Текст книги "Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ)"

Автор книги: Амурхан Янднев

Соавторы: Александр Люксембург
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Уже в следственном изоляторе Муханкин сочинил стихотворение «Эх, лучше б не было однажды…», обманчиво датированное мартом 1995 года, в котором он задним числом пытается имитировать свое раскаяние в этом преступлении, одном из самых страшных, им совершенных. Стихотворение также примечательно тем, что это единственный муханкинский поэтический текст, непосредственно вдохновленный убийством.

ЭХ, ЛУЧШЕ Б НЕ БЫЛО ОДНАЖДЫ …

 
Ах, если б смог бы я однажды
Тот ужас весь остановить,
Я бы водой утолил жажду,
Чтоб ничего не натворить.
Не пролилось бы крови этой
Под раскаленной добела
Луной ужасно-небывалой:
Она одна все видела.
И снов бы не было кошмарных,
Где деве юной и нагой
Ран несколько нанес смертельных
Не я как будто, а другой.
Эх, лучше б не было однажды,
И лучше б не было её,
То оправдались бы надежды
На жизнь и лучшее свое.
Теперь не жизнь – сплошные козни,
Я стал бес, Дьявол, Сатана,
Себе желаю смертной казни.
Простите, люди, Россия, мама.
 

На фоне описанных ранее событий, связанных с убийствами Галины М. и её дочери Лены, а также долгосрочных планов маньяка относительно случайным кажется жестокое убийство продавщицы из магазина «Универсам» поселка Каменоломни Натальи Т., совершенное им 4 апреля 1995 года.

Возможно, это был один из немногих случаев, когда Муханкин действительно был сильно пьян и поступки его были малопредсказуемы. В протоколах его допросов и в «Дневнике» постоянно мелькают упоминания о том, как он проснулся около Вечного огня, плохо соображая, что с ним происходит.

Проснулся я среди елок около звезды, и в звезде горел огонь. Меня кто-то будил: то ли Лена, то ли какая другая женщина. Я был, можно сказать, никакой. Дело в том, что в предыдущий день я выпивал в городе на базаре и дома с дядей Жорой, хозяином того дома, где жили я и Лена со своим сыном. И пили допоздна. Я еще употреблял свое изобретение – самодельное вино, подваренное на таблетках нозепама. У меня было много снотворного и транквилизаторов. И время от времени я варил себе свое зелье, варево. Мне было хорошо, да и ладно, балдел втихаря от людского глаза по-своему.

(Из протокола допроса от 20 июля 1995 г.)

Все остальное предстает в изложении Муханкина как в тумане. Возможно, им владело сильное и неудержимое желание опохмелиться, и, увидев, что дверь в магазин открыта, он проник туда с чисто воровскими намерениями. В таком случае Наталья Т., оказавшаяся на пути маньяка по воле злой судьбы, могла погибнуть то ли потому, что он испугался разоблачения, то ли потому, что она мешала осуществлению сформировавшегося у него воровского намерения, то ли потому, что всякая персонификация его врага – женщины в благоприятных обстоятельствах заслуживала, вследствие его бессознательной установки, уничтожения. Не исключена и версия, согласно которой сердобольная продавщица подобрала показавшегося ей симпатичным пьянчужку неподалеку от входа и решила дать ему опохмелиться, за что и поплатилась. Когда следственная группа районной прокуратуры прибыла на место преступления, она обнаружила в подсобном помещении труп женщины, лежавшей на левом боку, вниз животом, с повернутой вправо головой и почему то оголенными ягодицами. Своим привычным орудием – остро заточенным штыком Муханкин нанес своей жертве более 20 мощных ударов в грудную клетку, плечо, живот, её смерть наступила, конечно же, от обильной кровопотери.

Но отметим такую деталь: если не считать уже упомянутых оголенных ягодиц, Муханкин в данном случае не совершал с телом жертвы привычных для него гнусных манипуляций, что, вероятно, можно рассматривать как подтверждение гипотезы о случайности и незапланированности этого убийства.

