Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

   Я закашлялся, безнадежно пытаясь скрыть за кашлем смех. К счастью, мои спутники были так увлечены кулинарными подвигами, что не заметили моего возмутительно хорошего настроения. Покончив с расседлыванием лошадей и кое-как обустроив место ночлега, я шагнул за очерченный жарким костром круг света. Пришлось углубиться в лес: отблески пламени не давали глазам привыкнуть к темноте настолько, чтобы я мог различать в ее мягких объятиях нужный мне хворост. Костер должен гореть всю ночь, согревая податливую, мягкую и мшистую землю, разгоняя ночную мглу. И указывая мне путь, когда придет время.

***

   – Мастер Мио, – негромко позвала меня Камелия. Она сидела напротив: продрогшая, сжавшаяся, как воробушек, и кутающаяся в одеяло. В глазах, непривычно темных, отражалось пламя, изгибающееся от прикосновений ветра.

   Изгибающееся, выгибающееся и переплетающееся с ним воедино...

   Негромкий и слабый, будто надломленный, голос Камелия прозвучал тогда, когда я уже перестал его ждать, заставив вздрогнуть.

   – Я все время думаю о том, что вы мне сказали... о жестокости и преступности милосердия... Разве эта жестокость – не то же, что меньшее зло? И разве меньшее зло – это правильно?

   Я молчал, удивленный ее вопросом, не зная, чем на него ответить. Потом усмехнулся, уставившись в огонь и далекое небо, сгорающее во всполохах пламени.

   ...Ночь обнимала нас, пряча от черноты вокруг и от подбирающегося на мягких лапах зла. Ее косы пахли не свежестью древесной коры и прошлогодних листьев – жаром костра, позабытым домом, а глаза смеялись из небесной выси, прячущейся среди сомкнувшихся крон.

   Нэльвё, посмеялся над моими опасениями и предложил побыть часовым первую половину ночи. По-хорошему я должен был устроиться поудобнее и задремать, вырвав у предначертанного хотя бы несколько часов сна. Но он все не шел, и я просто сидел, смотря в огонь, пока не пришла такая же встрепанная и лишенная сна Камелия.

   – Меньшее зло, оправданная жестокость... – негромко начал я спустя пару минут. – Я бы хотел сказать, что нет никакого меньшего зла, но это было бы ложью. Да, Камелия, это действительно "меньшее зло". Его не должно быть и не было прежде.

   – А когда – не было?

   Я улыбнулся. Только улыбка вышла грустной.

   – Давно... очень давно. Тогда, когда время шло иначе, и тысячелетия длились, как один день. Один из тех, кого вы называете мудрецами, когда-то сказал, что "боги бессмертны и вечно блаженны". Мы были в ту пору такими безмятежными богами, не знающими зла и жестокости.

   – И... что случилось потом? Почему все стало так, как сейчас?

   "Почему?" Я тихо усмехнулся. Помолчал, все глядя в огонь, не сводя с него взгляда ни на мгновение. И в этом пламени, светлом и ясном, мне вдруг привиделось другое: яростное и безжалостное, черно-красное, сжегшую Северу в дыхании драконов – и обрушившееся на нас кошмаром Тысячелетней ночи.

   – У нас есть слова, которыми заканчиваются почти все старинные баллады и предания, – вдруг сказал я, когда Камелия уже отчаялась дождаться ответа. Сказал, зная, что то, что она услышит, ей не понравится. – "Ess l'Line doerry".

   И, помедлив, повторил на северском:

   – "А потом пришли люди".

   Камелия, подавшаяся было ко мне, отшатнулась.

   – Но разве это правда? Разве может кто-то измениться не сам, а...

   Она растерянно замолчала, не зная, что сказать: такая по-детски растерянная и расстроенная, как если бы я неосторожно сказал что-то, разбившее все, во что она верила прежде.

