Текст книги "Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ)"

Автор книги: Амурхан Янднев

Соавторы: Александр Люксембург
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 3
Вкус первой крови

Итак, свобода. Для кого-то желанная, необходимая, дающая, наконец, возможность ощутить вкус к жизни и, отринув кошмар спецшкольного ада, попытаться реализовать себя. А для кого-то, напротив, обескураживающая, ибо вне замкнутого, охраняемого исправительно трудового учреждения приходится уже испытать всю ответственность выбора, что и само по себе непросто, а в случае Владимира Муханкина было осложнено началом формирования подспудных, не дающих покоя пристрастий.

Многого из пережитого, конечно, не описать, с чем встретился я, что увидел своими глазами на свободе и с чем столкнулся. Я был дикарь, деградировавший и не знавший, как жить в новом для меня мире. И что мне делать, и как мне быть, я тоже не знал, и чувствовал, что не смогу жить как все, и это меня угнетало. Я ненавидел себя и окружающих и больше старался быть один. Жизнь я подымал по-своему и большей частью тем, 12-13-летним, умом и немного – 16-летним.

Я с месяц, может быть, погостил у бабушки, как вдруг однажды на улице меня ловит участковый, хватает за шиворот и тащит в сельсовет. Там (и по дороге) дал мне по бокам и объяснил, чтобы я в тот же день исчез из колхоза. Ты, говорит, должен находиться не здесь, а в городе Волгодонске и стоять давно на учете в милиции. В тот же день случайно в колхоз приехал отчим на машине, и вместе с ним я отправился в Волгодонск.

И вот я становлюсь на учет, а в горотделе для профилактики меня побили не сильно, но чувствительно. Объяснили, конечно, как мне жить и что я могу делать, а что нет, и где мне быть и до скольки, а где нет». За провинность, сказали, будут наказывать, а это значило, что будут долго и больно бить и пожаловаться будет некуда.

И что бесило: ведь ни один человек из начальства по-мужски не поговорил и не спросил, как я, что я, может, чем помочь, как лучше подойти к какому-нибудь сложившемуся вопросу, что в душе и сердце у меня и т. д. И чем меньше начальничек по званию, тем злее и гадостнее. И о какой человечности можно было говорить, если вокруг да около шакалы и твари позорные. Я для них был гадом, а для меня они были хуже гадов. Я до сих пор вижу в людях, не говоря о тех, кто стоит вроде бы на страже закона, те же крысиные повадки и всю гадостность, гниль, неумение выслушать и понять правильно человека. Они не имеют сострадания и не способны откликнуться с искренним сердцем на боль и беду ближнего. А если кто-то откликается, то вроде как глядя со своей колокольни: пусть де увидят, что они на копейку добра сделали, а эта копейка раздута чуть ли не на червонец.

Трудно, конечно, видеть в нашем обществе оплот гуманизма. О его жестокости и аморальности написано уже немало, и тут непросто что-нибудь прибавить. Воспитание адом, пройденное Муханкивым, также едва ли способствовало приобщению его к нормальной жизни. И все же, хотя он, в силу особенностей своего внутреннего устройства, неизменно стремится переложить ответственность на других, заметны вполне обозначившиеся крайности его воинственной асоциальной позиции. Даже подбор слов более чем красноречив: «шакалы», «твари позорные», «гады»… «С волками жить – по-волчьи выть» – к такому выводу явно подводит нас любящий пословицы, поговорки и клише рассказчик.

Но не только безразличие дальних, но и незаинтересованность близких людей отмечена в «Мемуарах» Муханкина.

Живя у матери, я понял, что для неё и отчима я как лапка в колесе. Они жили своей жизнью, я их не понимал, да и не старался понимать. И, конечно, частенько находила коса на камень в семье, и я был крайним. Жили не тужили, и вдруг я опять появился среди них. Я это понимал, отчего мне еще хуже становилось и иногда кусок хлеба в горло не лез. Масса упреков, начиная от одежды и кончая куском хлеба, который они заработали, а от меня ни толку, ни пользы нет.