В своих описаниях очередного зверства убийца пытается подключать к событиям эпизода Елену Левченко, хотя, как мы увидим, не слишком успешно.

Опять я убил кого-то, наверное, бабу, продавщицу. Лена говорит, что еще какого-то мужика, но я почти ничего не помню. Но откуда-то взялись водка, шампанское, шоколад. Я почти ничего не помню. Мы же с ней куда-то уходили вместе, у неё сумки были. А потом она исчезает в памяти и появляется в памяти. Или мне уже мерещится? Не пойму, где сон, а где явь. Лена говорит, что по телевизору об этом говорили. Просят всех, кто что видел или знает, сообщить в отдел милиции. Откуда она это знает? Может, она мной в этом кошмарном состоянии руководит? А почему я спал у Вечного огня? Как я там оказался? Кто меня тогда вёл в этот магазин? Лена? Или продавец? Или продавщица? Кажется, воевал с кем-то одним, и если продавщица убита, то где же в памяти мужик? Нужно разложить лестницу в воспоминаниях. А почему тогда пакет с водкой, шоколадом и шампанским у Лены под кроватью? И пацаненок уже насорил по кухне, и двору, и хате обертками от шоколадок. И кошелек новый у неё появился откуда? И деньги откуда? Ладно, выясню постепенно. Жаль, что ужасы продолжаются. Я уже слов не нахожу и не знаю, что происходит просто дьявольщина какая-то. Я, наверное, действительно порождение дьявола. Человек такое делать не может. Я даже хуже. Сколько беды и горя я уже наделал! Легче покончить с собой, и пойду вечером повешусь. Все, я уже дошёл до черты невозможности. Это уже предел. Я себя не оправдываю, я себя казню. Мне уже так все надоело! И такая жизнь мне не нужна.

(Из «Дневника»)

Читатель, конечно же, догадывается, что убийца не мог никуда взять с собой написанную задним числом тетрадь своего псевдодневника и что вешаться не входило в его текущие планы.

Еще более туманное, нарочито недостоверное и иллюзорное описание данного эпизода мы обнаруживаем в протоколе одного из первых после ареста преступника допросов.

Помню, далее мы куда-то идем то ли с Леной, то ли с какой-то женщиной. Помню какое-то здание и ступеньки, и я на них сижу. Потом меня кто-то заводит в это стеклянное здание, помню, большую пустую площадь и какие-то проходы и комнаты. Было светло. Помню, много полок, и на них что-то стояло и лежало. Помню, что-то типа шума или крика и якобы то ли Лена, то ли не Лена меня потом бьет, толкает куда-то, выпихивает. Я, наверное, не понимая, в чем дело, что-то неправильное предпринимал: ведь голова не соображала ни черта. Помню, что-то типа трупа монстра-женщины, без лица естественного, резко повернулось ко мне, и я имевшимся у меня в руках штыком куда-то стал её бить. По обе стороны от меня что-то стояло, и было, как мне показалось, тесно. Это существо, видимо, затаилось или замерло, оно лежало на полу. Откуда-то Лена появилась, и куда-то мы этого монстра тащили. Вижу, внутри этой женщины что-то зашевелилось, вроде как в животе, и, чтобы оно не вылезло, я в него бил штыком. Лена куда-то исчезла, я, кажется, искал её по каким-то комнатам. Потом вижу: она стоит в центре этого здания с сумками и зовет, что ли, меня, а я не могу выйти из проходов. Кажется, я что-то беру с полок и кладу в сумку что-то и куда-то иду. Куда делась Лена, не знаю. И как вышел из здания, тоже не помню. Деревья вокруг большие, железная дорога, и я куда-то иду.

Проснулся я в какой-то яме около бугра, с другой стороны железная дорога и, как мне кажется, я укрывался от дождя то ли простыней, то ли халатом, потому что это, кажется, белого цвета было. Мне было холодно, и я пытался развести костер на том же месте, но костер, как мне кажется, не получился, но огня немного было. Около себя я обнаружил какой-то пакет полный, он лежал на земле и из него выкатилась бутылка с водкой. Я её выпил и чем-то закусывал.

