Текст книги "Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между…"

Автор книги: Алистер Маклин

Соавторы: Эллери Куин (Квин),Роберт Пайк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Глава 9

Пятница, 21 час 05 минут

Метрдотель Веккио Алпин-ресторан был очень смущен. Четверо прибывших вместе мужчин были так непохожи друг на друга, что их размещение грозило превратиться в проблему. Первый, разумеется, тот элегантный, с голубыми проницательными глазами и важным видом. Но толстый увалень с седыми волосами, которому давно надо было сходить к парикмахеру, резко отличался от него. А высокий брюнет с ярким галстуком, темными глазами и пронзительным взглядом еще больше усложнял положение. Не говоря уже о четвертом, хорошо одетом, который был слишком чем-то взволнован, или попросту пьян, и едва держался на ногах.

Проблему эту решил инспектор Клайтон, направившийся к ближайшему столику, а его компаньоны – за ним.

После вопросительного взгляда на метрдотеля, который ответил неопределенным пожатием плеч, гарсон подошел к их столику с картой вин и меню. Клайтон даже не взглянул на него.

– Виски с водой, – сказал он.

– Превосходно, – поддержал его капитан Вайс, – мне то же самое.

– Пива, – коротко произнес Кленси.

– Ну а мне, – сказал Кирквуд, – сухое виски, двойное. Ни воды, ни льда, ничего.

Гарсон удалился, удовлетворенный тем, что его предчувствие совершенно оправдалось.

Кирквуд повернулся к Кленси, сидевшему слева от него.

– Вы насмерть перепугали меня, Кленси. Когда вы заперли меня в той комнате с Кэнливеном и двумя стражами, которые следили за мной из-за своих столов, я в самом деле подумал, что вы подозреваете меня в том, что я подложил бомбу в кабинет судьи. Вы понимаете, что у меня самого кабинет там…

– Знаю, – сказал Кленси. – Заметьте, что, если бы я вас заподозрил в самом деле, то только по вашей вине. Я просил вас, чтобы вы не старались ускользать от моих людей, а тут Мэтью сообщил мне, что вы вернулись, это значит, вы выходили и какое-то время не были под наблюдением. А в это, именно в это время, когда вы выходили, убили женщину, стреляли в Капровского и в меня.

– Я уходил только обедать, – сказал Кирквуд. – А потом, чтобы немного рассеяться, я пошел в кино. Я не пытался ускользнуть от ваших людей намеренно, но не мог оставаться в доме один, а Ева с детьми уже уехала…

– Ну разумеется, – сказал Кленси. – Потом я иду к судье Кейлю и узнаю, что он собирается уничтожить вас в своей будущей речи по радио. Я не знаю, считаете ли вы это важным…

Кирквуд ошеломленно посмотрел на него.

– Уж во всяком случае не могли же вы думать что я убью человека только для того, чтобы помешать его нападкам на меня во время избирательной кампании?

– Разумеется, нет. Хотя мотивы преступлений бывают очень различны. Вероятно, вам известно, что причина преступления имеет значение только для того, кто его совершает. Проще говоря, я понял, что вы тут совершенно ни при чем, как только стал яснее видеть…

Гарсон, принес напитки. Чтобы оказать честь Клэйтону, так как предполагал, что тот пригласил сюда всех остальных, а не из уважения лично к Кленси, он принес бутылку пива «Хайнекен». Очень довольный этим, Кленси тут же налил себе и уже приготовился выпить, когда инспектор вдруг поднял руку.

– Я думаю, что мы должны выпить за лейтенанта Кленси, – с торжественным видом произнес он.

Все чокнулись. Кленси улыбнулся и поблагодарил. Капитан Вайс отпил глоток виски и поставил стакан.

– Ну, Кленси, может быть, вы расскажете нам об Уэлсе? И почему во время допроса вы сказали, что награда должна частично достаться Рою, вашему другу?

