Текст книги "Фонтаны на горизонте"

Автор книги: Анатолий Вахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Она смотрела на Северова с таким видом, точно говорила: «Ну, что, разве я не права?», – а сама с глубоко спрятанным внутренним волнением ожидала, что он скажет. Северов не понял ее.

Что вы имеете в виду?

Ну, эти самые «спасибо», да и «выкаешь» ты мне все время!

Мы еще мало знакомы, Елена Васильевна, – напомнил Северов, несколько озадаченный простодушным объяснением Захматовой. – А на «ты» называют люди друг друга лишь очень близкие!

Мы же с тобой оба коммунисты, – бросила Захматова.

Из изолятора донесся голос Ли Ти-сяна:

– Мадама... Тун дзы... товалиса... Жулба шибко плохо...

Захматова и Северов поспешили из каюты. Журба лежал на боку, придерживаемый Ли Ти-сяном, из его рта бежала алая струйка крови. Глаза матроса были открыты, взгляд их был устремлен куда-то далеко. Журба не замечал вошедших,

– Максим Остапович, – позвал Северов, но Журба не откликнулся даже движением век.

Захматова шепнула капитану:

– Не надо... Иди... идите, – поправилась она, – к Микальсену. Журбу надо везти в Петропавловск. Я его буду сопровождать... Идите...

Иван Алексеевич медлил. Ему хотелось чем-то помочь /Курбе, хотя бы вот так, как Ли Ти-сян. Китаец обтер лицо Журбы, дал глоток холодной с льдинками воды. Кровь перестала идти. По лицу Журбы медленно скатывались крупные капли пота...

Ли Ти-сян молился всем богам, каких только знал, Давал им клятвы, лишь бы Журба выжил. Но матросу становилось все хуже и хуже. Ли Ти-сян готов был пожертвовать собой, чтобы спасти товарища. Обернув к Северову лицо с лихорадочно поблескивающими глазами, он умоляюще сказал:

– Помогай, капитана... Максимка спасай нала... Его шибко пухо...

– Хорошо, Ли Ти-сян, хорошо, – Северов вышел из каюты.

В сильном волнении он пришел к Микальсену. Тот, увидев расстроенное лицо комиссара воскликнул:

Что с вами, господин Северов?

Матрос Журба умирает, – Иван Алексеевич от быстрой ходьбы задыхался. – Надо немедленно отправить его на китобойном судне в Петропавловск.

Микальсен был в затруднении: «Как к этому требованию отнесется Бромсет? Нужно оттянуть ответ до его возвращения. Пусть сам и решает, но как задержать? Под каким предлогом?»

Я жду, – прервал затянувшееся молчание Севе ров. – Умирает человек, который тяжело ранен вашим матросом.

Да, да, конечно, доставим в Петропавловск, – за кивал Микальсен, усиленно стараясь придать своему лицу участливое выражение. – Вон подходит китобоец!

Северов обернулся. К базе шло китобойное судно. Было видно, как у форштевня кипят буруны, как китобоец чуть накренился на левый борт, под которым была туша.

Микальсен прищурился:

– «Вега-пятая». Вот на ней сейчас и отправим вашего матроса. Они быстро дойдут до Петропавловска, – говорил Микальсен, размышляя в то же время над тем, как задержать отправку Журбы.

Северов неожиданно пришел ему на помощь.

– Матроса будет сопровождать врач Захматова. Микальсен всплеснул руками:

– Что вы, господин Северов! Это же невозможно. Команда китобойца не пустит женщину на борт! Тут я беспомощен! Если она поднимется на китобоец, то команда оставит судно. Никогда женщины не бывали на китобойцах. Это морской закон, и его свято выполняют охотники. Я знаю, что это суеверие темных людей, но тут я ничего не могу поделать...

Северов был озадачен неожиданным препятствием и даже не уловил ноток облегчения в голосе Микальсена.

Иван Алексеевич спросил:

– Как же быть? Неужели мы можем допустить смерть Журбы. Тогда надо идти в Петропавловск базе.

Прекратить промысел на несколько дней? – у Микальсена широко раскрылись глаза.

– Жизнь человека дороже китового жира, господин Микальсен! – возмутился Северов. – Я жду вашего ответа!

