Текст книги "Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ)"

Автор книги: Амурхан Янднев

Соавторы: Александр Люксембург
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Обратим внимание и на то, что образ Марины на протяжении эпизода претерпевает определённую эволюцию. Вначале он выступает как бы со знаком плюс: Марина характеризуется как «симпатичная дама», пусть и глупая. Описание её половых органов деперсонализировано, но чувствуется заинтересованный интерес рассказчика; к тому же она «исполняет лихо». Однако финал эпизода предстает нарочито сниженным: презерватив с треском лопается, Марина неудачно шутит на тему о венерическом заболевании, а гниды, обнаруживающиеся в её «шикарных» волосах при свете дня, окончательно разрушают едва не сложившуюся ауру привлекательности и создают шоковый эффект. Так, возможно, вопреки воле автора, – фантазия о сексе с женщиной (несмотря на её близость «материнской фигуре») завершается на неприязненной ноте, и мы чувствуем прорывающееся скрытое отвращение повествователя. Как мы увидим, в дальнейшем Муханкин пару раз вернется в своих «Мемуарах» к Ольге М. и её дочери, но уже без интимных деталей и не маскируя испытываемого отвращения.

Любопытно также и то, что как писатель-Муханкин добивается в этом эпизоде ощутимого эффекта неожиданности, так как его эстетически непривлекательная развязка весьма контрастна по отношению к предшествующему отрезку текста.

Еще более подробно развернута история волгодонской подруги Муханкина Жени.

Иногда я ездил в Волгодонск в гости к матери, тем более, что в Волгодонске была женщина, которая меня принимала всегда, в любое время дня и ночи, когда я приезжал. Фактически я и не жил у матери. Бывало, приеду, пару часов побуду, поговорю и уезжаю к своей даме. Так и проводил время отдыха. Её звали Женя, у неё было двое детей: 18 лет сыну и 12 дочке. Еще когда я находился в колонии, она приезжала к мужу на короткое свидание. И выпало так, что мы попали на свидание в одно и то же время. Ко мне приезжала мать тогда. А Женя в то время как раз расписалась в колонии с одним зэком, Владимиром В. Потом она приезжала в колонию с верующими. Там, на встрече, я с ней еще раз увиделся. После освобождения я приезжал в Волгодонск. В субботний день я пошёл в ДК Курчатова на собрание верующих-адвентистов, и после собрания она подошла ко мне. Мы с ней посидели, поговорили о её муже, который еще находился в колонии. Она хотела услышать что-нибудь о нем хорошее, а я сказал, что для меня он никто и зовут его никак. Предупредил её, что ока обожжется об него не раз. Не зная человека, вышла за него замуж, и где нашла – в зоне! «Мало тебе на свободе мужчин хороших». – «Ты знаешь, Вова, он мне такие письма писал хорошие, и я поверила ему. Приедет после освобождения – встречу, как положено, а там посмотрю, кто он и что за человек. Мне кажется, он неплохой». – «Да, все мы неплохие, когда спим зубами к стенке. А вообще-то вас, женщин, не понять. Вы же в основном с одной извилиной в голове, обычно хотите одного, делаете же совсем другое, а получается и вовсе третье, что ни на одну голову не натянешь».

После собрания Женя позвала меня с собой в Цимлянск к верующей сестре Любе, которая лежала в больнице. Посетив Любу, мы с Женей поехали в Цимлянске в Красноярскую к другой сестре, Вале, которая пригласила нас на ужин.

