Текст книги "Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ)"

Автор книги: Амурхан Янднев

Соавторы: Александр Люксембург
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Так расправляется Муханкин с распутной Женщиной-искусительницей, которую сейчас зовут Наташей, но которая может скрываться за многими сотнями различных личин. Она не способна понять психологию грешника, ей свойственно глумиться и издеваться над ним, но никакая напускная набожность не скроет её жестокой, развратной природы.

В своем мистико-эротическом тексте богоискатель Муханкин удивительно легко переключается из философско-религиозного пласта в эротический или бытовой. И как ни в чем не бывало начинает вдруг воспроизводить какие-то совершенно обыденные факты и обстоятельства своей жизни.

Я еще немного пожил в Васином доме. С Васей мы ездили на мотоцикле к его родителям в Каменоломни, спросили насчет жилы у них, и они согласились взять меня к себе, но без прописки в их доме. Потом я ходил в милицию узнавать насчет того, чтобы стать на учет, где-нибудь прописаться и устроиться на работу. На что мне ответили: «У тебя в направлении стоит «в Волгодонск», и таких, как ты, у нас своих валом». Я несколько дней обивал пороги разных учреждений и все без толку. Люди мне подсказывали, что работать где угодно можно и без прописки, только везде идёт сокращение, нигде не всунешься, а где и берут, там не платят, а жить на что нибудь надо. Мне ничего не оставалось делать, как идти к колонии и дожидаться мастера-учителя из зоновского ПТУ, чтобы он чем-нибудь мне помог.

Учителя звали Валерий Николаевич. Я его дождался после работы, и мы с ним сходили в одну организацию, где меня могли взять наладчиком швейного оборудования. С жильем и пропиской проблемы, а еще зона выясняла с Волгодонском, куда пропал мой военный билет. А еще нужна была какая-то справка. Мне пришлось ехать в Волгодонск и начинать поиск военного билета. В милиции его нигде не оказалось, послали в военкомат; там сказали, надо, мол, ехать в нарсуд, в архив. В архиве нарсуда его не оказалось, и меня направили в Шахты, в колонийский архив личных дел. В колонии со скандалом мне показали личное дело от листа до листа, поискали в шкафах, сейфах и не нашли. Сказали, чтобы ехал опять в Волгодонск в военкомат и решал этот вопрос там на месте. Снова я приехал в Волгодонск, отдал свои данные. Мне сказали, что будут искать и если билет у них, то мне его отдадут.

Наконец мой военный билет нашелся где-то в старых бумагах, Мне сказали, что много лет прошло, мог и затеряться. Я решил попросить родителей, чтобы у них прописаться, но не жить. Родите ли дали добро. С горем пополам я прописался в Волгодонске. Время шло, я искал работу, но везде получал отказ. Правда, предложили мне работать наемником, в рэкет, сборщиком за места. В округе Волгодонска меня тоже нигде не взяли на работу. Мне пришлось опять уехать в Шахты. Я прописался через два с лишним месяца после того, как освободился, 18 августа, и нигде не нашёл работу. Преступлений за мной еще никаких не было.

Вошедший во вкус художественного сочинительства Муханкин не может уже долго держаться нейтрального повествовательного стиля и, применяя прием ретроспекции, лихо возвращается к наполненному эротическим привкусом эпизоду искушения.

