Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

   Хуже щебечущих девушек-птичек были только светские леди, прогуливающиеся по выложенным каменной крошкой дорожкам и изредка заговаривающие друг с другом или со своими спутниками томными голосами. Они, чопорные и подчеркнуто-манерные, навевали на Иришь тоску. Лорды, впрочем, не отставали от своих супруг, скучными, лишенными оттенков настроения голосами обсуждая политику.

   Взгляд Иришь скользил дальше, вперед, и остановился на маленькой группке, стоящей под сенью липы. Отсюда не доносились смешки – только негромкие голоса, не столько сдержанные, сколько спокойные и уверенные. Увидев Роальда, – как всегда сдержанного и хмурого, жесткого и занятого делом, даже в праздник – она не смогла сдержать улыбки. "Где же Даррен?" – мелькнула – и тут же исчезла рассеянная мысль, устремившись дальше, вслед за взглядом.

   Лорд Алерд, леди Эйлин, лорд Эштенбри, лорд Дэрвил... Эрелайн... Иришь вздрогнула и невольно разжала пальцы. Тонкая ветвь, которую она осторожно отвела в сторону, распрямилась, и дикая роза, оплетшая беседку, всколыхнулась.

   Иришь досадливо закусила губу, но что-то делать было уже поздно. Оставалось только жалеть о собственной неаккуратности.

   Она вновь потянулась к ветви, чтобы листья и полураскрывшиеся бутоны не заслоняли ей вид. И нахмурилась: слишком далеко. Ветер, едва слышный, шепчущийся с листвой и качающий звонкие колокольчики, сносил слова вбок. До Иришь долетали лишь обрывки слов, полуфразы, из которых ничего нельзя было понять – только домыслить.

   Взгляд пробежал по щегольскому костюму лорда Эштенбри, строгому и глухому платью леди Эйлин, скучному покрою сюртука лорда Алерда, одного из ближайших друзей ее отца, и сам собой остановился на Эрелайне. В этом разговоре он почти не участвовал, но, как ей показалось, не столько из-за отсутствия интереса, сколько потому, что не видел смысла вмешиваться. Слушал он сосредоточенно и напряженно.

   Словно почувствовав ее взгляд, Эрелайн обернулся, и знакомый холод сковал сердце, разучил дышать, пробежал дрожью по открытым плечам...

   Всего мгновение, такое странное, такое пугающее мгновенье... И это чувство...

   Это... страх? Но перед чем?

   Перед ним? Нет, какая глупость! Но этот взгляд, эти глаза... Не злые, не жестокие, но такие... неправильные? Пугающие?

   Проклятье, она ходит по кругу! Это не ответ!

   – Любуешься?

   Иришь вздрогнула. Сердце, прежде замедлившееся, сбившееся с ритма, теперь забилось отчаянно, быстро, как птичка в клетке. Сколького ей стоило не вскрикнуть от испуга и обернуться не порывисто, взвившись с места.

   – Иришь? – голос шутника резко упал. В нем, прежде беззаботном, поселилось тревога. – Сестрица! Ты в порядке?

   "Сестрица"!

   Она, прежде напряженная, как струна, расслабила плечи, прикрыв глаза. А когда открыла, то увидела брата, присевшего перед ней и пытливо заглядывающего в лицо.

   "Голос... это был его голос. Как я могла его не узнать?"

   – Кажется, да.

   – Ты так сильно побледнела, как будто... – Даррен оборвал себя на полуслове.

   – Как будто что? – тихо спросила она, сама удивившись, как сел ее голос.

   – Неважно, – отмахнулся он, как если бы не хотел не то, что говорить – думать об этом. – Точно все в порядке?

   – Да.

   – Матушка просила тебя к себе. Кажется, они собираются обсудить церемонию с лордом вьер Шаньер, – Даррен поджал губы, в золотистых глазах скользнула тень тревоги. Помедлив, он добавил: – Но я не уверен, что тебе стоит идти. По крайней мере, сейчас.

   Не дождавшись ответа, брат поднялся и, пройдя перед ней, присел рядом. Несколько мгновений, созвучных ударам сердца, Иришь не видела ничего – только красно-коричневый сюртук с золотым шитьем. Когда Даррен отступил и солнечный свет ударил в глаза золотым кружевом, Эрелайн, прежде молчавший, вмешался в разговор. И в затихшем вдруг ветре, будто решившем перевести дух, она расслышала: "...а что думаете вы, Эрелайн?". И его отрывистое: "Я не вижу причин, по которым мы должны согласиться".