В Волгодонск мы вернулись поздно вечером, и я проводил Женю с её детьми домой. У подъезда дома она постояла немного и пригласила к себе в гости. Мы поднялись в квартиру, и она мне показала свое жилье. В глаза невольно бросались уют, чистота, порядок. Детвора улеглась спать, а мы еще долго сидели и разговаривали с Женей. Потом она встала, и её лицо исказилось от боли в спине. Она завела руки за спину и стала массировать в области поясницы. «Я перенесла травму позвоночника, – сказала она, – и теперь она дает о себе знать. Ходила на массаж в поликлинику и без толку, только деньги сдерут и все, а все же сейчас так дорого. Куда ни кинься – за все плати. За один укол от пяти тысяч дерут, вот и экономлю на своем здоровье. Детвору тоже не с кем оставить. Светка везде за мной, как хвостик, а стоит оставить их одних с Сашкой в доме, как тот начинает обижать её. Хотя бы быстрей в армию его забрали, пока не влез куда-нибудь. А там, куда хочет, пусть летит и ищет свое счастье в жизни». И опять Женино лицо скривилось от боли в пояснице. «Слушай, Женя, если хочешь, я тебя на ночь разомну, слегка встряхну. Я в массаже кое-что могу, в Шахтах Тане 3. делал – и хорошо; она говорит, что у меня рука легкая. Правда, надо раздеться, но если болеешь, то какой там стыд». «Давай попробуем, – согласилась она, – может легче станет, а то чувствую, всю ночь дергать и ныть будет». Она раздвинула одну часть кресла-кровати и вышла из комнаты. «Халат тоже нужно снять, мне не видно под ним тела, да и не удобно через него массировать». – «Ну а ты наощупь». – «Слушай, мы же взрослые люди. Что я женщин не видел что ли? Или, может, ты думаешь, что я трону тебя?» – «Нет, я не думаю этого. Но как-то… чужой… А я раздетая перед тобою буду лежать…» – «А как же вы в больнице раздеваетесь, в гинекологии?» – «Ну, там же больница». – «Ну и представь, что я тоже сейчас врач и только врач и ничего более. А твое здоровье должно быть выше, чем предрассудки, внутри тебя говорящие и стеснением выражающиеся. Снимай халат, я отвернусь». – «Ты знаешь, я думала, ты меня так разомнешь, я тебя провожу и лягу спать, и под халат ничего не поддела. Я сейчас пойду подденусь». – «Да не надо ничего надевать-поддевать, я что смотреть пришёл на твои прелести? Ну отвернусь».

Она сняла халат и легла на кровать, поджав с боков в локтях руки, прикрывая свои груди. Вся напряглась, и, когда я коснулся её спины, она вздрогнула. Разогрев ей спину до попы, перебрав и оттянув межпозвоночные части, слегка постучав, определив больное место, сделав вытяжку межпозвоночных тканей, где могло быть защемление, прошёлся по основным мышцам спины, подушечками пальцев помассировал, разгоняя и нагнетая в область боли кровь, и свёл все на нежные, успокоительные движения до невидимых касаний. «И все? – спросила она. «Да, этого хватит». – «Ой, а можно еще?» – «Нет, а то завтра тело будет болеть». – «А ты нежно сделай на шее, плечах, ногах, руках, а то там, где ты делал, чувствую моё тело, а остальное, как не мое». – «Если хочешь, то давай, сделаю, но мне придётся тебя переворачивать на бок, на спину, и оголятся твои прелести, а мне придётся и их касаться». – «Ну и что ж, ты же врач у меня сейчас, а врачу виднее, что и как лучше делать». – «Хорошо, тогда терпи».

И я полностью сделал ей – с головы до кончиков пальцев – нежный простой массаж, специально задерживаясь на эрогенных местах, не обходя и самые интимные. Я прекрасно видел, как она временами закрывала глаза, учащенно дышала и вздрагивала, автоматически крепко сжимая свои маленькие кулачки. Когда я закончил массаж, она еще некоторое время лежала неподвижно, потом открыла глаза, улыбнулась виновато, встала с кровати, надела халат и в знак благодарности поцеловала меня в щеку. «Да, это не поликлиника, там так не сделают. А ты – молодец, ловко у тебя получается. Как будто внутри меня побывал. Так хорошо и приятно было. Вот бы каждый день так. А ты что завтра делаешь, Володя?» – «Не знаю. Может, что на даче отчиму придётся помогать. Он говорил, что песок привезут. Нужно будет помочь раскидать его по огороду «Слушай, спроси у матери, может, ей нужны помидоры-сливки, синенькие, огурцы, болгарский перец. Я дам ей, сколько надо будет, пусть на зиму закрутит». – «Спрошу. А что за это нужно?» – «Да брось ты, ничего не нужно. Я уже понакрутила всего, а теперь с огородов вожу и продаю на базаре». – «А где?» – «В «Заре». Сейчас новые порядки: день работаешь, а вечером имеешь право взять, сколько чего унесешь». – «А сколько платят там?» – «Да ничего не платят, ограничиваются тем, что дают взять, сколько унесешь. Так ты завтра придешь?» – «Постараюсь». – «Если хочешь, я могу тебя познакомить с кем-нибудь из своих подруг незамужних». – «Зачем?» – «Ой, ну ты как маленький! Сам знаешь! Может, с кем сойдешься да жить будешь. Жена тебя не приветила?» – «Приветила». – «А она что, уже не живет с тем чуркой?» – «Он сбежал от неё, когда я освободился или до освобождения». – «А сына видел?» – «Нет. Он в профилактории ростовском». – «Почему там? Он болеет?» – «Да, что-то каких-то борющихся телец мало». – «Может, еще сойдешься с ней? Все-таки дите твое там. Любишь её?» – «Нет». – «Но любил же когда-то?» – «Нет». – «Ничего не понимаю. А как же вы жили без любви?» – «Нормально жили». – «Если хочешь, можешь у меня остаться, а утром съездишь домой, сделаешь, что там надо, а вечером придешь ко мне». – «Да нет, я пойду. Все было сегодня хорошо, много впечатлений, нового». – «Ну смотри сам, а то можешь остаться, места хватит». – «Спасибо, Женя. Спокойной ночи. Дай мне свою ручку, я её поцелую и пойду».