Но возвратимся назад к Васиному дому. С утра Вася уехал на работу, а я сходил в город, купил бутылку «Фанты» и пошёл домой Дети были в школе. Наташа во дворе сделала какие-то дела и начала убираться по дому. Меня она не видела, я лежал в зале на диване. По времени ей нужно было уже идти торговать на базар. В дом через веранду две входные двери: одна с веранды, а другая через столовую. Наташа закрыла входную дверь на ключ и зашла в свою комнату, оттуда раздетая – в столовую. Я встали хотел выйти во двор через другую дверь: она была закрыта. Ну, думаю, опять влип. А она занесла в столовую таз с водой и села подмываться. Поднимает голову, а я около двери стою и смотрю. Она и села в таз, вода полилась по полу, а она не двигается. Я ей говорю: «Смотри, из-под тебя вода течет, вставай. Что ты испугалась? Я уже давно в зале, вон «Фанты» купил». Наташа сидит и просит, чтобы я её не трогал. Хотел её поднять, так она крик подняла, как будто её режут. «Да ты мне триста лет не нужна! Ты посмотри на себя: у тебя вымя, как у козы, висит, и шмонька, как два блина волосатых, обвисла, и рожа, как у крысы. Как тебя только Васька трахает? Наверное, морду тебе полотенцем закрывает. Недаром, наверное, боженька тебе в место грудей женских два соска козьих прилепил. Короче, я пошёл аз вещами. Приеду, как найду жилье».

Два связанных с Наташей эпизода вводят в повествование мотив испытания и искушения и призваны выполнить в предложенном нам тексте очевидную сверхзадачу: убедить нас в том, что страстный любовник Муханкин отнюдь не готов, несмотря свои недюжинные сексуальные способности, к соитию с каждой желающей того женщиной. Что стоит ему, увидев в кабинке душа нагое женское тело и, более того, присевшую над тазиком и подмывающуюся у него на глазах бесстыдницу, отринуть её и тем самым продемонстрировать не только выдержку и самообладание, но и отсутствие какой бы то ни было исходящей от него опасности. И эта цель нашим повествователем почти достигнута. Почти, так как эффект несколько смазывают неспровоцированно грубые адресованные Наташе реплики, в очередной раз выдающие глубинную неприязнь рассказчика к женщинам.

Стал жить у брата Яши. На собрании в церкви я встретился с Васей, который мне предложил съездить с ним к сестрам по вере перекрыть им полы. На другой день с утра мы уже были на месте в поселке Аюта у тех сестер. За день мы постлали полы в квартире и уехали домой. К Васе я не пошёл, а поехал к Яше. У Яши на другой день я начал рыть яму под новый туалет, и за три дня все дело было сделано. На собрании в церкви стоял вопрос о помощи одинокой сестре: ей надо было перекрыть крышу. На другой день я, Яша, Вася и его брат Витя работали на крыше дома, и к вечеру мы закончили. Работ бесплатных выполнено много, а деньги у меня на жизнь кончались. Работу я искал, но нигде не был нужен. Нервы сдавали, но я держался.

Находясь среди адвентистов, я чувствовал, что это не то, что надо. О Боге говорилось много, но на деле все было не так, в жизни совсем по-другому. Невроз и псих одолевали все больше. Время идет, а я еще не нашёл себе ни жилья, ни работы. В гостях ведь нужно вести себя как гость, и все это временно. Впереди одна неопределённость, и не знаешь, что тебя ждет. Зато церкви ты нужен как источник дохода, а остальное вроде как дело добровольное. С каждым приходом в дом молитвы я чувствовал себя все хуже и хуже. Никому не скажешь, что у тебя кончаются деньги и ты еще кормишься от них одними пустыми обещаниями. Видишь их лицемерие, хитрость, прибеднение, наигранность и некоторый фанатизм. Уже давно я понял, что на все мои вопросы и просьбы будет один ответ: верь, молись, и Господь даст. Нужно будет терпеть и ждать. А время шло. В голове пустота. А вокруг жили люди, и у каждого на них было свое родное место, около которого он или она родились, живут и счастливы. У них есть дома или квартиры, есть постоянная работа, а главное, родина, где они умирают и рождаются, и так многие поколения. А ты среди них, как тварь, приблудившаяся неизвестно откуда, без родины и флага, без отца и матери, без стыда и совести. И являешься отбросом, который отвергает нездоровое по натуре общество.

