Текст книги "Фонтаны на горизонте"
Автор книги: Анатолий Вахов
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)
Яльмаров, указывая на гарпун, спросил Ханнаена:
– Ваш гарпун?
Тот пожал плечами. Бромсет тоже не отозвался. Яльмаров указал на клеймо на гарпуне и прочитал:
«Вега-первая». Берген. Норвегия».
Что же из этого? – не выдержал Бромсет. – Гарпун наш. Ну и что?
Гарпун вырезан из туши кита, которую вы оставили в Южном заливе бухты Моржовой.
Бромсет, не вынимая трубки из зубов, процедил:
Киты часто обрывают линь и уходят с гарпунами, а затем от ран дохнут. Тушу волны прибивают к берегу в любом месте.
Туши с гарпунами китобойных судов «Вега» обязательно прибивает к устьям рек, – хладнокровно сказал Яльмаров. – Я вам оставлю этот гарпун на память о бухте Моржовой, а себе я вырезал гарпун из туши, которую занесло в реку Андриановку.
Бромсет чуть не выронил трубку и вынужден был придержать ее рукой. «Как большевики обнаружили «мягкие пробки» в нескольких местах?»
Яльмаров, от которого не скрылось волнение гарпунера, спросил:
– Вы поражены, что мы нашли китов, которые ушли от вас, чтобы подохнуть у чистой речной воды?
Бромсет молчал. Он не знал, что сказать. «Какой же Ханнаен идиот, что оставил гарпуны в тушах». Ведь он предупреждал об этом! Оставить такую улику. Нет, это непростительно. Что же сейчас предпримут большевики? Арестуют их? Нет, они иностранцы. К тому же никто из китобоев не признает справедливость обвинения большевиков. Никто из матросов не посмеет этого сделать. Бромсет зло посмотрел на Ханнаена, обвел взглядом стоявших китобоев. Матросы, кочегары, механики, кто из них посмеет предать его? Не тот ли издыхающий от чахотки датчанин, которого он до сих пор не пустил к Захматовой. Яльмаров спросил Ханнаена:
Много у вас срывалось с линя китов?
Много... – тряхнул своей гривой капитан, пугливо оглядываясь на Бромсета.
Убыток сплошной, – сочувственно сказал Яльмаров. – Ну, не огорчайтесь. Я помогу вам разыскать всех сбежавших от вас китов. Будьте здоровы.
На базе Северова и Яльмарова встретили Микальсен и Захматова. Капитан-директор, несмотря на прохладное утро, потел так, словно над ним было знойное тропическое солнце. Его жирное лицо было в красных пятнах, а глаза выдавали огромный животный страх. Северов старался не смотреть на него.
Господин Яльмаров, господин Яльмаров, – почти лепетал капитан-директор. – Прошу ко мне в каюту. Вас ждет завтрак. Я буду рад вместе с вами позавтракать...
Хорошо. Я с удовольствием принимаю ваше предложение, – сказал неторопливо Яльмаров, которому Северов был по-прежнему переводчиком. – Мы только на минутку зайдем к товарищу Северову.
– Я жду вас, я жду вас, – Микальсен поклонился. В каюту Северова зашли Яльмаров и Захматова. Иван Алексеевич открыл иллюминатор, чтобы проветрить каюту, затем открыл коробку с табаком и набил свою трубку.
Дай-ка я заверну себе цигарку, – потянулся Яльмаров к коробке табака. Северов пододвинул ее к Яльмарову. Он взял щепотку золотисто-янтарного табака, поднес к носу. – Медом пахнет, – и, свертывая папиросу, перешел на деловой тон: – Устроим маленький военный совет, товарищи.
Ты, Петр, расскажи Ивану Алексеевичу все, – обратилась Захматова к Ялымарову. – Расскажи все об этих бандитах. – Елена Васильевна сжала руку в кулак, постучала по своей коленке: – Будь моя власть, я бы их всех перестреляла тут же, в море.
Брось, Елена, партизанские замашки, – строго одернул Яльмаров. – Мы сейчас с тобой не в отряде и не ведем перестрелку.
Северову стало ясно, что Захматова и Яльмаров были в одном партизанском отряде и хорошо знают друг друга.