Она подала свою теплую, нежную, чувствовалось, что натруженную ручку, и я её поцеловал в ладошку. Она сказала мне: «Спасибо. Я завтра тебя жду». Она открыла входную дверь, я уже был обут и поправлял ногой коврик у раздевалки. Потом вышел из коридора к лифту. Она стояла в дверях, перебирая и теребя руками кончик халата у воротничка, как будто там ей что-то мешало и было пришито не так, как надо. Я вошёл в открывшийся лифт, она подошла к дверцам, посмотрела на меня и что-то еще хотела сказать, но дверцы лифта закрылись, и он пошёл вниз.

В отличие от Ольги М. и её дочери, Женя, по-видимому, фигурировала в какой-то мере в жизни Муханкина. Во всяком случае, она входила в число тех относительно немногочисленных женщин, чьи реальные фамилии упомянуты в оригинале его «Мемуаров», хотя это, конечно же, не может служить основанием для того, чтобы с большим доверием воспринимать связанные с ней в муханкинских текстах конкретные факты. В Жене также прослеживаются признаки «материнской фигуры». Хотя её возраст не конкретизирован, наличие двух детей, в том числе 18-летнего сына, позволяет предположить, что она старше Владимира и ей не менее 40 лет.

При первом своем появлении Женя кажется во многом воплощением фантазии Владимира на тему о доброй, тихой, нежной, податливой женщине-матери. Она религиозна и наивна, эта наивность обусловливает её брак с заключенным Владимиром В., которого она полюбила за его письма. В её квартире господствуют чистота и порядок. Тихая, работящая, она лишних денег не имеет и траты свои считает.

Отметим, что в данном эпизоде Муханкин-повествователь вновь, как и в случае с адвентисткой сестрой Таней, концентрируется на теме массажа. Мы помним, что Таня нашла его в качестве массажиста «бесподобным», но «опасным». Характер исходящей от Муханкина-массажиста опасности не очевиден, хотя и подчеркивалось, что он работает руками «нетрадиционно», «с головы до ног». Назойливое фантазирование о массируемом женском теле нас не удивит, поскольку может рассматриваться как своего рода метафорическая подмена других, более агрессивных манипуляций с пассивным, податливым женским телом, тем более, что рассказчик обрабатывает его долго, методично и целенаправленно, «не обходя и эрогенные зоны», в том числе и «самые интимные». Вполне возможно, что фантазия на тему массажа могла неоднократно повторяться у Муханкина в годы заключения, но она должна была иметь какое-то патологическое продолжение, которое сознательно держащийся избранных рамок «мемуарист» всякий раз отсекает, дабы не раскрыть нам тайн из второго, параллельного слоя своего существования.

Муханкин, вопреки своему обыкновению, не выдает всего, связанного с Женей, сразу, как он поступает в подавляющем большинстве случаев. История взаимоотношений с ней разрастается до масштабов подробно разработанной сюжетной линии и претерпевает определённые изменения. У нас еще будет возможность их проследить.