В церкви адвентистов я чувствовал себя не на своем месте, и решил уйти в другой дом молитвы, в церковь баптистов. У баптистов я объяснил братьям, кто я и где был, в чем нуждаюсь и т. д. Меня приняла в дом одна верующая баптистка, но без прописки. Звали её сестра Зоя, и было ей лет шестьдесят на вид. Через некоторое время мы сходили к её знакомому на шахту «Южная», чтобы поговорить насчет работы. Действительно, на сварном участке меня брали, но выше еще была администрация шахты, где мне сказали, что им нужны уволенные из рядов армии, а вообще-то у них сокращение и нет рабочих мест, платить своим нечем, за бесплатно работают, по три месяца ждут зарплату, и неизвестно, что дальше будет. Сестра Зоя сказала, что это я так хотел устроиться, другие же работают там. Объяснять, что у меня биография тюрьмой подмоченная, ей было бесполезно.

В поселке Артема баптисты строили еще один дом молитвы, и пришлось принять участие в его строительстве. Потом мы работали на кирпичном заводе, выбирали половинки кирпича из отходов для нужд строительства. Денег у меня уже не было, и мне пришлось занять у верующих на билет до Волгодонска. Дома у матери и отчима опять пришлось просить денег, и, несколько дней погостив у них, я снова вернулся в Шахты к баптистам.

Время шло, осенняя погода резко менялась. От неопределённости и пустых обещаний верующих я больше в них разочаровался. Кто-то, может быть похитрее и поумнее меня, извлекал бы пользу из посещения дома молитвы и общения с верхушкой церковных служителей. Но по мне хоть и выносился на братском совете вопрос о трудоустройстве, но в дальнейшем выходили осечки и какие-то оправдания. Я становился мрачнее, злее, психичнее, менее сдержанным, им не кололи этим глаза и указывали то на неправильно сказанные слова, то на неправильное понятие о законе Божьем, что я остаюсь великим грешником, и слышались всякие устрашения адом, потусторонними муками в аду и горением в геенне огненной. И меня уже все раздражало. Раздражали и те люди в доме молитвы, которые встречались на улицах, в транспорте, очередях, на остановках и везде, где было многолюдно и немного людно. Одним жилось лучше, у них было все, и они радовались жизни и мало в чем нуждались, а я смотрел на всех и все, что вокруг происходило, на кипение современной жизни, и мне становилось все хуже. Поневоле я чувствовал себя неполноценным в этом обществе.

Так оборвались поиски Муханкиным спасения в религии. Они закончились раздражением, ожесточением, отвращением, направленным на адвентистов и баптистов. И неудивительно. Ведь такая неконформная личность, такой социопат, как Муханкин, не может ужиться ни с каким человеческим коллективом.

Читатель должен, конечно же, относиться к этой части биографии нашего героя как своего рода вставному роману. В нем есть, разумеется, крупицы правды, когда речь заходит о повседневной деятельности твердых духом, работящих и упорных членов сект. Но когда объектом его писательского интереса становится женщина, сразу видно, как стремительно переносится Муханкин в царство сексуальной фантазии.

Мы легко можем представить себе, как этот невзрачный, маленький человечек украдкой подглядывал за женами тех, кто из лучших побуждений давал ему приют под крышей своего дома, как его игра воображения наделяла сдержанных, владеющих собой, трудолюбивых «сестер» темпераментом обезумевших вакханок. Учтем при этом, что нам представлены облагороженные, романтизированные версии этих фантазий, в которых садистский элемент предельно приглажен (если не считать слабо выраженного психологического садизма, проявляющегося в настойчивом опосредованном подталкивании их героинь к действиям, несовместимым с их воззрениями), а некрофильский отсутствует вовсе.

Имея уже определённое представление о Муханкине, можно легко домыслить, как, свернувшись калачиком на кушетке в темноте приютившего его дома, он, мастурбируя, мысленно расправляется с его хозяйкой и как трудно было ему потом как ни в чем не бывало сосуществовать поблизости, никак не проявляя себя. Возможно, с ним все же происходили какие-то срывы, и именно это могло на самом деле привести к разрыву с адвентистской и баптистской общинами. Но, наверное, не раз и не два возникало у него впоследствии желание пофантазировать на тему о чистоплотных, ухоженных и домовитых адвентистских женах, и потому столь красочными и картинными стали их описания в сочиненных для Яндиева тетрадях, выдумывая которые наш автор-самоучка испытал немало разноречивых и острых чувств.