– Так вот, товарищ Северов, – обратился Яльмаров к Ивану Алексеевичу. – Будем ставить точку на этой концессии Есть уже разрешение Москвы. Дела обстоят так. Эти норвежские китобои меньше всего занимались китами. С побережья мы получили несколько сигналов о том, что туши китов гниют в устьях рек. Это дело рук китобоев. Хотят отпугнуть рыбу. Глупо, но все же есть некоторый резон. Избиение котиков тоже дело их рук. Я осматривал лежбища на острове. Комбаров был с ними. Ему череп в лепешку превратили. Не буду удивлен, если это сделал этот гарпунер... как его?
– Бромсет, – подсказал пораженный услышанным Северов.
Юрт Бромсет, – вспомнил Яльмаров. – Это было не простое браконьерство, а с далеким прицелом. Хотели перегнать котиковое стадо на свои острова. Да не вышло у господ китобоев. Котики вернулись на лежбище. Все это ясно. Только вот с товарищем Мэйлом пока история не раскрыта.
Джо исчез... – вздохнул Северов. – Может быть, они его убили, чтобы он не рассказал о набеге на котиковое лежбище.
Возможно, – согласился Яльмаров. – Позднее, я надеюсь, и это станет для нас ясным, как ясно то, что китобойная флотилия занималась экономической диверсией. Концессия была взята для маскировки.
Судить этих негодяев! – воскликнул Северов. —В тюрьму их.
Они только этого и заслуживают, но, к сожалению, мы не можем сейчас так поступить. – Яльмаров положил окурок папиросы в пепельницу. – Отменный у вас табак, товарищ Северов. Так вот, судить их, наказывать нам сейчас невыгодно. Представляете, какая шумиха поднимется за рубежом. Мол, большевики убивают концессионеров. А это может отпугнуть тех иностранных дельцов, которые хотят вести с нами дела честно и сейчас нам еще нужны. Нам выгодно иметь дело с концессионерами, пока мы свое хозяйство не пустим на полный ход. Господа концессионеры платят нам валютой. Ну как, товарищи, согласны?
Яльмаров с улыбкой посмотрел на Захматову и Северова.
Вот я и прочитал вам маленькую лекцию по политэкономии.
Значит, эти проклятые китобои уйдут целехонькими и еще будут посмеиваться? – Захматова даже вскочила на ноги. – Они нам плюют в морду, а мы только утираемся и говорим еще: «Спасибо»?!
Не шуми, Елена, – спокойно попросил Яльмаров. – Немного мы их накажем. Слегка, но чувствительно. А главное – они не посмеют поднимать большого шума, когда вернутся домой.
Как же ты накажешь? – Елена Васильевна вновь села в кресло. – Прочтешь нотацию, что, мол, нехорошо браконьерствовать?
Я плохо знаю иностранные языки, чтобы беседовать с ними, – сказал Яльмаров. – Мы просто заставим китобоев вытащить в океан все китовые туши, которые они понатыкали у рек, и уничтожить их. Охотиться они больше не будут. Убыток у них получится изрядный из-за простоя. А господин капиталист очень чувствителен к убытку. В течение всего времени, что китобои стоят у базы, я запретил охоту и хождение китобойцев – это им уже влетело в копеечку.
Северов не мог не признать, что Яльмаров поступает правильно. Через полчаса, когда Яльмаров за завтраком у Микальсена официально предложил убрать китовые туши, капитан-директор в первую минуту не мог сказать ни слова. Его лицо побледнело. Яльмаров добавил:
На каждом китобойном судне будут находиться краснофлотцы с миноносца. Они проследят, чтобы где-нибудь у реки или в бухте не были случайно забыты или не замечены гниющие туши.
Это насилие, – почти прошептал Микальсен.
Нет, это помощь. Мы помогаем вам быстрее закончить уборку туш и уйти из советских вод. – Яльмаров говорил ровно, спокойно и немного медленно. – А насилие выглядит иначе. Скажем, к примеру, я прикажу посадить вас в тюрьму. Вот это уже будет насилие. Причем, вполне оправданное, законное.
Меня... в тюрьму... за что, – капитан-директора била дрожь. – Я не понимаю...
Успокойтесь! – Яльмаров аккуратно вытер губы салфеткой. – Это я просто сказал к примеру. А бифштексу вас преотличный.