«Черт, что же делать? – капитан-директор растерялся. Из-за какого-то матроса срывать промысел. Отказать – будут неприятности, да и еще что скажет Бром– сет. Всегда он отсутствует в трудный момент». Мысль о Бромсете точно осветила Микальсена. Вот где выход. Он взглянул в сердитое лицо Северова:

Вы правы. Я, конечно, согласен с вами, что матроса надо доставить в Петропавловск раз он так плох. Но база будет идти намного дольше, чем китобойное судно.

Вы же только что утверждали, что на китобойце невозможно идти врачу Захматовой, – напомнил Северов. – Я не понимаю вас!

Нужно подождать «Вегу-первую», – Микальсен даже улыбнулся. – Гарпунер Юрт Бромсет хороший человек, не суеверен, и его слово для команды судна закон. Он уговорит и Ханнаена. Тому тоже никакие суеверия не страшны. Выпьет лишнюю чашечку своего итальянского кофе и поведет «Вегу» в Петропавловск. Хе-хе-хе!

«И он смеется над несчастным Орацио». – В Северове бушевало негодование.

Капитан-директор, очевидно, прочитал по лицу Ивана Алексеевича его состояние, оборвал смех, зашарил в карманах, достал трубку и с нарочитым вниманием занялся сю: «Не знаешь, как себя держать с этим комиссаром».

Поверьте мне, господин Северов, – добавил Микальсен, – это лучший и верный шанс!

Хорошо, подождем Бромсета, – согласился Северов и ушел.

Микальсен облегченно вздохнул. Он с удовольствием потягивал из трубки дым крепчайшего «кэпстена»[22]

Кэпстен – сорт табака (англ.). и думал о том, что промысел начат удачно. «Этот район Берингова моря действительно богат китами, как это утверждали карты и записи американских китобоев еще с прошлого века». Микальсен вспомнил категорическое предупреждение президента компании Асклунда – ни в коем случае не знакомить с этими картами русских.

День для Северова и его товарищей тянулся мучительно медленно. Китобойные суда подводили к базе свою добычу и снова исчезали за горизонтом, а «Веги-1» не было.

Иван Алексеевич приготовил письма секретарю губкома партии и написал жене:

«Дорогая Сонечка! Итак, я становлюсь китобоем, вернее пока еще только наблюдателем, свидетелем китобойного промысла, но знай, что все, что я здесь увижу, потом пригодится. Неужели исполнится мечта наших отцов, Лигова, мечта моей юности? Как бы мне самому хотелось сегодня преследовать морского исполина. Это очень волнующее зрелище...»

Иван Алексеевич рассказывал жене обо всем интересном, но ни об одной тревожившей его мысли, ни о печальном случае с Журбой. Он знал, что она будет сильно беспокоиться, переживать за него, если об этом узнает.

«...Охотиться мы будем до глубокой осени. Правда, горько наблюдать, как иностранцы промышляют в наших подах, но я верю, что это продлится недолго. Теперь, когда весь народ – хозяин страны и ее богатств, русский китобойный промысел будет возрожден. Я очень и очень скучаю о тебе. Знаю, что и тебе одной трудно. Береги себя, о нас с Мэйлом не беспокойся. Здесь мы не одни. Я встретил и взял на флотилию одного своего бывшего матроса, и врач у нас свой, советский. Так что, видишь, мы тут не скучаем среди чужих людей. Не прислал ли Геннадии письмо? Целую милую жену...»

Северов отложил перо, задумался. Сопя, жена... Нелегко сложилась их жизнь, но она всегда была хорошей, верной и надежной подругой и в годы личных неудач, и в годы интервенции, когда Северову приходилось скрываться... Не раз она выносила издевательские допросы и обыски белогвардейцев, японцев, французов, американцев... Бедная, сколько пришлось испытаний на ее долю. И никогда она не жаловалась, не требовала от него другой жизни. Он был счастлив с пей и, гле бы ему ни приходилось плавать, как бы далеко он ни был от родного порта,

он всегда чувствовал ее любовь, ее заботу... Милая, дорогая жена!" Как благодарен он ей за все, что она принесла в его жизнь.