Глава 7
Герои не его романов

Читатель, добравшись до этой главы, ты уже пони маешь, в чем своеобразие нашего аномального героя-«мемуариста». Да, по чисто формальным признакам он не попадает в число наиболее результативных серийных убийц. Ему далеко до Чикатило, на чьем счету 53 убийства, или Михасевича, чьих жертв в общей сложности 38. Отстает он и от печально знаменитых американских маньяков: Джона Гейси, которого известнейший специалист ФБР Роберт Ресслер именует самым страшным убийцей нашего времени (33 жертвы), и Теда Банди (который, по всей видимости, зверски искромсал еще большее число женщин, но сколько конкретно – неизвестно, поскольку большую часть тел так и не удалось найти). Его поступки не отличались столь изощренной продуманностью, как у Чикатило, и кульминационные события его истории, как мы увидим, уложились в рамки небольшого, длившегося всего два с половиной месяца, периода.

И все же мы полагаем, что необычайность феномена Муханкина очевидна, а случай его беспрецедентен. Обладая природным даром, не получившим, правда, всестороннего развития, он сумел превратить свой страшный, чудовищный жизненный опыт в почти романное повествование. Он не только записал свои впечатления (это делали и некоторые другие до него), но, мобилизовав все свои творческие способности, создал во многом фантастический, но ярко выписанный текстовой мир, населенный множеством реальных (хотя и деформированных в угоду замыслу) и вымышленных персонажей, вся структура которого подчинена «сверхзадаче» – необходимости найти любые, в том числе и художественные, аргументы для самооправдания Сама эта попытка, конечно же, иллюзорна. Нет и не может быть такого художника, писателя, артиста, чье искусство, чье мастерство оправдывало бы преступление против личности или хотя бы искупало его. Но вместе с тем сам факт, что в процессе следствия серийный убийца вдруг начал писать и создал огромный массив содержательных разножанровых текстов, кажется заслуживающим особого интереса. Тут, похоже, налицо совершенно исключительный феномен. Ведь Муханкин-писатель состоялся только благодаря экстремальной ситуации. Не будь страшной перспективы смертной казни, не нависни над ним дамоклов меч правосудия, не окажись на его пути именно Яндиев (который всегда придерживался убеждения, что необычайно важно побудить подследственного записать свою историю, но который до сих пор не добивался столь поразительных результатов), и Муханкин мог бы пройти весь свой жизненный путь, так и не ощутив потребность реализовать свой дремлющий потенциальный дар.

Но случилось именно то, что случилось. Он начал писать. Сперва дело шло мучительно, натужно. Потом он вошёл во вкус. Его уже нельзя было остановить. Яндиеву не нужно было ни настаивать, ни торопить: рукописи посыпались как из рога изобилия. И сочинительство придало, возможно, смысл многим месяцам безумно медленно тянущейся тюремной жизни.

В одной из тетрадей муханкинских «Мемуаров» мы обнаруживаем такое небезынтересное стихотворение, датированное октябрем 1995 года:

 
Милая! Обнимаю тебя, как березку в весеннем лесу,
С упоением страсти, белизною твоей ослепляясь.
Распаляет меня дивность твоя, красота.
Я ложусь на тебя, как в июньскую сочную травку.
Милая! Чувства мои так нежны, упиваюсь тобой, восторгаюсь
И сливаюсь с тобой в нежной неге июньских ночей,
Наслаждаясь, летя в белоснежного облака лаву.
Милая! Вся прелестна, милее милейшей,
Как все месяцы года прекрасна! Подожди уходить,
О, останься! Да, все это грезы во сне,
Неприятно печальная сказка.
 