Как я дошёл домой, не помню. Но на следующий день я обнаружил у Лены под кроватью два целлофановых пакета с водкой, шампанским, шоколадками и палкой колбасы. Я вспоминал, где я мог быть и что могло случиться. А она, Лена, мне говорила, что я магазин выставил. «Неужели, – спросила она, – ты ничего не помнишь?» И сказала, что я там убил женщину и мужчину.

Где-то через день или два Лена сказала, что убийство в магазине в Каменоломнях по телевизору показывали и просили жителей, если кто что видел или знает, чтобы сообщили в милицию. «Так что, – говорит, – тебя ищут, а я, если что, делов твоих не знаю и никуда с тобой не хожу и не ходила». Я тогда у Лены спросил: «Ведь ты же была со мной. Неужели не могла остановить? Я же и без убийства мог разобрать стену в магазине в Каменоломнях, и много чего набрали бы, а из-за пакета с водкой, шоколадом, шампанским жизни людей лишил». Лена не стала со мной разговаривать и ушла на кухню к дяде Жоре, хозяину дома. Я пришёл к ним и сказал, что если её сын или она дотронутся до тех пакетов, что стоят под кроватью, то я ей голову разобью до самой задницы. Также её еще раз предупредил, чтобы она меня не нервировала, и не грубила, и не наглела. Я уже не человек и не животное, и у меня в голове нездоровая обстановка. Делаю то, чего и сам не желаю, о чем не думаю и не гадаю. Я ей также говорил, что если она хочет, то пусть убьет меня. Штык, мол, у тебя, можешь хоть сейчас меня проколоть, мне все равно, я смерти не боюсь, все равно меня расстреляют рано или поздно. Также я Лене говорил неоднократно, что я её убивать не собираюсь, скорее, она меня уберет.

(Из протокола допроса от 20 июля 1995 г.)

Впрочем, несмотря на свое не вполне адекватное состояние в момент непродуманного, похоже, заранее убийства, Муханкин не забыл прихватить с собой кое-какую снедь: шампанское, колбасу, конфеты, шоколадки и еще кое-что, попавшееся ему под руку.

Мы уже заметили, что о Елене Левченко Муханкин высказывается, как правило, резко и презрительно. Скажем, так:

Стараюсь меньше пить, но не всегда это удается. Лена пьет со всеми подряд. Шаблается, где попало.

(Из «Дневника»)

Чтобы подчеркнуть, что дело вовсе не в его субъективных пристрастиях, наш специфичный повествователь привлекает иной раз и суждения третьих лиц, которые, в соответствии с его замыслом, должны подкрепить его оценки. Так, в «Дневнике» возникает порой некая «тетя Фая».

Тетя Фая, соседка, говорит, что я зря связался с Леной. Она говорит, что Лена – сволочь. Я-то в этом убедился. Если б знала тетя Фая, кто я такой! Я сказал, что живу на Красина и что я женат, а с Леной просто дружу.

Елену Левченко рассказчик стремится изобразить еще худшим монстром, чем он сам.

И девчонку убили. Шакалы позорные, справились. Ну ладно, я гад, но это же женщина, она же тоже мать. Она, крыса, не знает, что я вешался ночью в парке, да люди сняли. Видать, пока не судьба, а она еще улыбается и живет как ни в чем не бывало. А эти трупы вокруг меня уже ходят, и руки их тянутся ко мне. Они ни дня покоя мне не дают. Ей бы это, а она еще шутить изволит. Курит, как мужичка. Терпеть не могу. Еще и лезет ко мне своей прокуренной рожей. Коблиха [активная лесбиянка] воркутинская чище, чем она. Нужно будет съехать хоть на время от тебя, курва. Прошу, чтоб убила меня. Не убивает. Может, потом убьет, и за то спасибо – хоть одно доброе дело сделает. А девчонку она задушила. Я её не убивал. У меня не хватило бы силы и ума в таком состоянии. Свое мне внушает, навязывает. Чёрт с тобой, делай из меня дурака! Все равно уже ни Галы, ни её дочки не вернуть.

