Текст книги "Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ)"
Автор книги: Амурхан Янднев
Соавторы: Александр Люксембург
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
О воровстве Муханкин повествует не только со знанием дела, но и с некоторым вдохновением. Убедительно и подробно он описывает технологию краж.
Вот и рынок. Как всегда, толпы людей, очередь. Кто-то что-то продает, другие покупают. Захожу в толпу: один, другой, третий карман. Лезу пальцами, плечом кого-то толкаю, вроде бы поймал бумажки между пальцами, сжимаю их в кулаке. Выхожу из толпы, смотрю на купюры, расправляю их и кладу в передний карман. Другая толпа. Лезу в сумку. Ага! Лопатник [бумажник], кажется, полный, сунул его за пояс и выхожу. Иду на другой конец базара. Становлюсь в хаотичную очередь, делаю вид, что тоже хочу купить то, что там продают. На другой стороне шум, крик, кто-то подходит, возмущенно говорит вопрошающим, что у кого-то из сумки кошелек вытащили, а там вся зарплата. Кто-то возмущенно говорит: «Не будут раззяву ловить, знают, куда идут. Кто ж кошелек сверху кладет? В следующий раз ученые будут». Другой голос возмущается: «А куда класть? За пазуху, что ли? Поймать бы того гада и руки принародно отрубить, чтоб другие боялись!» Все жмут к груди, в карманах, просто в руках свои кошельки, и каждый что-то пытается сказать по поводу кражи.
А вот и она, говорливая, с сумками, делает покупки. Красивый у неё лопатник! Она! Деньги у неё есть. Протиснулся я вплотную к ней. Сбоку, сзади давят, лезут к прилавку люди. «Давайте помогу». Не жду ответа, правой рукой беру одну ручку сумки, другую держит она, положив кошелек в карман пальто, укладывает товар в сумку. «Спасибо, ой, как напирают, прямо не успеют! Как звери люди стали.» «Да, да», – подтверждаю я и левой рукой касаюсь её ниже талии, грудью тычусь в её плечо, и в этот момент пальцы мои уже в её кармане и тащат кошелек. Карман небольшой: потянуть сразу – почувствует и заорет. Толкаю грудью еще раз сильнее её плечо, и все – кошелек в руке.
«Да что ж так напирают! Не успеют, что ли?» – возмущенно восклицает она и пытается застегнуть сумку. Я делаю вид, что мне тоже тесно от напора очереди, поворачиваюсь и вытискиваюсь из толпы, иду между рядами с другой стороны к выходу. Очередь. Кто-то поставил на землю пакет, полный апельсинов, лимонов. Подхожу и останавливаюсь рядом. Вижу: идёт расчет. Ловлю ручки пакета и отхожу от очереди. Люди подходят, проходят, снуют, толкаются. Я иду спокойно и лавирую между ними, и вот он, выход. Останавливаюсь, ставлю пакет у стола, где бабка продает семечки, поворачиваю в ту сторону голову и наблюдаю шум и движение в том месте, где я увёл пакет.
– Семечки не пережаренные, бабуся? – спокойно спрашиваю я.
– Попробуй, внучок, все берут и не жалуются.
– Тогда большой стаканчик.
– В карман или в кулек? – спрашивает бабуля.
– В карман, – и я подставляю правый карман куртки. Бабка сыпет семечки из стакана в карман.
– Сколько с меня?
Достаю из нагрудного кармана несколько купюр. Бабка видит их достоинство и говорит, что у неё сдачи с таких денег не будет. Я покупаю мороженое и меняю на мелкие купюры. Рассчитываюсь с бабкой и тут же покупаю большой целлофановый пакет, ставлю в него тот, что стоял у стола, – с мандаринами, апельсинами, лимонами и, ниже, еще с чем-то; потом, думаю, гляну, что там, а сейчас нужно взять еще картошки, капусты, мясо, лук, хлеб и что под руку попадется.
