северов поднялся на мостик к капитану китобойца...
...Проводив взглядом китобойное судно, Елена Васильевна пересмотрела все оставленные Северовым бумаги, записал данные о туше полосатика, что привела «Вега-4». Затем с добычей пришли еще два судна, и Захматова ушла в работу. Она с интересом присматривалась к тому, как разделывали туши, как поднимали на базу жир... Никто ей не мешал, ни о чем не расспрашивал. Только однажды ей пришлось сделать перевязку резчику, который порезал ногу флейшерным ножом.
Захматова с неохотой входила к себе в каюту. Она уже привыкла к тому, что рядом с ней были свои люди, был Журба, нуждавшийся в ее помощи. Сейчас же каюта встречала ее тишиной и казалась пустой, неуютной. Сон не приходил. Его отгоняли мысли о жизни, о прошлых событиях...
Как иногда удивительно складывается жизнь человека. Вот, например, у нее. Были годы борьбы, годы походов, жарких боев, а сейчас одиночество среди множества людей. Она одна среди них, одна на чужом судне в океане... и никому нет до нее дела. Ушел Северов... Елена Васильевна вспомнила фотокарточку его жены и неожиданно почувствовала, что у нее по лицу бегут горячие слезы.
– Дура, плаксивая дура, – выругала себя в темноте Захматова и крепко, до боли, утерла краем простыни глаза, щеки. – Разнюнилась, пожалела себя... Ишь ты, бедненькая, одинокая... Захотелось ласки, участия...
Она подняла голову. Тревожный, часто прерывающийся гудок донесся в каюту. «Опять пришел китобоец, – догадалась Захматова. – Но почему гудок такой необычный? Ревет так, точно что-то случилось».
Натянув куртку и надвинув на лоб кепку, она вышла на палубу. Ночной бриз разогнал туман. Прекратилась и морось. В небе проглядывали звезды. По палубе, к левому борту, бежали люди. Как видно, им хотелось поскорее взглянуть, какую добычу привела «Вега-1». О том, что это она, Захматова узнала из разговоров матросов. Перегнувшись через планшир, Елена Васильевна увидела на черной воде китобойное судно. «А где же китовая туша?» – удивилась она. Добычи под бортом «Веги-1» не было. Это удивило и матросов, и рабочих базы. Они кричали:
Почему без кита пришли?
Где болтались так долго?
На «Веге-1» молчали. По штормтрапу быстро поднялись два моряка. Захматова узнала их, когда на лица моряков упал свет из иллюминатора, мимо которого шел трап. Это были капитан Ханнаен и Юрт Бромсет. С китобойца донеслось несколько слов по-норвежски, и люди, сгрудившиеся у борта базы, зашумели. Послышались удив ленные восклицания, ругань, злобные выкрики. Некоторые фразы были произнесены по-английски. Захматова ! поняла, что на китобойце случилось какое-то несчастье, { и в этом несчастье винят русских большевиков.
Елена Васильевна направилась к Ханнаену и Бромсету, которые разговаривали с Микальсеном, окруженные тесным кругом людей. Моряки молчали, и в этом молчании было что-то угрожающее. Люди дали дорогу Захматовой, и она подошла к Микальсену и китобоям с «Веги-1».
Бромсет поздоровался с ней сдержанно, не как обычно. Ханнаен только кивнул большой лохматой головой. Микальсен быстро заговорил:
– Очень жаль, что господин Северов поторопился уйти. Не надо было спешить. Нужно было подождать
еще несколько часов, и тогда бы...
Мы и так слишком долго ждали! – резко перебила его Захматова. – Жизни матроса Журбы угрожает большая опасность.
Вы думаете только о своих людях. – Микальсен был возбужден. – А ваши люди хуже, чем наш сумасшедший матрос.
Что вы хотите этим сказать? – удивилась Захматова.
Ваш механик негр Мэйл убил матроса Скрупа и бежал с судна, – заговорил Бромсет.
Что-о... наш механик... убил... – Захматова была ошеломлена. – Нет... не может быть!..
Она провела рукой по лбу: уж не спит ли она. Нет. Юрт Бромсет уже более мягко просит ее спуститься на «Вегу-1» и удостоверить смерть Скрупа.
– Вы врач и уполномоченная Советского правительства...
Захматова молча двинулась к штормтрапу. Бромсет помог ей спуститься на китобойное судно. Когда она ступила на палубу «Веги-1», кто-то встретил ее злобным ругательством, но Бромсет тут же прикрикнул на матросов, и они умолкли.