   – Любуешься.

   – Не смешно, – резко сказала Иришь, сразу вспомнив, что он сказал это раньше, только начав разговор. Тогда она не расслышала его – так сильно захватили ее чувства.

   – Жаль, что сейчас не бал, – негромко проговорил Даррен, пытаясь нарушить тягостную паузу и мягко ей улыбнувшись. – Я бы пригласил тебя на танец, и ты бы перестала грустить.

   – Да. Жаль, что сейчас не бал, – эхом повторила Иришь. И безразлично продолжила: – На них звучит музыка, а под музыку всегда так хочется танцевать.

   Ее ровный, безразличный голос так странно диссонировал, не сочетался с восторженными и искренними словами, что становилось жутко.

   Иришь замолчала. Тишина полнилась звуками старинного парка: где-то вдалеке чирикали птицы – юркие и черноперые, совсем маленькие; рядом звенел ручей. Ветер качал полураспустившиеся бутоны дикой розы и ее черные волосы, волной струящиеся по плечам.

   Так тихо, так сладко... Только сердце, тронутое зимней изморозью, не может согреться.

   Иришь вздрогнула и обернулась, почувствовав осторожное прикосновение к своей ладони.

   Даррен взял ее за руку – и крепко сжал, словно стараясь передать собственное спокойствие и уверенность.

   – Иришь, это только политика, дань прежним клятвам. Последний шаг к тому, чтобы вражда между нашими домами осталась в прошлом. Важен не брак, важна сама церемония как символ единения. Несколько лет – и вы сможете разойтись. Что это в сравнении с вечностью?

   – Я знаю. И понимаю. Ты ошибся: я грущу не поэтому.

   – Тогда в чем дело? – напрямик спросил он, что мог позволить только с ней. – Я не понимаю.

   – И не поймешь.

   – Я настаиваю.

   Иришь отвернулась. Не осознавая, что делает, потянула перчатку и, наполовину сняв ее, начала нервно теребить ткань, не желая давать ответ. Как-то отстраненно Иришь отметила, что Эрелайн покинул разговор. Покинул, наверное, с родителями, не дождавшимися ее.

   "Матушка будет недовольна", – безразлично подумала она.

   Пусть будет. Ей все равно.

   – Он мне не нравится, – наконец, начала Иришь. – Просто не нравится. Не могу сказать, чем. В нем есть что-то... что-то такое, чего не должно быть. Я не знаю, Даррен, это звучит так глупо, но... Этот взгляд... Темный и холодный, пустой. Он... неправильный. И... Не важно! – резко оборвала себя она. – Я же вижу, что ты мне не веришь! К чему продолжать. Не знаю, зачем вообще стала говорить об этом.

   – Напрасно,– спокойно возразил Даррен. – Потому что я слушаю.

   – Слушаешь, но не веришь.

   – Не понимаю, – покачал он головой. – Это другое.

   – Есть ли разница, если итог – один? – с сожалением сказала она. И, не дав ему возразить, продолжила, сменив разговор: – Мы слишком задержались.

   Иришь поднялась со скамьи, огладила юбку, расправляя ткань. И, повернувшись к Даррену, улыбнулась:

   – Пойдем?

   – Мне не нравится твое настроение, – сказал он, поднявшись вслед за ней. И, прежде чем подать ей руку, смотрел на нее долгим пронзительным взглядом.

   – Мне тоже, – Иришь через силу улыбнулась, и улыбка вышла неискренней. Снова.

   А тревога, сжимающая сердце острыми коготками, не отступила.

***

   Эрелайн вернулся поздним вечером, когда солнце уже спряталось за неровную линию горизонта, выведенную плавными изгибами уходящих вдаль холмов. Отсветы ушедшего светила разлились по кромке прояснившегося к вечеру неба расплавленным золотом – и выплеснулись через край, затопив пологие склоны и устилавший их вереск... Эрелайн невольно улыбнулся: в солнечные дни край Зеленых Холмов был упоительно прекрасен. Жаль, еще немного, буквально пара минут – и все погрузится во мрак.