– Ба, да это чтобы произвести ошеломляющее впечатление на Уэлса. Однако задача была решена благодаря присутствию Роя на Вашингтон-гейтс.

Все с недоумением посмотрели на Кленси. Он широко улыбнулся и доброжелательно оглядел всех присутствующих.

– Хорошо, – сказал он. – Начнем с самого начала. Они теперь уже признались оба, но если бы не схватили Блаунта, Уэлс был бы все равно загнан в угол. Он, впрочем, был поразительно небрежен… – Кленси допил свой стакан и зажег сигарету.

– Что мучило меня вначале, так это то, что я никак не мог понять, почему бежал Сервера, которому оставалось так мало до полного освобождения? У каждого на этот счет было свое мнение, но ни одно из них не казалось мне убедительным. Но в прошлый вторник, когда я был у судьи Кейля, Джон Уэлс сам лично представил мне единственное в этом случае подходящее объяснение! «Ленни дошел до точки». Что и подтвердил Блаунт сегодня, когда объяснял нам про Ленни. Это объяснение не вязалось с тем, что говорила мать Серверы, регулярно посещавшая сына. И директор тюрьмы не мог предположить ничего подобного; однако и у охранников есть нюх на эти вещи, и они всегда предупреждают заранее.

Позже я прочитал последние письма Ленни к Марсии, из них не следовало, что он уж очень мучается от пребывания в тюрьме. – Кленси нахмурился. – Ну, это объяснение тоже не стоило больше предыдущих. И я стал задавать себе вопрос, по своей ли воле бежал Ленни из тюрьмы, не утащили ли его оттуда силой? Я как раз остановился на этих мыслях, когда была убита Марсия и стреляли в меня и в Капровского.

Моей первой реакцией было отказаться от своей теории насчет насильственного похищения Ленни, потому что я понял, что могло побудить Серверу к бегству: отомстить тем, кто способствовал его аресту и осуждению. В то время я мог поклясться, что он не знал о доносе Марсии, но выходило, после ее убийства, что он это знал. Если толковать его письмо в этом смысле… Но чем больше я об этом думал, тем менее верил в это.

Мне было непонятно, как мог Ленни узнать, что Марсия донесла на него? Никто не знал об этом, кроме меня, Кейля и Роя. А потом если предположить, что он и узнал об этом, то он бы дал знать ребятам из своей банды, а не говорил бы им, что она – верный человек. В этом и она была уверена, и мадам Сервера…

Нет, в самом деле, ничего не выходило с этой версией. – Кленси внезапно поднял голову. – Не считая того, что, когда в меня стреляли, мне показалось странным, что тип машины был тот же, но сидящий в ней почему-то промахнулся: на улице было совершенно безлюдно, и у него было время даже стереть нас в порошок. А потом я начал видеть какие-то бредовые сны. Меня преследовали все время кошмары, связанные с этим делом. Но, впрочем, они были и не такими уж бредовыми: это мое подсознание старалось найти ответы на вопросы, которые я задавал себе в течение дня.

Во-первых, кто финансировал побег? А потом: мог ли его финансировать человек, не имеющий прямых связей с бежавшими? Я все же нашел ответ на второй вопрос, потому что мне без конца снился телефонный разговор, записанный на магнитофонную ленту благодаря нашим системам подслушивания. Кто-то приказывал Марсии немедленно идти на свидание к Ленни в то место, где они познакомились. Марсия возразила: «Но…» Однако приказывавший тип прервал ее. Я долго пытался разгадать значение этого «но» и возражение, которое готовилась произнести Марсия. Она в самом деле не могла пойти в то место, где они познакомились, по крайней мере немедленно, да еще ночью, так как они познакомились с Ленни не в Нью-Йорке, о чем я узнал позже.

Инспектор Клайтон наклонился вперед.

– Но она в этот момент должна была понять, что этот звонок фальшивый и исходит не от Ленни Серверы. Почему же она поспешила выйти на улицу?