(Из «Дневника»)

Отметим явную странность в процитированном фрагменте. Муханкин без всякой видимой причины заявляет, что он будто бы просил Елену Левченко убить его. Значит, она в принципе на такое способна. Правда, в силу своих отвратительных личностных свойств, она отказывается помочь ему подвести черту и закончить счеты с нашим грешным миром. Но, может, все-таки когда-нибудь смилостивится?

Зафиксируем в памяти данный пассаж. Мы к нему еще вернемся.

Левченко Муханкин стремится представить инициатором убийств. Именно она, настаивает он, подталкивала его к самым жестоким деяниям.

Сегодня Лена предложила убить почтальоншу. Говорит, что должна разносить пенсию и сумма будет большая. Я этого не хочу делать и отказался, за что Лена на меня окрысилась и что-то, видно, задумала сделать, но что у неё на уме, не пойму. Я тогда в марте отказался убить её подругу с Артема, которая живет с бабушкой, а сама торгует на базаре артемовском. Лена говорила, что она «полная» [богатая]. Когда я отказался, она сказала, что я не мужик, а тряпка. В Соцгородке у неё другая подруга глуповатая. Мы ходили к ней с Леной домой, но я не пошёл в квартиру. Когда мы шли по улице в сторону базара, Лена подругу эту зазывала к себе домой. Я у неё спросил: «Зачем это все?» Она мне ответила уже тогда, когда подруга эта ушла от нас по своим делам. Говорила, что в хате у них можно многое взять. Надо было убить эту дуру, а затем её мать и забрать все, что есть у них дома. Я тогда Ленку о… трехэтажным матом и попросил меня на это не толкать. Сказал, что если будет этим доставать, я её изуродую как Бог черепаху.

(Из «Дневника»)

В более поздних записях Муханкин начинает подчеркивать будто бы исходящую от Елены Левченко опасность.

Нашёл в вазе у Лены фентеля и серьги, пошёл и продал их скупщику золота нерусскому, а он еще меня умудрился к ювелиру затянуть, проверить, золото это или подделка, триста тысяч, гад, за все дал. Ну и пусть. Все равно я их пропью и нищим раздам. Пусть помянут Галку с дочкой. И меня, наверное, тоже. Уже и жить не хочу. Может, меня уже ищут и на след вышли. Быстрей бы! А эта крыса говорит, что она с собой покончит, если её посадят. Говорит, что будет меня грузить [обвинять], а я, говорит, скажу, что ничего не знаю. Да и говори, что хочешь, мне какая разница! Пусть, что хотят со мной, то и делают! Поеду, наверное, к Марине в Зерноград. Нужно как-то от Лены сваливать. Что-нибудь придумаю для отмазки и поеду.

(Из «Дневника»)

Муханкин чувствует, что Елена представляет для него значительную опасность. Он пока терпит её, так как имеет на неё определённые виды, но вместе с тем воображение иной раз играет с ним дурные шутки, и в загнанной им в угол «замарашке» ему мерещится иной раз милицейский осведомитель.

Я уже в Шахтах. С той хаты перешли к соседу через огород, дяде Жоре. Участковый хочет продать тот дом. Не пойму, что может Лену связывать с участковым? В милиции у неё какой-то там друг, е… или не пойму кто. И почему он ей рассказывает о моих преступлениях? Сегодня Лена предупредила меня, что по мою душу действует то ли спецгруппа, то ли спецлюди даны из Ростова управы. Почему она это говорит? Почему предупреждает? Если б что, то меня арестовали бы. Ничего не пойму. Про тот магазин она мне тоже все в цвет [точно] сказала. Но они там думают, что какой-то неопытный, случайный поработал.

Предупредила, что менты уже усиленно пасут [следят] за магазинами, на стены смотрят на вечерних объездах.