Но наш повествователь не спешит вводить новую встречу с тихой, нежной, покладистой, работящей женщиной, и, хотя он не разъясняет своих мотивов, но, скорее всего, интуитивно и бессознательно исходит из чисто писательских соображений. Авторская интуиция подсказывает ему целесообразность небольшого «антракта» между двумя любовными сценами. Пусть читатель испытывает определённое нетерпение – ничего, подождет. С тем большим удовольствием дорвется он до поджидающей его «клубнички». Пока же логично от идиллической картины уютного, вылизанного чистоплотной и хозяйственной женщиной дома перейти к характеристике своего неуютного, неупорядоченного и бездомного существования.

Неосознанный (а может, отчасти и осознанный?) расчет прост: мы, несомненно, будем терпимее к нашему своеобразному повествователю и герою, если поймем, в какой мере он одинок и сам себе предоставлен, заброшен в этом жестоком мире, где он уже давно – и в раннем детстве в семье, и в спецшколе, и в исправительно-трудовых колониях – понял, что «все дозволено», затем, вопреки этой формуле, попытался найти дорогу к Богу и, не найдя, вновь остался один на один со всеми тяготами бытия, на разломе общества, стремительно сдвигающегося от «развитого социализма» по направлению к чему-то иному – непонятному, пугающему и непостижимому.

Я вышел из троллейбуса около торгового центра. Хотелось пройти по улице Энтузиастов пешком к дому, где жила Женя. Как разросся этот город, шёл и думал я. А ведь когда-то здесь была степь. В семидесятые годы я не мог даже представить, что сейчас буду идти там, где когда-то пацанами мы вылавливали сусликов, гоняли по оврагам на мотоциклах, ходили сюда из города за тюльпанами. Все это я немного застал, хотя строительство в Волгодонске Нового города и «Атоммаша» начало разрастаться еще до того, как я приехал сюда. И вот я иду по Новому городу и рассматриваю его многочисленные строения многоэтажных домов. Магазин, кафе, кинотеатр «Комсомолец», ресторан – один, другой, третий, и вокруг них иномарки. И живет же кто-то, позавидовал я. Это ж какие нужно деньги, чтоб иметь такие машины и сидеть в ресторанах, выбрасывая в их прожорливые рты бешеные деньги. Да, жизнь с каждым моим выходом на свободу заметно меняется, время не стоит на месте. А я угождаю за решетку нищим и нищим выхожу оттуда. Большая половина жизни уже прожита и как? Пустота, бессмысленность, потеря лет. Сам виноват во всем, что было, сам свою жизнь загубил. Вот подойду к первому встречному и спрошу, нужен я ему или нет. «Девушка, девушка!» Да уже вечер, испугалась, конечно, вон как отпрыгнула в сторону и побежала. «Здравствуйте, женщины, вы так прекрасно выглядите в этот тихий вечер. Можно мне вам задать один вопрос?» Женщины остановились, переглянулись, одна, видать, более разговорчивая, внимательно смотрит на меня. «Можно. А что за вопрос?» – «Я вам нужен?» – «В каком смысле?» – «Ну вот, допустим, меня долго не было среди общества, а вы, допустим, общество в нашем государстве, и вот я к вам приезжаю оттуда, где я был – а не было меня много лет, – и вот мы друг перед другом, и я спрашиваю: «Я вам нужен?» – «А где же ты был?» – спрашивает, улыбаясь, другая. – «Ну, допустим, в тюрьме». Они переглянулись, и первая, и вторая приняли настороженный вид, что стало заметно по их лицам. «Ты что опять туда захотел? Пойдем, Люба. Видишь, как глазами бесстыжими уставился? Не успеют выйти, как опять за свое! Знаю я, чего он хочет. Я сейчас милицию позову – сразу будешь нужен кому-то!» – уже вдогонку мне кричала первая, говорливая. Вот тебе и спросил! Так и вляпаться в неприятности ни с того ни с сего можно, потом не выпутаешься.

Да, люди остаются людьми во всей своей красе – добрые, ласковые, любимые и любящие, и в то же время они самые коварные, жестокие. Если всех раздеть наголо и собрать всех в кучу в глубокой яме, они будут, как черви, грызуны, шевелиться, переплетаться и пожирать друг друга, как бешеные крысы, издавая при этом противные, ужасные звуки своими окровавленными ртами страшных и беспощадных существ, в коих теряется высшее, человеческое, разумное, сострадающее и понимающее и остается лишь неживотный и не человечески инстинкт, что не поддается ни одному разумному объяснению. И красивая голубая планета Земля не в состоянии избавиться от высших существ, которые её кромсают, заражают, грызут её тело, впились, как клещи, и сосут, глубоко запустив в неё свои хоботы, жала, впуская в её недра слюну несворачиваемости. И она уже не в силах сопротивляться, лишь изредка подергивая и тряся частями своего изуродованного тела.