Вышел я с базара, держа в руках пакет, полный и тяжелый, и болоньевую вместительную сумку. Захожу за угол столовой и останавливаюсь. Достаю из кармана один и другой кошельки, открываю, вижу веера денег и мелочи, быстро извлекаю их из кошельков и сую небрежно в нагрудный карман. Выбросив пустые кошельки в кусты, иду дальше по улице. «Интересно, что там под цитрусовыми?», – думаю я, останавливаюсь и пересыпаю содержимое из пакета в пакет. Коробка конфет, косметичка, в бумагу что-то завернутое, разрываю: несколько пачек сотен, пятисоток, тысячных. Ни хрена себе улов! Живу! Теперь это дело не грех и отметить. Эх, работа моя! Рисковая, блин, аж спина вся мокрая, и под мышками тоже, но зато чувствую оттопыренный карман с деньгами, и тяжела ноша в руках, хотя теперь моя. Моя! Своя ноша не тяжела. Сюда на базар в следующий раз не сунусь, поеду на Нежданную, потом на Артем и еще куда-нибудь. Ищите меня, свищите меня!
А теперь нужно бабки прятать: тетя Шура та еще жучка, воровка. Предъявить тоже нельзя ей, понятия не позволяют, и все же, падла, у своего шушарит по карманам. Ну ничего, пока живу у них и буду искать более порядочную хату, а то что-то участковый стал интересоваться молодым жильцом, а это уже не к добру. Хоть и говорит тетя Шура, что он хороший, а мент хороший, когда он мертвый. Прошли те времена, когда их если и не любили, то хотя бы уважали за дурь, – Макаренко и железного Феликса. Теперь и ментовка [милиция] коррумпирована, сами и взяточники, и те же уголовники. Никто работать не хочет, прикрылись мундирами и деньги на халяву получают, а другие пашут и таких заработков не имеют, как у них. Вот и попроси их помочь трудоустроиться или с жильем – хрена с два тебе, рожу воротят. И пошли вы тоже на хрен, козлы вонючие, в гробу я видел ваши законы поганые! Ловите теперь меня, псы, я среди вас кручусь, только с нюхом у вас непорядок, зажрались, обленились, отбраковывать вас надо. О! Как по заказу морда лягавая идет.
– Здравствуй!
– Здоров, Володя! С базара, смотрю, идешь, прикупил всего, смотрю. Праздник у тебя дома что ли?
– Конечно, праздник. И так каждый день.
– Кучеряво живешь!
– А ты куда?
– На работу.
– Слушай, а у вас в спецприемнике сидят сейчас какие-нибудь хорошенькие биксы?
– А что, прийти в гости вечером хочешь?
– Ну, если вдруг желание будет сегодня, то возьму выпить, закусить и попозже приду.
– Две сейчас сидят на втором этаже в последней камере, одна стрёмная, а другая так себе. На клык берут обе. Если что, приходи. Ну пока, я пошёл, а то время уже.
– Ну давай, иди, служи, ваша служба и опасна, и трудна.
Ну и ну, хоть бы кто спросил: «Как живешь? Где работаешь?» Никому ничего не надо. Интересно, сколько ума надо иметь, чтоб в милицию взяли работать? Наверное, немного. Я бы тоже, наверное, смог работать в милиции, но позорить честь мундира ни себе, ни другим сотрудникам не дал бы. Ну и козел ты, Вова, и что только в голову не взбредет дураку.
Приостановим на мгновение нашего рассказчика, чтобы указать на присущее ему от природы чувство языка. Сравним его диалог со «стражем порядка» с многочисленными обменами реплик с «героинями его романов», и сразу же замечаем его способность переключаться из регистра в регистр, от высоких слов и метафоричности стремительно переходить к жаргонизмам. Муханкин, как мы видим, не просто живой носитель сленга (жаргона), а тонко чувствующий, в каком контексте эта лексика уместна и естественна.