2

«Вега-1» шла на север. Когда слева за кормой остался мыс Кроноцкий, судно подошло ближе к скалистому берегу. Ханнаен не покидал мостика. Незнакомые воды таили в себе опасность, хотя в штурманской рубке и лежали точнейшие карты английского адмиралтейства. Ханнаен часто сверялся по ним и, возвращаясь на мостик, цепко обхватывал руками поручни, осматривал море, точно пытаясь проникнуть взглядом сквозь толщу воды, вовремя заметить притаившиеся там острые рифы. Ветер развевал длинные волосы капитана. Он щурился от встречного ветра, и это придавало Ханнаену вид дикого зверя, высматривающего добычу.

Бромсет видел, что маленький капитан беспокоится, и пытался отвлечь его разговором, ко Ханнаен отвечал односложно. Его все тревожило. Этот рейс напомнил Ханнаену эпизод из его далекого прошлого. Вот так же тайком он проник во французские воды, чтобы сдать партию контрабандных товаров, но был схвачен и три года просидел в каторжной тюрьме. Его спина могла бы о многом рассказать. Через нее в Ханнаена был навсегда вбит страх, который он с трудом подавлял сейчас.

Все ему не нравилось: ни это море, ни поднимающиеся к серому в облаках небу высокие темные утесы, ни Комберг, который стоял рядом с Бромсетом и рассматривал близкий берег. Вот он опустил бинокль.

– Скоро будем у цели?

Ханнаен окинул море быстрым взглядом. Хотя его и убеждали, что у большевиков нет пограничных судов, все же он опасался. «Черт возьми, осторожность никогда не вредна, – оправдывал он себя. – Надо было бы загарпунить одного кита и ходить с тушей под бортом. Хоть вид был бы деловой, а то сразу можем вызвать подозрение», Ханнаен уже предлагал Бромсету это сделать, но гарпунер лишь посмеивался над ним:

–Кого же вы собираетесь обманывать своей маскировкой, Ханнаен. Чаек, волны, рыбу?

Пожалуй, Бромсет был прав. С самого утра они никого не встретили в море, не заметили на берегу. Да и заверения Комберга в том, что они скоро будут у цели, немного успокоили Ханнаена, и он с удовольствием стал подсчитывать, сколько фунтов[23]

Фунт стерлингов – английская денежная единица. принесет ему и этот и другой рейсы, далекие от обычной охоты на китов.

Моряки осматривали берег. Где-то там их ждали люди. Быть может, они уже увидели судно и сейчас следят за ним. «А может быть и засада большевиков», – мелькнуло у Бромсета опасение, и он сказал Ханнаену:

– Мы зашли за питьевой водой.

Капитан молча кивнул. Он уже предусмотрительно приказал спустить за борт всю питьевую воду. На мостике снова наступила тишина. Покачиваясь, китобоец с шумом рассекал волны. Посвистывал ветерок в такелаже, гудела под ногами машина.

– Лево! – коротко бросил Комберг по-немецки.

Ханнаен, не понимая, обернулся к нему. Бромсет перевел по-норвежски. Капитан изменил курс судна, и оно пошло прямо к берегу. Скалы как бы расступились, и перед китобойцем оказался широкий залив с низким берегом в глубине. Его надвое разрезала река, впадавшая в залив. Недалеко от устья вода кипела белым гребнем. В этом месте течение реки сталкивалось с морем и намыло высокий подводный гребень грунта. Моряки молча осматривали берег, реку. Справа от нее поднимались сопки, уходящие вдаль могучей грядой; по левому берегу тянулась долина, поросшая низкорослым леском... Берег был пустынный, безлюдный, дикий.

– Стоп! – снова отдал команду Комберг.

Китобоец, замедляя ход. скоро остановился, чуть покачиваясь на мелкой зыби. Ветер переменился, стал береговой. Ханнаен приказал бросить якорь и ждал, что скажет Бромсет. Комберг пристально осматривал берег, сжав в губах потухшую папиросу. На палубе собирались матросы. Бромсет следил за ними. Вот и негр выполз из своей преисподней и с удовольствием потянулся, широко раскинув руки.

«Черномазого во время перевозки людей придется убрать, – подумал Бромсет. – Но как? Впрочем, потом будет видно. Пока пусть живет. «Дед» говорит, что он неплохой механик».