Финал этого рассуждения, как обнаружит внимательный читатель, логически не вытекает из его начала. Ибо от констатации своей ненужности – ни двум случайно встреченным на улице женщинам, ни кому бы то ни было вообще – автор переходит к впечатляющей мизантропической картине, где все человечество представлено как клубок безумных копошащихся гадов и беспощадных кровожадных грызунов. Вся степень ненависти и презрения к окружающим, характерная для нашего мемуариста, заметна здесь, в этом впечатляющем и, скажем прямо, не без блеска написанном месте.

Коль скоро ты песчинка в абсурдном мире, которую злые и непостижимые силы швыряют взад-вперед, а тебе не на кого опереться, и ты убежден в царящем вокруг безумии, можно ли искать утешения и покоя в какой-нибудь тихой обители? Муханкин подводит нас к мысли, что нет, и приглашает взглянуть на мир его глазами. И если мы позволим себе солидаризироваться с ним, то куда терпимее отнесемся ко многим последующим его поступкам.

Подошёл я к подъезду Жениного дома, и разные мысли полезли в голову. Может, повернуться и уехать домой, спросил я себя и, не найдя ответа, вошёл в подъезд, поднялся на четвертый этаж и подошёл к квартире 24, где жила Женя, нажал на кнопку звонка. Открылась дверь. Женя стояла, улыбаясь, глядя на меня: «Здравствуй!» – «Здравствуй!» – «А почему не заходишь?» Я вошёл в квартиру, и она закрыла дверь. «Ты разувайся и проходи в комнату, а я на кухне сейчас приготовлю что-нибудь поесть. Ты голоден?» – «Нет». – «Ну все равно… А я недавно приехала от Вали из Цимлы. Сашку и Светланку там оставила с их детьми на день и ночь, послезавтра заберу. Там я шлепки купила, сегодня ты обуй их. Мне кажется, по твоей ноге будут». – «Да, ты угадала, по моей ноге, размеру. Ты что, для меня их взяла?» На кухне молчание. Я прошёл на кухню, где Женя накрывала на стол. – «Может, чем помочь?» – «Да ты присаживайся, я сама. Дома что делал сегодня?» – «Отдыхал, музыку слушал, в городе гулял, к матери в «Химик» ездил». – «А ты спрашивал, что я тебе вчера говорила?» – «Да». – «Ну и что?» – «Вообще-то мать говорит, зима спросит, где летом были». – «Наверное, ты ей обо мне сказал?» – «Да. Она тебя помнит, когда на свидание приезжали». – «Она знает, что ты сюда поехал?» – «Да, я ей сказал». – «А если ты сегодня домой не приедешь ночевать, что будет?» – «А где же я буду?» – «Например, у меня останешься до завтра». – «Да ничего не будет. Ну поволнуется и поймет, где я остался». – «Стол готов. Мой руки и присаживайся сюда, к центру стола, а я сбоку, к стеночке». Она достала из холодильника бутылку «Цимлянского игристого» и поставила на центр стола. Фужеры уже стояли и ждали, когда их наполнят. «Открывай, пока не нагрелось». – «Я не знаю и что-то многого еще не пойму из жизни верующих в Шахтах. Мне в общине говорили, что спиртное нельзя вообще». – «Слушай, Володя, ты видишь, сала на столе нет и всего такого. Это о чистом и нечистом в Библии сказано, что Иисус Христос первое чудо сделал и воду в вино превратил, а также не брезговал есть и пить с грешниками и мытарями. Ты же читал об этом?» – «Да». – «Вставай, помолимся, и разливай».

Мы помолились, поблагодарили Господа за то, что дает пищу на каждый день и что на этом столе пусть будут всегда обилие еды, и попросили благословить эту квартиру, стол с едой и друг друга. Я взял бутылку, открыл её, осторожно спуская газ, и разлил содержимое по фужерам. «За что выпьем, Володя?» – «За то, чтобы я на свободе больше прожил и чтобы Господь Бог мне помогал в этом, а то я всю жизнь в сетях дьявольских, словно раб его».