Я бы хотел, – заговорил Микальсен, – увести флотилию сейчас же. Будь проклят этот рейс, эта концессия. Она уже дала нам убыток в полмиллиона золотых рублей. И каждый день, что мы стоим без дела, приносит новые убытки. А если мы начнем отводить туши в океан то сколько на это уйдет дней? Сколько убытков? Из-за гнилых китов, которых мы не ставили у берегов.
– Не будем снова спорить, – устало сказал Яльмаров. – Вы же сами еще три дня назад не возражали против моих доводов. Зачем же доводить дело до насилия. А? Лучше дайте приказ своим китобойцам начинать работу.
Микальсен сорвал своротника салфетку, смял ее и поднялся из-за стола.
– Хорошо. Ваши требования будут выполнены.
Яльмаров тоже поднялся.
Благодарю за великолепный завтрак. Разрешите с вами подняться на мостик, чтобы послушать, как вы отдадите приказ.
Я вызову сюда капитанов и скажу им о вашем приказе, – остановился в дверях Микальсен.
Нет, – покачал головой Яльмаров. – Зачем тратить время, беспокоить людей, заставлять их карабкаться по штормтрапу. Не надо. Вы прямо с мостика, по мегафону, отдадите команду. Надо, чтобы вся флотилия знала, куда и зачем уходят китобойцы.
Микальсен растерянно посмотрел на Яльмарова: «Бромсет не простит мне этого». Северов и Захматова обменялись улыбками. Они поняли, что задумал Яльмаров. О позорных делах с «мягкими пробками» должны узнать все китобои. А потом об этом станет известно и за рубежом. Хозяева флотилии не посмеют поднять крик о насилии большевиков над концессионерами.
Но капитаны не знают, куда вести свои суда, —слабо попытался сопротивляться Микальсен.
Не беспокойтесь. У наших краснофлотцев есть списки тех береговых пунктов, откуда надо убрать гниющие туши, – успокоил его Яльмаров. – Краснофлотцы уже на китобойных судах.
Микальсену ничего не оставалось делать, как идти на мостик и взяться за мегафон. Его дрожащий от гнева и страха голос разнесся над судами.
– «Вега-первая». Капитан Ханнаен. Идите на уборку гниющих китовых туш...
– Которые вы поставили, – подсказывал Яльмаров капитан-директору через Северова, – в устье рек для задержки рыбы...
Микальсен покорно повторил, обливаясь потом.
Бромсет, когда услышал первые слова капитан-директора, выругался и сказал Ханнаену:
Он, кажется, сошел с ума,
Надо заставить его замолчать, – поддержал Ханнаен.
Но в этот момент рядом с Микальсеном появился Яльмаров. Бромсет в бессильной ярости сжал поручни мостика. Вот, оказывается, что значит обещание этого чекиста: «Я помогу вам разыскать всех сбежавших от вас китов». Бромсет больше не мог сдерживаться. Он метался по мостику, ругался, как последний портовый забулдыга. «Какой провал», – думал он лихорадочно. Большевики обхитрили его. Что теперь с ним будет, когда они вернутся?!
На мостик поднялся краснофлотец и, войдя в рубку, склонился над картой на штурманском столике. Потом краснофлотец достал из кармана бумажку с несколькими словами и сказал Ханнаену:
– Ривер Сторож[34]
Ривер Сторож – река Сторож (англ.)., – и указал точку на карте. Краснофлотец был молод, но от него веяло такой уверенностью, силой, что Ханнаен покорно ответил:
– Иес, сэр!
Он вышел на мостик и приказал отдать швартовы. Краснофлотец тоже вышел из рубки. Бромсет сбежал с мостика, бросился к себе в каюту и, достав бутылку рому, налил полный стакан и выпил его. Не удержавшись, Бромсет посмотрел в иллюминатор. Китобойные суда отходили от базы, и все ложились на один курс, к берегу, – убирать ими же поставленные туши китов.
– О, доннер веттер! – выругался Бромсет и снова налил себе стакан рому. В этот день Бромсет впервые был смертельно пьян. Он, забыв о том, что выдавал себя за норвежца, ругался по-немецки, грозил большевикам, порывался выйти из каюты, но Ханнаен запер его...