Джо осматривался. Его темное лицо было спокойно и добродушно. К нему подошел молодой матрос в толстом свитере. Покашливая, он потер грудь и заговорил с жаром, подняв лицо. Мэйл был выше матроса на целую голову. Матросы чему-то засмеялись и стали с любопытством рассматривать берег. «Кто этот матрос, почему так подружился с негром?» – подумал Бромсет и хотел спросить Ханнаена, но его отвлек Комберг.

Дьявол их побери! Нет условного сигнала.

Мы не ошиблись рекой? – кивнул на берег

Бромсет.

– Нет. Договорились встретиться здесь, – Комберг

снова припал глазами к биноклю, медленно водя его вдоль берега. Бромсет сказал Ханнаену:

– Шлюпку, гребцов и боцмана на берег с бочками. С ними идем и мы!

Мэйл стоял рядом с Оскаром. Этот вечно кашляющий матрос с симпатией относился к Джо, и негр отвечал ему тем же. Молодой датчанин Оскар, слабеющий с каждым днем от точившей его болезни, тянулся к черному гиганту, словно ища у него защиты.

– Почему на якорь стали? – спросил Джо. – Весь день шли, но за китами не охотились.

Приближался вечер. На востоке темно-синий щит океана слился с небосклоном. За берегом вдали еще растекались бледно-оранжевые краски заката. Они тянулись узкой полосой, пробиваясь сквозь пепельно-синие облака.

Капитану все встречные киты казались, наверное, селедкой, – на изможденном от жара лице Оскара появилась улыбка. Вокруг рта собрались тонкие мелкие морщины. Матрос закашлялся. – А сейчас за пресной водой пойдут. Забыл наш Ханнаен с базы накачать. Кофе, на верное, он не забыл захватить с собой!

Хорошо бы по берегу погулять, – сказал Джо. – Ох, и люблю же я зеленую траву. Она такая мягкая, как шелк...

Лицо Джо стало задумчивым. Перед ним возник двор У дома, что стоит на склоне сопки во Владивостоке. Этот двор летом всегда покрывала трава. На ней было хорошо играть в мячи, в догонялки с Соней, с братьями Северовыми. В такие минуты мать Джо – Анастасия – сидела на крылечке и, чуть приподняв лицо, с улыбкой слушала голоса детей, среди которых ей самым радостным, конечно, казался голос сына. Еще больше нравилась Джо трава на вершине скалистой сопки, которая поднималась за их домом. Сопку называли Орлиным гнездом. Может быть, там когда-то и вили свои гнезда орлы, но Джо их не находил. Он за руку приводил мать на вершину, усаживал ее на черный камень, выдававшийся из земли, а сам, бросившись на густую траву, подперев голову руками, смотрел на два деревянных высоких домика без окон, но со множеством маленьких дверок в стенах. Домики стояли в долине за сопкой. Это были военные голубятни. Белые, сизые, коричневые и черные голуби всегда вились над домиками, сидели на карнизах, и их воркованье, как и шум крыльев, долетали до Мэйла. Следя за полетом птиц, Джо думал о том, что если бы он стал голубем или имел крылья, то полетел бы далеко-далеко над морем, в ту сторону, куда своими незрячими глазами смотрела его мать. Летел бы Джо высоко и видел бы все море и на нем корабли, а среди них тот, на котором с капитаном Клементьевым уплыл его отец, тоже Джо, и больше не вернулся. Тогда бы Джо возвратился к матери и сказал ей, где плавает его отец, и мать не стала бы его все время спрашивать: «Скажи, Джо, какое судно вошло в порт? А как оно выглядит?» Мальчик терпеливо объяснял матери, а она, покачивая седой головой, печально говорила: «Нет, не наше судно, Джо. Мы еще подождем другое».

Так они сидели на вершине до самого вечера, пока темнота не закрывала от них бухту Золотой Рог. Тогда Джо опять брал мать за руку, и они медленно спускались вниз. Кутаясь в платок, мать говорила Джо: «Завтра мы опять пойдем на сопку, сынок. Может быть, завтра...» Настя ждала мужа, ждала отца Джо. Но он не возвратился ни на следующий день, ни через несколько лет...

– Здесь! – воскликнул Комберг. – Есть знак! Вон на левом берегу две конусные кучи камней. Это они. Посмотрите!

Комберг протянул Бромсету бинокль, но гарпунер отстранил его:

– Я вижу и так! Съезжаем на берег. Сходим со шлюпки с ружьями. Поохотимся, пока матросы будут возить воду. Вы, Ханнаен, ждите моего возвращения.