В комнате негромко играл магнитофон; был включен ночной светильник, от которого разливался блестками по всей комнате свет; от его абажура комната, казалось, была погружена в перламутровые радуги.

«А ты можешь потанцевать?» – «Могу, – ответил я. – От шейка и твиста до брейк-данса, а когда в детстве с цыганами в таборе был, и чечетку выбивал, и на пузе исполнял среди дороги, в пыли, танец живота. Я и сейчас могу показать молодым и рэп, и секс-танец». – «Где ж ты научился?» – «В зоне телевизор смотрел. В зимнее время на проверке чечетку так и выбиваешь». – «Тебе, наверное, зона снится? Забудь её, ты уже дома». – «Это, Женя, не забывается. Вся моя жизнь с детства там прошла, и это не радует. Зло добром лечится, а там добра нет». – «Выходит, что зло порождает только зло». – «Но ты не бойся». – «А я и не боюсь. В тебе не видно злости и испорченности, нет грубости. Наоборот, я заметила, что ты внимательный, неглупый и в общем хороший парень. И Валентина о тебе хорошо отозвалась. Даже не верится, что ты в тюрьме был. Давай потанцуем, а то я уже и забыла, когда в последний раз танцевала».

Она взяла меня за руку, и мы очутились посреди комнаты. Я нежно обнял её за талию и слегка прижал к себе. И мы, медленно переступая с ноги на ногу, заводя ногу за ногу в повороте танца, стали перемещаться по комнате. Её руки лежали у меня на плечах, щека её касалась моей щеки. Вдруг она остановилась и шепотом, как будто нас кто-то мог услышать, спросила у меня: «Тебе в костюме не жарко?» – «Терпимо». – «Я тебе сейчас дам вешалку, раздевайся и будь как дома».

Она полезла рыться в шифоньере и достала в упаковке спортивные штаны, прикинула ко мне: «Вот, надень. Новые, сестра из Мичуринска прислала Сашке, а он уже вон какой вырос, они ему малы. Думала продать, да все некогда было вспомнить о них. Вот и понадобились. Я тоже пойду переоденусь».

Она что-то взяла из вещей и ушла в ванную комнату. Через некоторое время Женя появилась в ярком цветастом халате длиной до пола, вплотную облегающем её симпатичное женское тело, фигуру, сам переход от талии до бедер. А ниже он расходился сложным покроем до пола, и казалось, что она не идет, а плывет по воздуху и ветер слегка шевелит нижнюю часть халата. Волосы были влажные, расчесаны в одну сторону, она их придерживала левой рукой, а в правой держала электрофен. Смотрел я на неё, как будто впервые увидел что-то необыкновенное, а может, оно в тот момент так и было. «Я душ оставила включенным. Вода, как в раю. Сходи, смой грехи этого дня прошедшего. Там увидишь и найдешь, где какое полотенце. Зеленая щетка там лежит в упаковке – это твоя». – «Понял, разберусь».

Я стоял под душем и думал, что будет дальше. Да, она знает, что делает и заранее продуманно ведет меня к постели. А вдруг ошибаюсь? Ладно, по ходу пьесы видно будет, а пока все идёт как по маслу, лучше не бывает. Представляю, что было бы, если б сейчас её муж раньше времени освободился и застал эту картину. Так же кто-то думал, лежа в постели и у моей жены, наверное. Что теперь думать об этом! Мы разведены и друг другу чужие люди. Сын растет, а я его столько лет не видел. Интересно, какой он сейчас. Ну и жизнь у меня, противно вспомнить, подумать – сплошное небо в клеточку, и витками колючая проволока. Сейчас увидит мои наколки. Эх, молодость, дурость! Теперь не смыть их, не вывести. И об этом тоже поздно жалеть. Какой есть, такой и есть, уже ничего не поделаешь. Правильно говорят: локоть близко, а не укусишь. Вот стою в чистенькой ванне под душем, блаженствую, а надолго ли хватит этого рая? Угожу опять за решетку или нет? Может, правду старые арестанты говорили: стоит раз попасть в тюрьму, и все, дальше масть катит автоматом, и редко кто выбирается из засосавшего его дерьма. Поживем – увидим, как говорится. А пока все замечательно идет. Сучка не захочет – кобель не вскочит. Ну ладно, нужно выходить, она, наверное, заждалась.