(Из «Дневника»)

Есть такая психологическая закономерность: когда хочешь совершить какой-либо подлый поступок по отношению к ближнему, ты приписываешь ему свои порочные или мерзкие намерения. И часто это сходит с рук. Даже в масштабах большой политики. Сколько агрессоров обвиняло жертв агрессии в желании напасть на них, чтобы обосновать в глазах если не мирового общественного мнения, то хотя бы собственного населения праведность и справедливость вооруженного насилия. Стоит ли удивляться, что и Муханкин, явно готовившийся к убийству Елены Левченко, настойчиво и упорно бросает тень на нее.

Вчера около проулка к дому встретили меня трое парней. Видать, ждали меня. Попросили закурить. Я сказал, что не курю. Меня начали избивать, что-то сказали о Лене. Понял, что она подговорила их, чтобы меня побили или покалечили. Я смог вырваться и забежать во двор. Зашёл в кухню: там стояла Лена, а за столом сидел дядя Жора, уже хороню вдатый. Я Лене сказал, что это так не делается. Если хочешь меня убить, бери и убей, я даже руки не подниму, а она сразу засмеялась и сказала, что это не её рук дело, и предложила мне помощь, так как у меня были разбиты нос, борода с переносицей, глаз затек и заплыл большим синяком, шишкой, и все было в крови. Я её послал на х… и ушёл из кухни.

(Из «Дневника»)

Происшедшее принимает в описании Муханкина контуры покушения, после которого долго приходится зализывать раны.

Отлеживаюсь после побоев, левая сторона лица сильно заплыла. Теперь без темных очков не выйти в город. Лежу, прикладываю компрессы к опухоли, а лекарство народное – это Ленкиного пацана моча.

(Из «Дневника»)

Воображение нашего повествователя рисует неконкретизированные образы наемных убийц с Кавказа, нанятых жестокой и двуличной Женщиной для его истребления.

Перед отъездом из Шахт я решил сделать еще одну запись. Вчера пришли к Лене азербайджанцы. Сосед, что живет через дорогу на квартире, а на базаре наворачивает цитрусовыми. Лена у него немного торгует сейчас. Пришёл еще один азербайджанец из дома, где ранее жила Лена. Это дом участкового. Участковый этого азербайджанца поселил в дом неизвестно по каким причинам. Для меня это странно. Еще был какой-то неизвестный азер. Я его впервые видел, он себя странно вёл. С вечера мы вчера выпивали. Я днём сварил борщ, сделал пюре, нажарил колбасы с яичницей. Я всех угощал. Пили водку, вино, шампанское. Когда стемнело, я пошёл спать, хотя в душе была какая-то тревога. Я заметил, что этот приход к Лене азербонов неспроста, во всяком случае, двоих из них. Того, что живет через дорогу, я не беру во внимание: он мне должен достать пистолет. Сегодня я видел его на базаре, и он обещал достать мне его в конце апреля – начале мая. Ночью в дом пришёл тот азербон, что живет в доме участкового. Говорил, чтобы я дал ему и Ленке вина или водки. Я сказал, что у меня больше нет. Он ушёл, пришла Лена, сказала, что мне сейчас же нужно выйти за двор и уйти куда-нибудь, что это так надо. Я ей сказал, что я буду спать, а завтра уеду из Шахт. Опять пришла Лена и сказала, что мне нужно сегодня же исчезнуть отсюда и желательно сейчас, ночью. Я ей сказал, что уеду завтра, а сейчас буду спать; будешь надоедать, я за себя не ручаюсь.

(Из «Дневника»)

Не ясно только, зачем самому Муханкину будто бы понадобилось приобретать пистолет у другого кавказца. К тому же он сбивается с темы грозящей ему самому опасности и сам недвусмысленно грозит своей помощнице («будешь надоедать, я за себя не ручаюсь»).

В конце концов Муханкин прямо обвиняет сообщницу в намерении убить его.