Гарпунер провел Елену Васильевну на корму. При свете фонаря, который держал матрос, Бромсет откинул брезент с лица Скрупа. Елена Васильевна невольно вздрогнула, но, взяв себя в руки, осмотрела убитого. Было видно, что смерть наступила от сильного удара по голове. Бромсет прикрыл лицо Скрупа.
Как это произошло – никто не видел. Вахтенный знает только то, что Скруп и ваш негр ночью вышли на палубу. Утром мы обнаружили труп Скрупа, а Джо исчез с судна. В ту ночь мы стояли у берега.
Может быть, Мэйл убит? – вырвалось у Захматовой. – Может, на Мэйла было совершено нападение, так же как на нашего матроса?
– Тогда бы Скруп был жив, – отпарировал Бромсет. Он внимательно следил за врачом: «Верит ли она ему? Все ли объяснения звучат убедительно?»
Елена Васильевна должна была признать, что объяснения гарпунера звучат вполне правдиво и у нее нет оснований для сомнения. К тому же она так мало знала этого Мэйла. «А Северов? Он всегда с теплотой и любовью говорил о негре. Как же он перенесет эту утрату? Ведь Джо для него почти брат. А вдруг все, что говорит Бромсет, – ложь!»
Она оглянулась. Вокруг стояли члены команды «Веги-1». Неужели среди них не найдется ни одного честного человека, который бы сказал ей правду. «Как неподвижны все, – отметила юна. – Вон только один трясется в кашле, задыхается».
Оскар увидел, что Захматова задержала на нем свой взгляд. Ему хотелось броситься к ней, рассказать все, что он знает, но не было сил преодолеть страх перед Бромсетом. Моряки верят, что Мэйл убил Скрупа. Они все думают, что негр, черномазый, поднял руку на белого. Для них этому нет и не может быть прощения, каким бы ни был Скруп. Черномазым таких вещей прощать нельзя. И он, Оскар, ничем не лучше, не храбрее старика Орацио, который сейчас прижался к надстройке, трясется от страха и бормочет молитвы. Где-то в глубине сознания у Оскара теплится согревающая его мысль. Он расскажет русским, как все произошло, но сделает это потом, когда они будут в Петропавловске, когда он покинет «Бегу» и сможет укрыться от Ханнаена, Бромсета, от всех этих людей, готовых вцепиться в глотку друг другу. Женщине он ничего не скажет. Она может поступить неправильно, как обычно и делают все женщины, не подумав, не взвесив вес обстоятельства.
Новый приступ кашля, рвущего легкие, всю грудь, прервал мысли Оскара. Захматова сказала Бромсету:
– Скажите этому матросу, вон тому, что так сильно кашляет, пусть он зайдет завтра ко мне. Я его осмотрю и дам чего-нибудь успокаивающего.
Бромсет охотно исполнил просьбу Елены Васильевны, внутренне посмеиваясь: «Раз заботится о кандидате в мертвецы, то о мертвеце уже не думает. Поверила». Гарпунер похлопал Оскара по плечу:
– Русский врач тебя быстро вылечит. Зайди к ней завтра!
Оскар подумал, что вот представляется удобный случай все рассказать русским, но тут же прогнал эту мысль. Нет, он не будет спешить!
Бромсет спросил Захматову:
Можно похоронить Скрупа?
Да, – Захматова кивнула и пошла к штормтрапу.
Бромсет двинулся за ней. Его ждали у капитан-директора. На базе гарпунер не спешил расстаться с Еленой Васильевной. Он осторожно поддерживал ее под руку. Вначале Захматова сердито отнимала свой локоть от большой, горячей и сильной ладони гарпунера, но потом как-то смирилась. Бромсет не был ни назойлив, ни груб. Он держался сейчас так, словно был ее товарищем, разделял ее одинокое, трудное положение. Просто, по-дружески он говорил ей:
– Все, что произошло, ужасно. Жизнь так груба, и столько в ней неясностей. Люди иногда, как голодные волки, загрызают друг друга, лишь бы только быть самим сытым...
– Не все люди такие, – возразила Захматова.
– Да, да, вы правы, – быстро согласился Бромсет. – Например, в вашей стране, где происходит столько удивительных вещей, где все простые люди сами себе хозяева. Не так как у нас. – Он замолчал, словно задумался.