Я вошёл в комнату. Тихая, легкая музыка наполняла её. Вижу небольшие изменения. Одна постель готова принять две персоны, на двоих и постелено. На столике перед постелью лежала кружевная салфетка, а на ней стояла ваза на тонкой хрустальной ножке, в ней – с верхом яблоки красные, белые. На чайном блюдце ломтики порезанного апельсина, а по разные стороны от блюдца на маленьких мягких салфетках стояли два фужера с шампанским. Вдруг сзади я услышал шепот, рядом, почти вплотную прислонившись ко мне, одними пальчиками толкая меня вперед себя, Женя. Она шептала: «Проходи смелее, ты сейчас дома и ни о чем постороннем не думай. Только ты здесь и я». Женя подала мне фужер с шампанским и сама взяла второй фужер. «Давай выпьем за нас, потому что мы здесь, потому что мы есть, за здоровье друг друга и за счастье, просто за счастье». Мы понемногу отпили шампанского. «Вовочка, поцелуй меня нежно и долго».

Она прижалась ко мне всем своим существом и сомкнула свои ручки у меня за спиной, подняв лицо и закрыв глаза. Губы её были нежные и влажные, я прикоснулся к ним своими губами и почувствовал, как они желают моих губ. Мои губы поманили её, а кончик языка стал интенсивно их ласкать в своем хаосе движений. Руки опытно развязали бантик её халатика и нырнули под него, прошлись вокруг плеч, и халат, слегка касаясь её рук, которые опустились для того, чтобы быстрее от него избавиться, плавно соскользнул на пол. Мои руки подхватили её, и я положил её на приготовленное ложе. Освободившись от своих одежд, я коснулся её своим телом. Входи в меня, целуй, ласкай, я хочу тебя, я вся твоя и только твоя!» Её ноги приподнялись и разошлись широко в разные стороны, её рука коснулась моего члена, пальчики пробежались вверх-вниз по нему и направили его во влажную промежность. Мои губы целовали её губы, лицо, шею, груди, а наши органы сливались воедино и разливались большими морями, глубокими и чистыми, теплыми и нежно горячими. И вдруг разошлись моря, и вновь сомкнулись, и стали одним горячим, успокоились волны и наступила тишина.

Любовный эпизод с Женей написан в иной стилистике, чем сцена с Мариной, дочерью Ольги М. В данном случае рассказчик романтизирует происходящее. Физиологии меньше, романтики больше, и некий неземной отсвет падает на посвященные Жене страницы. Автор не дает четкой хронологии, но мы понимаем, что все это приходится на то же самое время, что и встречи с сестрой Таней, Ниной и другими персонажами из протестантской среды. «Мемуарист» намекает на то, что мы не должны слишком сурово судить его: как ни мила и симпатична Женя, но разве живет она сама по заповедям, которые формально чтит? Не грешит ли она, мужнина жена, отдаваясь нашему герою, как отдавалась кому-то другому его собственная жена, когда он находился за решеткой? Происходящее представлено как пьеса, которую главный герой наблюдает отстраненно – порой как исполнитель, порой как зритель, уютно расположившийся в партере. Пьеса, конечно, трогательная, душещипательная, персонажам можно иной раз сопереживать, но самый длинный спектакль когда-нибудь, но закончится. И что тогда?

Все было хорошо, но это все было не мое, а чужое, только временное. Своего ничего нет. И нет еще своей дороги. Просто живу между небом и землей. Еще пока не свободен, не запятнан, не замаран. Деньги пока есть, значит, еще живу. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Так мне пока неплохо. Первые дни, недели на свободе проходят нормально. Подозрение вызывает общество, в которое я попал. А может, действительно среди них мне будет хорошо? Ну, Бог не Яшка, видит, кому тяжко. Отойти от них никогда не поздно будет. А пока нужно среди них быть, жить и вникать в их учение-направление. Может быть, смогу со временем заработать доверие, уважение, а оно с неба не падает.

Однажды кто-то из верующих братьев передал мне письмо из Волгодонска от Жени, в котором она сообщала, как горячо любит меня, и о своем небольшом горе. Освободился её муж, приехал к ней, она его приняла, встретила, а через несколько дней он обокрал её и уехал в Ростов. Просила меня приехать. Вскоре мы опять были вместе.