На первый взгляд, стихотворение это могло бы показаться образцом любовной лирики. Потом, приглядевшись к тексту и выудив из него слова «да, все это грезы во сне», мы имели бы формальное право заключить, что в приведенных строках присутствует отзвук какой-то особо впечатляющей эротической фантазии. Но автор делает под текстом многозначительную приписку. «Это меня больная муза посетила в момент головной боли», – и нам все становится ясно. «Больная муза» , вдохновение, посетившее узника, – то лучшее, что дано ему. Он упивается, наслаждается, распаляется теми картинами, что возникают в миг контакта. «Летя в белоснежного облака лаву», он испытывает ни с чем не сопоставимое наслаждение. Из этого состояния не хочется выходить – пусть длится непрекращающийся сон. Ах, если 6 можно было остановить мгновение!

Но Муханкин не только пишет, но и комментирует свои тексты, пытаясь определить собственный статус писателя и мемуариста. В тетради № 6 мы обнаруживаем удивительное по своей откровенности признание, которое заслуживает самого пристального интереса и внимания.

Разные люди, разные судьбы. Одним в жизни везет, другим нет. Первыми восхищаешься и завидуешь искренне им. Вторым не позавидуешь, к ним мало интереса, они мало где были и мало видели, мало о чем могут рассказать, потому что о незавидной судьбе мал и скучен рассказ и много серого цвета. Однако если внимательно читать мои тетради, то можно и меня как автора оценить по серости моего творчества и иметь обо мне определённое представление. Хотя читатели бывают разные и каждый меня представит по-своему, зацикливая свое внимание на некоторых местах моих рассказов. Как бы то ни было, а в тетради описана правда. Можно было бы о многом умолчать – тогда моя писанина, творчество так сказать, для читателя теряет имеющуюся небольшую, но цену. Писатель из меня плохой – нет таланта, и еще есть причина – моя малограмотность. И, как человек необразованный, я не имею творческого дара и не владею художественным словом. А хотелось бы оставить после себя в жизни след.

Очень жаль, что у меня нет времени описать свою жизнь подробно, да и возможности нет. У меня была и другая жизнь, о чем здесь нет даже намека. Первая, описываемая, вторая – параллельная. Эти жизни из осторожности я не пересекаю, так как это может привлечь повышенный интерес некоторых людей к моей личности и моему второму образу жизни. И все же хочу сказать, что я во втором образе жил, а в первом пытался быть как все, страдал, мучился и существовал. Вот теперь и пишу о своем существовании среди людей. И хочу, чтобы было понятно и то, что моя личность не такая, как все. Я и сейчас не желаю быть как все. С детства у меня оторвана и выбита смелость, душевная доброта, способность жить для людей и для блага людей. Я родился и был виновен в том, что я родился незаконнорожденным. В своей незавидной судьбе я считаю себя виновным. А хватит духу и мужества государству и людям, которые топтались по моей жизни и судьбе, сказать об этом и признать и себя в этом виновными? Нет! Не хватит! Среди кого же я жил тогда? С кем я рядом был? Так убейте теперь меня! На большее у вас не хватит!

Муханкин прямо и недвусмысленно заявляет о том, что по существу вторая, невидимая, параллельная жизнь развивалась у него одновременно с первой, видимой, в которой он прошёл непростой и долгий путь от изощренных фантазий до страшных кровавых попыток их реализации. Но он отчасти вводит нас в заблуждение, утверждая, что пишет в своих заметках лишь о первой жизни, той, в которой пытался быть как все. Но на самом деле его вторая жизнь, пусть и не афишируется, не излагается подробно, но все же присутствует здесь и дает о себе знать – особенно в тех частях его текста, в которых он, дистанцируясь от подлинных фактов, максимально дает волю своему воображению. Именно тогда, когда «романист» Муханкин, отойдя от чисто биографической канвы, переходит к подробно, в деталях разработанному эротическому тексту, в котором, в обличьи не знающего устали, великоопытного героя-любовника он добивается очередных побед, мы начинаем обнаруживать все новые и новые штрихи из второго, потаённого бытийного слоя. И вместе с тем именно в этих разделах проявляется, возможно, в наиболее очевидной форме специфика его весьма своеобразных литературных способностей. Муханкин-писатель, конечно же, лукавит, стремясь уверить нас в неумении овладеть искусством художественного слова. Муза творчества все-таки «распалила» его. И «с упоением страсти» он создает многомерную фантазийную картину своих донжуанских «подвигов».