   Он улыбнулся, но уже грустно. Ночь – та, которую он ждал с самого утра – уже касалась босыми ногами карниза, почти шагнула в его окно, но не принесла обещанного покоя. Лишь новые тревоги, обязанности и дела, и стопку отчетов, которую не разобрать за полночи. И этот разговор... из-за того, что леди Ириенн заставила себя ждать, он затянулся, продлившись до самого обеда. Переговорить с Этвором он не успел, и теперь должен решать, что делать с Верховной, сам. В ближайшие дни выкроить время для встречи с лордом-правителем он не сможет, а медлить нельзя. И это приглашение на бал... Еще одна головная боль – и еще меньше времени. Ни отдохнуть, ни поспать...

   Но проводить догорающий закат он может себе позволить.

   Помедлив, Эрелайн извлек из шкафа тонконогий хрустальный бокал и бутыль красного вина. Она пылилась здесь уже, кажется, пятый год, терпеливо дожидаясь своего часа. Но гостей, которых стоило бы почтить сокровищем, не было, а сам лорд не любил вино. Разве что в такие редкие мгновения, как сейчас, ощущалось острое желание сделать пару глотков. В мгновения, когда его измученная, омертвевшая душа оживает под медовыми лучами заходящего солнца.

   Крепкое, терпкое – вино пьянило одним лишь ароматом. Настоящий шедевр винодельческого мастерства. Эрелайн пригубил напиток и, повинуясь внезапному порыву, распахнул ведущую на балкон дверь из мореного дуба. Шагнул на узкую каменную полосу балкончика, пальцами сжал парапет.

   Совсем не летний ветер, идущий с гор, пронизывал насквозь: забирался холодными пальцами под рубашку, трепал волосы, ласково гладил лицо. Прикосновения ледяными поцелуями обжигали кожу, почти до боли. Было отчаянно холодно, но Эрелайн отчего-то почувствовал себя счастливым и свободным, как никогда. И живым. Будто сбросил, наконец, все то, что угнетало его долгие десятилетия; заново родился в нежных, прощальных лучах солнца, в ледяном перезвоне горных кристально-чистых ветров.

   Но ветер переменился и затих, и черная тень упала на замок. Поглотила Драконьи Когти, его самого, и все вокруг – и умчалась далеко вперед, к горизонту, в погоне за солнцем. Стремительная и яростная, она, казалось, нагоняла его и непременно должна была поймать, но солнце извечно опережало ее на какие-то секунды, прячась в сердце холмов, как ночной цветок смыкает лепестки при свете луны.

   Радость и счастье, певшие в его сердце всего мгновение назад, ушли, оставив после себя гулкую, особенно ощутимую пустоту. Эрелайн выпрямился, встал болезненно прямо; улыбка исчезла с его вновь окаменевшего лица. Глаза потухли, и синева бескрайнего моря сменилось грозовым сумраком. Усталость, отступившая было в закатных лучах, утонувшая в свежести семи ветров, накатила с тысячекратной силой. Тяжесть долга, глухая ненависть к себе – все вернулось, а случившееся казалось минутным помешательством; видением, призрачным и эфемерным.

   Было больно и обидно. И очень глупо. Как он мог поверить?.. Устремиться за мечтой, нырнуть в омут с головой, поверить в неосуществимое? Дурак. Просто дурак.

   Он ведь давно смирился... давно, шестьдесят два года, месяц и два дня назад. В такой же дивный день поздней весны, наполненный смехом и улыбками, хрустальным ветром и нежностью солнца. Он умер в тот день, раз и навсегда. И незачем ворошить прошлое. То, что умерло, не вернуть.

   Ветер вновь налетел, одиноким порывом захлестнув в объятиях. И шепнул, ожегши:

   "Зачем тебе это, бессмертный? Долг, честь... род, который исчез прямо здесь, обагрив мрамор стен Драконьих Когтей...

   Ты давно мертв, тебе не жить вновь. Никогда. Зачем ты беспокоишь живых, смущаешь их своим пустым взглядом? Воплощенная тьма, воплощенная смерть – вот что плещется в синих безднах. Зачем тебе это, Эрелайн? Шагни за край, расправь крылья – и утони в моих объятиях. Обрети покой, о котором ты молишь каждый обжигающе ясный полдень, каждое ослепительное утро.

   Шагни за край..."