– Этого мы никогда не узнаем, – с сожалением сказал Кленси. – Но, по-моему, она сразу поняла, что ей расставляют ловушку и знают, где она живет, и, может быть, она подумала, что чем скорее уйдет из дома, тем быстрее скроется от них.

Как бы то ни было, это доказывало, что звонил не Ленни Сервера и даже звонили не по его поручению, и единственной целью было заставить девушку выйти из дома, чтобы уничтожить ее. Но подстроено все так, чтобы думали: убийца именно Ленни Сервера. Почему? А просто потому, чтобы создалось впечатление, что Ленни собирается ликвидировать всех тех, кто был причиной его неприятностей…

Гарсон бродил вокруг стола с меню в руках.

Клайтон сделал знак, чтобы повторили выпивку, и гарсон с довольным видом ушел, а Кленси продолжил свой рассказ.

– Вот тогда-то я и начал лихорадочно работать своей головой. Я понял, что Ленни служил кому-то козлом отпущения. Только мы трое знали, что Марсия была причиной его ареста, а ему это определенно не было известно. Значит, убийца Марсии знал об этом, но он думал, что и Ленни тоже об этом знает… Позже я понял, что так мог действовать только Джон Уэлс.

Судья в свое время рассказал ему все дело и, не придав значения, сообщил, что это Марсия рассказала нам про Ленни. Значит, я был этим возвращен к своей первой версии: Ленни воспользовались потому, что он из-за мальчишеского бахвальства угрожал когда-то ряду лиц, в числе которых был и судья Кейль. Если Ленни бежит из тюрьмы, а кто-нибудь из этих людей окажется убитым, то все подозрения и вся вина автоматически переносятся на Ленни Серверу. Но я тут же подумал, а если бы не было Ленни, с какой стороны стали бы мы вести следствие?

Возьмем, например, смерть судьи Кейля. Если бы мы не были предубеждены и не подозревали Ленни Серверу, мы начали бы спрашивать себя, кому выгодна эта смерть? В этом случае ответ был бы очень прост: Джону Уэлсу, мужу единственной наследницы судьи, которому уже надоело ждать наследства.

С этого момента многие вещи стали бы понятными и, однако, я все же не был уверен, что не ошибся…

К столу вернулся с заказанными напитками гарсон. Он спрашивал себя, когда же эти клиенты закажут обед? И вообще, закажут ли они его?

Кленси отпил глоток пива и стал рассказывать дальше.

– Именно тогда кто-то позвонил Рою на новую квартиру и угрожал уже не только ему, а даже его детям. Мне начали сниться телефонные кабины и дети, одетые в кольчуги. Но только в это утро, в кабинете инспектора, я вдруг подумал, а кто же мог узнать так быстро новый адрес и новый телефон Роя? Даже наш дежурный телефонист не мог сделать этого, и только позвонив в избирательный комитет демократов, он получил его. Как могли Сервера и Блаунт (в это время я уже вплотную заинтересовался Блаунтом) узнать, что Рой Кирквуд переехал на другую квартиру, и особенно – так быстро достать номер телефона, его нового, никому не сообщенного телефона? Но тут-то вскрылось совершенно новое для меня обстоятельство. Я узнал, что Джон Уэлс – член демократической партии и что он был против тестя во всем, даже в политике. И вот ему-то было просто, очень просто узнать номер телефона квартиры Кирквуда, и это именно он позвонил ему для поддержания легенды, что Сервера в самом деле нападает и сводит счеты со всеми, причастными к его осуждению. Это была самая грубая ошибка из всех, совершенных Джоном Уэлсом.

До этого у меня еще были кое-какие сомнения, но телефонный звонок к Кирквуду подтвердил, что я на правильном пути.