   – Конечно, не виноваты, – улыбнулся я и разжал пальцы. Палочка, которой я прежде ворошил угли, упала в них, взвив рой обжигающе-ярких искр. На мгновение пламя приникло к земле, робко и пугливо, но тут же прянуло ввысь, еще жарче и сильнее, чем прежде. – Но с этого все началось.

   Я поднялся и подал притихшей девушке руку.

   – Пойдемте, Камелия. Вам пора отходить ко сну, а мне – сменять Нэльвё.

   – Мне кажется, я ни за что сейчас не усну, – тихо пожаловалась она, вставая и зябко кутаясь в одеяло, как в шаль. Я только улыбнулся на ее робкое признание, потому что тоже не мог бы уснуть. Мной владело непонятное волнение с предвкушением и нетерпением.

   Хотелось броситься в ночь сейчас, немедленно, ничего не объясняя тем, кто почему-то счел, что им со мной по пути. Не друзьям, не врагам – смутным теням, бродящим впотьмах, не видя дороги... Теням, тянущим назад тогда, когда я не могу, не имею права остановиться.

   Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые и странно чуждые, как будто принадлежащие не мне, мысли. И, ускорив шаг, направился туда, где меня ждал скучающий Нэльвё.

   Во всем теле разлилась такая легкость, что, казалось, следующий шаг будет уже не по мягко пружинящей под ногами земле, а по звенящему от ночной свежести воздуху.

   – Чтоб тебе! – беззлобно ругнулся Нэльвё, загоняя меч в ножны. – Жить надоело, что подкрадываешься со спины?!

   – Я не думал, что смогу застать тебя врасплох.

   Недоумения в моем голосе было едва ли не больше, чем в его. И он поверил.

   Нэльвё ушел от лагеря больше чем на сто шагов. И это неожиданно оказалось мне на руку: проще будет незаметно уйти, растворившись в молчаливой музыке ночи.

   – Оставить меч? – коротко спросил бессмертный. Таким – действующим и говорящим по делу – он мне нравился больше

   Я покачал головой. И, улыбнувшись, добавил:

   – Поранюсь еще.

   – Все настолько плохо? – Нэльвё иронично приподнял бровь. – Не поверю, что ты не владеешь мечом от слова "совсем".

   – Владею – слишком громкое слово. Основные приемы знаю, тактики – тоже, – пожал плечами я. – Парировать пару ударов я, конечно, смогу, но и только.

   – Ну, смотри! Я предложил.

   Отрекшийся шутливо отсалютовал и развернулся, чтобы уйти.

   – Тебе придется открыть свое имя и свою историю. Иначе правитель вправе отказать тебе в покровительстве.

   Мой окрик ударил в спину, не разбив тишину, а всколыхнув чернотой, как омут.

   – Знаю, – коротко сказал он. – Знаю и скажу.

   Сказал – и остался так, не спеша уходить, словно чего-то ждал. А я вдруг, подчиняясь какому-то странному, непонятному мне самому порыву, спросил то, о чем совсем не хотел спрашивать:

   – Тогда, перед тем, как спуститься в долину... ты ведь был против. А потом передумал. Почему?

   – Потому, – его ответ застал меня врасплох, прозвучав тогда, когда я уже не чаял его услышать, – что я не такой жестокий, как может казаться. И потому, что у меня есть младшие сестры, которым я слишком многое запрещал. А когда понял, что ошибался, было уже поздно.

   Я хотел спросить, для чего поздно – но Нэльвё уже шагнул прочь с затерянной в Лесу поляны, растаяв где-то в переплетении шепчущих, качающихся на ветру ветвей.

   Сердце пропустило удар, замерев в предвкушении. Легкость пьянила сильнее вина. Я знал, что нужно выждать, пока Нэльвё не дойдет до костра и не отправится спать. Знал – и едва мог заставить себя не сорваться с места, чувствуя, как время, отмеренное мне, уходит.

   За неимением другого ориентира, я отсчитывал удары сердца, но оно постоянно сбивалось с ритма, и я оставил это. Мне начиналось казаться, что прошла уже целая вечность; что еще немного – и край неба озарится золотом нового дня, сжигая мой путь в черном пламени невозвращения.