2
Китобойная флотилия «Вега», лишенная концессионных прав, в сопровождении советского миноносца вернулась в Петропавловск. На этот раз ее приход не вызвал волнения в городе и даже как-то мало обратил на себя внимания. Гавань была полна пароходов под различными иностранными флагами. Торговля за эти несколько месяцев заметно расширилась. Рыбная Камчатка была новым Клондайком для прожорливых и разворотливых хозяйчиков, спекулянтов, перекупщиков, искателей счастья, представителей разных авантюристических компании и обществ.
«Вега» со своими китобойцами стала в дальнем углу гавани. Яльмаров с Северовым и Захматовои сразу же съехали на берег. Они спешили в губком партии. Иван Алексеевич даже не успел собрать свои вещи.
Когда катер отвалил от трапа базы, увозя советских людей, Бромсет немедленно поднялся к Микальсену. Капитан-директор трусливо следил за грапунером, ждал его ругани, укоров. Они давно не виделись, с того дня, как «Вега-1» с Северовым ушла на разведку китовых стад. Опасения Микальсена были напрасны. Бромсет, поздоровавшись, спросил:
– Радиограммы есть?
Микальсен отрицательно покачал головой. Бромсет помолчал, походил по каюте.
Чекист сказал, когда нам уходить отсюда?
Нет, но предупредил, чтобы мы были готовы к отходу.
Пойдем в Нагасаки, – сказал Бромсет и вышел из каюты
Стоял ясный, солнечный день. В гавани было шумно, но Бромсет ни на что не обращал внимания. Он торопливо прошел к каюте Северова, оглядел пустынный коридор и ключом с движущейся головкой открыл дверь. Юрт вошел, прикрыл за собой дверь и осмотрелся. В каюте был беспорядок. Северов начал собираться, но все оставил на половине. На койке стоял раскрытый чемодан с уложенным бельем, плащ был брошен на спинку кресла. На столе лежала открытая коробка табаку, высилась стопка книг.
Юрт быстро пересмотрел их. Попытки Бромсета открыть железный сейф оказались безуспешными. Он выругался и махнул рукой. Порывшись в чемодане и не найдя для себя ничего интересного, Бромсет вернулся к столу и достал из кармана маленький плоский пузырек с бесцветной жидкостью. Отвинтив металлическую пробку с резиновой прокладкой, он аккуратно полил табак из пузырька, не притрагиваясь пальцами к коробке. Янтарный табак жадно впитывал жидкость, не меняя своего цвета. Вылив весь пузырек, Бромсет вышел из каюты и запер дверь. В коридоре по-прежнему никого не было...
...Сойдя на берег, Яльмаров, Северов и Зажматова сразу же направились в губком партии. Здесь их ждал представитель Главконцескома. Яльмаров кратко доложил о результатах расследования на флотилии «Вега». Секретарь губкома сказал:
Боюсь, что к списку подвигов китобоев придется присоединить еще один. Они, кажется, помогли бежать остаткам банды Блюмгардта.
Этого головореза и грабителя? – воскликнула Захматова. – Мы же считали, что он давно бежал за границу.
Представь себе, Елена Васильевна, – сказал секретарь, – след обнаружили, но белогвардейцев уже не было. Их взяло на борт какое-то судно у устья реки Чажмы.
Конечно, они, китобои, – уверенно произнесла Захматова. – Кто же еще может? Не выпускать флотилию из Петропавловска! Микальсена, всех капитанов и этого Бромсета судить военным судом!
Захматова горячилась все сильнее, но представитель Главконцескома только покачал головой.
Есть приказ выпроводить «Вегу» подобру-поздорову.
И чем быстрее, тем лучше, – добавил секретарь губкома партии.
Этим мы и займемся сейчас, – представитель Главконцескома обратился к Северову: – Мы с вами немедленно едем на флотилию и оформим с капитан-директором Микальсеном документы.
Хорошо, – наклонил голову Иван Алексеевич, хотя ему не терпелось побывать на почте – проверить, нет ли письма от Соки, от Геннадия, навестить Журбу и Ли Ти-сяна.
А завтра ко мне, – говорил Яльмаров, пожимая руку Северову. – Я подготовлю материалы об охотниках– китобоях, и вы их просмотрите.