Перейдя железный мостик через Грушевку, я пересёк железнодорожное полотно, подошёл к берегу пруда, поставил на талый снег сумку и пакет, потер онемевшие руки друг о друга, сунул их в карманы брюк, где им стало тепло и легко. Плечи и шея немного ныли, но, глядя на сумку и пакет, я готов был это состояние чаще иметь… День не зря прожит, и о завтрашнем думать не надо. Эх, напьюсь сегодня до упада. Так что, дорогой мой ангел-хранитель, извиняй меня грешного, а сегодня я залью свои глаза и совесть сорокаградусной водкой. Идти мне некуда, за неимением лучшей хаты и этих алкашей хата прокапает за высший класс. Выпью, и вся брезгливость пройдет, и все будет в розовом цвете…
Ну ладно, пора идти, что-то в тепло тянет, а там в этой хате печка дебильная – чадит, тепла не дает, а топлива пожирает за две или три. Хорошо, что у меня в комнате стоит электрическая… Сейчас принесу столько всякой еды, и представляю, как у дяди Саши и тети Шуры глаза на лоб полезут, когда все это увидят, особенно водку. Жалко Шарика: убили, сварили, съели. Люди называемся! Что только спьяну не делается? Интересно, чья идея была Шарика сожрать? Неужели я мог до этого додуматься? Так я собак люблю. Фу ты, как противно за себя! Нужно менять свой образ жизни.
Мы можем, разумеется, не сомневаться в том, что никто иной, как Муханкин додумался сварить суп из Шарика. О его «любви» к собакам уже читали. А также о том, что с женщинами он не раз обещал поступать, как с собаками.
Ну, слава Богу, пришёл. Вот я и во двор захожу. Ну и ну, от забора одни пеньки и калитка остались. Кошмар, такие плодовые деревья порубили! Это сколько можно было бы летом собрать слив, яблок, вишен, абрикосов! Вот что пьянка делает! Туалет тоже спалили, а куда теперь ходить, если приспичит? Ну и наделали делов! Как будто Мамай здесь прошёлся!
Отодвигаю дверь и вхожу в дом. Дядя Саша лежит на кровати одетый, укутался грязным ватным одеялом.
– Ну и духан в хате стоит, дядя Саша! Как на свалке или помойке. За день не выветрилось. Печка хоть горит?
Дядя Саша высунул из-под одеяла голову, грязными потрескавшимися руками трет глаза и всматривается в меня. Вдруг, угадав, прохрапел:
– А, это ты, Вова, пришел? А я приболел малость. А печка горит. Я недавно и угля засыпал, но она, ты видишь, какая? Её переделывать надо, ходы правильно сделать, и в хате будет жара. А кому оно надо? Мне не под силу, да и ты здесь долго не задержишься. Ты, я вижу, сбился с дороги, а так ты чистоплотный. Тебе бы бабу хорошую с домом, ты бы потянул семейную лямку, и она б тебе в радость была. А так ты пропадешь. Да, пропадешь. А ты что, принес что-то там?
Дядя Саша приподнялся на локти, глядя на полную, раздутую сумку и пакет.
– Это миражи, дядя Саш, вставай! Давай, помой хоть руки с мылом и заходи в мою комнату.
Я отодвинул одеяло, завешивающее дверной проем между комнатами, зашёл в свою комнату, высыпал содержимое пакета и сумки на стол, все спиртное спрятал под кровать, оставил на столе бутылку водки. Овощи в пакете снял со стола и вынес в коридор.
– А где ж тетя Шура? – спросил я дядю Сашу, который, вытирая руки о себя, шмыгнул носом и, следуя за мной в комнату, ответил:
– А у мента она, у Юрки. Я ж тебе говорил утром.
– Ну ладно, чёрт с ней, дядя Саш, глянь на стол. Я тут по скромности кое-что купил на базаре для поддержки жизни-тонуса.
Дядя Саша остановился посредине комнаты, развёл руками, открыв рот и выпучив глаза. Вдохнув в легкие воздуха, он выпалил, то ли в радости, то ли опешив:
– Как? Все нам? Ну ты даешь, Вовка! Теперь заживем. Столько, глянь, всего навалено.
Тут дядя Саша спохватился, засуетился:
– Это, Вовка, нужно спрятать все, чтобы Шурка не видела. А то, сука, все к менту своему утянет, опять голодные будем. А хочешь, я пенсию получу и тебе всю отдам? Я верю тебе, ты голодным меня не оставишь, а мне только на курево дашь денег и все, а остальное – куда хочешь.
– Ладно, дядя Саш, садись за стол, гулять будем. Что хочешь, бери и ешь, и не стесняйся – не одним богатым такие продукты есть. И нам можно изредка себе позволить скромную роскошь для желудка. Давай, открывай бутылку и разливай в стаканы. Под кроватью еще водка стоит, хоть залейся. А пенсия мне твоя не нужна. Курить я тебе принесу, сколько хочешь. И пока я здесь, то чем богат, тем и рад. Что хочешь, то ешь и пей. Другое место жительства я, конечно же, буду искать, а в этой хате мне что-то не климатит.