   Я не мог больше ждать. Рывком поднявшись с поваленного дерева, я закрыл глаза, вслушиваясь в ночь, льнущую ко мне – мягкую, бархатистую, беззаветно верную, доверчиво открывающую тайны. И, не задумываясь, не открывая глаз, шагнул в обступившую меня, ставшую мной темноту.

***

   Я шел мягко, едва касаясь земли; то стремительно, то замедляя шаг. Мне не нужно было таиться, притворяться кем-то в этой бесконечности, облеченной в черноту и расцвеченной искрами звезд – я и без того был ей.

   Я шел, не разбирая дороги, не замечая стелящиеся под ноги травы – только слушая почти не бьющееся, словно замершее тогда, на полпути в ночь, сердце. А она, черноокая ночь обнимала меня – и вела, улыбаясь из вышины, даря невесомый легкий шаг и укрывая от чужих глаз. Мне казалось, я ушел уже так далеко, что не найду брошенный мной костер; что ночь на изломе, и вот-вот займется заря, но небо по-прежнему ярко горело звездам. Не рассвет – Час Волка, пугающий и безмолвный, набирал ход, бессилен был прогнать с небес мою улыбчивую и прекрасную госпожу.

   Но то, что не сумел сделать он, ужасный и безликий, – как тот, кто в Дикую Ночь проходит по миру, ища безумцев, вставших на пути Охоты, – смогли негромкие голоса и отблеск костра. Ночь улыбнулась, прощально коснулась лица в подобии пьянящего поцелуя, пробежалась по волосам нежнейшим из прикосновений – и исчезла, забрав свои дары.

   Исчезла, оставив меня один на один с Сумеречными.

   Боялся ли я? Нет.

   Ветер бросил в лицо обрывки фраз. Пахнуло дымом, теплом и чем-то гораздо более аппетитным, чем наша каша. Эта мысль неожиданно меня смутила, и своей нелепостью и неуместностью окончательно вернула в реальность. Я прислушался уже слухом – обычным, почти что человеческим слухом, а не смутным чувством-предвиденьем – и безошибочно повернул направо. Только заколебался, всего на мгновение: уходить за Грань или нет?

   "Уходить". Так далеко, как сумею: чтобы еще видеть потускневшие краски бытия, но почти что исчезнуть самому, и пройти к разбитом Сумеречными лагерю незамеченным.

   Я поднял руку, собираясь сделать тонкий надрез реальности – погружаться одним рывком сейчас, когда даже уход на первые Грани лишал меня сил, я не рискнул – и вздрогнул, потому что слуха коснулся знакомой смешок:

   – Вот и наш легкомысленный страж!

   Рывком обернувшись, я нос к носу столкнулся с Нэльвё. И, проглотив все пришедшие на ум ругательства, зашипел:

   – Какого демона вы тут забыли?!

   – А какого демона ты покинул пост?! – огрызнулся он в тон мне. – Что мы, по-твоему, должны были делать?

   Я глубоко вдохнул, собираясь сказать, куда Нэльвё может идти со своей заботой, но из-за его спины выглянула белокурая головка Камелии. Ярость вспыхнула легко, как если бы какой-то дурак ссыпал искры в золотистое море степных трав – и оно захлебнулось пожарищем.

   – Ты в своем уме?! – злым, срывающимся на крик шепотом, начал я. – На кой ты притащил с собой ее? Ты хоть понимаешь, куда я шел и зачем?! Какому риску ты ее подверг? Да кто вам вообще дал право?..

   Я захлебнулся на полуслове, как захлебываются, сорвавшись с обрыва в воду. Горло перехватило спазмом, и из него могли сейчас вырваться только короткие, задыхающиеся вдохи. Тревога накатила, пробежав ледком по затылку, рукам, спине... нет, не ледком мурашек, а настоящим: воздух вдруг вымерз до последней капельки воды, рассыпавшейся в нем, и ударил в лицо инистым крошевом.