Мы уже обрисовали постепенно складывавшийся в текстах нашего «мемуариста» облик женщины-искусительницы и установили, что только в эпизодах, связанных с адвентистками Ниной и Наташей, он получил детальную разработку в двух взаимоисключающих версиях. Если Наташа персонифицирует исходящую от «женской фигуры» опасность и выступает в роли изощренного провокатора, то Нина, напротив, подпадает под непреодолимое влияние «сатанинской» личности героя и не способна противостоять исходящей от него магнетической эротической силе. Эта двойственность, по-видимому, не случайна, и она не может не отражать неоднозначность тех процессов, что протекают в не описываемой прямо, но все же отчасти доступной нашему пониманию второй, скрытой жизни нашего героя.

Так или иначе, Муханкин-писатель уже нащупал тот тип эротического повествования, который доставлял ему чувственное и эстетическое удовлетворение, и в этом легко убедиться, обратившись к другим героиням его романов. Мы увидим, как от эпизода к эпизоду варьирует он ситуации, как умело избегает самоповторов, оставаясь, однако, в пределах принципиально цельной картины мира, отражающей его своеобразное мировосприятие и творческую установку.

Эти эпизоды многочисленны и подробно разработаны, но мы даем их в неусечённом виде, таком, в каком они попали к нам в форме аккуратно заполненных муханкинских тетрадей. Хотя кому-то может показаться, что вымышленные в наиболее значимой своей части любовные подвиги Муханкина уводят в сторону от сути его кровавых деяний, мы убеждены в обратном. Ведь ничто в такой степени не проясняет тайны внутреннего мира серийного убийцы, как упрятанные в нем потаенные фантазии, которые раскрываются здесь с изрядной и, вероятно, беспрецедентной полнотой. Кроме того, понять психологию серийного убийцы намного важнее, чем смаковать в деталях совершенные им преступления.

Итак, начнем и предоставим слово нашему повествователю.

Вскоре я ушёл от верующих к одной семье на поселок Красина, где жили мать Ольга М. и её дочь Марина с дочкой. С этой семьей я был знаком с сентября месяца. Как-то познакомились мы с Ольгой М. на автобусной остановке. Разговор был о религии, о верах, пришедших с Запада. Ольга М. меня пригласила к себе домой и дала адрес. Я на другой день пришёл к ней в назначенное время, и мы пообщались. Ольга М. попросила меня починить телевизор и холодильник. После того, как я «посмотрел» телевизор, он стал лучше показывать, но нужно было его давно взять и выбросить. А в холодильнике требовалось заполнить систему фреоном и запаять колбу. Ольга М. еще и еще приглашала меня к себе домой, жаловалась на женскую долю одинокую и как ей плохо без мужчины в доме. Предложила мне однажды вступить с ней в половую связь. «Уж очень ты мне понравился», – говорила она мне. А я парень-рубаха, не могу отказать хорошему человеку и, конечно же, согласился помочь её женскому горю и перебыл с ней. Ольге М. очень понравилось, и она мне сказала, что я в её доме желанный. «Если хочешь, – добавила она, – я тебя со своей дочерью познакомлю». «Если будет хорошо, то пожалуйста», – сказал я.

Через несколько дней Ольга М. познакомила меня со своей дочерью Мариной. Марина была симпатичная дама, но глупая, что было видно явно. После просмотра какого-то фильма по телевизору, Ольга М. постелила мне постель в первой комнате. На улице холодина, слышно было, как от ветра скрипели и терлись о крышу дома мокрые ветки деревьев, а в доме тепло от жарко натопленной печки, в которой время от времени потрескивали прогорающие угли.