Захматова взглянула на его бородатое лицо, точно ища в нем подтверждения искренности его слов. Бромсет крепче сжал локоть Захматовой.
– Но я уверен, что и у нас наступят другие времена...
– Я бы остался в вашей стране, но трудно покинуть родину. К тому же у меня есть мать-старушка, одинокая, живущая в вечном страхе за меня, в вечном ожидании встречи со мной...
Они подошли к каюте Захматовой. Бромсет протянул ей руку и пожелал спокойного сна. Впервые она ответила ему рукопожатием и, когда осталась одна, подумала: «Почему я так злилась на этого бородача? По существу он ведь одинокий, несчастный... Как это он сказал: «Люди, как голодные волки...» Да, он прав. Это закон их жизни...» Тут она вспомнила о Джо: «Почему он так поступил?» И снова, как тогда на китобойном судне, к ней пришла уверенность, что смерть Скрупа и исчезновение Мэйла произошли иначе, чем ей объяснили. «Завтра же буду об этом радировать в губком и Северову. Или же подождать его возвращения? Нет, об этом происшествии должны знать немедленно».
...Бромсет, Ханнаен и капитаны других китобойцев сидели в ярко освещенной каюте Микальсена. Потягивая ром или отхлебывая маленькими глотками горячий кофе, они слушали Микальсена. Развалившись в кресле и с наслаждением покуривая, Бромсет чуть заметно кивал в тон словам капитан-директора.
– Отъезд комиссара развязал нам руки. Немедленно начинаем ставить «мягкие пробки». Будем экономить время. Бьем тех китов, которых легче и быстрее взять на гарпун. – Микальсен добросовестно повторил все то, что ему приказал Бромсет.
Капитан-директор обливался потом и не оттого, что в каюте было слишком накурено, душно, а от страха, который терзал его. Уже после отъезда Северова к нему пришла мысль: а не поехал ли комиссар в Петропавловск докладывать о своих наблюдениях.
Когда Микальсен высказал свои опасения Бромсету в разговоре с глазу на глаз, гарпунер только презрительно фыркнул:
– Вы трус, Микальсен. Комиссар должен был нас предупредить, если он что-нибудь заметил. Ему просто захотелось прогуляться. Вы молодец, что отправили его. Поторопимся сейчас с закупоркой рек. Вы скажете капитанам...
И вот Микальсен повторяет слова Бромсета, серые с синевой глаза которого с насмешкой следят за капитан-директором. Гарпунер думает: «Из каждого труса всегда можно вышколить способного и послушного ученика».
– На обдирку жира приводите к базе только взрослых китов, а остальных прямо ведите на якорь...
– Как бы самим не стать на вечный якорь из-за этих «пробок», – пробурчал огромный капитан «Беги-1».
Бромсет метнул в его сторону сердитый взгляд. Эта туша мяса и жира уже не раз высказывает опасения. Микальсен поторопился успокоить капитана третьего китобойца.
– Опасности никакой. Об окладе я уже вам говорил.
Теперь взгляните на карты. – Микальсен протянул капитанам пачку морских карт. Каждый взял себе ту, на которой значился номер китобойного судна. – На них указано, в какие бухты и устья рек ваши суда будут вбивать «мягкие пробки»...
Капитаны склонились над картами. Их глаза и пальцы поползли по извилистой береговой линии Камчатки, останавливаясь у тех точек, где стояли номера их судов.
2
Гжеймс давно не видел президента компании в таком отличном, даже радостном расположении духа. Еще когда от капитана Барроу с борта «Юкона» была получена радиограмма, что он возвращается в Сан-Франциско с «полным трюмом груза», Дайльтон витиевато выругался. Он позволял себе это как истый аристократ, который всегда остается мужчиной, и это служило верным признаком того, что Дайльтон великолепно заработал.
Со все возраставшим нетерпением он ждал прихода капитана Барроу, чтобы услышать все в деталях. Наконец этот день наступил. Сегодня Рандольф Дайльтон выслушал доклад Барроу, и с его лица не сходила улыбка. Она становилась все шире, ослепительнее, а глаза так и лучились весельем и тем особенным блеском, который появлялся у Рандольфа Дайльтона, когда ему удавалось обделать выгодное дело.
Черт меня побери, этот, как его, Грауль, кажется... – восторженно начал Дайльтон, но Гжеймс, бросив быстрый взгляд на капитана Барроу, поправил:
Бромсет, мистер Дайльтон, Юрт Бромсет...