   Не замечая исказившегося лица Нэльвё, я грубо оттолкнул его. Все потеряло значение, кроме ощущения приближающейся беды.

   Я не слышал ни мягких, крадущихся шагов aelvis, ни глухого перестука копыт коней, ни тихого, на грани слышимости, треньканья, с которым срывается с натянутой до звона тетивы стрела, но точно знал, что они приближаются. И выкрикнул единственное, что могло спасти нас; изменить то, что должно случиться.

   Слова, впечатавшиеся в память каждого бессмертного без исключения, даже если он никогда их не слышал, даже если не знал аэльвского, уходящего сейчас в небыль:

   – Atre Vie! Именем ветра!

   Всадники, рвавшиеся в ночь, нам на встречу, остановились.

   Ржание вставших на дыбы коней, свист спускаемой тетивы – и холодное злое касание ветра, когда одна из стрел пролетает в одном пальце от моего лица, уходя в ночь.

   Я не шелохнулся и даже, кажется, не вздрогнул, за целую вечность до этого мига зная, что стрела пройдет мимо. Нэльвё и тихонько вскрикнувшая Камелия моей выдержкой не отличались. Отрекшийся грубым движением задвинул девушку за спину, не очень-то считаясь с ее растрепанными чувствами, и потянул из ножен меч. Он казался обломком лунного луча – такой же тонкий и бесконечно изящный.

   – Нэльвё! – предостерегающе окрикнул я, отворачиваясь, чтобы встретиться взглядом со спешившимся бессмертным.

   Жилистый, гибкий и хлесткий, как плеть. Легкий доспех – не доспех даже, кожаная куртка с нашитыми поверх металлическими пластинами – не стесняет движений. Перчатки плотно обтягивают ладони, изогнутый лук в пол его роста кошкой льнет к ногам. На поясе – перевязь с коротким мечом.

   – Скажи своему другу, elli-e Taelis, чтобы он убрал меч и стал твоей молчаливой тенью, если хочет сохранить жизнь, – иронично сказал Сумеречный, замирая в шаге от меня.

   Глава отряда.

   – Нэльвё, – повторил я, не оборачиваясь. – Делай, что он говорит.

   Злая и неразборчивая ругань стала мне ответом. На долю секунды я решил, что он не подчинится из глупого, неуместного сейчас упрямства, но тишина безвременья почти сразу сменилась скрежетом вогнанного в ножны меча.

   – Так-то лучше. А теперь – к делу, – и обратился резче, жестче; голосом, в котором звенел только лед и не было ни намека на прежнюю смешливость. – Ты пришел к нам, elli-e. Что тебе нужно?

   – Ответы.

   Губы главы отряда искривились в улыбке. Одна из Сумеречных рассмеялась, и бусины, вплетенные в ее косы, зазвенели. В этом перезвоне не было ничего чудесного. Напротив – жуткое, пугающее. Злое.

   – В самом деле? И не боишься? Скажем, шальной, пущенной с закрытыми глазами стрелы? – насмешливо, с тщательно скрытой угрозой, спросил он.

   – А ты не боишься, Эдвин? Песни, которая приходит с каждым новым днем, и от которой дробятся в крошево кости, рвутся жилы, терзаются нервы? Или драконов, которые уже проснулись и рвутся из ледяного плена, срывая с себя путы давно утративших силу Слов?

   A'shes-tairy оцепенел, когда я назвал его, даже не думавшего представляться, по имени – и когда прочитал и сказал то, что мучило их, став худшим из кошмаром.

   – Среди вас есть сказители? – требовательно – по праву, данному Ей. Неоспоримому.

   Пустое, надтреснутое, сломленное:

   – Нет.

   – Драконы уже проснулись, – не спрашиваю – утверждаю, но окончательно убеждаюсь только после его кивка. – Сколько еще воля прежних сказителей сможет удерживать их?