К новому месту жительства нужно было привыкать. Семья была бедная. Я лежал и думал, как дальше жить. В эту семью тоже нужно что-то вкладывать, деньги на исходе, а ведь питаться как-то нужно. Просто так жить здесь тоже не придётся. Вдруг свет в зале, где находились Ольга М. и Марина с дочкой, потух, послышался чей-то шепот, а затем крадущиеся в мою комнату шаги. Я повернулся и увидел в полумраке комнаты рядом со своей постелью Марину. Она снимает с себя ночную рубаху и остается совершенно голой, я смотрю на неё и молчу. Марина тоже стоит перед постелью, смотрит на меня и молчит. Я понял, что нужно уступить ей часть постели, и отодвинулся к стене. Марина нырнула под одеяло и прижалась ко мне. Её рука легла мне на грудь и начала опускаться ниже и ниже. «Я тебе нравлюсь, Володя?» – «Да, пойдет». – «Мама говорит, что ты хороший. Это правда?» – «Откуда мне знать, со стороны виднее. Раз говорит мама, значит хороший». – «А почему ты в трусах?» – «А в чем я должен быть?» – «Ну сними их». – «Марина, если ты хочешь, то сними их с меня». – «А ты приподнимись». – «Приподнялся». – «Ну вот и все. А он у тебя чистый?» – «Чистый». – «А у тебя есть презерватив?» – «Зачем?» – «Я без презерватива не дам». – «Но я ведь ничего не прошу». – «А ты не хочешь меня?» – «А ты?» – «Я хочу. Мама сказала, что с тобой хорошо в постели, а ты лежишь и не гладишь меня между ног, и груди, и не целуешь меня. Ты не куришь?» – «Нет». – «А я думаю, что от тебя дымом не пахнет. От тебя одеколоном хорошо пахнет». – «Это не одеколон, дезодорант». – «А ты мне дашь попшикаться?» – «Дам». – «И духи купишь?» – «Будешь себя вести хорошо, куплю». – «Ты знаешь, в рот я не возьму, я не соска, я только туда дам и все. А где у тебе презерватив?» – «В сумке». – «А ты бы мог сразу взять и положить под подушку?» – «Зачем?» – «А ты не знал, что я с тобой спать буду?» – «Нет». – «Ну ты какой-то странный, пришёл жить к нам и не знал, что мы с тобой будем спать. Ты знаешь, он у тебя такой горячий и твердый, такой хорошенький! Ну если хочешь, то я могу один раз его поцеловать, но ты не думай, что я всем так делала. Ты – это другое дело. Давай свой презерватив. Где он?» – «В кармане боковом, в сумке, под кроватью».

Марина встала и включила свет. Её глаза смотрели на меня недоуменно: «Мамочки мои, ты зачем так разрисовался весь?» Она достала из сумки презерватив, распечатала упаковку и извлекла его оттуда. «Одевать?» – «Одевай» – «Ой, и тут на нем нарисовано! А мама видела?» – «Не знаю». – «Знаешь, давай свет не выключать». – «Смотри сама». – «У меня писочка маленькая, я тебе сейчас покажу».