Да, да, Бромсет, – заметил свою оплошность президент компании. – Так этот Бромсет настоящий парень. Как быстро и ловко он провел эту операцию с котиками. Придется ему добавить долларов. Я думаю, что он не откажется? Ха-ха-ха.
Дайльтон залился хохотом. Он откинулся на спинку кресла, поднял к потолку лицо и продолжал хохотать так, что покраснел. Краем глаза он увидел портрет своего отца и, внезапно умолкнув, почти торжественно сказал:
– Мой дорогой отец может спать спокойно. Мы не опозорим его память. Так ведь, Гжеймс?
Советник кивнул:
– Ваш отец всегда интересовался русскими водами. – Он привозил оттуда только ворвань и ус, а мы, —
снова засмеялся Дайльтон, – перегоняем стада котиков туда, куда нам нужно.
Рандольф всегда быстро переходил от веселого настроения к серьезному, деловому. Сейчас он озабоченно заговорил:
– Когда эти морские котики причалят к островам Прибылова? Правда, у них нет виз, но им не надо проходить карантин на Ист-Айленде[30]
Ист-Аиленд – остров, на котором проходят карантин иммигрирующие в Америку. Известен как остров слез.. Их ждут комфортабельные пляжи.
У Дайльтона появилось озабоченное выражение. Правильно ли все рассчитали специалисты, с которыми он советовался о перегоне котиковых стад с Командорских островов на острова Прибылова?
Русский отряд я высадил во Фриско, – напомнил Барроу, но Дайльтон небрежно, точно отмахиваясь от чего-то назойливого, сказал:
Это меня не интересует. Мы получили с министерства... – Дайльтон не назвал какого, – за транспортировку, и ладно. Пусть с ними нянчатся, кормят и поят их те, кто думает, что эти живые мертвецы пригодны на что-нибудь путное. Я не верю. Уж если парни Гревса не удержались на русском Дальнем Востоке, то этот сброд так и подохнет у нас. Я люблю на все смотреть реально,
Отряд Блюмгардта привез с собой изрядное количество серебра и золота, какие-то карты, документы, – перечислял Гжеймс.
Кормежка белого сброда обойдется в сотни раз дороже всего этого серебра и золота, – усмехнулся Дайльтон. Пока они подохнут, они успеют ввести Штаты в убытки. А карты и документы годны на то, чтобы ими – президент компании снова захохотал. – Мет, меня интересуют те иммигранты, у которых природные котиковые манто! Ха-ха-ха! Их не придется подкармливать, они сами себя обеспечат кормежкой!
Дайльтон закурил сигару, помолчал, потом обратился
к капитану Барроу:
– Вы свободны. Отдыхайте! Через недельку пойдете в Чили. Там местные китобои стали забывать, кто у них босс...
Когда капитан откланялся и вышел, Дайльтон пододвинул к себе письмо Бромсета, привезенное Барроу. Читая его, он хмурил брови над выпуклыми глазами. Наконец его желтоватое лицо пошло пятнами:
Черт побери этих большевиков! Комиссар во все сует свой нос. Он бывает и на охоте, и проверяет работу по разделке туш и по вытопке жира. У комиссара есть глаза, и он все видит. Он научится китобойному промыслу, и тогда большевики сами начнут добычу...
Нетрудно сделать, чтобы эти глаза вовремя закрылись, – лениво и чуть сонно произнес Гжеймс.
Надо это устроить осенью, когда флотилия будет покидать русские воды, – подтвердил Дайльтон и снова вернулся к письму Бромсета. – Этот Грауль – парень с головой, умеющий делать доллары... Так дайте ему радиограмму по поводу глаз комиссара.
В тот день, когда президент китобойной компании «Дайльтон и К 0» беседовал с Барроу и своим советником Гжеймсом, Иван Алексеевич Северов находился у секретаря Камчатского губкома партии.
Штормовая погода задержала «Вегу -4», и в Петропавловск судно пришло почти с недельным опозданием, Журбу, который был совсем плох, немедленно положили в портовую больницу. Около него остался дежурить Ли Ти-сян, а Северов поспешил в губком.
Секретарь губкома внимательно выслушал его.
– Вы вовремя приехали, товарищ Северов, – заговорил он после некоторого молчания и повторил: – Очень вовремя! Нападение матроса на врача Захматову. ранение Журбы, хотя и несчастный и тягостный случай, но мне он кажется не таким знаменательным, как скажем то, что Холена Васильевна увидела на базе Комбарова.