За окном слышались какие-то разговоры непонятные. Я лежал, прислушивался, а в руке под подушкой держал нож, которым можно сразу двоих пронзить. Потом я уснул и, когда проснулся и вышел в коридор, то увидел, что на входе сидит дядя Жора, хозяин этого дома. Он рассказал, что меня должны были ночью избить и переломать все кости. Лена за это обещала нерусским много водки и денег. Не знаю, откуда бы она их взяла. Мне кажется, что в марте она ту водку попрятала куда-то, а деньги у меня потихоньку тащила из карманов. А я все думал, почему это они так быстро исчезают. Теперь я все понимаю. Предполагаю, если бы меня поломали, то она добила бы меня уже сама и на тачке, что стоит около дома, вывезла бы меня частями, как и своего сожителя, к Грушевке и выбросила или закопала бы там где-нибудь. Она прекрасно знала, что меня никто не кинется искать и на этом бы все и кончилось. Тем более, я ей уже даже очень опасен. Ей выгодно убрать меня. Ну что ж, приеду – разберемся. Дядя Жора сказал: «Как приедешь, я тебе еще большее расскажу», – но пока говорить ничего не хочет. До начала мая или в начале мая я обещал ему приехать сюда. У меня из кармана исчезли почти все деньги, но дядя Жора около ста тысяч дал мне по-дружески без возврата. Ходил еще раз в тот дом, на базар, но нигде Лену и этих азербов не нашёл. Вещи свои собрал, на крышу спрятал швайку, рис, фасоль, две фуфайки, зеркала и магнитолу из того гаража, из машины и около трубы поставил два мешка с сухофруктами (один с шиповником) и рядом пакет с таблетками, а смесь вина с нозепамом положил за дровами в банке. Все остальное лежит в сарае и в подвале, погребе под кухней. Сейчас я ухожу на вокзал. Поеду в Зерноград к Маринке.

(Из «Дневника»)

Итак, маньяк довольно основательно избрал тактику планомерного подыскивания новых жертв. Сперва он присмотрел себе старушку-алкоголичку тетю Шуру, за которой продолжал следить и после того, как в основном съехал из принадлежавшей ей избушки. Затем, установив психологический контроль над Еленой Левченко и полностью подчинив её себе, он остановил свой выбор на её подружке, проститутке Галине М., и, хорошо подготовившись, сумел при идеальных для себя обстоятельствах подвергнуть чудовищным и страшным издевательствам сперва её, а затем её малолетнюю дочь Лену. Он целенаправленно «выпасал» и саму Елену Левченко, которой была уготована та же участь. Но в числе потенциальных жертв Муханкина была, по-видимому, еще одна – мать убитого сожителя Елены Левченко Сергея.

Упоминания о ней мы обнаруживаем в муханкинском «Дневнике». Например:

Приходила мать Сергея тетя Света и спрашивала про него. Ленка сказала, что она его выгнала и он больше не приходил. Мне пришлось сказать, как она меня науськала, что я живу с родителями на Красина и что я пришёл спросить о долге, что он занимал у нас дома якобы.

По отдельным записям складывается впечатление о постоянном общении Муханкина с «тетей Светой». Он утверждает даже, будто рассказал обо всем матери убитого.

Откровенно разговаривал с тетей Светой. Я ей все рассказал. Теперь чувствую, что я в зависимости у нее. Чёрт его знает, что дальше будет. Она сказала, что раз пере плачет и все. Сергей, видать, тоже её доставал до бешенства. Что-то она о нем не очень отзывается. Сказала, чтоб я пришёл к ней на работу. Деньги, что были у меня, я ей почти все отдал. Она сказала, чтобы я теперь её не забывал. Хочет видеть фото моих родственников, а за фото надо ехать в Волгодонск.

(Из «Дневника»)

Разумеется, якобы имевшее место признание не следует воспринимать всерьез. Даже на дне общества, где обитают все фигурирующие здесь персонажи, маловероятно, чтобы мать жертвы задружила с убийцей и реагировала на его сообщение так, как это представляет Муханкин. Предлагая подобную версию, он, конечно же, преследует определённые прагматические цели, так как пытается убедить нас в том, что даже мать Сергея считала его отвратительным человеком, и к тому же изобразить её чуть ли не своей сообщницей. Но, с точки зрения анализа, на самом деле важнее другое: постоянно фигурирующие упоминания о будто бы имевших место сексуальных отношениях с нею.