   – Что тебе за дело до нас, Зарерожденный? – резко спросил Эдвин, вскидывая на меня острый, непокорный и живой, невозможно живой взгляд того, кто долго бродит по краю Бездны, зная, что каждый момент рискует сорваться вниз.

   Взгляд, в котором сначала мелькнуло что-то светлое, ясное – но почти сразу сгорело в отчаянии и всепожирающей злости, удушливой, как гарь.

   – Я сказитель.

   – Ты и шагу не сделаешь по Жемчужным Берегам.

   – Ошибаешься.

   Он, прежде готовый бросить очередную злую колкость, осекся и замолчал, не сводя с меня долгого, пристального взгляда. В нем боролись неверие, усталость – и надежда.

   – Ты не лжешь.

   – Сколько еще воля сказителей сможет их удерживать?

   – Я не знаю, – оборвал меня он. И, помедлив, все же ответил: – Королева знает.

   – Я приду к ней тогда, когда будет должно, чтобы получить ответы и помочь. Передай ей.

   – Передам, – процедило он. – Даю слово. А теперь убирайтесь. Немедленно. Замешкаетесь – сочту, что ты лгал, ожидая отряд Безупречного, чтобы ударить нам в спину. И тогда не надейтесь уйти живыми.

   За обманчивым спокойствие слов A'shes-tairy плескалась ничем незамутненная ярость. Ни мгновения не сомневаясь в его угрозе и чувствуя направленные на меня стрелы, я развернулся, дернул за руку молчаливую и бледную от испуга Камелию и быстро зашагал прочь. Нэльвё замешкался, но последовал за нами, догнав в несколько размашистых шагов.

   До самого лагеря мы шли, не проронив ни слова. А дойдя, не сговариваясь и ничего не обсуждая, стали собираться в дорогу – прочь от идущей за нами шаг в шаг смерти. Я последним вскочил в седло, оставшись гасить костер, и пустил коня стремительной рысью вслед за удаляющимися в рассветное небо спутниками.

   Разговоры будут потом. Или не будут вообще – потому что то, что случилось, не касается никого, кроме меня.

***

   Мы скакали все утро, сначала рассветное, серо-мглистое, туманное, потом – ослепительно яркое и солнечное, постепенно переходящее в такой же ослепительный день. Не останавливаясь, мы гнали коней на восток, не зная, но чувствуя, где лежит Арьеннес – первый город aelvis, воспетый в легендах. Говорят, его невозможно не любить, и каждый бессмертный, хоть раз побывавший в Первой розе, дарит ей частицу своей души.

   Говорить было некогда – и не о чем. Солнце поднималось нам навстречу, сначала робко расцвечивая небосвод розовато-алым, а потом затопив землю рассветным золотом от края до края. Все исчезло в этом свете новорожденного дня. Все, кроме дороги, ведущей нас, и города.

   Я так отчетливо видел перед собой его, сотканный из солнца и золотой взвеси, что не сразу понял, когда наваждение уступило место Арьеннесу. И это так поразило меня, что я натянул поводья, останавливая тонконогого жеребца. Кони моих спутников проскакали вперед еще с десяток шагов – и тоже замерли, остановленные седоками.

   – Вот и Арьеннес, – негромко сказал я.

   Место, где начнется новый путь. Наконец-то правильный – и предназначенный только мне.

***

   – Приветствую вас, мой лорд, – Эрелайн склонился в поклоне – скупом; ином, чем обычно, и от лорда-правителя это выражение неприятия не укрылось.

   – Приветствую, – сухо ответил Этвор, коротко кивнув. – Вам есть, что сообщить?

   – Подтвердилось, что Кэррой вьер Шайесс действительно был в зале. Его причастность к заговору не доказана, но не вызывает сомнений. Предполагается, что он действовал не один и был не единственным заговорщиком, присутствующим на церемонии. Имен назвать пока не могу. Мы разрабатываем эти версии. Каким образом в руки заговорщиков попала печать дома вьер Лиин не установлено. Пока. Я полагаю необходимым провести расследование, подвергнув допросу всех, кто имел доступ к печати. Списки присутствующих с результатами допросов и наблюдений за поведением гостей в течение церемонии составлены и прилагаются к докладу.