Северов и представитель Главконцескома прибыли на «Вегу». Переговоры с Микальсеиом заняли немного времени. Убедившись, что ни ему, ни флотилии не угрожает
опасность быть задержанными, капитан-директор несколько успокоился, осмелел и даже отказался подписать предложенный представителем Главконцескома документ в ко тором указывались причины расторжения концессии и высылки флотилии.
– Я с предъявленным обвинением не согласен, оно вымышленное. И компания «Вега» будет требовать возмещения убытков.
– Гниющие туши китов у устья рек тоже вымышлены? – напомнил Северов.
Микальсен не ответил Ивану Алексеевичу. Тогда представитель Главконцескома сказал:
– Флотилия «Вега» может немедленно покинуть советские воды.
– Заберем с берега нашего матроса, который лежит в больнице, и уйдем, чтобы рассказать всему миру о том, как большевики обращаются с иностранцами.
Северов, возмущенный до глубины души, сдержанно заметил:
– Да, расскажите правду о себе и о нас. Прощайте, господин Микальсен.
Северов и представитель Главконцескома зашли в каюту Ивана Алексеевича. Негодуя на Микальсена, Северов набил трубку табаком из коробки на столе и, жадно затягиваясь дымом, быстро собрал свои вещи.
Даже табак стал горчить из-за этого трусливого и наглого шакала, – говорил он представителю Главконцескома. – Скорее, скорее из этого вертепа. Всю жизнь я мечтал стать китобоем, как мечтал мой отец, но, видно, не суждено им стать. Да и не стоит быть таким китобоем, как эти преступники.
Вы будете китобоем нашим, советским, – сказал представитель Главконцескома. – В Москве уже обсуждается вопрос о создании своей советской китобойной флотилии. Дело это трудное. Иностранные китобойные компании постараются нам всячески мешать. Если мы начнем сами бить китов, то, значит, меньше у них будем покупать китового сырья.
Когда же, наконец, сбудется мечта? – Северов закрыл чемодан, выпрямился и, продолжая курить, говорил: – Если бы вы знали, как я жду той минуты, когда буду стоять на мостике китобойного судна, над которым развевается красный флаг, и давать команду: «Полный вперед, к фонтанам на горизонте!» – Он рассмеялся и смущенно сказал– – Простите, разболтался, как мальчишка! Идемте!
Подхватив чемодан и плащ, Северов и представитель Главконцескома вышли на палубу. У трапа к Ивану Алексеевичу подошел Оскар и незаметно дал ему вчетверо сложенную бумагу:
– Прочтете на берегу!
Удивленный Северов не успел ничего ответить матросу с «Веги». Он сунул бумагу в карман кителя и спустился в ожидающий его катер.
С огромным облегчением покидал Северов флотилию «Вега». Он даже не обернулся, чтобы взглянуть на нее. Северов вновь набил и раскурил трубку. Попыхивая голубоватым дымком, он смотрел на приближающийся берег и думал: «Когда же я буду возвращаться на берег со своей советской флотилии?»
Заняв номер в гостинице, Иван Алексеевич забежал в больницу. Его, как старого знакомого, приветливо встретил высокий хирург в пенсне.
– Товарищ Северов! Очень приятно. Искренне выражаю нам благодарность за повара Ли Ти-сяна. Знаете ли, великолепнейший кулинар. Ну-с, а матрос ваш поправляется. Он уже на ногах. Сестра, – обратился хирург к женщине в белом халате, – позовите больного Журбу из четвертой палаты.
Журба пошел к сером больничном халате. Увидев Северова, он воскликнул:
– Товарищ капитан! – И у него затуманились глаза. Северов, обнял Журбу за плечи, усадил на клеенчатый
диван. Хирург и сестра вышли из комнаты. Иван Алексеевич смотрел на Журбу. Матрос был еще слабый, худой, с запавшими глазами, но заметно поправлялся.
Врач обещает скоро выписать, – говорил Журба, полный благодарности, что его навестил Северов. – Возьмите меня к себе на судно.
Конечно, возьму. – Северов ощутил страшную жажду. Из графина, стоявшего на тумбочке, он залпом выпил два стакана йоды. – Возьму. Мы будем бить китов со своих охотничьих судов, и ты будешь на одном из них боцманом.
Спасибо, товарищ капитан. Как я скучаю о море, и Ли Ти-сян тоже.
– А где же он?