Когда я совершенно ясно осознал это, мне оставалось только собрать показания. Организатор побега должен был иметь связи с охраной Синг-Синга и деньги, чтобы финансировать этот побег. У Уэлса такие связи, несомненно, были, он ведь член комиссии по досрочному освобождению заключенных с примерным поведением под честное слово. А деньги? Честное слово, деньги… а вот денег такие заключенные, определенно, не имели, но занять деньги без всяких гарантий проще, чем мы иногда думаем. Во всяком случае, в нелегальных источниках. Благодаря Филу Маркусу, Вилльямс знал один нелегальный источник, а нелегальность – это владение Порки Франка. Может быть, это удача, но факт таков, что Франк нашел человека, одолжившего деньги, меньше чем за четыре часа.

Вы слышали две исповеди. Посредником был Вилльямс, Блаунт и Маркус были избраны благодаря своим познаниям во взрывном деле. Им было известно только, что они должны вытащить Серверу из тюрьмы и что это позволит бежать и им.

Как только мы узнали, что же надо искать, так сразу же и нашли, что хотели. Даже без Блаунта мы добрались бы до Джона Уэлса. Он был уверен, что сделал все чисто, не замечал своей небрежности, считая план безупречным и неуязвимым.

Но мы уже развернули следствие достаточно широко. Гомес нашел машину и гараж, откуда Уэлс брал ее. Стентон проследил телефонные звонки Уэлса из отеля Оссининга – домой к убитому им охраннику и миссис Блаунт, в Олбани. Кстати, ему повезло, что полицейский из Оссининга умер, так как это позволило ему обрести уверенность, что теперь-то уж Блаунту не отвертеться, все подозрения падут на него, и он пойдет на электрический стул. Уэлс это знал, взвесил все с юридической точки зрения, а ведь он был блестящим адвокатом. Он знал: можно заставить Блаунта говорить только то, что было выгодно ему, обещая создать жене Блаунта условия, при которых она будет вполне обеспечена материально и жить спокойной жизнью. Блаунт обожал свою жену, и ему нечего было терять.

Но тут в рассказ вмешался капитан Вайс:

– Но если Уэлс хотел убедить нас, что Ленни Сервера пытался ликвидировать всех своих врагов, почему же он вдруг выпустил пулю в воздух, стреляя в вас?

Кленси улыбнулся.

– Держу пари, что он теперь горько сожалеет об этом. Он не стремился убить нас всех. Он только хотел создать видимость расплаты Серверы со своими врагами, с теми, кому он грозил отомстить. И вообще, что бы он выиграл, убив меня? Он ведь, собственно, не знал тогда, какую я представляю для него угрозу. Вот убийство девицы подходило к якобы задуманной Ленни мести. Но убить полицейского? Он понимал, что сейчас же будет мобилизована вся полиция. – Кленси покачал головой. – Нет, он не стремился убить меня, так же как и не стремился причинить какое-нибудь зло детям Роя Кирквуда. Он просто хотел заставить нас смотреть на все это дело так, как это было выгодно ему, был уверен, что дальше мы не пойдем, думал, что должно было произойти…

– А как вы угадали, что Сервера мертв? – с интересом спросил инспектор Клайтон.

– Он явно был козлом отпущения. Если бы Сервера был жив, он мог бы рассказать нам всю историю или шантажировать их. И это в то время, когда они сделали вид, что Сервера бежал из тюрьмы для того, чтобы отомстить врагам. Когда я все это понял, то мне стало совершенно ясно, что им было необходимо избавиться от него, что они и сделали.

Мужчины молчали, поглощая свои напитки и устремив глаза на скатерть, каждый был погружен в свои мысли.

Вдруг Вайс шумно вздохнул и как-то странно завращал глазами.

– Телефон… – прошептал он.

Кленси улыбнулся.

– Не говорите мне об этом! – Он поднял глаза к небу и остался с открытым ртом. – О!.. Нет, нет!

Гарсон наклонился к Клайтону, услужливо протягивая ему аппарат.

– Вы просили телефон?

Сидевшие за столом дружно улыбнулись.

– Нет, – спокойно ответил инспектор Клайтон, – мы просили меню.