А ведь только я начинал жизнь. Неужели мне и в 16 лет не хотелось видеть и почувствовать добро, любовь, ласку, искренность уважение, внимание! И, конечно, было такое, что я им стал открыто говорить, что не дай Бог только дотронутся или кинутся на меня, буду бить, и святого мне никто не прививал с детства. И частенько я им говорил, что я мразь конченая, без флага и родины, без отца и матери.

Первой нарвалась на меня мать. Мы жили тогда, в 1976 году, с подселением, и вот кинулась ома на меня с кулаками и успела ударить по лицу. Тут я её схватит за кисти рук и хотел оторвать руки по самые плечи, но услышал в своих руках хруст её кистей, сжатых в кулаки, отпустил их и оттолкнул её так от себя, что она собой открыла дверь в коридор и полетела на стенку, а от стены упала на пол. Состояние у меня было неописуемое, но мне было плохо и больно за неё и за то, что я на неё поднял руку. А ведь о матери-женщине столько святого сказано древними, и еще после нас женщину-мать будут воспевать и обожествлять!

Отвлечемся от риторики последнего абзаца, явно не отражающего в полной мере позицию ‘мемуариста’, и вдумаемся в ситуацию. Разумеется, мы не можем её перепроверить, но в данном случае в правдивости, достоверности основных деталей сомневаться не приходится. Сколько случаев такого рода приходится постоянно наблюдать вокруг себя… Иной раз, занимаясь чем-нибудь в своей стандартной квартирке многоэтажного дома, мы слышим вдруг из-за стены невидимой аналогичной квартиры истерические женские крики, слышим, как чья-то мать, ненавидящая свое нежеланное дитя, поносит его последними словами, именует «сволочью», «гадиной», «недоумком», «дерьмом собачьим», а то и похуже. Впав в ярость, эта женщина обрушивает на маленького мальчика или девочку все ресурсы нецензурной лексики русского языка. Страдая ярко выраженным неврозом и истерией, она вымещает на безответном и неспособном возразить существ, всю ту ненависть, которая накопилась у неё к окружающему миру, всю ту неудовлетворенность, которая аккумулировалась в её психике годами.

Ей хочется выразить в этой брани ненависть к собственной матери, которая била и истязала её годами, отыгрываясь за собственные комплексы и выплескивая неизрасходованные ресурсы сексуальной энергии, подпитывающей агрессию (ведь её бросил очередной любовник, после чего она осталась один на один с нелюбимой дочерью). Она мстит собственному мужу, которого когда-то шантажом заставила жениться на себе, грозясь выброситься в окно. Тогда он сдался, опасаясь, что скандал может плохо сказаться на его карьере, но прошло время, страх перед неприятностями притупился, и, хотя муж формально существует, живет он в основном далеко (и своей собственной жизнью), ограничиваясь относительно небольшим денежным воспомоществованием, и в постель его не заманить чаще раза в полгода. Да и в этом нет особого смысла, потому что женщина эта практически лишена способности что-либо ощущать, она фригидна, и, быть может, только опытный психоаналитик смог бы скорректировать её сексуальное поведение. Но этого никогда не произойдет: хотя бы потому, что в силу неадекватного состояния психики и недостаточной образованности женщина даже не понимает, в чем корень её проблем.

Она обрушивается на ребенка как бы за троих, потому что не только вымещает на нем злобу и ненависть к собственной матери и мужчине, не приобщившему её к чувственным радостям, – она ненавидит и его самого: за то, что он здесь, постоянно, всегда, за то, что он живое напоминание о всех тех неудачах, которые выпали на её долю.

Сперва женщина только кричит, но истерические вопли и матерная брань не дают, не обеспечивают настоящей, глубинной разрядки, потому что слишком уж колоссальны неизрасходованные ресурсы агрессии. И от психологического террора происходит стремительный переход к террору физическому – к тумакам, пощечинам и даже жестокому избиению. Она чувствует себя в своем праве: она мать, она родила этого ребенка, он в её власти, и пусть кто-нибудь только посмеет что-то сказать!