Мы уже привыкли отчасти к повествованию Владимира Муханкина, и все же трудно еще раз не удивиться поразительному несоответствию между присущими ему как «серийному убийце» патологическими свойствами, и невероятной, развившейся в экстремальных обстоятельствах следствия способности по-писательски переформировывать как реальные факты собственной жизни, так и фантазийные порождения его воображения. Так, только сейчас, прочитав финальный диалог рассказчика с дядей Сашей, мы улавливаем, что независимо от того, какими чертами и особенностями обладали подлинные тетя Шура и дядя Саша, Муханкин-писатель превратил их в символически оформленную антагонистическую пару носителей воинственно-агрессивного женского и приниженно-сломленного мужского начал. В его изображении дядя Саша превращается в своеобразную проекцию его собственного образа в будущем: таким чудовищным дегенератом и ублюдком, пусть милым и доброжелательным, рискует стать сам он, Владимир Муханкин, если не вырвется из-под гнетущей власти бессмысленно жестокой Женщины. И если бы не существовало такой пары, как тетя Шура и дядя Саша, то писателю Муханкину стоило бы её выдумать: очень уж удачно противопоставлены эти две вариации имени Александр.
Рассказчик активно стремится уверить нас в том, что его ожесточение – это исключительно результат сцепления внешних обстоятельств. Жестокий социум отторгает его от себя и не позволяет перейти к обычной, нормальной жизни, ходить на работу, получать зарплату, содержать семью. Отсутствие работы подталкивает к воровству, воровство провоцирует пьянки, гулянки, дебоши, развращает и портит, ведет к внутренним срывам. Соответственно, в нем развивается ненависть ко всем тем, кто подталкивает его к жизни такой, и появляется мотив отмщения, неправедный, но объяснимый.
Муханкин-писатель четко выписывает этот мотив в своем «Дневнике». Он исходит из того, что мы уже поверили, будто имеем дело с настоящим дневником, а не со сконструированным задним числом литературным текстом, и он апеллирует к собственным предшествующим псевдозаписям, которые, будучи приняты всерьез, могут поддержать его шаткий, конечно же (с точки зрения здравого смысла), но кажущийся относительно весомым (в пределах художественной конструкции) тезис:
Вот сижу на кухне, пью пиво с рыбой, в зале музыка играет, никого нет дома, сам, один, и мне одному неплохо. Почитал свои записи и ужаснулся. На свободе я уже четыре с лишним месяца. Вышел – вроде бы все нормально было, а потом пошло все наперекосяк. Чёрт его знает, где правильно, где неправильно было и где теперь что. Как я живу? Как другие живут? Кому-то везет, а тут же… Хрен его знает, что дальше будет. Знать бы наперед все, а так одна неизвестность, аж дурно становится и мало что радует на такой е… свободе. Одним махом лишился семьи, жилья, не говоря уже о праве на труд. Вчера нагрубил бывшей жене. Пьет, зараза, не прекращает. И подруге её нагрубил, хоть и видел её впервые. Чёрт меня понес в эту забегаловку, она же туда всегда ходит после работы, и с ней я уже там был после освобождения, только не пил, а теперь сам себя не узнаю. Сейчас включил запись семейную тех лет, когда у меня была семья. Вот голос жены, она сидит в это время на кухне и трет свеклу, а по телевизору идёт фильм многосерийный «Люди на болоте». Дочка не знает, что сказать перед микрофоном, и ляпнула, что на ум взбрело: «Наш папа – сварщик», – и Сергея зовет что-нибудь сказать. Тот упирается, боится. Я спрашиваю у жены, что было в предыдущей серии. Она мне отвечает… Воспоминания полезли в голову, сердце заныло, боль в груди…
Я не знаю, как мне быть. Мне плохо, слезы наворачиваются на глаза. Как жить? Кто меня поймет, кто поможет? Кому я нужен? А никому. У меня ничего нет, я ничего не имею. Сейчас хоть бы обрез был – сразу бы пошёл и пострелял гадов и их семьи от мала до велика, всех подряд шакалов, всех. И еще привязал бы на стулья друг перед другом и медленно казнил бы тварей. Всю жизнь, гады, поломали. Ни жалости, ни сострадания. Ладно, день подойдет, рассчитаюсь сполна со всеми…
Рассказчик и не замечает, что настолько увлекается доказыванием недоказуемого, что невольно приоткрывает ту бездну безграничной жестокости, которая характерна для его патологического мировосприятия. Но в одном он лукавит: хотя он безмерно жесток и готов действительно «перестрелять всех», но ненавидит он все-таки Женщину. В ней он видит своего врага, с ней бессознательно стремится свести счеты, её хочет подвергать медленным мучительным истязаниям, как в своих «многосерийных» садистских фантазиях. Охотник созрел, а час охоты наступил. Охоты на женщин.