Марина встала на постель и широко раздвинула ноги. Я увидел, как её розовые половые губы слегка разошлись, образовав небольшую щель, полоску, откуда выглядывал крохотный отросток клитора; кудряшки черных волос вокруг влагалища подчеркивали упругость губ и неизношенность этой прелести её молодого женского тела. Груди были высоко, по-девичьи подняты, соски напряжены. «Ну что, маленькая?» – «Маленькая». – «Красивая?» – «Да, красивая, красивая». Марина одной ногой перешагнула через меня, взяла член в руку к, направляя его себе во влагалище, начала на него садиться. Подняла голову вверх, откинулась немного назад, за спиной придерживаясь руками за мои ноги, начала двигаться быстрее и быстрее. «Вот тебе, – думаю, – дура, а как исполняет лихо». Потом она откинулась ко мне, и я перевернулся на неё. Она сдвинула ноги, захватив влагалищем весь член, и застонала. В этот момент мне показалось, что подо мной её мать Ольга, только комплекция другая. Я немного приподнялся, но Марина успевала влагалищем захватывать и отпускать мои член. Приближающийся приход заставил меня напрячься, и я входил в Марину все глубже и глубже. Обхватив её руками, я сильно прижал её к себе. Наступил момент оргазма, и я почувствовал, что внутри неё что-то треснуло и скользнуло по члену. Марина застонала, и её ногти впились мне в спину. Я обмяк, лежал на ней и не шевелился. Марина попыталась освободиться от меня и сказала: «Ты знаешь, я триппером болею». Вскочив с неё, я начал промывать над тазом член. Презерватив был порван и висел лохмотьями на члене. Помывшись и сходив в туалет, я зашёл в комнату и спросил её: «Ты почему сразу мне об этом не сказала?» А она засмеялась и говорит: «Я пошутила. Так все смешно получилось – и презерватив твой порвался, и налил ты в меня поллитра своей жидкости. А вдруг я забеременею?» Я говорю: «Ладно, Марина, давай ложиться слать».

Утром я проснулся, открыл глаза и стал вспоминать ночное приключение. Марина тоже проснулась и смотрела на меня, руками лаская моё тело. В комнате было светло. Окна открыты. Ольга М. хлопотала у печки. Пахло разгорающимися хвойными поленьями, слышен был их треск в печи. Я загляделся на шикарные распущенные волосы Марины. И вдруг увидел, что недалеко от корешков волос у Марины во многих местах давно высохшие личинки вшей и посев их в волосах был велик. «У тебя что, вши что ли?» – «Да, были, но теперь нету, можешь не бояться». У меня сразу зачесалась голова, и стало как-то не по себе. Ну в тюрьме еще простительно, но на воле откуда? И тем более у молодой девушки? В этот же день я поговорил с Мариной и из разговора узнал, что её нигде не берут на работу и безработная она уже два года; живут они на материнскую зарплату (а работает она уборщицей в школе) и алименты за дочь пяти лет.

По степени разработанности этот эротический эпизод превосходит те, которые посвящены Нине и Наташе. В нем гораздо подробнее выписаны интимные детали, ласки и сам половой акт, хотя диалог сохраняет ту же установку. Неразговорчивый флегматичный герой-любовник снисходителен к неослабевающему напору, исходящему от сексуально активной женщины.

Впрочем, здесь обнаруживается кое-какая специфика, которую невозможно не заметить. Прежде всего рассказчик имеет дело с двумя женщинами – матерью и дочерью. Интересно, что мать обозначена самим Муханкиным как «Ольга М.». То, что её фамилия заменена инициалом, возможно, не случайно. Другие женщины фигурируют в тетрадях только под именами, и лишь немногие (по-видимому, те, которые реально соприкасались с ним) имеют фамилии. Для Ольги М. сделано показательное исключение. То, что инициал именно «М.», то есть совпадает с фамилией самого автора – вполне можно расценивать как еще одно свидетельство его специфического интереса к собственной матери. Отметим, однако, что рассказчик почему-то не предлагает нам развернутого описания своей сексуальной близости с Ольгой М., сосредоточиваясь на сексе с её дочерью. Тем не менее в диалоге фигурируют упоминания о матери: Марина ссылается на то, что мама назвала Владимира хорошим, и это следует, по её словам, расценивать как заслуживающую внимания рекомендацию. Её также почему-то интересует, видела ли мать татуировки на его члене. В момент совокупления Владимиру кажется, что под ним не Марина, а её мать Ольга М., хотя у этой женщины совсем другая комплекция. Это утверждение оставлено без комментариев, хотя контекстуально сходство с матерью воспринимается как положительный штрих. Материнское присутствие почти незримо, но постоянно: то оно дает о себе знать в форме шепота, доносящегося из соседней комнаты, то сама Ольга М. появляется в комнате рано утром и начинает хлопотать у печки. Можно предположить, что секс с дочерью для повествователя не самоценен – он своего рода отзвук интимной близости с матерью.