Если вы сосед, который изо дня в день слышит все это, то вы оказываетесь в трудном в моральном отношении положении. Вы знаете, что творится безобразие, что происходящее не только аморально, но и преступно. Вы слышали, возможно, даже о принятой ООН Конвенции о правах ребенка. Но вместе с тем вы предугадываете, что вызывать милицию бессмысленно, что в 99 случаях из ста ребенок никогда не подтвердит, что мать его избивает, и все закончится ничем, а вы лишь наживете себе осложнения и неприятности. И вы молчите со всеми вытекающими последствиями.

Когда-то одному из нас случилось видеть молодую мать – жену дальнего родственника. Эта женщина лет двадцати пяти всегда сидела за столом с каменным лицом, не говоря ни слова. Её поведение резко контрастировало с поведением её мужа, недалекого весельчака и балагура. Казалось, она где-то очень далеко, в своем собственном измерении, и лишь изредка её губы кривились от злобной улыбки, Бог знает чем спровоцированной. Работала она воспитателем в детском саду, и их собственная малышка дочь ходила туда же.

Удобная ситуация: мать при деле, и ребенок тут же на глазах. Позже довелось услышать, что в минуты дурного настроения она хватала девочку за ухо и на глазах у всех остальных детей поднимала в воздух. Скрытые мотивы её поступка, надо полагать, были примерно такие же, что и в описанном ранее случае.

Но рано или поздно ребенок вырастает, и наступает день, когда он ответит тумаком на тумак, когда вся накопившаяся ненависть может прорваться ответным ударом. Когда все акты мести, мелькавшие годами в изощренных, обраставших все новыми деталями фантазиях, начинают обретать реальные очертания.

Дня не три я ушёл из дома и жил в спецкомендатуре с «химиками» за городом. Однажды я пришёл домой, но не в дом, а в сарай: там у меня стояла кровать и было, как в комнатке, чисто к уютно. Тут пришёл отчим диктовать, угрожать, и мы с ним на улице схватились за грудки, и я ему сказал, что я не тот пацанёнок, который терпел побои, когда был мал, что я вам, твари, отобью всё, что можно отбить, разорву как собака зайца.

И мотив разрывания на части, как мы видим, закономерно возникает опять.

Если накапливается избыточная агрессия, то неизбежна какая-либо форма разрядки. Это непреложный психологический закон. И Муханкин, по существу, сам того не понимая, демонстрирует это в своих «Мемуарах», где последующее развитие событий представлено так:

Потом в поехал колхоз к бабушке и познакомился с одной девчонкой по имени Таня. Помню, гуляли с ней как-то допоздна и пришли к бабушке на огород под копну сена повыпивать да на звезды посмотреть, и дело к сексу шло, но выпили еще и еще, а пили самогон, и я (не знаю уж, как это получилось) уснул. Проснулся, а Тани нет, и дождь накрапывает. Обозлился я и на другой вечер пошёл к клубу на танцы, нашёл её, и мы пошли к сельсовету на лавочку. Посидели, поговорили, а я же папуас тупорогий и наукам не обученный с девушками разговаривать, все кумекаю по-своему и не понимаю, хочет она меня или нет. А я-то хочу и прямо об этом говорю. Ну, девка испугалась, наверное, моих квадратных глаз и непонятной речи индусской – никто, видно, с ней ранее так не обращался и кинулась наутек от меня. А я думаю, может, что предпринять нужно, а на земле цепь лежит, и я хватаю цепь и бегу за ней и, догнав, стегаю её комбайновой цепью со всей дури. А тут бабки сидели на лавочке около дома и айда кричать: «Что же ты, изверг, делаешь?!» – и она орет от боли.