– Убежал к вам на флотилию. Видно, разминулись вы.
В эту минуту Ли Ти-сян, добравшись до базы и не застав Северова, который уже совсем съехал на берег, пришел к Микальсену.
– Капитана. Моя твоя парохода не буду работай!
Норвежец с искренним удивлением смотрел на китайца который осмелился прийти к нему, капитан-директору. Вот до чего доводят большевики: какой-то паршивый китаеза лезет к нему.
Ли Ти-сяи на ломаном английском языке говорил: – Твоя давай моя чена. Давай чена Жулба! В каюту вошел Бромсет.
– Что надо этому косоглазому?
– Послушайте! – ухмыльнулся Микальсен. – Так что тебе надо?
– Чена давай. Моя чена, чена Жулбы. Его больница лежи...
У Бромсета потемнело лицо. Он сказал Ли Ти-сяну:
– Пойдем, я дам тебе денег.
Ли Ти-сян доверчиво вышел с гарпунером на палубу. Он говорил:
– Жулба скоро снова плавай, наша плавай буду парахода капитана Северова! Твоя знай. Его шибко хороший капитана!..
Ли Ти-сян не успел сообразить, что с ним происходит. Сильные руки Бромсета обхватили его поперек туловища и перебросили через борт. С испуганным пронзительным криком он летел вниз. Крик оборвался, когда Ли Ти-сян ударился о воду и потерял сознание.
Он не слышал, как хохотали на палубе базы моряки, не видел, как улыбался Бромсет, как гневом налились глаза Оскара, как перекрестился Орацио, находившийся на китобойце «Вега-1».
Не видел Ли Ти-сян, как Оскар прыгнул в воду и плыл к нему, а на помощь датчанину прыгнули с рядом стоявшего советского парохода еще два матроса и спасли его в тот момент, когда он захлебывался. Оскар первый пришел на помощь Ли Ти-сяну. Затем он передал его подплывшим русским матросам, а сам с трудом вернулся на китобоец. В то время как Ли Ти-сяна откачивали и приводили в чувство, Оскар лежал на палубе китобойца, и из его рта лилась кровь. Орацио с ужасом смотрел на алую лужицу и крестился...
Только вечером Ли Ти-сян вернулся в больницу к Журбе и узнал, что Северов, уходя от Журбы, сказал:
–Ну, товарищ, поправляйся, и снова в море. Вместе пойдем. Да скажи Ли Ти-сяну, пусть забежит ко мне в гостиницу...
...Из больницы Северов направился на почту. Его все время томила жажда. В теле была вялость. Хотелось лежать, не двигаться. «Устал видно», – подумал Иван Алексеевич и, чтобы взбодрить себя, снова закурил.
На почте его ждало письмо от жены. От брата письма не было. Иван Алексеевич с волнением смотрел на знакомый почерк, медлил вскрыть конверт.
«Соня. Милая, любимая Соня, – говорил он про себя. – Как же я соскучился по тебе, как я тебя люблю, сколько тревоги, волнений я доставил тебе за всю жизнь, и ты все молча переносишь».
Северов ощутил легкое головокружение. «Что это со мной? Неужели от радости?» Он хотел надорвать конверт, но тут же положил его в нагрудный карман. Вокруг говорили, ходили, шумели люди. А он останется один в своем гостиничном номере и не торопясь прочтет письмо жены, поговорит с ней и сейчас же напишет ответ.
По пути в гостиницу Северов несколько раз заходил в лавочки выпить квасу и фруктовой воды. Жажда становилась все неутолимей. «Ничего не ел сегодня соленого, – подумал он. – Откуда такая жажда?»
Иван Алексеевич вошел в номер, скова раскурил трубку и, сделав две—три затяжки, почувствовал, что он необыкновенно устал. В ушах был далекий-далекий звон. Ему так захотелось лежать, что он, не снимая кителя, сразу же прилег на кровать и услышал, как в боковом кармане зашуршала бумага Оскара. «Прочту ее после письма Сони, – решил Северов. – А как хочется пить». Но подняться и подойти к столу у него уже не было сил. Иван Алексеевич достал письмо жены, надорвал конверт и, вынув мелко исписанные листки, начал читать: «Мой любимый Ваня! Я...»