– Телефон и меню, – серьезно продолжил капитан Вайс, косясь на Кленси, – ведь это так похоже, совершенно не удивительно, что вы так мило перепутали!

Алистер Маклин
Путь к пыльной смерти

Глава 1

В тот жаркий и безоблачный день Харлоу сидел на краю трека и ветер трепал его длинные волосы, бросая пряди на лицо. Его руки в шоферских перчатках крепко сжимали золотящийся на солнце шлем – казалось, Харлоу пытается раздавить его. Руки эти неудержимо дрожали и временами все его тело сводила мучительная судорога.

Машина, из которой лишь чудом его выбросило живым и невредимым в последний момент перед тем, как она перевернулась, теперь, по иронии судьбы, лежала в смотровой яме фирмы «Коронадо» вверх колесами, которые все еще крутились. Струйки дыма выползали из мотора, уже погребенного под пеной огнетушителей, и было ясно, что теперь можно не опасаться взрыва уцелевшего бензинового бака.

Алексис Даннет, первым прибежавший к месту катастрофы, заметил, что Харлоу смотрит не на свой автомобиль, а, словно завороженный, не сводит глаз с того места, где – ярдах в двухстах от него – человек по имени Айзек Джету догорал в белом пламени погребального костра, пожиравшего то, что до недавнего времени было его прославленной гоночной машиной. Удивительно мало дыма поднималось от пылающих обломков, может быть, из-за тепла, исходившего из раскаленного магниевого сплава колес, и когда порыв ветра разрывал порой высокую завесу пламени, можно было видеть Джету в единственно уцелевшей части машины среди всей этой бесформенной, неузнаваемой массы покореженной стали. По крайней мере, Даннет знал, что это – Айзек Джету, ибо то, что представилось его взору, было почерневшее до жути и обугленное человеческое тело.

Тысячи людей на трибунах и вдоль трека, застыв в безмолвии, с ужасом, еще не веря своим глазам, смотрели на горящую машину. Когда дежурные по трассе, отчаянно размахивая флажками, дали сигнал к прекращению гонок, у пункта обслуживания фирмы «Коронадо» замер мотор последней из тех девяти машин, участвовавших в гонках Гран-При, что скопились сейчас здесь.

Теперь все потонуло в молчании: и голос диктора, и вопль сирены на машине «скорой помощи», со скрежетом затормозившей на благоразумном расстоянии от автомобиля Джету. Свет ее фонаря словно растворился на фоне белого пламени. Рабочие спасательной команды в огнеупорных комбинезонах, орудуя кто огромными огнетушителями на колесах, а кто ломиками и топорами, отчаянно пытались добраться до автомобиля и извлечь из него обуглившийся труп, но неослабевающий огонь как будто издевался над ними. Их усилия были столь же тщетны, как бесполезно было и присутствие «скорой помощи». Айзек Джету находился уже там, где для человека нет ни помощи, ни надежды.

Даннет перевел взгляд на человека в комбинезоне, сгорбившегося рядом с ним. Руки, сжимавшие шлем, все еще дрожали, а глаза, неподвижно прикованные к пламени, охватившему теперь уже весь автомобиль Джету, напоминали глаза ослепшего орла. Даннет протянул руку и слегка потряс его за плечо, но Харлоу словно не заметил этого. Тогда Даннет спросил, не ранен ли он, потому что трясущиеся руки Харлоу и его лицо были в крови (он перевернулся по крайней мере раз шесть, прежде чем его выбросило из машины и она рухнула в смотровую яму), но Харлоу не шевельнулся и взглянул на Даннета как человек, с трудом приходящий в себя после кошмарного сна. Потом покачал головой.

К ним подбежали два санитара с носилками, но Харлоу, опираясь только на руку Даннета, с трудом поднялся на ноги и отмахнулся от них. Однако не оттолкнул поддержавшую его руку, и оба они медленно направились к пункту обслуживания – все еще оглушенный, не сознающий всей полноты случившегося Харлоу и Даннет – высокий, худой, с темными волосами, разделенными прямым пробором, с темной, словно подведенной карандашом, полоской усов и в пенсне – воплощение ходячей идеи образцового бухгалтера, хотя паспорт его недвусмысленно указывал на то, что он журналист.