Глава 9
Серия начинается
Холодная, морозная погода не располагала к прогулкам, и потому вечером на улице было совершенно пустынно. Вот почему никто не видел, как Муханкин проник в помещение столовой одного из средних учебных заведений в городе Шахты. Точная дата этого происшествия неизвестна, но, по-видимому, оно относится к январю 1995 года.
Вряд ли можно утверждать, что Муханкин имел какой-то конкретный план действий. Существование его в те месяцы, отличалось изрядной сумбурностью, и многие поступки совершались им по наитию и имели явно случайный характер. Судьба, однако, распорядилась так, что именно с этой вылазки началась серия дальнейших целенаправленных нападений на женщин.
Скорее всего, Муханкин планировал украсть из столовой каких-нибудь продуктов, но на его пути оказалась 56-летняя В.К., появление которой внесло, вероятно, коррективы в его намерения. Ведь мы уже отмечали явное неравнодушие Муханкина к немолодым женщинам, ассоциирующимся с «материнской фигурой». Муханкин напал на В.К., схватил её сзади, закрыл рот рукой и нанес удар в область лопатки тупой частью тяжелого самодельного металлического штыка с заточенным концом, смертоносного оружия, которое он к этому времени постоянно имел при себе.
Сам Муханкин настаивает на том, что не следует переоценивать значимость упомянутого штыка. В пояснении, сделанном для Яндиева на обратной стороне обложки последней, седьмой тетради своих «Мемуаров», он утверждает:
И на тот штык не ставьте ударения. Штык штыком не был. Этот предмет мне сделали по моему заказу – острая отвертка для выборки цемента, раствора между кирпичей, для отчинания гвоздей на окнах и т. д., а ручка … под ручкой гвоздодер недоделанный, а сам прут предназначался для срыва замков и тому подобного. И получалось так, что шёл на одно дело воровское, но постепенно наливался – плюс воздействие успокоительных.
И действительно, в этом, первом, случае изначальным мотивом было, конечно же, намерение совершить кражу, но, судя по тому, как умело применил Муханкин свой грозный инструмент, он уже не раз мысленно проделывал подобную процедуру со своими потенциальными жертвами.
Оглушив В.К., нападающий, воспользовавшись её беспомощным состоянием, повалил её на пол и, закрыв лицо её же халатом, попытался изнасиловать. Впрочем, свой умысел он не сумел довести до конца и не только по причинам чисто физиологического свойства, хотя таковые, скорее всего, обнаружились бы, но и потому, что навестить бабушку неожиданно пришли маленькие внук и внучка. Преступник пребывал, очевидно, в слишком нервическом состоянии, чтобы связываться с детьми, и предпочел сбежать. Это, наверное, и спасло жизнь женщине. Хотя впоследствии на суде факты, связанные с этим эпизодом, не были доказаны, и он не фигурирует в обвинительном заключении, общая канва событий сомнений у нас не вызывает.
Как говорится, лиха беда начала, и, совершив первое – неудачное – нападение, которое он потом не раз мысленно пережил и внутренне воспроизвел, Муханкин приступил к более целенаправленной охоте на женщин. Именно более целенаправленной, а не стопроцентно спланированной, потому что он, наверное, и сам не знал, когда и на кого именно нападет, но чувствовав дрожь нетерпения всякий раз, когда присматривался к подходящему объекту. В те январские-февральские дни он не знал ни минуты покоя – то оказывался в заброшенных домах с бомжами, то воровал на рынке, то пьянствовал в зловонной хибарке тети Шуры, то посещал тех или иных непутевых женщин, которых свела с ним злая судьба, а еще больше фантазировал о женщинах воображаемых и, соответственно, гораздо более желанных. И, как оглашенный, метался между Шахтами, Волгодонском и Цимлянском, где по вечерам коршуном кружил по улицам, подыскивая себе добычу.