Ну я её еще разок стеганул по-хозяйски и, несмотря ни на кого и ни на что, пошёл её провожать домой, как будто так и надо. Думал, что теперь у меня с ней все хорошо будет, и шёл домой довольный, что вроде правильно поступил.

А на другой день меня ожидали неприятности. Этой Тани мама с папой написали на меня заявление и начали меня вылавливать в центре колхоза. Только я показался, как меня участковым хватает за шиворот и тащит в сельсовет, там побил и кричал, что теперь посадит меня в тюрьму.

Сбегаю я из сельсовета и нарываюсь на Таниного палу. Смотрю, он с дубиной на меня бежит, а я вырвал из земли трубу метра полтора длиной и на него и дал ему по спине с оттяжкой. Тот, как бык звук издал, его выгнуло в обратную сторону, а я пошёл домой.

В этот день приехала в колхоз мать с отчимом, а я уехал в Волгодонск. Не знаю, как они уладили инцидент, но все обошлось.

Судя по тому, что эта история не привела ни к каким конкретным последствиям, скандал как-то удалось погасить. Вместе с тем сами по себе факты красноречивы. Правда, рассказчик пытается объяснить свое, мягко говоря, странное поведение тем, что он, «папуас тупорогий», недостаточно был обучен хорошим манерам и не обладал навыками общения с девушками. Почему же, однако, Таня испугалась выражения его «квадратных глаз»? Что она прочла в них?

Создается впечатление, что Муханкина могло интересовать, что угодно, только не обычный сексуальный опыт. Возможно, он бессознательно спровоцировал скандал, чтобы получить повод излить агрессию и прибегнуть к физическому насилию. Кстати, в его рассказе присутствует и не вполне правдоподобная деталь о комбайновой цепи, якобы лежавшей на земле. Логично предположить, что цепь он специально прихватил с собой: ведь женщина для него враг, в борьбе с которым любые методы хороши. Что касается отца Тани, то встреча с ним вряд ли могла планироваться заранее. Но и относительно упомянутой трубы у нас не может быть полной ясности: ведь из последующих текстов и признаний Владимира нам известно, что на каком-то этапе он стал постоянно носить с собой кусок трубы со спрятанным в ней «штыком».

За этой агрессивной выходкой последовала последняя в своем роде попытка Муханкина вернуться к учебе в обычной школе, но и она закономерно завершилась дебошем.

Я, конечно, сделал вывод, что нужно учиться, быть как все. В школу, как пионер, пошёл в дневную, в восьмой класс, а год уже 17-я идет, и в классе я как-то неловко среди других учеников себя чувствовал. Все пальцем тычут в меня, смеются, подковыривают, ехидничают. Терпел. Потом было ЧП. Я увидел, что пацаны хотят что-то забрать у одной девчонки и уже наглеют. Ну, думаю, нужно проявить себя джентльменом, и вступился за девчонку. А ума же не хватает, чтобы правильно это сделать: кого швырнул в сторону, кому в челюсть кулаком, в кому куда попало. Пацаны видят что задней скорости у меня нет. духу хоть на десятерых хватит, и уже они наслышаны всякого обо мне. В общем, угомонились они, но парням из старших классов на мена пожаловались.

И вот меня после уроков вызывают пацаны за школу разобраться, ну и толпой дали мне оторваться (побили), и очнулся я под досками, железками и партами, еле-еле вылез из-под того хлама. Голова шумит, из носа кровь идет, губы разбиты, ноги, руки не слушаются, бока, спина, живот ноют. Ну, думаю, попал в прожарку (в неприятное положение).

Пошёл, а через несколько дней к директору школы в кабинет забрать свои документы. Та, не выслушав, крик подняла, стала угрожать, обзывать. У меня к тому времени был уже обрез 16-го калибра и патронташ с заражениями патронами. Прихожу я с обрезом опять к директорше и думаю их всех перестрелять. Конечно, она испугалась и обманула меня, сказав, что все мои документы в милиции в комиссии по делам несовершеннолетних. Я тогда ушёл и бросил учебу такую от греха подальше, пока их там не пострелял или не вырезал половину.