   Бокал брызнул мириадами осколков – и они впились в ладони, испещряя тонкими порезами рукав рубашки, ладонь...

   Эрелайн вздрогнул, неверяще смотря на руку. Когда, что?...

   Изрезанные пальцы разжались – и осколки, обагренные кровью и вином, полетели вниз, падая хрустальным дождем, тихонько смеясь – и утонули в море колышущихся у замковых стен трав. Совершенно беззвучно.

   Падают, а не летят...

   ...Порезы ныли, чесались и затягивались на глаза. Эрелайн взмахнул ладонью – раз, другой, – отряхнул ее о штаны, избавляясь от последних застрявших в коже осколков. Развернулся и, более не глядя на холмы и острые пики гор, вонзающихся в чернеющий край неба, пошел прочь. Дверь, впервые за много лет, яростно захлопнула за ним.

   "Зачем", спрашиваешь ты? Зачем долг, на который всем наплевать? Честь, которой никто не придерживается? И дом, которого уже нет?

   Дом, чьим проклятьем он стал?

   Он не знает. Но должен; должен – и все тут. И отступится, лишь напоровшись на острие поющего его смерть клинка.

Глава 9

   – Мы – вот здесь. До Зеленых Холмов два дня пути. Но по большаку нам нельзя, поэтому... ах ты, зараза!

   Карта смялась у меня в руках, затрепетала – и хлестнула по лицу. Во взметнувшем ее порыве ветра мне отчетливо послышалось зловредное хихиканье.

   Нэльвё прыснул в кулак. Камелия поспешно отвела взгляд, чтобы не рассмеяться.

   – Хорош издеваться! Сами бы попробовали по такой погоде ее расправить! – возмутился я, скрывая досаду за злостью.

   – Я предлагал разобраться со всем еще в трактире, – пожал плечами Нэльвё. – Но тебя это почему-то не устроило... не помнишь, почему? Ах, да! Я помню! Тебе не терпелось уехать!

   Я гордо промолчал. Про карту я действительно вспомнил только после завтрака, когда мы уже расплачивались с трактирщиком, а задерживаться еще на полчаса-час посчитал глупым. За что теперь и расплачивался.

   Чутко прислушавшись к затихшему ветру, я встряхнул и расправил сложенную вчетверо бумагу. И зорко следя за игривым проказником, доносящим нам запахи луготравья, углубился в ее изучение.

   – ... по большаку нам нельзя, – как ни в чем не бывало продолжил я, проигнорировав выпад Нэльвё. – Поэтому мы заберем влево и пойдем вдоль него, но поодаль, не доходя до Леса Тысячи Шепотов.

   – А почему не по самому Лесу? – наивно спросила Камелия. И, наморщив лобик, добавила, разбив сковавший воздух ледок паузы: – Они же тоже альвы, да? "Слышащие"?

   Мы с Нэльвё переглянулись, решая, кто на этот раз примет на себя утомительную роль ментора.

   "Ты же ее учитель", – всколыхнулась Грань ехидным шепотком Нэльвё. Сам он щурился на солнце, как довольный кот.

   Я выразительно скривился, но крыть было нечем.

   ...на первый раз.

   – О Слышащих, Shie-thany, говорят, что они столетиями придерживаются политики невмешательства, – мягко начал я. – Но мне кажется, в отношении их уместнее говорить не о нейтралитете, а об изоляции. Лес Тысячи Шепотов закрыт для смертных так же, как и для иных ветвей aelvis. Поэтому и думать нечего, чтобы идти через Лес.

   – А если тихонько и незаметно? – с детской непосредственностью спросила Камелия. И звонко воскликнула: – Мы же никому не помешаем!

   – Камелия, закрыт – значит закрыт. Для всех и без исключения, – под наш дружный смех беззлобно пояснил Нэльвё. – А пробраться тайком, если ты с присущей высочайшим домам изящным слогом говорила об этом, невозможно. Лес Тысячи Шепотов охраняют не стражи, которых можно обмануть, подкупить или упросить. Его обнимает Завеса, пропускающая только желанных гостей. И тех, кого ждут.

   – А что будет, если через Завесу пройдет не тот, кого ждут? – понизив голос, точно говоря о тайне, прошептала она.