У него было такое ощущение, будто бы он летит по воздуху. Когда Северов открыл глаза, то он больше не видел
Перед собой письма. Из колеблющегося тумана к нему приближалось лицо жены.
– Я пришла, милый. – Соня была рядом с ним. Она протягивала к нему руки, чтобы обнять его. У нее были такие счастливые глаза.
Иван Алексеевич рванулся к ним навстречу:
– Соня…
Ему казалось, что он кричит, во весь голос зовет ее, любимую, но он только шептал, а тело его била мелкая дрожь. Голова скатилась с подушки, и на губах выступила пена. Губы слабо и бесшумно шевелились. Иван Алексеевич все звал Соню. Он бежал ей навстречу. Вот она совсем рядом. Он обнимает ее, и счастье его так велико, что все куда-то исчезает, лишь он с Соней летит и летит, все быстрее и быстрее в бесконечность и растворяется в ней….
Сердце капитана медленно остановилось Тело вытянулось на кровати. На лице застыла улыбка. Пальцы сжимали листки письма. Только один из них соскользнул на грудь На нем были слова: «Мой любимый Ваня!..»
В номере было тихо. К вечеру в него ворвался приглушенный гудок базы. Китобойная флотилия «Вега» поспешно уходила из Петропавловска в Нагасаки...
КНИГА ВТОРАЯ
КУРСОМ КАПИТАНА ЛИГОВА
Через семь лет в советских газетах появилось сообщение:
«ЛЕНИНГРАД, 2 июля. (ТАСС).
Закончились последние монтажные и отделочные работы на китобойной матке «Приморье». Коллектив Балтийского судостроительного завода по-ударному выполнил свои обязательства и досрочно завершил работы. Первая советская китобойная флотилия создана. Она будет вести промысел в дальневосточных водах, в которых многие десятилетия браконьерствовали иностранные китобои. Исполнилась мечта русских китобоев о создании своего отечественного промысла. Капитан-директором китобойной флотилии назначен капитан Северов Геннадий Алексеевич, сын одного из пионеров русского китобойного промысла на Дальнем Востоке. 27 июля 1932 года китобойная матка отходит от причалов Ленинградского порта и возьмет курс на Владивосток. Создание китобойной советской флотилии– еще одна большая победа на фронте социалистического строительства нашей страны. Так постепенно мы освобождаемся от .экономической зависимости от капиталистов».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Бывают неожиданные встречи, которые иногда изменяют судьбы людей. Одна из таких встреч произошла в знойный июльский полдень 1932 года на Невском проспекте.
Ослепительное, редкое в Ленинграде солнце заливало палящими лучами город. Воздух казался густым от духоты. Многоголосый шум человеческого потока, звонки трамваев гудки автомобилей – все это было как бы приглушено казалось вялым от жары. В голубовато-белесом мареве зноя плавилась золотая игла Адмиралтейства.
Прохожие торопились скрыться в зданиях, из распахнутых подъездов которых тянуло сыроватым холодком. Но Леонтий Курилов, высокий, широкоплечий, молодой матрос торгового флота, словно не замечал жары. Он неторопливо ступал по горячим плитам тротуара, с явным удовольствием осматриваясь по сторонам, ловил обрывки разговоров прохожих, читал вывески, афиши. Покрытое густым тропическим загаром лицо моряка, с упрямым подбородком и карими, с чуть монгольской раскосинкой глазами, часто оживлялось улыбкой. После долгого рейса в чужих морях Леонтию было приятно идти рядом с людьми, говорившими на его родном языке, чувствовать себя дома.
Поднявшись по гранитным ступенькам Аничкова моста, на котором бронзовые гиганты укрощали рвущихся коней, Курилов остановился у перил, посмотрел на синеватую гладь Фонтанки. Вода в гранитных берегах казалась застывшей. Легкий голубоватый костюм, какие любят привозить моряки из дальних плаваний, плотно облегал мускулистую фигуру Курилова. Воротник кремовой шелковой рубашки был распахнут, открывая на груди часть татуировки – спасательный круг с якорем в центре – дань старым, крепко держащимся во флоте традициям. Из-под надвинутой на висок серой кепки падала подковка смоляных волос, что придавало моряку сходство с цыганом. Леонтии вытащил из кармана коробку папирос, закурил и щелчком бросил обгорелую спичку в канал. За спиной моряка раздался хрипловатый веселый голос с одесским акцентом:
–Сеньор! Будьте культурны! Пользуйтесь урнами!