Возможно, что Елена Васильевна обозналась, – заметил Скверов. – Больше она его не встречала на базе.
Согласуй, – кивнул секретарь губкома. – Там его можно было больше и не встретить. Но Комбаров, вернее его труп, обнаружен на Командорских островах.
Северов с таким удивлением посмотрел на секретаря губкома, что тот невольно улыбнулся.
– Да, да! В этом нет ошибки. Труп Комбарова нашли на котиковом лежбище, которое подверглось нападению браконьеров. – Лицо секретаря потемнело. – Вот послушайте...
«Неизвестные браконьеры разогнали лежбище, забросали его сотнями освежеванных туш котиков, и все облили керосином...»
«Кто же это сделал, какие люди?» – Северову все это казалось каким-то кошмарным сном.
– И там же нашли убитого Комбарова, – повторил секретарь губкома. – А исчез он из города после ухода флотилии «Вега» на промысел. Кто его туда привез? Думаю, что товарищ Захматова не обозналась. Впрочем, все надо проверить. Вот почему ваш приезд явился своевременным. Если Комбаров – в прошлом, как сейчас установлено, служащий немецкой торговой фирмы – был на флотилии «Вега», значит, китобои доставили его на лежбище и вместе с ним устроили побоище животных, а затем разделались с ним, возможно, как с ненужным свидетелем.
Секретарь губкома испытующе смотрел на Северова, Иван Алексеевич терялся в догадках. Неужели он просмотрел преступление? Вся жизнь и работа китобоев проходила на его глазах. Он каждый день видел почти всех... Неожиданно, точно прожектор в темноте, у него вспыхнула догадка. А китобойное судно «Вега-1»? Пять дней оно не приходило к базе, и Северов так и не дождался его. Где бродили китобои? Неужели им все эти дни не встречались киты, в то время как остальные суда прибуксировали туши?
Северов был очень взволнован, – может быть, его сумели обмануть? Нет, нет! Там же Джо, и китобои не посмеют при нем браконьерствовать.
Секретарь губкома ждал, что скажет Северов, но Иван Алексеевич так глубоко ушел в думы, что секретарь осторожно спросил:
_– Вы чем-то взволнованы, Иван Алексеевич?
– Что? Да, да, – вернулся к разговору Северов и, смущенно улыбнувшись, потер переносицу. – Извините, задумался. Есть у меня какие-то еще не оформившиеся смутные подозрения. Впрочем, это ерунда. Не стоит о них и говорить.
– А все же? – осторожно, но настойчиво спросил секретарь и как бы в шутку добавил: – Знаете, есть поговорка: один ум хорош, а два лучше.
– Да, да! – Северов, прищурившись, взглянул в окно, как будто пытаясь рассмотреть какую-то далекую цель. Потом он резко повернулся к секретарю губкома. – Мне кажется весьма подозрительным, что «Вега-первая» долго находилась неизвестно где и я не мог ее дождаться. Если это совершили Ханнаен и Бромсет со своей командой, то... – Северов сжал руки в кулаки, – они заслуживают самого строгого наказания! – Но тут же капитан обмяк. – Там же Джо, а я ему верю, как самому себе!
То, что вы сообщили, очень важно. – Секретарь пожевал давно потухшую папироску, усмехнулся своей рассеянности и положил окурок в пепельницу. – Подведем некоторые итоги. Первое и самое важное то, что мы выяснили, – Комбаров наш враг. Но при нем не обнаружено никаких документов. Ясно, что Комбаров участвовал в диверсии по уничтожению лежбища котиков, которая могла бы принести нашему государству ущерб в сотни тысяч рублей золотом.
Вы говорите «могла бы принести», как это понять? – спросил Северов.
– Жители острова через несколько часов обнаружили следы нападения браконьеров на лежбище, немедленно очистили берег от туш и попытались уничтожить запах керосина. Морская вода хорошо его смывает. К тому же почти недельный шторм с его гигантскими накатами на берег помог нам прополоскать лежбище. – Секретарь губкома перелистал бумаги на столе и, взяв один из листков, потряс им. – Вот последнее радиосообщение с островов: «У берега держатся котики. На лежбище пока выходит около сотни голов». Это уже хорошо. Пройдет немного времени, и я надеюсь, что все стадо вернется.