Муханкин выдает себя, напирая на будто бы поступившее от «тети Светы» приглашение прийти к ней на работу. Хотя он и не рассказывает о той второй, скрытой части своего существования, которую заботливо прячет от окружающих, нам не так уж сложно умозрительно реконструировать его мотивы. Ведь, действительно, он уже испытал неслыханное наслаждение, переспав с женщиной в двух шагах от трупа её мужа, потом сделал эту женщину соучастницей и свидетельницей своих сексуальных преступлений и упивался видом этой дрожащей, подавленной, ничтожной в сопоставлении с ним – властным, сильным, всемогущим – особи. Пусть он даже и совершал свои самые упоительные некрофильские действия в одиночку (не хотелось, наверное, лишать себя того несказанно сладостного чувства разрядки, которое никогда не наступало в присутствии третьих лиц), но зато потом он долго и планомерно описывал ей все, что делал со столь ненавистным женским телом, и становилось вдвойне хорошо: от повторного переживания уже испытанного и от того ужаса, который не мог не читаться в её глазах. И постепенно складывалась устойчивая и архизаманчивая фантазия: а не привести ли ситуацию к её логической кульминации? А что, если следующей жертвой станет мать убитого им человека, которую он мог бы истязать, мучить, насиловать на глазах любовницы сына своей жертвы, а возможно, и при её содействии? Быть может, именно такого поворота до сих пор недоставало, чтобы выразить все свое отвращение, всю свою ненависть к «материнской фигуре»?

Различного рода умозрительные манипуляции с этой условной «тетей Светой», конструктом его больного воображения, стали для Муханкина довольно привычным делом. Во всяком случае, в своем «Дневнике» он начинает ссылаться на якобы регулярный характер своих интимных отношений с ней.

Теперь я в Шахтах у Лены. Приходила мать Сергея тетя Света. Я показывал ей фотографии, но опять не сказал, что я не шахтинский. Она думает, что я с Красина. Говорит, что где-то видела мою мать и отца, и начала фантазировать о том, где могла их видеть. Пока Лена вышла куда-то, она мне сказала прийти вечером к ней на работу. Опять выпивка и поебушки-пососушки будут. Дура тоже ненормальная. Какая-то и брехливая. Димка, её же внук, её ненавидит и боится. Он говорит, что она его бьет. Замечаю, что пацанчик растет вороватый и брехливый. Лена куда-то все подевала, что я украл из магазина, и говорит, что её три дня не было дома и её обокрали. Ну и скотина ненасытная!

Заметна предельная неприязнь Муханкина к этому очередному воплощению «материнской фигуры». Муханкин отзывается о «тете Свете» с неменьшим отвращением, чем о Елене Левченко. Если последняя «скотина ненасытная», то первая «дура ненормальная». В «Дневнике» мелькает, например, такое высказывание:

Вот тварь еб…! И никуда не денешься от нее. А тут еще эта тетя Света доит и высасывает через х… мозги.

У нас нет, конечно же, никаких реальных оснований ни обелять мать Сергея, ни защищать, условно говоря, её «честь и достоинство», но очевидно, что отношение к ней Муханкина реально не зависит от каких-либо её конкретных чёрт и свойств. Ситуационно, в результате стечения обстоятельств, она оказалась самой желанной потенциальной жертвой, и поэтому он бессознательно стремится найти какое-либо внешнее обоснование для жесточайшего наказания, целесообразность и заманчивость которого уже четко уловил.

Тетя Света, наверное, замылила мои перчатки. Знает, стерва, что я на неё наезжать не буду, и до сих пор под дуру гонит, косит на парней, а они, наверное, не при делах. Сколько уже от нас понатащила всего, и все мало. Думает, у меня нервы железные, а ведь когда-то не выдержу. Тогда берегитесь, б…. Я вам, суки, устрою, что вы меня всю жизнь помнить будете. Договорился с азербоном насчет пистолета и патронов к нему, теперь буду ждать, когда появится.