Курилов не успел обернуться, как тот же голос продолжал:
– Убей меня мама! Да это же Курилка! Моряк обернулся и изумленно воскликнул:
– Слива! Филипп дорогой! Вот не ожидал тебя встретить
Лицо Курилова выражало радость, в глазах сверкали искры восторга. Перед ним стоял моряк в желтовато-зеленой робе с множеством карманов на брюках и кителе, с пуговицами из маленьких радужно-оранжевых ракушек – искусство сингапурских портных. Руки его были заняты свертками, но он взмахнул ими и обнял Леонтия.
– Корешок![35]
Кореш – Друг, приятель (жаргон). Каким штормом на берег выкинут? Из загранки притопал?
Филипп Филиппович Слива, давнишний друг и товарищ Леонтия, был неподдельно рад встрече. Они несколько лет делили трудности и радости морской жизни. Но два года назад Слива неожиданно заболел, а Курилов ушел в дальний рейс, и они больше не встречались.
Курилов сильным движением высвободился из объятий друга, отступил, осматривая его, и, улыбаясь, с грубоватой нежностью, как это бывает между товарищами, проговорил:
– Филя! Здоров, чертяка! А я из Сиднея пришел, да вот на риф сел.
Хотя в голосе Леонтия не было ноток горечи или досады, Слива насторожился. Улыбка сбежала, а глаза сузились и пристально смотрели на друга.
Кэп[36]
К э п – капитан (английск.). в любви отказал или чулки зазнобе привез без арматурки?[37]
Арматур к а, арматурная книжка – вещевая книжка моряка, определяющая количество вещей, вывозимых из-за границы.
Нет, – качнул головой Курилов. Ему была прият на участливость Сливы. – Нашу коробку на капитальный ремонт поставили, а команду – в резерв. Думаю недельки две отдохнуть, а потом на новую посудину. А ты на какой болтаешься?
Ха! – снова оживившись, воскликнул Слива и, подмигнув Курилову, кивнул в сторону, где на угловом доме виднелась вывеска ресторана. – Причалим на пяток минут. Пивко здесь – отрада моряка.
Они вошли в прохладный зал ресторана. Выбрав в глубине столик, заказали пиво.
Слива, нагнувшись к Леонтию, быстро заговорил:
– Не буду я стройным юношей с Пересыпи, если из тебя человека не сделаю. После того как нас разнесло в разные стороны, мотался в каботажке[38]
Каботаж – прибрежное судоходство. и вот сейчас стал китобоем.
– Кем?, – переспросил недоумевающе Курилов. – Каким китобоем?
Таким. Будем малюток-китов на гарпун брать. -Слива посмеивался над озадаченностью друга. – Ты что, газет не читаешь?
Леонтий пожал плечами и спросил:
– К норвежцам, что ли, пришвартовался?
– Дайте мне саблю, и я из него бифштекс сделаю! – притворно вскипел Слива. – Разве может такое быть, чтобы Филипп Слива паршивым капиталистам стал служить! У нас своя, советская, китобойная флотилия теперь есть!
Честное слово, не знал, – признался заинтересованный Курилов.
И что мне с тобой делать? – с напускной озабоченностью протянул Слива, потягивая из бокала холодное пиво. – Скоро из Ленинграда на Дальний Восток выходит китобойная база «Приморье». Ее здесь построили. А три китобойных судна куплены у норвежцев. Наши команды за ними выезжают. Буду боцманом на одном китобойце.
Предстоящая разлука после неожиданной встречи огорчила Курилова. Постукивая пальцами по бокалу, Леонтий сказал:
Увидел тебя – подумал, что вместе начнем ходить.
А разве я сказал нет? – спросил Слива, вновь налив бокалы и приподняв свой. – Беру тебя в свою команду. Нам крепкие парни нужны. У тебя мореходка в порядке?
Курилов кивнул и добавил:
– Полтора года в партии.
Он хотел эти слова произнести обычно, но в голосе его прозвучала гордость.
От неожиданности Слива громко присвистнул:
– Вот это да!
Забыв о пиве, он с уважением и любопытством посмотрел на товарища. Курилов сдержанно улыбнулся:
