Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

   За вежливостью просьбы крылся неприкрытый приказ.

   Мужчина медленно поднялся. Плечи его ссутулились, словно дух бесшабашной смелости в один миг покинул его, уступив место осознанию того, что он сотворил.

   – Я не заслужил вашего снисхождения.

   – Прекратите! – оборвала его она. – Ведите нас. Как Вас зовут?

   – Грэг, госпожа, – он вновь поклонился. – Идемте.

   С непроницаемым лицом я подал леди руку, безукоризненно следуя этикету. Камелия приняла ее со спокойным достоинством. Мы пошли под руку.

   Грэг обогнал нас и зашагал привычной, торопливой и размашистой походкой, постоянно забывая, что идет не один, и то и дело останавливаясь.

   Я повернул голову, с прищуром следя за так и не сдвинувшимся с места Нэльвё. Он улыбнулся и, глянув на весело топорщащуюся с грядок ботву, поманил пальцем. Злат верным псом вспорхнул в открытую ладонь. Нэльвё подмигнул мне, подбросил полыхнувшую солнечным зайчиком монетку и медленно, не особенно-то желая нас нагнать, зашагал по улочке, что-то легкомысленно насвистывая.

   Нужный нам дом оказался совсем рядом: через два направо и на противоположной стороне. Гораздо более просторный, разросшийся за счет пристроек – видимо семья ширилась и не хотела разъезжаться, – но такой же опрятный.

   Грэг, не таясь, поднялся на крыльцо и забарабанил в дверь. Послышались сонные, перепуганные женские голоса, два вскрика, детский писк, приглушенный топоток. Дом оживал, как потревоженный улей. Потихоньку загорались свечи, алыми дрожащими кляксами расплываясь в черных провалах окон. Затрещали девушки-синички, загудели голоса почтенных матрон...

   Мы с Камелиий так и остались в нескольких шагах у крыльца. Нэльвё как раз нагнал нас, когда, наконец, раздались шаркающие шаги и дверь отворилась. Из-за нее, держась с достоинством не меньшим, чем у нашей леди, вышел сухонький старичок. Выцветшие тускло-серые глаза смотрели подслеповато, но твердо и ясно.

   – Что случилось, Грэг? – спросил он спокойным, звучным голосом, не разглядев нас в полумраке. – Неужели твоя... – он скорбно замолчал.

   Великан побледнел и замахал руками:

   – Типун тебе на язык, старый бес! Это наш староста, – объявил он, обернувшись к нам. И представил: – Высочайшая леди и ее свита.

   – Какому дому вы принадлежите?– тихо спросил староста, переводя пронзительный взгляд на нас.

   – Высочайшему дому Эльгйер, – холодно сказала Камелия, скрещивая с ним взгляд. И, ко всеобщему удивлению, чуть склонила голову. – Мы просим права гостя: защиты и ночлега.

   – А если мы откажем вам?

   – Тогда я буду вынуждена требовать.

   – Узнаю высочайших лордов, – улыбнулся старик и приглашающе распахнул дверь, произнося ритуальную фразу: – Будьте как дома, путники.

   – Госпожа, – тихо подал голос Грэг, – я...

   – Благодарю вас. Нэльвё, – внезапно окликнула она, обернувшись к бессмертному. Тот вопросительно вздернул бровь. – Подай господину Грэгу злат.

   Ни один мускул на его лице не дрогнул, но взгляд заледенел и как бы спрашивал: "Ты уверена, что хочешь этого?".

   Камелия молчала, продолжая смотреть на него. Нэльвё криво улыбнулся и перебросил мужчине злосчастную монетку. Тот поймал, еще не до конца поняв происходящего. А когда понял, с ужасом уставился на девушку.

   – Доброй ночи.

   – Но, госпожа...

   – Забирай, – холодно сказала Камелия. Великан побледнел, не понимая, что хочет от него странная леди, но ослушаться прямого приказа не посмел. И, развернувшись, торопливым шагом покинул нас.

   Камелия, игнорируя наши недоумевающие и, мягко говоря, неодобрительные взгляды, вошла в дом. Одна.

   – Мы подготовим вам комнату, леди. А вашим сопровождающим – уж не обессудьте – придется заночевать на чердаке, – прокряхтел старик, закрывая дверь. Камелия поджала губы: леди положено было возмутиться тем, что ее стражи не смогут быть у дверей ее комнаты.

   Из крохотной комнатки-прихожей, в которой едва могли разминуться трое, мы попали в общий зал. Только-только разожженный очаг не успел еще прогнать предутренний холод.

   – Присаживайтесь, госпожа! – захлопотала крепенькая и румяная женщина лет сорока – передник, волосы перехвачены косынкой, лишь самый ворот щекочут кудряшки. – У нас щи остались, желаете?

   Камелия воспользовалась любезным приглашением и рассеянно кивнула, стягивая перчатки и разглядывая дом. За показным пренебрежением холодной и высокомерной леди она старательно прятала детский восторг и любопытство.

   Я опустился на скамью рядом, Нэльвё – напротив.