Шлюпка уже покачивалась у борта судна. Бромсет и Комберг спустились в нее, и шлюпка пошла к берегу, огибая бар[24]

Б а р – подводный вал, лежащий на небольшой глубине и отгораживающий устье реки от моря. Характерен для морей со значительным прибоем.. Гарпунер и Комберг сидели на корме. Присутствие Комберга на судне никого не удивило. Ханнаен через лоцмана распространил слух, что Комберг – второй гарпунер[25]

Второй гарпунер – гарпунер, проходящий практику пород самостоятельной охотой.

Бромсет и Комберг, держа между колен охотничьи ружья, молчали. Они осматривали берег, но он был по-прежнему пустынен. Ничто не указывало на присутствие людей.

Шлюпка ткнулась в зашуршавшую гальку. Двое матросов спрыгнули у носа в воду и вытащили шлюпку на берег.

Набирайте воду, – сказал Бромсет боцману, – а мы побродим по лесу. Может, что-нибудь и повстречаем.

Поздновато, – взглянул боцман на небо.

Но Боомсет уже не слышал его. Вместе с Комбергом он проходил мимо камней, громоздившихся конусами, и остановился прикурить. Было видно, что конусы сложены людьми, а от одного в сторону леса тянулась небольшая грядка камней.

– Это они, – сказал Комберг. – Наверное, уже заметили нас.

Они быстро направились к леску. Матросы, занятые наполнением бочек водой, не обращали на них внимания. Комберг говорил несколько быстро. Он был возбужден:

Их должно быть человек сорок...

Вы об этом тоже уже сороковой раз говорите, – отрезал гарпунер. И осторожно спросил: – Видимо, важные птицы, что их ждут в гости в Штатах?

Комбергу хотелось показать свою осведомленность.

– Два туза, у которых в нью-йоркском банке золота больше, чем у нас с вами крошек табаку, белые офицеры, не успевшие удрать от большевиков через Петропавловск и Чукотку, какие-то инженеры и еще кто-то...

Бромсет понимал, что и Комбергу не все известно о людях, которых они должны тайком вывезти с Камчатки и передать на американское судно, ждавшее их южнее Командорских островов. Да это его особенно и не интересовало. Юрт знал, что получит за операцию солидный гонорар. И это его вполне устраивало.

Они вошли в лес и замедлили шаг. Под деревьями было уже сумрачно. Комберг протяжно с двумя перерывами посвистел. Моряки прислушались. В лесу стояла тишина. Комберг повторил сигнал, и сразу же за спиной моряков раздался голос, говоривший по-английски:

– Здесь охота плохая. Дичи нет.

Моряки быстро обернулись. У ближнего дерева стоял человек с винтовкой наперевес. Давно не бритое лицо заросло бородой. На нем был грязный и рваный полушубок в подпалинах, на ногах разбитые сапоги с подошвами, кое-как подвязанными сыромятными ремнями. Через плечо в деревянной кобуре висел маузер. На глаза была надвинута меховая оленья шапка.

Человек был одного роста с Бромсетом. Он привычным жестом закинул винтовку за плечо:

Побережем лучше патроны.

Можно у вашего костра обогреться? – спросил Комберг.

К нему далеко идти. – У человека в глазах по явился жадный блеск, и он с мольбой попросил: – Будь те любезны, угостите табаком.

Бромсет протянул ему табакерку. Человек дрожащими руками набил свою грубую самодельную трубку и, прикурив от поднесенной Бромсетом спички, так сильно затянулся, что у него перехватило дыхание. Он закашлялся, на глазах выступили слезы. Отдышавшись, он извинился:

Простите, господа. Год как настоящего табака не видел.

Как пройти к костру? – повторил свой вопрос Комберг, но человек покачал головой.

До него действительно далеко.

Тогда пригласите полковника Блюмгардта, – сказал Комберг.

Подождите, господа. Кстати, разрешите представиться – Илья Ильич Цесарский!

Цесарский исчез за деревьями. Бромсет и Комберг остались одни.

Я его принял за камчатского дикаря, – пошутил Бромсет, – а он оказывается весьма воспитан и любезен.

Офицер, – напомнил Комберг.