У входа в пункт обслуживания им повстречался Мак-Элпайн, все еще не выпускавший из рук огнетушителя. Джеймс Мак-Элпайн, владелец фирмы «Коронадо» и создатель ее гоночной команды, был человеком лет пятидесяти пяти с массивным подбородком и грузной фигурой, изрезанным морщинами лицом и внушительной гривой черных с серебристой проседью волос. За его спиной главный механик Джейкобсон и два его рыжеволосых помощника, близнецы Рафферти, которых все почему-то звали Твидлдом и Твидлди, все еще возились у догоравшего автомобиля, в то время как за ними двое людей в белых халатах из «скорой помощи» выполняли свои более сложные функции. На шоссе, потеряв сознание, но все еще сжимая в руках карандаш и блокнот, где она описывала каждый эпизод, лежала Мери Мак-Элпайн, черноволосая двадцатилетняя дочь владельца «Коронадо». Склонившись над ней, врачи осторожно разрезали ножницами от лодыжки до колена левую брючину, которая еще минуту назад была белой, но сейчас имела винно-красный цвет.

Мак-Элпайн взял Харлоу за руку, намеренно заслонив от него свою дочь, и повел к павильону, который находился позади смотровых ям. Он в полной мере обладал качествами, как правило, присущими миллионерам: деловитостью, твердостью духа и самообладанием. Правда, за всем этим скрывались – проглядывая порой, как, например, сейчас – доброта и чуткость, в которых никто не посмел бы его заподозрить.

В глубине павильона стоял деревянный ящик, служивший портативным баром. Большую его часть занимал холодильник с запасами пива и множеством безалкогольных напитков, предназначенных главным образом для механиков, так как работа под иссушающе жарким солнцем вызывала сильную жажду. Здесь же хранились две бутылки шампанского на случай, если гонщик, выигравший Гран-При пять раз подряд (что практически невозможно), станет победителем и в шестой.

Харлоу поднял крышку бара и не глядя вынул бутылку бренди и налил полстакана. При этом горлышко бутылки так стучало по краю стакана, что бренди вылилось больше на пол, чем попало в стакан. А чтобы поднести стакан ко рту, Харлоу пришлось взять его обеими руками, и теперь его край выбивал звонкую дробь – не хуже кастаньет – на зубах Харлоу. Тем не менее ему удалось сделать глоток, но большая часть все-таки стекла маленькими струйками по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставив на нем пятна такого же цвета, как и на одежде раненой девушки.

Харлоу тупо уставился на пустой стакан, опустился на скамью и снова потянулся за бутылкой.

Мак-Элпайн бесстрастно посмотрел на Даннета.

За всю свою карьеру гонщика Харлоу пережил три катастрофы, из которых последняя, произошедшая два года назад, едва не оказалась для него роковой. Но даже тогда, находясь почти в агонии, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в самолет, чтобы отправить обратно в Лондон, и его левая рука с многозначительно поднятым вверх большим пальцем (правда, сломанная в двух местах), была тверда, словно высеченная из мрамора. Но еще более зловещим было то обстоятельство, что, если не считать символического глотка шампанского в честь одержанной им победы, Харлоу до этого никогда в жизни не притрагивался к алкоголю.

«Все они к этому приходят, – часто говаривал Мак-Элпайн, – рано или поздно, но все они к этому приходят. Не важно, в какой степени, они хладнокровны, смелы и талантливы, они все равно придут к этому, и чем тверже их ледяное спокойствие и самообладание, тем легче они ломаются».