Тут меня потащили в милицию за обрез. Я от всего отказался и сказал, что у меня ничего не было. Били меня как собаку в милиции, но ничего не выбили и ночью погнали, сказав, чтобы на другой день был у них.

В общем, решали в милиции, что со мной делать, и порешили: я должен работать и учиться в вечерней школе.

Итак, из прочитанного материала можно сделать вывод, что после возвращения из спецшколы Муханкин уже стал по-настоящему социально опасен. Никто, конечно, не мог бы оценить в полной мере, что творится в его голове, но и внешних проявлений накопилось более чем достаточно. Мало того, что он постоянно лез на рожон, вёл себя агрессивно, организовывал дроки, в конце концов, таких подростков скандалистов всегда хватает, но он доходит до того, что является с заряженным обрезом к директору школы! И что же? Да ничего. Остается на свободе.

Мы можем лишь гадать, почему. Конкретные причины могут быть разные, и к тому же сотрудники милиции, видимо, найти оружие не сумели. Но главное объяснение, возможно, в другом. Дебоширов, хулиганов, босяков и мелких уголовников среди молодежи Волгодонска не пересчитать – таков уж этот город. Если начинать против каждого уголовные дела заводить, то так и каждого второго в зону отправить можно. А кому это нужно? Да и не справиться органам правосудия с такой криминальной ордой. А в данном случае никто и не пострадал, и почему не счесть, что директору от страха обрез какой-то померещился? Пусть погуляет на свободе парень, а дальше видно будет.

Близорукая, конечно, с точки зрения общества политика, но ведь конкретные исполнители о проблемах глобальных предпочитают не размышлять и не рассуждать. Может быть, пока молодой бандит дозреет и что-нибудь эдакое вытворит, начальник отделения уже успеет пойти на повышение в областной центр, а там пусть преемник разбирается.

Вот и не додумались в райотделе милиции ни до чего иного, как пожелать успешно сформировавшемуся преступнику «полечиться» проверенным и привычным для советского человека лекарством – трудотерапией.

Взял я направление пошёл устраиваться на работу токарем, на Волгодонский лесокомбинат. Стал я работать, но там же работали, и «химики» из спецкомендатуры. Меня сразу определили своим человеком с понятием арестантским, а вершков я уже нахватался.

Преступники оказались куда наблюдательнее, чем профессиональные стражи общественного порядка. Пока последние делали вид. что уповают на трудовое перевоспитание, уголовники поспешили принять новобранца в свою среду.

…И работа стала у меня такой: прихожу на комбинат вовремя. Получаю задание на смену и отдаю его «химикам». Но какой-нибудь прут, деталь вставляю в шпиндель или зажму в кулачки, включу подсветку и все. Мастер в кабинет идет, а меня «химики» посылают с деньгами и сумкой за огуречным лосьоном, вином, одеколоном и водкой. К обеду приду, принесу сумку со спиртными душистыми напитками, а они за меня задание сделают: там на полчаса дела-то всего. Задание сделано, станок чист и я пошёл гулять!

Такой вот продуктивный, общественно полезный труд! Прекрасное средство воспитания гармонической личности светлого будущего! Уголовник и будущий серийный убийца лучше понял специфику общественного производства в эпоху «развитого социализма», чем многие из ностальгически настроенных лидеров наших дней, мечтающих о возвращении в «утраченный рай» 1970-х годов.

Меня вскоре перевели токарем по дереву в сувенирным цех, но «химики»-то по-прежнему рядом, и нужно было бегать за спиртным. Я и сам был заинтересован, чтобы выпить на халяву. А вечером ходил в ШРМ (школу рабочей молодежи), и около школы можно было сообразить на троих. Сидишь или спишь на уроках и ничего не знаешь, и тебе оно, это учение, триста б лет не нужно.

А тем временем в городе драки были между городом и шанхаем [поселком], кварталом и т. д. Дрались толпа на толпу, и в ход шло все, начиная от троса и кончая иногда огнестрельным оружием.