(Из «Дневника»)

Желание обвинить «тетю Свету» в чем угодно так сильно, что Муханкин забывается и сам себе противоречит. Женщина, по его словам, «столько уже от нас понатащила всего»! Невольно он объединяет себя с Еленой, и можно подумать, что он живет с ней в некоем подобии семейных отношений, как с уже описанными «героинями его романов». Но в другом месте нам попадается запись, в которой, напротив, Елена обвиняется в том, что уносит «семейное» имущество к «тете Свете».

Вымолотил гараж на Артеме. Взял много картошки и других продуктов. Пусть жрут, давятся, хрен когда поправятся. Лена уже тащит всего понемногу к тете Свете. Друг друга ненавидят, а делают вид, что любят. Тетю Свету зависть давит, что я Лену приодел. Теперь хоть, кобыла, в хороших одеждах ходит, а то была в калошах и болоньевой грязной куртке и гамаши между ног разорваны. И ты же гляди, уже так обнаглела, сволота! С нерусскими крутиться стала на базаре и голос повышает.

(Из «Дневника»)

Ясно, что «нервы» Муханкина на пределе, и обе потенциальные жертвы, которым уже были подысканы соответствующие роли в его фантазийном сценарии, вот-вот должны были узнать то, что определило им его воображение. Не исключено, впрочем, что и другие не слишком разборчивые женщины из окружения Муханкина также играли определённые рискованные роли в его некрофильских фантазиях. Наши гипотезы были бы совершенно умозрительными, если бы не тексты, которые маньяк сочинял с такой скоростью и в столь громадных количествах, что, вопреки своему тактическому чутью и хитроумию, предоставил нам немало предельно значимых свидетельств. Чего стоит, например, такое:

Я опять в Волгодонске у матери. Ничего не радует. Я у брата спросил, приходила Наташа или нет. До сих пор не верится, что я её убил. И ехать на то место не хочу, боюсь. Мне они уже во снах мерещатся, не могу спокойно спать. Уже и сон потерял. С Людмилой разбежался. Я сам виноват. Наелся успокоительных, пришёл к ней, а голова не варит. Позвонил. Она в глазок посмотрела, а я лучевой фонарик в него наставил и включил. И все. Моя глупость её вывела из себя, и я повернулся и ушёл от нее, чтоб беды не случилось. Я уже всего боюсь: а вдруг опять «заклинит» и опять убью кого-нибудь? Как тяжко носить этот груз в душе! Кому-то все до лампочки, а я не могу – слишком болит душа и сердце. Уже валидола таскаю по две пачки с собой. Мать сказала, что письмо от Марины лежит давно уже, а я его видел и не решаюсь открыть. Не могу и все.

(Из «Дневника»)

Хотя «они» и «в снах мерещатся» убийце, хотя он и «ехать на то место» не хочет, «боится», но все же он едет, и в глубоком безлюдном овраге в очередной раз повторно переживает уже не однажды испытанную некрофильско-садистскую истому. «Эх, если б не было однажды…» написал поэт Муханкин в приведенном выше стихотворении, но мы, разумеется, не можем ему поверить, потому что именно эти страшные душераздирающие мгновения составляют доминанту внутреннего мира серийного убийцы и к ним он готов – не то что готов, а даже стремится! – возвращаться мысленно десятки и десятки раз.

Сны о муках жертв теснятся фантазиями, в которых душегуб-экспериментатор моделирует доставляющие ему наслаждение сценки. И персонажами его грез наяву могут становиться все те, кто, так или иначе соприкасаясь с ним, продолжают как ни в чем не бывало безмятежно существовать в двух шагах от смертельной опасности, как, например, Людмила Б. А возможно, и Марина Б., новая в текстах (и, по-видимому, в жизни) Муханкина женщина, которая начинает фигурировать на последних листах его «Дневника». Но им повезло. Маньяк не успел реализовать все свои планы.