Бывший, – усмехнулся Бромсет.

Будущий, – уверенно произнес Комберг. – Большевикам еще придется с ним встретиться.

Да, он им не простит ни своих лохмотьев, ни своего голода, – согласился Бромсет.

В лесу совсем стемнело, когда к ним в сопровождении Цесарского вышел из-за деревьев низкорослый человек в довольно хорошо сохранившейся бекеше и полковничьей папахе, но без кокарды. Лицо его, старое, с дряблыми обвисшими щеками, было плохо выбрито. Говорил человек басом:

– Господа, я к вашим услугам, – и тут же перешел с английского на немецкий язык, обращаясь к Комбергу – Господин Комберг, я ждал вас раньше, намного раньше. Мои люди слишком измучены, эти вечные страхи, что нас могут обнаружить большевики, совсем нас измотали.

Мы пришли за вами при первой возможности, – извиняющимся тоном ответил Комберг. – Судно ждет вас, чтобы доставить на американский транспорт.

Наконец-то, – радостно вырвалось у полковника.– А я уже, бог простит меня, начинал сомневаться в джентльменстве... Впрочем, это неважно. Я надеюсь, что большевики не осведомлены о вашем подходе к этому берегу.

Нет, – твердо ответил Комберг.

Но Бромсет ощутил тревогу. Откуда она? Да, этот же негр с большевиками пришел. Что-то надо с ним делать. Но Бромсет не сказал о своем беспокойстве.

– Великолепно, господа, великолепно! – похвалил Блюмгардт. – Он поднес левую руку к глазам, посмотрел на ручные в кожаном футляре часы и выругался: – А, черт, уже не видно. Прошу спичку, господа. Я надеюсь, вы богаты спичками, не как мы – каждую раскалываем на две.

Комберг зажег спичку и поднес ее к часам.

Сейчас девятнадцать часов пятьдесят пять минут, – проговорил полковник, и Бромсет увидел выпуклые глаза, в которых холодным блеском отразилось пламя спички. – Мы сможем подтянуть всех людей и груз только к рассвету. Они у нас скрыты в ущелье.

Сорок человек? – спросил Комберг.

Двадцать девять, остальные... – полковник не договорил и перекрестился. – Итак, господа, ждите нас на рассвете! Да, команда ваша надежная? Впрочем, это неважно, когда мои орлы будут на судне, любая команда станет надежной. До 'встречи, господа!

Полковник круто повернулся и скрылся в сумерках, которые уже подступали со всех сторон. Бромсст и Комберг направились к берегу. Там их уже поджидала шлюпка.

Боцман сказал:

– Я уже хотел на поиски идти, думал, что вы заблудились.

Бромсет буркнул в ответ что-то неразборчивое. Он был в затруднении. «Как быть с негром механиком? Единственный выход... Впрочем, я послушаю, что скажут Комберг и Ханнаен».

Шлюпка подошла к судну. Бромсет и Комберг направились прямо в каюту Ханнаена. Капитан листал английскую лоцию. Рядом стояла чашечка со следами выпитого кофе. Ханнаен захлопнул лоцию в тяжелом кожаном переплете с золотым тиснением, аккуратно поставил ее за планку полки, вопросительно сказал:

С удачной охотой?

На рассвете возьмем на борт двадцать девять че ловек и груз, – сказал Бромсет.

– Вы неплохо заработали, капитан Ханнаен. – Комберг развалился на диванчике и закурил.

– Я привык считать загарпуненным того кита, который у меня под бортом кверху брюхом полощется, – угрюмо ответил Ханнаен. – Много груза?

– Ящик—два. – Комберг выпустил струю дыма, и глаза его алчно заблестели. – Груз подороже китового жира.

– Я бы выпил чашку вашего прекрасного кофе, – попросил Бромсет капитана. – Он очень хорошо подкрепляет и дает ясность мысли.

Ханнаен позвонил, вызывая Орацио. Бромсет постучал пальцами по столу и сказал:

Что нам делать с большевистским негром?

Ах, доннер-веттер[26]

доннер веттер – черт возьми (немец.), – выругался Комберг и даже вскочил с диванчика. – Я и забыл об этой черномазой обезьяне.

– За своих парией я ручаюсь, – сказал Ханнаен, подчеркивая тем самым, что он не имеет никакого отношения к Мэйлу и пусть им занимаются Бромсет и Комберг – Негра мне подарил Микальсен.