   – А этого, моя леди, никто не знает. Но из ушедших никто не вернулся, – подыгрывая девушке, зловеще проговорил Нэльвё, напустив на себя таинственный вид.

   В глазах Камелии загорелся настоящий восторг и непременно желание прикоснуться к страшной, но такой заманчивой тайне. Впрочем, почти сразу ее лазоревый взгляд померк, и она надулась:

   – Опять обманываете?!

   Нэльвё покаянно развел руками.

   Камелия хотела что-то сказать, но передумала и, подхлестнув лошадку, вырвалась вперед. Впрочем, недалеко, чтобы не пропустить ничего интересного.

   – Сейчас мы едем на северо-восток, – нарочито громко начал я, чтобы маячившая в дюжине шагов от нас девушка непременно услышала. – Да, придется делать крюк, зато будем уверены, что не подцепим никого на хвост. Подберемся поближе к Лиирскому хребту и границе Леса, а там, как планировали... ай! Да чтоб тебя!

   Дождавшись, пока я заболтаюсь и позабуду о его каверзном характере, ветер выждал момент – и толкнул меня легким, игривым порывом. Едва ощутимый для меня, он заставил карту затрепетать и щелкнуть меня по носу.

   Я выругался и попытался совладать с разбуянившейся картой. Ничего не добившись, я плюнул на нее и, коротко бросив спутникам:

   – В общем, вы поняли! – кое-как запихал негодяйку в сумку.

   Старый и заброшенный тракт вился впереди, то ныряя, то выпрыгивая из-за покатого бока холма. Зыбкий, дрожащим среди плещущихся волн, он казался дорожкой по гребню волны, которую вот-вот смоет прибой. Местами море уже поглотило его, и там, в этой зеленоточащей ране, плескалось разнотравье. Шепчущий лес обнимал нас взглядом со всех сторон. Куда ни глянь – беспокойное море разбивалось о его скалящиеся острия, бьющие ввысь.

   – А вот и лес, – приложив козырьком ладонь к глазам, негромко сказал Нэльвё, думая, похоже, о том же.

   Я задрал голову, глядя на небо. Среди пуховых гряд облаков, тех самых, в которые так хочется нырнуть в детстве, белели далекие, но уже различимые величественные шпили Лиирских гор.

   – Как красиво, – прошептала уже позабывшая об обиде и поравнявшаяся с нами Камелия. – Неужели мы уже почти?..

   – Даже не надейся, леди! – фыркнул thas-Elv'inor.

   – Как? Но ведь горы – вот они, только руку протяни!

   – Так только кажется. Будь мы у подножия, ты бы их вряд ли увидела, – насмешливо пояснил он. – Llirey aethis величественны. Их когти царапают небеса, и видны за несколько дней пути... в ясный день, конечно же.

   – А вы были у гор? – пытливо спросила она, не сводя глаз с вытканных из облачной дымки и радужных переливов горных вершин. Невесомых, прекрасных и эфемерных настолько, что кажутся нарисованными акварелью.

   Нэльвё расхохотался.

   – "Был"! Представь себе, леди, я там жил!

   Камелия удивленно встрепенулась и, оторвав зачарованный взгляд от Лиирских гор, начала было:

   – Но разве вы не... – но осеклась, вдруг смутившись.

   – Не "что"?

   – Не живете... ну... – она смущенно замолчала, надеясь, что Нэльвё не будет выпытывать до победного. Но его насмешливый, будто не замечающий написанного на ее лице отчаяния взгляд говорил об обратном.

   Камелия зажмурилась и выпалила на одном дыхании:

   – Разве вы не живете в подземельях?

   Я позволил себе усмехнуться, спрятав улыбку в уголках губ. Нэльвё расхохотался.

   – "В подземельях"! Нет, леди, мы живем в Лиирских горах. Eneid ri-Vie – "вытканная из камней". И она действительно выткана, наша столица: выткана из сердца гор, холодного горного эфира и песен северных ветров. Лиирский хребет близ Сумеречного перевала приютил нас, принял, как заблудших детей. Мы высекли город из камня, возвели дворцы на горных лугах, выстроили крепости на скалистых высотах.

   – Сумеречный перевал? – округлила глаза девушка. – Тот самый?..

   Нэльвё усмехнулся, позабавленный выражением ее лица, и отшутился:

   – Только не спрашивай, те самые ли там Сумеречные!