   Эрелайн говорил со сдержанным безразличием. Короткие, рубленные, почти что лязгающие фразы сами срывались с языка, выстраиваясь в такой же безликий, как и они сами, текст.

   Текст, за которым он, потерянный, лишенный уверенность хоть в чем-нибудь, мог спрятаться и казаться если не собой прежним, то кем-то другим, спокойным и уверенным.

   – Немного, – резюмировал правитель. Он сцепил руки, и в этом незначительном жесте проскользнуло что-то нервозное, что-то неправильное. Только сейчас Эрелайн заметил, что лорд-правитель, несмотря на все свое обаяние, выглядит усталым и издерганным. Как будто не спал всю ночь.

   – Есть еще что-то, о чем я должен знать? – вскинув голову и сконцентрировав усталый взгляд на нем, спросил Этвор.

   – Сегодня ночью убит Рейген вьер Шадэ. Лорд-командующий внутренней стражи Зеленых Холмов и участник заговора.

   – Что? – выдохнула стоящая рядом, по правую руку от лорда-правителя, леди Айори. Черное платье и кружевной батистовый платочек, которым она то и дело промачивала совершенно сухие злые глаза, лучше любых слов выражали ее отношение к происходящему. Но к последним его словам она не смогла остаться равнодушной. И, отбросив скорбь, как надоевшую маску, Айори скомкала платочек – и продолжила, полыхнув пламенем глаз: – Глава вашей стражи – участник заговора?! Значит ли это, что в доме, подвластном вам, давно зреет недовольство, а вы ничего об этом не знаете?

   – Теперь – знаю, – холодно сказал Эрелайн, поднимая тяжелый взгляд, от которого даже леди-правительницу, ни во что не ставящую других, пробрало. – Не вам осуждать меня. Смею напомнить, что в руки заговорщиков попала печать вьер Лиин, а не моя – значит, и ваш дом тронул тлен предательства. Но если мне известен и главный заговорщик, и круг лиц, и причины недовольства, вы впервые об этом слышите.

   – Вы правы. Мы не имеем никакого представления ни о личностях заговорщиков, ни об их целях. И рассчитываем на вашу помощь, – сухо проговорил Этвор, перебивая готовую разразиться негодованием жену. – Если сочтете возможным, конечно.

   – Разумеется.

   – Я почти уверена, – едко продолжила Айори, считавшая должным озвучивать каждую свою мысль и судить, кто прав, – что этот якобы заговор в рядах вьер Лиин – ничто иное, как отражение вашего. Всем известно, что подданные вас боятся. В отличие от нас.

   – Бояться – не то же, что ненавидеть. Подданных можно держать в подчинении или страхом, или любовью. Но, так как любовь непостоянна и не зависит от воли правителя, страх предпочтительнее. Я полагал это известным вам.

   – Прагматик, – выплюнула Айори, как худшее из ругательств, со злостью и презрением. – Ни минуты в вас не сомневалась! Кто еще мог быть вашим учителем в искусстве политики, кроме вьер Эрн?!

   – Уверяю вас, леди, я знаком не только с трудом вьер Эрн, – за прежним безразличием проскользнула усмешка – впрочем, совершенно неразличимая. – Правителю необходимо разбираться в политической и военной стратегии, уметь своевременно и верным образом реагировать на события, выстраивать линию поведения. А в этом нельзя желать лучшего учителя, чем книги.

   – Жаль, эти знания не помогла вам предотвратить заговор, – с откровенной издевкой проговорила Айори. – Видимо, не так уж они хороши.

   – Матушка! – не выдержала леди Ириенн, молчавшая прежде, резко отвернувшись от окна. Черное платье, черный шелк собранных под вуалью волос делал ее похожей на чернокрылую птицу. – Прекратите. Вы переходите всякие границы.

   – Не вмешивайся.