Старый болван, – вспомнил капитан-директора Бромсет и вернулся к вопросу о Джо: – Что будем делать с негром?

За борт его, – махнул рукой Комберг. – Утопить, а там скажем, что свалился в море во время охоты.

Комиссар не поверит, – покачал головой Бромсет. – Впрочем... – гарпунер разгладил усы, провел ладонью по бороде, у него появилась мысль. – Есть выход! – Юрт от удовольствия засмеялся раскатистым смехом. – Даже без вашего кофе, Ханнаен, гениальные мысли иногда приходят в голову.

Дьявол меня возьми! – воскликнул Ханнаен, – Где пропадает Орацио? Я вытрясу душу из этой старой развалины.

Капитан позвонил снова. Старый итальянец замешкался на камбузе, готовя свежий кофе для капитана, и подходил к каюте Ханнаена в тот момент, когда капитан спрашивал Бромсета:

– Так каким же образом вы придумали отправить на дно этого негра?

Капитан говорил громко, и Орацио хорошо расслышал его. Старик чуть не выронил из рук подноса с кофейником и остановился, не решаясь постучать в дверь. Послышался голос Бромсета:

Негра отправит на завтрак рыбам Скруп!

Этот сумасшедший? – удивился Комберг. – Да негр его одним щелчком с палубы вышвырнет!

У Скрупа удар будет меткий, – засмеялся Бромсет. – На этот раз он не промахнется!

Жаль негра, хороший он механик, – сказал Ханнаен.

Механика в каждом порту найдете, – откликнулся Бромсет.

Орацио обомлел. Теперь он окончательно понял, что речь идет о негре механике, этом большом добродушном человеке, который так дружески улыбается. «О святая мадонна, не дай свершиться злодейству!» – Орацио хотел тут же бежать к Джо, предупредить негра, но страх перед Ханнаеном приковал его к палубе. Из каюты донесся взбешенный крик Ханнаена:

Орацио! Итальянская свинья! Старик отворил дверь, испуганно бормоча:

Я здесь, синьор, я здесь!

– Ползаешь, как улитка, – выругался Ханнаен и замахнулся на итальянца. – Ну, выметайся из каюты, рухлядь ходячая!

Орацио оказался за дверью. Он вышел на палубу. Ночь опустилась на море. Берег лежал темный, невидимый. В безлунном небе холодно перемигивались звезды. Море шумело, рокотало, плескалось у берега и бортов. У Орацио сжалось сердце. Он всегда боялся моря, всегда чувствовал себя таким ничтожным в сравнении с ним, и ему казалось, что море вот-вот поглотит и его, и корабль, и весь экипаж, и капитана Ханнаена. «О святая мадонна, почему ты не накажешь Ханнаена», – молил старик. Он, Ханнаен, увез Орацио из родной Италии, где так ярко светит солнце, где даже море не такое страшное, а ласковое, нежное, теплое... А теперь Ханнаен со своим гарпунером замыслили погубить негра. За что? Что им негр сделал? Он ведь такой же несчастный и одинокий, как Орацио, он так же оторван от своей родины. И теперь его хотят убить. Скруп убьет его! Тогда Орацио станет соучастником убийства. Кровь негра падет и на него.

Старый итальянец трясся от страха и ужаса. Он поднял глаза к небу и стал молиться. Свет далеких холодных звезд успокоил его. Он вспомнил, что в детстве мать рассказывала ему о звездах. Она говорила, что каждая звезда – это ангел, который смотрит на землю и помогает своим светом совершать людям добрые дела. Там, среди звезд, есть и его, Орацио, ангел. И он увидит, что Орацио тоже совершит доброе дело.

Итальянец спустился в кубрик. Увидел темное лицо Джо. Негр спал спокойно, подложив ладонь под щеку.

А на угловой нижней койке свернулся Скруп, уткнувшись лицом в подушку. Сразу видно, что совесть нечиста. Орацио с отвращением и страхом отвернулся, подошел к Оскару. Матрос спал беспокойно. Его левая рука лежала на груди, и пальцы ее скребли толстую вязь свитера, который Оскар никогда не снимал. Оскар все время шевелился, точно ему было неловко лежать и он никак не мог найти удобную позу. Скулы и впалые щеки были розовыми, это Орацио хорошо видел даже при слабом свете грязной лампочки.