   – А ты их видел? – не отставала девушка, чьей любознательности мог позавидовать даже я.

   – Видел, видел... и прирезал парочку, – нарочито спокойно сказал он, по-прежнему что-то насвистывая. Травинка крутилась туда-сюда, повинуясь движениям губ.

   – Опять обманываешь! – возмутилась она, в этот раз раскусив его почти сразу.

   – Я не вру. Я – шучу. Просто потому, что не могу отвечать серьезно на глупые вопросы, – усмехнулся Нэльвё странно тихим голосом. Он больше не бросал на подначиваемую Камелию короткие озорные взгляды, а смотрел только прямо: туда, где трепетал в белесой дымке призрачный силуэт гор. – Как бы я их увидел, леди? С Сумеречными не разговаривают, с Сумеречными схлестываются в бою, гвардия лорда-хранителя Сумеречных дорог и наша. А я в нее не вхожу – иначе сейчас бы вряд ли был здесь, верно?

   И, помолчав, уже сам себе сказал, с какой-то непонятной горечью:

   – Жаль, что не вхожу.

   Теперь заинтересовался уже я. Он ничего не рассказывал о своем прошлом, о жизни среди thas-Elv'inor, и о том, почему пришлось с ней распрощаться.

   Но Нэльвё замолчал и больше не сказал ни слова. Прерывать стрекочущую, жужжащую и шуршащую тишину разнотравья никто не решился.

***

   – Мы забрали слишком далеко к северу.

   – Брось! – безмятежно отозвался Нэльвё. – Чем дальше от большака, тем лучше.

   – Мы потеряли уже полдня пути.

   – Предлагаешь разворачиваться? Глупо: пока доедем до прошлой развилки, потеряем еще полдня, – пожал плечами он, лениво оглядываясь по сторонам.

   Золото дня вплеталось в лиственные кроны, кружевом врезалось в дорожную пыль, но мы едва ли замечали это, уставшие и поглощенные спором.

   – А будем ждать следующую – потеряем еще день, – настойчиво сказал я, натягивая поводья. Вялая и послушная Стрелочка безропотно остановилась – впрочем, тут же принявшись объедать рядом растущий орешник. – Предлагаю не заниматься ерундой и поворачивать прямо сейчас. Мы же все равно собирались идти по лесу: так чего тянуть?

   Мои слова всколыхнули свежую, еще клейкую листву и ушли в сине-зеленую высь, затерявшись где-то в кронах и пройдя мимо обоих спутников. Камелия все так же вертела головой, как будто не насмотревшись за час на шмыгающих с ветки на ветки белок, заливающихся трелями соек и бушующую кругом весну. Нэльвё молчал, замерев, словно к чему-то прислушиваясь – но остановиться и не подумал.

   Когда их силуэты стали тонуть в малахитово-зеленом дыхании волнующегося леса, я не выдержал и сорвался с места.

   Нэльвё мельком взглянул на меня, когда я с ним поравнялся, и негромко, уже без прежней безмятежности в голосе, проговорил:

   – Лес всего в двух часах езды. Стоит ли?..

   – Мы едем на юго-восток. Заберем чуть южнее – и всех проблем.

   – Может быть, найдем полянку и сделаем привал? – робко спросила Камелия, по такому случаю даже оторвавшись от любования. Взгляд ее стал жалобным и просительным.

   Только после ее слов до меня дошло, что мы действительно не обедали, а с завтрака прошло не меньше шести часов. Я редко чувствую голод – больше слабость и вялость от недостатка сил, и долго не могу понять причину недомогания.

   – Конечно, Камелия. Но не сейчас, – извиняющимся тоном – хотя, строго говоря, где здесь моя вина? Можно было напомнить и раньше – сказал я. – Слишком близок Лес. Отъедем хотя бы на пару верст...

   – Думаю, это излишне, – вмешался Нэльвё. – Того расстояния, что нас разделяет, достаточно. Найдем подходящую поляну – и будет тебе привал, леди.

   Камелия притихла, обрадованная. Нэльвё насвистывал уже другую песню – не медлительно-задумчивую, а беззаботную. Но мне почему-то слышались в ней настороженность и тревога.