Я попал к городским и дрался за город, и лихо у меня получалось. Работы я стал менять одну за другой. Уволился с лесобазы, устроился на хлебокомбинат слесарем, потом пекарем и мукосеем. Все было бы хорошо, но угораздило меня повадиться ходить к девчатам, туда, где клеили ящики под торты, и там работала дочка механика. Работал я на хлебокомбинате недолго, но многих женщин и девушек успел поиметь прямо в рабочее время. Поругался с механиком. А он и сам был кобель в те годы и поимел там очень многих, и тут какой-то мукосей Вова на его пути стоит и еще на дочь его поглядывает. В оконцовке мне предложили уйти по-хорошему, и пришлось уволиться.

Для увольнения имелись, наверное, весьма веские причины, потому что стиль общения Муханкина с женщинами (вспомним про девочку Таню из колхоза и опробованную на ней комбайновую цепь) был, по-видимому, весьма специфичным. Впрочем, история о конкретных обстоятельствах его «трудовой» биографии умалчивает.

Нашёл я работу на ТЭЦ-2 и устроился слесарем-ремонтником и монтажником. Вскоре я не поделил с мужиками женщин разных начальственных, и, чтоб не было неприятностей мне предложили уволиться по собственному желанию.

По-видимому, свойственная Муханкину повышенная конфликтность давала о себе знать постоянно, и поэтому он долго на одном месте нигде не задерживался.

Я уволился и устроился на Цимлянский хлебокомбинат бригадиром грузчиков, и это была моя последняя работа, а потом была тюрьма и колония усиленного режима. А пока вернемся немного назад а 1976 год. [Вот весьма характерный пример чисто писательского, свободного оперирования повествователем категорией времени.]

Я понемногу осваивался на свободе, и уже после спецшколы началось моё формирование в условиях вольной жизни, где было другое течение зла и где ко мне никто не проявлял внимание и каких-нибудь человеческих чувств, заботу и добро. Однажды приехала какая-то женщина, и я случайно оказался во дворе. Она сказала, что ведет статистику для спецшколы о том, кто как живет, чем занимается, изучает, у кого какие условия жизни и т. п. С мамой она уже побеседовала и начала меня стращать новыми неприятностями, попугивать, на что-то намекать, и такую блевотину несла, а сама же хоть бы по-людски подошла и спросила, как я да что у меня, – я бы её я сарай пригласил к себе наедине о душе и сердца боли поговорить.

Так нет: она среди двора стоит, рот кривит, а я слушал-слушал и заткнул ей рот морально как мог. [То есть, разумеется, устроил отвратительный публичный скандал.] Это, говорю, тебе не спецшкола, дама. Какого черта ты сюда приперлась, хочешь жариться, так и скажи. Была б моя воля, я бы в вашей стране ни дня не состоял, и вообще я бы такую родину со всеми вами и властями за кусок сапа продал бы и выкинул псам помойным. Вали отсюда подобру-поздорову, пока мяса не наделал, крыса спецшкольная.

Мать влезла в разговор, а я ей и сказал, что всех ненавижу: и вас, и их, и ваших ментов. Была бы война – всех маханов и тварей казнил бы лютой казнью. Наговорил я им много чего, пока та женщина не поняла, что действительно лучше уйти, пока чего не случилось.

Мы, конечно, и можем быть укорены в том, что память нигде не подвела нашего рассказчика и что события расставлены им всегда действительно в той последовательности, в какой они реально происходили, но в каких бы ситуациях ни помещать их, одно очевидно: потенциал накопившейся агрессии уже перешёл у Муханкина критическую отметку, а разрядка все не наступала. Он лез на рожон, бросался на окружающих, провоцировал скандалы, бесновался, угрожал, лез в драки, но без каких-либо существенных последствий. Любой объективный наблюдатель сказал бы, что он, безусловно, социально опасен. Но какими реальными способами обладает общество для того, чтобы защититься от подобных агрессивных индивидов? По-видимому, никакими. Нет активного действия – не может быть и противодействия, не совершено преступления – не последует и наказания. И пока не прольется кровь, кто станет разбираться с очередным дебоширом, многие сотни которых окружают нас?