– Оскар, Оскар! – осторожно потряс Орацио плечо матроса, – Оскар...

– А, что? – Датчанин сразу проснулся. – Ты что,

Орацио? Почему не спишь?

– Выходи на палубу, – Орацио пугливо обернулся. – Выходи скорее. О святая мадонна, я тебе такое скажу, что...

Итальянец закрыл себе рот ладонью. Лицо его побледнело, и глаза были полны страха. Он молча сделал матросу знак подняться на палубу и отступил к крутому трапу. Оскар бесшумно соскочил с койки и, сунув ноги в разбитые сапоги, тяжело зашаркал к двери. Скруп зашевелился на койке. Орацио, не спускавший с него глаз, затрясся в ужасе: что если матрос проснется? Тонкие, худые пальцы итальянца с ревматически распухшими суставами судорожно обхватили поручни трапа. Старик согнулся, точно желая стать еще меньше, незаметнее.

Что с тобой, Орацио? – позевывая, спросил Ос кар.

Тс-с! – Орацио с трудом разжал пальцы и почти бесшумно поднялся по трапу.

Недоумевающий Оскар следовал за ним. «Что-то со стариком творится. Может, кэп опять его обидел?» Уже не раз Орацио приходил к датчанину, чтобы выплакать свое горе.

Матросы вышли на палубу. Оскар глотнул холодного влажного воздуха, и на мгновение у него перехватило дыхание. Но удушье сразу же прошло., и лишь на лбу выступил холодный липкий пот.

Море глухо шумело. Со стороны берега доносился тревожный шелест мелких волн, набегавших на гальку и споривших с течением реки. В черной воде полоскались звезды. Они казались медленно ползущими в глубине горящими крабами.

Орацио за руку тянул датчанина на корму. Оскар послушно шел за ним, не столько охваченный любопытством, сколько по-товарищески уступая просьбе итальянца.

– Сядем. Тут нас никто не увидит, – зашептал Орацио.

Они опустились на груду пеньковых кранцев[27]

К р а н е ц – веревочная или резиновая прокладка, предохраняющая судно от повреждения при швартовке., Оскара знобило от пронизывающего бриза. Он прикрыл грудь руками:

– Бр-р...

–Тише, тише... – Орацио, касаясь губами уха датчанина, быстро зашептал.

Горячее дыхание обдувало щеку матроса, но он не замечал этого. «Они хотят убить негра. За что? В чем Джо виноват? Может, старый Орацио не так понял? Может, это ему показалось?»

Но Орацио так страстно поклялся, что у Оскара исчезло всякое сомнение. «Да, и гарпунер, и капитан могут убить любого человека, если это им выгодно. А на убийство негра никто даже и не обрати! внимания. Одним, мол, черномазым меньше!» – Оскар задумался. Какие-то смутные, ускользающие мысли бродили у него в голове. «Джо – большевик, может, из-за этого? Но чем же Джо мешает на китобойце?» Оскар сам сдышал, как «дед» уже не раз хорошо отзывался о Мэйле: «Хороший механик, хоть и черная морда...» Джо нравился Оскару. Бывает вот так между людьми – встретятся два совершенно незнакомых человека, и возникает неожиданно для них самих симпатия... Бывает, конечно, и наоборот – ненависть. Это даже чаще...

– Джо надо спасти, – шептал Орацио. – Спасти... Пусть бежит. Он может...

Итальянец прервал себя на полуслове и, как ребенок, ищущий защиты от опасности у матери, прижался к Оскару, весь съежившись и дрожа от страха. До матросов доносился голос Ханнаена:

Вахтенный! Матроса Скрупа ко мне в каюту. Да заодно поищи старого макаронника. Может, в гальюне заснул!

Хорошо, капитан! – вахтенный быстро подошел к двери трапа, ведущего в матросский кубрик. Оскар по чувствовал, как дрожал всем телом итальянец, и, поло жив руку на его худое, острое, старческое плечо, проговорил тихо:

– Я спасу Джо! Ты, Орацио, иди в камбуз. Иди! Орацио уцепился за руку датчанина:

– Спаси негра, спаси... Святая мадонна видит и слышит меня, что я...