Правда, Мак-Элпайн порой любил несколько преувеличить. К тому же была группа – пусть даже и очень небольшая – выдающихся гонщиков, в прошлом победителей в больших международных состязаниях, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и, таким образом, могли бы начисто опровергнуть утверждение Мак-Элпайна. Но, с другой стороны, кто же не знал о водителях-виртуозах, которые пришли к полному краху или так устали от нервного и умственного напряжения, что превратились в пустую оболочку своих прежних «я», и кто же не знал, что среди нынешних двадцати четырех завоевателей Гран-При есть пять или шесть человек, которые никогда больше не выиграют ни одной гонки, так как утратили всякое желание добиваться победы и продолжают участвовать в гонках только ради поддержания своего фасада – уже давно опустевшего обиталища гордости. И все же в мире гонщиков есть свои законы, и один из них гласит: нельзя вычеркнуть человека из славной когорты участников Гран-При только из-за того, что у него сдали нервы.

Печальная истина, однако, заключалась в том, что Мак-Элпайн был чаще прав, чем неправ, о чем ясно свидетельствовал вид дрожащей фигурки, поникшей рядом с ним на скамье. Если какой-нибудь человек и одолевал вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну самоотрицания и приятия конечного краха, то этим человеком, несомненно, был Джонни Харлоу, золотой мальчик заездов Гран-При и до этого дня, без сомнения, выдающийся гонщик своего времени, а по мнению многих, и всех времен. Ведь несмотря на то, что в прошлом году он стал чемпионом международных гонок и что, лидируя в первой половине заездов нынешнего сезона, он мог, по всем прогнозам, снова стать обладателем Гран-При, его нервы и воля, очевидно, были непоправимо надломлены. И Мак-Элпайн, и Даннет ясно понимали, что – проживи он хоть сто лет – обугленный призрак, бывший раньше Айзеком Джету, будет преследовать его до конца дней.

Да, по правде говоря, те, кто имеет глаза, чтобы видеть, могли и раньше заметить кое-какие признаки, а у гонщиков и механиков на трассе глаза что надо. Эти признаки появились уже после второй большой гонки этого сезона, когда Харлоу так легко и убедительно одержал победу, еще не зная, что его младший брат, идя со скоростью более ста пятидесяти миль в час, был оттеснен с трека и врезался в ствол сосны. Харлоу никогда не отличался общительностью и не тянулся к шумным сборищам, но после этого он стал еще более сдержанным и молчаливым, а если и улыбался, что случалось все реже, улыбка эта была пустой, как у человека, который не находит в жизни ничего, чему стоило бы улыбаться. До сих пор самый хладнокровный из гонщиков, учитывающий любую мелочь, и враг всякого лихачества, цена которому – человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал свой триумфальный путь на мототреках Европы. Но теперь он добивался рекордов, завоевывая один за другим трофеи Гран-При с риском для себя и своих товарищей. Его езда стала неосторожной и даже опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, явно испытывали перед ним какой-то страх, ибо вместо того, чтобы оспаривать у него повороты, как это бывало прежде, почти все они теперь предпочитали притормаживать, когда сзади появлялся его бледно-зеленый «коронадо». Говоря по совести, последнее было весьма редко, ибо Харлоу придерживался простой и эффективной формулы: сразу проскочить вперед и оставаться впереди до конца.

Теперь все больше людей громко заявляли, что его самоубийственное соперничество на гоночных дорогах означало битву не против равных, а против самого себя. Становилось все очевиднее, что эта битва была единственной, которую он никогда не сможет выиграть, что его последняя отчаянная ставка против сдающих нервов ни к чему не приведет, что настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось – с ним и с Айзеком Джету, и Джонни Харлоу на глазах у всего мира проиграл свою последнюю битву на треках приза Гран-При и в Европе, и в Америке.

Не исключено, конечно, что он останется на треке и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с большей ясностью, чем сам Харлоу, что его боевые дни уже позади.

В третий раз Харлоу потянулся к бутылке. Руки его по-прежнему дрожали. Бутылка была уже на треть опорожнена, но лишь малая доля жидкости попала по назначению – настолько неуверенными и неуправляемыми были движения Харлоу.