Но может ли быть с кем-то вместе Муханкин? Ивой раз он почти всерьез утверждает, что да. Он подробно рассуждает о детях своих реальных и воображаемых женщин, считает суммы, которые можно выделять на «семейный бюджет», но, словно забывая о собственных выкладках, тут же вводит все новых и новых персонажей в свой эротический эпос.

Итак, соотнесем факты, и тогда увидим, что у нашего героя, если верить ему на слово, действительно образовался целый гарем. Ольга М. и её дочь Марина в поселке Красина в Шахтах, Женя и еще две женщины в Волгодонске – постоянные его подруги, между которыми он делит свое время, а в придачу ко всему то та, то другая случайная встреча привносит дополнительное разнообразие в относительно устоявшийся порядок вещей. При том, что рассказчик хочет убедить нас в своей сексуальной состоятельности, он, похоже, заодно выдает характерное для его внутреннего мира сосуществование разнотипных эротических фантазий, чередование которых придает дополнительную остроту испытываемым им ощущениям.

Но были еще причины, по которым мне нужно было время от времен бывать в Волгодонске. Там меня ждали еще две женщины. Одна из них работала в продуктовом магазине, а другая – на почте. И так получилось однажды, что и не хотел, но в один из дачных дней пришлось познакомиться с Таней, которая работала на почте. Мы тогда с отчимом раскидывали по огороду песок на даче. На соседней даче копались на своем огороде соседка с мужем. Потом её муж уехал в город, и она осталась одна. Отчим заговорил о чем-то с ней, когда она вырвала какой-то большой куст и несла его выбрасывать за пределы участка. «Хочешь посмотреть репу?» – спросит у меня отчим. «Хочу», – ответил я. «А вон пойди, глянь, соседка целый куст выбросила». Я подошёл к выброшенному кусту и увидел множество клубней. «Если хочешь, попробуй». Опять подошла соседка с другим кустом и бросила его рядом с первым. «Сын ваш?» – спросила она у отчима. «Да, старший». – «А я почему-то думала, что у вас один. Этого я впервые вижу». Тут я вступил в разговор; «Вот в гости приехал к родителям, помогаю». – «Правильно, огород кормит, все же свое, и покупать не надо. А вы что, репы не видели? – «Нет». – «Вот те на. А откуда же вы приехали? В отпуск, наверное?» – «Да, вроде как в отпуск. Из Шахт я». – «Ясно, уголь. Шахтер что ли? Семья, наверное, есть там?» – «Когда-то была семья, а сейчас холостяк». – «Сколько девок ходит вокруг, еще найдете свою половину. И дети есть, наверное?» – «Да, есть. Сын». – «Родители разбегаются, а дети страдают. Вас еще, молодых, можно понять, а мы со своим тоже на грани развода. Ну, не обидно, уже дети больные, сына женили, а дочь еще не собирается замуж, умыться дальше хочет. С ума люди сходят, сходятся, расходятся… Да и жизнь сейчас видите какая настала». – «Да, не мед, уж это я заметил. Хотя с виду, как в Америке». – «В Шахтах как там, лучше жизнь, чем у нас в Волгодонске?» – «Везде хорошо, где нас нет. А я смотрю, вы такая сильная, ловкая, работа так и спорится у вас в руках, лопатой умело орудуете и не отдыхаете. Столько в вас энергии и темперамента, что на десятерых хватит». – «Я на почте работаю, а там бумаги и все. В эту землю всю энергию и темперамент свои и вкладываю. Вы же, мужики, нынче слабые пошли. Мой вой, видели, копнулся чуть в земле, папиросу в зубы и ушёл домой пиво цедить. К ночи не на что будет смотреть, и так каждый день. Нет на вас ни надежды, ни опоры. Все самим, бабам приходится делать и на себя надеяться. Ну ничего, было бы здоровье, а остальное будет». – «Женщины тоже разные бывают. Ну да ладно… Я хотел спросить у вас… На почте можно конвертов с российской маркой купить?» – «Конечно, можно. А что, надо вам?» – «Надо штук двадцать и открыток больших, двойных. Хочу в одно место заказное письмо послать». – «Я около «Юности» работаю, приходите завтра».