Обратим внимание также на то, что пафос обвинений Муханкина направлен против всех «маханов и тварей», которых он «казнил бы лютой казнью». Для недостаточно информированных читателей поясним: сленговое (жаргонное) слово «махана» (или «маханша») означает «мать». Правда, здесь присутствует оговорка: «была бы война». Эту войну оставалось только официально объявить.

А тут еще из милиции какие-то личности толпами ходят проверять, дома я или нет. И как где что случится, бегут меня хватать, тащат в милицию, лупят до утра как собаку, в отстойнике подержат толпу таких, как я, и нагоняют утром мы после обеда. Потом неделю отходишь, как проклятье, а может, оно действительно так и есть. Жизнь сразу спутывается: как не удалась, так и пойдет все наперекосяк. Если должно а судьбе это все случиться, то иначе не могло и быть. Никто не знает, у кого что на роду написано. Одному Богу да Дьяволу известно.

Тут, в этом месте, текст разрывает одно из характерных для муханкинских «Мемуаров» отступлений, обращенных к читателю.

И пока память не начала наменять, нужно записать все пережитое, хотя охватить все в жизни невозможно. Главное – побольше впечатлен и фактов что ли. Ну, а из этой тетради, в этих записях кто-нибудь подметит что-нибудь одно, свое, и вот об этом своем и скажет, другой подметит что-то другое, третий – третье. Мне кажется, что в моей писанине можно увидеть гадостное лицо нашего общества. И самый первый гад, нелюдь, мразь – это я у вас. Вы меня породили, вылепили. Для себя же делали меня и таких, как я. Вот то, что слепили, спекли, то и ешьте. Один съест – пройдет, другой съест – подавится, а третий – отравится. И что топку с того, что придёт время и меня за мои деяния расстреляют. Уверяю: не прибавится у вас от этого ни хрена и не убавится. Были и до меня убийцы, были и похлеще, и будут после меня. Научитесь быть добрыми и хорошими людьми, ведь добро только лечит, а зло калечит. От чего вы хотите избавиться, то в десять раз прибавится. Не для вас ли написано, что вы власть и начальство от Бога, но он далее сказал, что в первую очередь Господь судить будет вас.

Если вдуматься, то не парадоксально ли, что маньяк и серийный убийца обращается к нам с христианской проповедью и призывает к доброте и гуманности, к тому, чтобы, не ожесточаясь, мы были бы готовы добром ответить на зло, памятуя о том, что лишь доброта (как сказал в свое время наш великий классик) спасет мир. Конечно, мотивы его сугубо корыстны, потому что он хочет жить и любой ценой. Но, несмотря на этот спекулятивный аспект в его рассуждениях, нам в какой-то мере становится не по себе, потому что чувствуем, что, верша правосудие, мы отнюдь не в той мере праведны, в какой хотелось бы.

Впрочем, мы также замечаем, что наш мемуарист оборачивает против нас же самих стереотипы выработавшихся за советские годы вульгарно-социологических подходов к проблеме преступления. И хотя заманчиво было бы увидеть в Муханкине «гадостное лицо нашего общества», все же не стоит на самом деле забывать, что это общество, действительно ставившее когда-то задачу превратить простого человека в маленький винтик гигантского и жестокого тоталитарного механизма, способного расправляться ради высших целей государства с несчетным числом себе подобных, рубить вековые сосны в сибирской тайге, долбить кайлом уголь в сыром полумраке воркутинской шахты, рыть лопатой каналы или сторожить зэков с автоматом в руках на вышке, все-таки не стремилось целенаправленно воспитывать сексуальных маньяков, вымещающих ненависть к матери на ни в чем не повинных жертвах. Ведь и в гораздо более благополучных странах, чем наша, тоже рождаются и формируются жестокие серийные убийцы, демонстрируя тем самым, что помимо масштабного социального зла существует и зло так сказать «камерное», «интимное», индивидуальное. И отнюдь не менее страшное.