   – Может быть. Равно как и вам, – спокойно, нисколько не выказывая раздражения, вернул шпильку Эрелайн. И тем же ровным, нарочито безразличным тоном, продолжил, резко сменив тему: – По какому праву вы позволяете себе приказывать леди Ириенн?

   Айори, не ожидавшая подобного вопроса, на мгновение смешалась, но почти сразу взяла себя в руки и ответила с царственным пренебрежением:

   – По праву крови.

   – Вот как? Мне казалось, что отныне леди принадлежит к другому дому, – и жестко закончил, не угрожая – предупреждая. – Впредь я бы попросил вас избегать подобного тона. Леди Ириенн – моя жена. Обращаясь с ней так, вы наносите оскорбление не только ей, но и мне. Вы уверены, что вам это нужно?

   Повисла тишина – напряженная, гнетущая, звенящая перетянутой струной. Того и гляди не выдержит, лопнет, и разразится буря.

   Легкий стук в дверь заставил всех вздрогнуть. Струна распрямилась. Правитель кашлянул, пряча вздох облегчения, и, поднявшись из-за стола, быстро спросил:

   – Да, Мэлори? Что-то случилось?

   – У вас просят аудиенции, – Эрелайн нахмурился: голос, доносившийся из-за двери, был странно глухим. В нем едва угадывались нежные девичьи нотки.

   Лорд Этвор, мимо которого не прошел этот странный факт, поджал губы и стиснул пальцы до побелевших костяшек.

   – Я сейчас занят, – напряженно следя за реакцией девушки, начал он. – Леди, не могли бы вы передать, что я приму наших гостей позже. Скажем...

   – У вас просит аудиенции сказитель.

   – Что? – осекся лорд-правитель, не веря услышанному. И Эрелайн его понимал: ему самому сейчас казалось, будто он ослышался, потому что... потому что...

   Потому что такого просто не могло быть. Не должно быть.

   – У вас просит аудиенции сказитель. Сейчас, – повторил голос, уже немного окрепший. – Приять его прошение?

   – Да-да, конечно, – правитель рывком встал из-за стола – так, что едва не уронил стул, зацепившийся за край ковра, но даже не заметил этого. Огляделся нервным взглядом. Перевел его с Эрелайна на царственную супругу, на дочь – и резко вернулся к нему.

   Этвор кашлянул, выровняв вдруг решивший подвести его голос, и обратился:

   – Лорд, не присоединитесь ко мне?

   – Сочту за честь.

   Он шагнул за порог последним, пропустив зло сверкающую золотым пламенем глаз Айори, молчаливую и безразличную, будто душу сковало льдом, Иришь, впервые на его памяти взволнованного лорда-правителя – и потянул дверь. Она захлопнулась резко и громко, и в этом звуке ему на миг почудился то ли звон скрещивающихся мечей, то ли перестук копыт.

   Путь назад, казавшийся прежде возможным, теперь был отрезан.

   N'orre Llinadi - аэльвский; «первопришедшие»

   Nieris – аэльвский; не переводится

   Fae – аэльвский; не переводится

   Thas-Elv'inor – аэльвский; «Отрекшиеся»

   Месяц Поющей воды – четвертый месяц в году

   Alle-vierry – аэльвский; «Действующие»

   Orfen di-erre – аэльвский, «Аметистовые чертоги»

   A'shes-tairy – аэльвский, «Сумеречные»

   Shie-thany – аэльвский, «Сумеречные»

   Atris Oerfen – аэльвский, «Аметистовая крепость»

   Eneid ri-Vie – аэльвский; «вытканная из камней»

   Elli-e Taelis – аэльвский; «сказывающий волю». То же, что сказитель

   Месяц Золотых туманов – десятый месяц в году

   Llirey aethis – аэльвский; «Лиирские горы»

   Drakkaris – аэльвский; «дракон»

   Faerie Nebulis – аэльвский; «Круг Фаэ»

   Drakkaris flamary - аэльвский; «Драконье пламя»

   Aelari – аэльвский; «смотрящий в ночь»