В «Дневнике» мы находим, например, такое:
Навертел [наворовал] денег, пью, не могу остановиться. Встречал по зоне знакомых ментов, улыбались друг другу в зубы, а друг друга ненавидели. Один В.И.Т. сказал, что наши частые встречи не к добру. Чувствуют, гады, за собой грехи. Ну ладно, время придёт – я вам устрою.
Опять начались кошмары. Кажется, бабу выставил, а за что про что – сам не пойму. С головой не дружу, какая-то война всплывает. Сам себе, что ли, жути нагоняю? Действия мои какие-то дурацкие. Такое впечатление, что я уже вообще е…. Это уже не кража, не воровство – это грабеж. А вдруг убил кого-нибудь уже? Зачем мне все это? Что я могу взять у них? Чего только не намерещится спьяну! Ну я и гад, делаю то, чего вообще не хочу делать. Тем более, сейчас осознаю, что ненормальное явление это. А опять перемкнет, и опять кто-то пострадает. Кому-то дали по башке чем-нибудь. А если убью или убил кого-нибудь? Уже сам себя боюсь. А если меня уже ищут? Что делать? Как быть? Что ж дальше будет?
Это уже не кража, не воровство – это грабеж, подсказывает наш повествователь, стремясь намеренно сбить с толку. Если поверим ему, получится, что он делает то, чего вообще не хочет делать. На самом же деле все прямо наоборот: ему никак не удается сделать того, к чему он с маниакальной настойчивостью стремится – убить, отомстить женщине, следовательно, – матери. Не хватает ни решимости, ни сноровки, ни уверенности в себе, ни просто физических сил.
И вот, например, 31 января, вечером, около двадцати минут седьмого, Муханкин подкарауливает в Шахтах в районе дома № 3 по улице Копылова одиноко идущую женщину Л.Е. и, кинувшись на неё из мрака, бьет ручкой своего штыка и валит на землю, причиняя относительно легкие телесные повреждения. Потерпевшая, однако, истошно закричала. Удар оказался, наверное, недостаточно сильным, и женщина, мобилизовав все свои жизненные силы и зовя на помощь, бросилась бежать. К счастью, ей удалось спастись. Незадачливому преступнику достались лишь скромные трофеи: меховая шапка, полиэтиленовый пакет, 200 граммов конфет и жалких 12 тысяч рублей. Совсем не то, на что он, по-видимому, рассчитывал.
На следующий день, 1 февраля, ситуация повторилась. Около семи часов вечера поблизости от дома № 73 по улице Красный Спуск в Шахтах Муханкин догнал идущую с работы Е.С. и, действуя по той же методике, нанес ей удар по голове тупой частью своего самодельного штыка. Но жертва и в данном случае отделалась легким испугом: ушибом, переломом костей носа, ссадинами на лице и верхней губе. Вновь удар был недостаточно выведенным, а кроме того, на помощь женщине пришли оказавшиеся неподалеку прохожие. Распалившемуся незадачливому преступнику пришлось спасаться бегством, хотя, верный своему воровскому призванию, он все же прихватил с собой кое-какие трофеи: норковую шапку, потрепанную хозяйственную сумку и все, что в ней лежало: перчатки, компакт-пудру, японский зонт, детскую юбку, пачку сигарет, книгу кулинарных рецептов и фактически пустой кошелек. Едва ли этот улов мог принести ему удовлетворение.