Но Муханкин, как мы понимаем, еще в придачу ко всему и вор. Священное право собственности для него не слишком значимо, а к тому же воровство – это тоже определённая форма разрядки, пусть и не самая эффективная. Кроме того, он готов психологически оправдать свои действия ссылками на собственную обделённость.

И вот в то время, когда мои сверстники имели мотоциклы (а это ж для парня было какое счастье, особенно если мотоцикл «Ява-350» – это в году-то 1977 или 1978, – да еще девицу могли посадить рядом, да на природу съездить отдохнуть, да ночью по трассе прокатиться с ветерком, у меня были одни мечты. Я терпел изо всех сил, чтобы не украсть. Но я уже был знаком не с теми, с кем нужно. Ездил в спецкомендатуру к «химикам», там научился таблетки разные глотать, курить гашиш, быть дерзким, наглым, вообще конченой тварью. И чем хуже, тем лучше. И за какой-то проступок, выходку, получал от взрослых мужиков, бывших зэков, одобрение, уважение и понимание.

По-видимому, он постоянно стремился доказать себе – или окружающим, – что способен на полноценные отношения с женщинами, но вряд ли это удавалось, и в своих рассказах на данную тему Муханкин впадает в весьма характерные преувеличения.

По Волгодонску не было такого женского общежития, в которое я не был бы вхож. Девочек, женщин и девушек поимел очень много и почти всегда один раз, и хотелось другую, новую и не такую, как те, что были. Бывало, мать поймает меня в сарае с девушками, и это для девчонок была катастрофа и ужас. Выгоняла их держаком от метлы, и за волосы если трепанет, то аж клочки летели на пол. А у меня девок человек пять собиралось, и были всякие – и взрослые и малолетки. И постоянно разные, а маму это бесило.

Впрочем, предполагаемые успехи у женщин явно недостаточно занимали Муханкина. Похоже, уголовные связи и пристрастия играли в его жизни куда большую роль.

Так получилось, что я в одном из женских общежитий познакомился с одним местным парнем. Он был старше меня, в армии отслужит и в дисбате побывал, и вот как специально отрицательное к отрицательному притянулось. Однажды вечером предложит он мне сходить в гараж, где у него стоит «Ява». Ну я без задней мысли пошёл с ним забрать «Яву» и перекатить к себе в сарай и разобрать её на запчасти: он, видите ли, новую купил, и ему запчасти нужны. Да и гараж нужно чужой освободить. Я, как всегда, рад стараться помочь, тем более, когда депо срочное. Ключи у него были от гаража, и мы пошли, забрали «Яву-350» и перекатили ко мне в сарай, где её и разобрали.

Покатался я с этим парнем на его мотоцикле недолго, и однажды, как всегда ты с того ни с сего, ко мне ребята из угрозыска, забрали меня и привели в милицию, для начала побуцкали, как мячик потом потащили в кабинет. Там мне Саша Воронов из уголовки пояснят, что мои пальчики нашли в гараже на разных предметах. «Где, – говорят, – мотоцикл?» Я сразу понял, в чем депо, и сказал, что разобрал на запчасти и распродал, а раму могу отдать.

Началось следствие, и меня через несколько дней выгнали под подписку с условием, что я потерпевшему милиционеру выплачу сразу 500 рублей. А в 1978 году это ж были деньги. Договорились, что остальные буду отдавать ему частями, так как денег у меня больше не было. А этот товарищ мой знакомый сразу как сквозь землю провалятся. Я-то его по делу не потянул и не выдал. И живет он до сих пор припеваючи. Семья, деньги, квартира, машина, дача и все блага. А меня тогда затаскали в милицию до нового. 1979 года и после, пока я марте не посадили уже конкретно…