Мак-Элпайн мрачно взглянул на Даннета, пожал грузными плечами, жест не то отречения, не то принятия неизбежного, и выглянул из павильона. В этот момент за его дочерью прибыла машина «скорой помощи» и он поспешил туда, а Даннет принялся обмывать лицо Харлоу губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Казалось, Харлоу было совершенно все равно, что будет с его лицом. О чем бы ни думал он в те минуты, а при данных обстоятельствах только полный идиот не прочитал бы его мыслей, все его внимание сосредоточивалось на этой бутылке бренди, и если вообще в человеческих возможностях стать воплощением какой-то идеи, причем, абсолютным воплощением, то именно таким и был Харлоу сейчас: воплощением одной-единственной потребности, одного неумолимого желания, а именно – немедленного забвения.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни Харлоу, ни Мак-Элпайн не заметили человека, стоявшего снаружи у самой двери и всем своим видом показывавшего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Харлоу вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Мак-Элпайна, Рори, этого смуглого кудрявого подростка, отличавшегося обычно дружелюбием, сейчас омрачала грозовая туча – выражение как будто и немыслимое для человека, который уже несколько лет и даже еще несколько минут тому назад считал Харлоу единственным кумиром своей жизни.

Рори перевел взгляд на машину «скорой помощи», куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Он повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Харлоу, и во взгляде этом было столько ненависти, сколько вообще может выражать взгляд шестнадцатилетнего подростка.

Официальное следствие, проведенное почти сразу после несчастного случая, как и предполагали, не выявило никого, кто мог бы служить причиной катастрофы. Официальное следствие почти никогда не выявляло конкретного виновника, в том числе и в пресловутом и беспрецедентном убийстве в Ле-Мансе, где во время гонок погибли семьдесят три зрителя, а виновника так и не нашли, хотя всем было хорошо известно, что виновником этой трагедии был всего один человек, теперь уже покойный.

Как только что было упомянуто, виновника не нашли и на этот раз, хотя две или три тысячи зрителей, находившихся на главных трибунах, не колеблясь, возложили бы вину на плечи Джонни Харлоу. Но еще больше его обличало неопровержимое свидетельство всего случившегося в виде телезаписи. Экран в маленьком зале, где велось следствие, был небольшой и весь в пятнах, но изображение на нем было достаточно четким, а звук живо и реалистично воспроизводил то, что произошло на трассе. Из фильма – а он длился всего каких-нибудь двадцать секунд, но повторялся для просмотра пять раз – было видно, как три машины, снятые сзади при помощи телеобъектива с переменным фокусным расстоянием, приближались к пункту обслуживания. Харлоу в своем «коронадо» висел на лидирующей машине, зарегистрированной от имени частного лица, старой марки «феррари», которая шла впереди лишь по той причине, что уже успела отстать на целый круг. Двигаясь на еще большей скорости, чем Харлоу, и держась четко другой стороны трека, шла зарегистрированная от завода красная, как пожарный автомобиль, машина фирмы «феррари», которую вел блестящий калифорниец Айзек Джету. На прямом отрезке пути двенадцатицилиндровый двигатель Джету имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу, и было ясно, что Джету намерен обойти Харлоу. Видимо, и Харлоу это понимал, ибо включил стоп-сигнал, очевидно, собираясь слегка убавить скорость и следовать за отстающей на круг машиной, пока Джету не проскочит мимо.

Вдруг случилось невероятное: тормозные сигналы машины Харлоу погасли, и «коронадо» с силой рвануло вбок, словно Харлоу в последний момент решил обойти идущую впереди машину до того, как Джету успеет проскочить.

Если он действительно принял столь необъяснимое решение, то это было величайшим безрассудством, ибо он поставил свою машину на пути машины Джету, который шел со скоростью не менее 180 миль и не имел ни малейшей возможности затормозить или уклониться в сторону; а ведь только это и могло спасти его.