Вот почему утром 2 февраля кровожадный коршун вновь закружил по Шахтам. И в районе улицы Парковой, рядом с железнодорожным полотном, Муханкин бросился на одиноко идущую женщину, в Г.Р. Теперь он нанес уже несколько ударов все той же ручкой штыка, а повалив на землю, еще несколько ударов по голове. В отличие от предшественниц, Г.Р. была в полной власти Муханкина: она лишилась чувств, место было глухое, и помочь ей было некому. Но какие-то неизвестные нам обстоятельства все же помешали преступнику довести свой рожденный фантазиями умысел до конца, а может, он еще не пришёл в себя после случившейся вечером осечки и не вполне владел собой. Поэтому он сбежал, унося с собой добычу, на этот раз чуть более значительную: меховую шапку и полиэтиленовый пакет, в котором находились термос, зонт, шерстяные носки, фартук и аж 560 тысяч рублей. Позже Г.Р. нашли, и ей была оказана медицинская помощь.
После трех известных нам нападений (на самом деле их могло быть и больше) Муханкин находился в предельно взвинченном состоянии. Возможно, именно к этому времени относится недатированная запись в «Дневнике»:
Все, нужно уезжать. До того все плохо. Уже собственной тени пугаюсь. Страх постоянно присутствует. Уже не могу… Не знаю, что делать. Голова вообще не соображает. Приду на кладбище – вроде успокоюсь. Выхожу в город – и как не в своих санях. Все так надоело, так все противно.
И он срывается с места и едет в Волгодонск, где каких-нибудь несколько дней спустя пытается взять реванш за шахтинские неудачи. Но тщедушному и раздерганному маньяку, боящемуся собственной тени, по-прежнему не везет. Так, 10 февраля около восьми часов вечера, в районе волгодонского детского сада «Колокольчик», он догнал шедшую с работы Т.А. и, сильно взмахнув ручкой штыка, сбил её с ног. Женщина потеряла сознание и упала. Результатом нападения стали многочисленные ушибы, сотрясение мозга, перелом костей носа, многочисленные ссадины и кровоподтеки. Однако её спасли неожиданно появившиеся прохожие, и преступник убежал, унося с собой малоценную сумочку, где, кроме жалких 52 тысяч рублей и косметики, он впоследствии обнаружил несколько явно не нужных ему справок и документов.
После этого эпизода тактика нападений Муханкина претерпела изменения. С одной стороны, предшествующая доказала свою неэффективность, с другой – преступник осмелел и начал приближать свои действия к квазиреальности своих фантазийных видений. Вместо тупого конца (рукоятки) штыка он теперь начинает пускать в ход его острие. 14 февраля около семи часов вечера он подкарауливал жертву в расположенном неподалеку от Волгодонска городе Цимлянске, затаившись у пешеходной дорожки дома № 2 по улице Московской. И когда на его пути оказалась ничего не подозревавшая Л.Л., он повалил её на землю, нанеся затем заточенным концом штыка несколько ударов в грудь. Однако нападавший действовал неумело и недооценил силы женщины, которая оказала ему сопротивление, кричала, звала на помощь, и Муханкин, осознав всю горечь нового поражения, еле унес ноги. В захваченной сумке на этот раз вообще ничего полезного не было.
Муханкин заметался по улицам. Люди-«крысы» по-прежнему брали верх над ним. А в борьбе с крысами все средства хороши. Стоит ли жалеть этих мерзких грызунов с бегающими глазками, если они сами никогда не пожалеют тебя? Ведь «люди не столько злые, сколько гады лживые, надменные и жадные» (это из «Мемуаров»). Впрочем, в тот момент Муханкин едва ли предавался размышлениям. Он уже не контролировал себя. Ноги сами несли его куда-то, рука сжимала припрятанный штык, глаза стекленели. Он не выслеживал, не искал добычу, а стремительно несся невесть куда, и добычей могла стать первая попавшаяся женщина.
И встреча преступника и жертвы, разумеется, состоялась, буквально через несколько минут – на пересечении улиц Свердлова и Ирининой. Муханкин «беспричинно» (если, конечно, не принимать во внимание скрытые причины психологического свойства) напал на Р.С. и нанес ей удар заточенным концом штыка в грудь.
Известно, впрочем, что растерянность и суетливость редко приводят к успехам. Рана не была смертельной, женщина оборонялась, кричала, звала на помощь, и помощь-таки прибыла, так что на этот раз Муханкин удрал даже без традиционной сумочки.