   Ветер с неожиданной злостью заколыхал вершины деревьев, тонкостволых и темнокудрых. И меня в ясный весенний день вдруг обдало невыносимым холодом, какой бывает тихой лунной ночью. Распахнешь вдруг дверь, сам не зная, зачем, будто повинуясь чему-то – и замрешь на пороге, не решаясь ни выйти навстречу зовущей тебя ночи, ни вернуться назад, в тепло и уют дома. Потому что в недвижимости воздуха, почти прозрачного, дрожащего искристой серебряной дымкой, видится взгляд. Он жжет, точно расплавленное серебро; жалит льдистым крошевом открытые руки и щеки. Не дает шелохнуться, даже вздохнуть – и вынуждает стоять так, на ветру, подставляя лицо морозу, пробирающему даже накинутый полушубок...

   Я обхватил плечи в тщетной попытке согреться. Меня колотил озноб. Я вскинул голову, жмурясь от слез, запутавшихся в ресницах. Ветер, беснующийся в вышине, не мог дорваться до меня, и я не мог услышать его предупреждений – только крик и тревогу. Тревогу, которая постоянно нарастала. Воздух не просто похолодел – словно вымерз до последней капельки воды, осыпавшись ледяным крошевом. Я сам не заметил, как остановился. Одна только мысль о том, чтобы идти дальше отдавалась болью в висках, и из груди поднимался, захлестывая меня с головой, всепоглощающий ужас.

   – Мио? – окрик Нэльвё едва коснулся ушей, словно снесенный ветром.

   – Я не пойду дальше, – безотчетно сказал я, не сводя взгляда с волнующегося надо мной пронзительно-зеленого, густо-изумрудного моря.

   – Что? Ты снова передумал, и мы возвращаемся? Неожиданно! – рассмеялся он, подъезжая.

   – Я. Не поеду. Дальше, – повторил я отрывисто, односложно.

   – Почему? – усмешка сменилась недоумением.

   – Мне не нравится эта дорога.

   – А мне не нравятся леса. Что же, мне по ним не ездить? – иронично спросил Отрекшийся, но я не разделял его веселья.

   Я отвел взгляд от несущегося надо мной потока с пенной дымкой облаков и в упор посмотрел на Нэльвё.

   – Я не сделаю больше ни шага.

   Он нахмурился. Ему совсем не нравилось, что вместо того, чтобы найти место для долгожданного привала и, наконец, пообедать, мы стоим посреди чащи и препираемся. Не нравилось настолько, что он, обычно наслаждающийся спорами и конфликтами, терпеливо спросил, стремясь покончить с недоразумением как можно скорее:

   – И что же именно тебе не нравится?

   – Просто не нравится, – упрямо сказал я.

   Запоздало подъехала Камелия, с любопытством переводя взгляд с меня на Нэльвё.

   Тревога и накатившая слабость постепенно отступали, и я уже сам не понимал, почему и зачем упорствую.

   – И как ты это определил?

   – Мне здесь стало нехорошо.

   – Это, наверное, от голода живот прихватило, – миролюбиво предположила девушка, как всегда улыбчивая и невыносимо этим раздражающая.

   – Какой, к такой-то праматери, живот?! – рявкнул я, не успев погасить вспышку. И тут же сбивчиво добавил, пожалев: – Извини, но это действительно глупо.

   – Глупо, – проникновенно начал Нэльвё, – останавливаться просто потому, что кому-то стало нехорошо и в этом, видите ли, виновата дорога. Я почему-то полагал, что с логикой у тебя проблем нет. Видимо, ошибался.

   Холодный тон, с которым он отчитывал меня, был невыносим. Злость накатила вперемешку с обидой и разочарованием – и захлестнула, вымыв приливной волной все чувства, кроме обжигающей ярости.

   Лишь осознание того, что они не могут услышать, почувствовать и понять удерживало меня от срыва.

   "Не могут! Так какого, пожри их драконье пламя, они не верят тому, кто может?!" – взвилось яростное, вызвав очередную вспышку.

   Не верят – и не поверят, как ни старайся объяснить.

   И как объяснить то, что нельзя понять самому до конца?

   Да катитесь вы в Бездну, если так хочется!

   Я хлестнул поводьями Стрелочку, бросив назад злое:

   – Иди навстречу смерти, смейся ей в лицо. Только потом не моли о спасении.

   Лицо Нэльвё вытянулось, а я прикусил язык. Язвительное замечание прозвучало злым пророчеством. И если раньше я еще гадал, чему принадлежит наваждение – прошлому ли, будущему ли, – только случится или случилось уже давно, то теперь с небывалой ясностью осознал: случится.

   Тревога, злость, ярость – все ушло, оставив мне пустоту и серость поблекших красок.

   Я в очередной раз клял себя за несдержанность. Слова – не золотые монетки, сыплющиеся на чаши весов мироздания. Слова – нити, которыми ткутся дороги. Неосторожное, случайно вырвавшееся из груди тонким вскриком ли, тихим вздохом – или осознанное, намеренное, твердое и ясное, – слова одинаково сильны. Повинуясь им, прядутся судьбы и ткутся пути, расцвечивая бездорожье, а я так легкомысленно ими разбрасываюсь! Столько лет живу – и никак не научусь вовремя замолкать.

   Сказитель, который не умеет держать язык за зубами – вот же нелепица!

   Правда, у меня было подозрение, что на сей раз без Её вмешательства тут не обошлось. Но оправдывать собственную слабость происками Воли, склочной судьбы или детским «он первый начал!» было как-то несерьезно, поэтому я продолжал немилосердно отчитывать себя.

   Кругом царило зеленое безмолвие. Стрелочка брела сквозь лес, предоставленная самой себе. Мы скорее петляли, чем придерживались одного направления, и в какой-то момент я понял, что совершенно не представляю, откуда пришел. Треск сучьев, шелест раздвигаемых ветвей и неразборчивая ругань Нэльвё, единственные, не давали мне затеряться в этом бескрайнем, пенно-льдистом океане света и зелени. Я завертел головой, тщетно пытаясь понять, откуда доносятся обрывки звуков и разговоров, но чаща скрадывала их мягкой кошачьей лапкой. От мельтешения бесконечных серо-коричневых росчерков стволов и оперенных листвой ветвей закружилась голова.

   Я потянул поводья, заставляя Стрелочку замедлить шаг и остановиться.

   Было душно и скучно. Лесная тишина обнимала переливами шепотков, звонких птичьих трелей и шорохов. Я потянул за край рубашки и лениво его встряхнул. Воздух всколыхнулся порывом ветра, едва мазнувшим по щекам и плечам – и растворился в сонной недвижимости полдня. Заскучав и совсем позабыв о дороге, я едва не вылетел из седла, когда Стрелочка потянулась вперед. Чудом усидев, я хотел было в сердцах треснуть ее поводьями по лбу, как поднял взгляд и передумал.

   – А, успокоился-таки, – пробурчал поравнявшийся со мной Нэльвё. Где-то позади шелестела ветвями, пробираясь сквозь них, Камелия. – А я все думал, когда же...

   Что именно он думал, я так и не узнал: Нэльвё осекся на полуслове, поперхнувшись очередной колкостью, когда увидел пробивающийся сквозь переплетенные ветви кустарника свет.

   Пропустив вперед Нэльвё и Камелию, уставшую и растерявшую всю бойкость нрава, я въехал сам, с любопытством оглядываясь. После второго дня, проведенного в седле, больше всего хотелось упасть в щекочущую зелень трав, уткнуться в нее лицом и лежать, не шевелясь. Но я не мог позволить себе отдых: сердце, мое глупое сердце слишком хорошо помнило безотчетный страх и пробежавшую по венам морозным дыханием тревогу, и пугливо сжималось, не давая спокойно вздохнуть.

   Я вскинул голову. Ветер, шальной и игривый, путался в кронах. В его детском озорстве не было и тени беспокойства, и меня резанула неприятная мысль: а действительно ли это было предчувствие, а не разыгравшееся воображение? Я нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем тогда думал, – но тщетно.

   Как легко спутать Ее шепот с шелестом потревоженных трав и прошлогодней листвы. Как легко читать Ее во всем, что случилось и не случилось, что было и не было...

   И как легко видеть в каждом неосторожном порыве ветра, в каждом всплеске волн чужую волю.

   Я выпрыгнул из седла. Подхватив поводья, потянул за собой Стрелочку и направился к краю опушки, где уже устроились мои спутники, пряча за натянутой улыбкой и нарочито бодрой походкой сумятицу чувств. Если долго делать вид, что все в порядке, рано или поздно сам в это поверишь.