Можно представить себе, до какой степени перевозбуждения дошёл незадачливый маньяк после целого ряда нерезультативных нападений. Начиная с попытки изнасилования В.К. он, по крайней мере, 11 раз выбирал себе жертву, но какие-то привходящие обстоятельства неизменно мешали исполнению его замысла. После очередного неудачного рейда он, по-видимому, предавался фантазиям о том, как в следующий раз недрогнувшей рукой нанесет точный, выверенный удар, как обессилевшее тело окажется в его полной власти и как он начнет реализовывать потаенные, смутные пока желания.
Какие именно, Муханкин вряд ли четко понимал, потому что, как мы могли проследить, период его созревания затянулся и ему недоставало реального опыта. Да, он еще в 1979 году переступил черту, вонзив отвертку, прообраз нынешнего штыка, в тело подвернувшегося под руку пьяницы П. и, наверное, почувствовал сладостную дрожь оттого, что от него зависит, жить или не жить другому человеку. А может, сладострастное переживание пришло позже и было осмыслено как бы задним числом. Ведь тогда все произошло слишком быстро, случайно, и вожделение должно было в значительной степени тормозиться нахлынувшим испугом. Тем более, что через считанные дни дружки Муханкина попались и самого его тоже взяли, поэтому дальнейшее фантазирование происходило в далеко не идеальных условиях исправительно-трудовой колонии.
Трудно, конечно, однозначно определить, что он мог чувствовать, о чем мечтал, какие фантастические картины вставали перед его внутренним взором, когда он представлял, как, выйдя на свободу, попытается когда-нибудь воскресить то давнишнее чувство неожиданно обретенной разрядки, которое, наверное, испытал в миг, когда отвертка с чавкающим звуком вонзилась во вставшее на пути тело. Да, именно этого ему не хватало. И как удивительно легко оказалось снизить, почти полностью устранить, снять (пусть только на время) напряжение, которое накапливалось годами. Десятки, а то и сотни раз он переживал этот момент: он, маленький, слабый, жалкий, ничтожный человечек, которого презирала и ни во что не ставила родная мать, которого любой сопляк из числа самой мелкотравчатой волгодонской шпаны без проблем одним ударом кулака уложил бы на месте, мог, как сам Господь Бог, определять, кому жить, а кому уже подошёл срок прощаться с нашим грешным миром. И агрессивность временно отступала, давая место чувству пусть специфичной, но все же ощутимой удовлетворенности, расслабленности. Это чувство казалось несопоставимо более приятным и сильным, чем то, что наступает вслед за поспешным и маловыразительным половым актом с какой-нибудь грязноватой, неумытой, всегда готовой дать девчонкой, которую на следующий день после попойки он часто с брезгливостью и отвращением отталкивал от себя, как будто прикоснулся к падали, мертвечине. Впрочем, нет – ощущения от прикосновения к падали были куда сложнее, вонь, от неё исходящая, вызывала не только дрожь омерзения, но и притягивала, манила. Женское же тело воспринималось как нечто невыразимо гнусное и отвратительное. Как только он не называл женщин… Вспомним: мерзкие животные, шакалки, твари, крысы позорные…
Возможно, зажмурив глаза, он смаковал чувство остановившегося мгновения. То чувство, воспроизвести которое стремились самые изощренные прозаики XX века, оказался способен генерировать в себе этот тщедушный, никем не принимаемый всерьез человечек с изломанной психикой. Мы, читавшие и анализировавшие фрагменты его необычайных и порой исключительно выразительных текстов, знаем: да, он способен к насыщенным, художественно окрашенным переживаниям. Мы представляем себе, как волевым усилием он приостанавливает калейдоскопическое мелькание видений и как перед его глазами встает кадр с вонзающейся отверткой и вдруг останавливается, и он ощущает себя художником-творцом, мысленно вытягивая остро заточенный инструмент из плотно облегающей его раны и, сладострастно подергиваясь и вновь вводя его в это рукотворное отверстие, но уже под чуточку другим углом («не забыть сделать так в другой раз»), слыша хруст рвущихся мышц и преодолевая возрастающее сопротивление чужой плоти. И при этом пальцы инстинктивно тянулись к члену, и каждому очередному выпаду одного инструмента соответствовало ритмичное движение пальцев вдоль другого. Но не успевал наступить вожделенный оргазм, как хотелось вновь и вновь вернуться вспять и повторить то же самое, но лучше, лучше, лучше…