   Хозяйка накрывала на стол. Нарезала сегодняшнего, но уже подветрившегося хлеба, расставила деревянные миски и ложки. Хлопая дверями, бегала голопятая ребятня: мальчишка и девчонка, погодки, с растрепанными русыми кудряшками. Следом за ними бегала девчушка лет тринадцати, грозно шикая и призывая мелочь к порядку перед высокой гостьей, но изловить никак не могла. И ребятня продолжала резвиться – оббегать вокруг стола, хватать за ноги гостей и строить старшей сестрице страшные рожицы.

   – Эзра! – прикрикнула уже на нее хозяйка, не выдержав, после того, как чуть не выронила кувшин, столкнувшись с юркой девчонкой. Та пристыжено притулилась на самом краешке лавки и теперь вовсю, с подсмотренным у Камелии высокомерием, делая вид, что ей и дела нет до малявок. Мальчишка, недолго думая, подкрался и дернул ее за косу. Эзра обернулась, но ухватить поганца за шиворот не успела.

   Постепенно к столу стали подтягиваться остальные обитатели дома. Два молодца, старушка – в отличие от сухонького супруга дама весьма... монументальная – две горланящие кошки и поджарый мужчина, судя по фигуре и выправке – бывший военный.

   – Доброго пути и легких дорог, – поприветствовал он, усаживаясь во главе стола, напротив старосты. – Куда направляетесь?

   – В Лэйдрин, к отцу, – сухо сказала Камелия. – Простите, что потревожили в столь поздний час. Мы угодили в засаду разбойников.

   – Пресветлые боги! – ахнула хозяйка. Эзра испуганно вскрикнула, прикрыв рот руками. Малявки, услышав волшебное слово "разбойники", навострили ушки и затихли под скамьей.

   – Ишь, обнаглели! – бросила матрона. – Уже на тракте лютуют!

   – А... как же вы? – тихонько спросила девчушка.

   – В порядке. Лошади вот только взбрыкнули и удрали. И одежда .

   – А как вы без лошадок-то к нам? – удивилась хозяйка.

   – Лесом, – мрачно ответил за всех Нэльвё – на редкость искренне.

   – Устали, наверное, – жалостливо продолжила она. – Не одну и не две мили прошли тропами, наверное!

   Я многозначительно промолчал и затронул гораздо более волнующую меня тему.

   – Хозяин, подскажите: можно у вас в деревне лошадей купить?

   – Можно, – нехотя кивнул он, – Только обычные они, рабочие, не для господ.

   – Лишь бы везти могли, и довольно, – заверил я.

   – Да вы кушайте, кушайте, господин! – сгладила воцарившуюся после моих слов паузу хозяйка, заметив, что я не ем, и принявшись меня активно потчевать. – Простите, глупую! Совсем вас заболтала!

   "Вас" кроме меня давно уплетали поздний ужин за обе щеки. Я, по правде сказать, не очень-то любил щи и всеми силами оттягивал неприятную трапезу. За этот удивительно длинный день голод навещали меня столь часто, что я уже свыкся с ним и отгонял, почти не замечая. Он напоминал о себе лишь противной слабостью, ядом растекшись по телу, и я бы, пожалуй, малодушно отказался от ужина, если бы не предстоящий завтра поход. Падение с коня в первый же час дороги не входило в мои планы, поэтому пришлось-таки, скрепя сердце, взяться за ложку.

   Есть, когда столько пар глаз неустанно следят за каждым твоим движением, было страшно неудобно. Хуже всего приходилось Камелии. Она неловко управлялась с непривычной деревянной ложкой и то и дело бросала грустный взгляд на сервированный с деревенской простотой стол. В нем так и читалось острая нехватка салфеток, которыми можно промокнуть губы и обтереть руки. Но леди держалась достойно. Нэльвё приходилось немногим лучше. Более ли менее привычно чувствовал себя только я, не раз и не два присоединявшийся к торговым караванам и просившийся на ночлег в деревнях.

   – Эзра, – окликнула хозяйка, когда ложки заскребли по дну. – Проводи леди в светлицу.

   Девчушка вскочила со скамьи, но Нэльвё жестом остановил ее.

   – Не сейчас. Мы бы хотели переговорить... одни.

   Старшие покинули комнату молча и степенно, ребятня – с галдежом, когда их за уши потянули за порог. Дочки-ровесницы Камелии любопытно сверкали темными глазенками и прожигали матрону, выталкивающую их за дверь, обиженными взглядами.

   Когда дверь все-таки захлопнулась (не переставая, впрочем, многозначительно подрагивать, как будто там усиленно делили места для подслушивания), я, кашлянув, полюбопытствовал:

   – Ты всерьез думаешь, что мы остались наедине?

   Нэльвё молча вскинул руку – и заклинание сорвалось с его пальцев золотой взвесью; прокатилось по комнатке дуновением теплого ветра, нежно огладив кожу.

   – Теперь – остались, – в его голосе звенел металл.

   Я напрягся. Благодушие и сонливость как рукой сняло. В интонациях Нэльвё сквозила тщательно сдерживаемая злость. Я решительно не понимал, чем она вызвана... и что он собирается делать.

   Долго удерживать интригу Нэльвё не стал, разразившись гневной тирадой:

   – С какой такой радости ты – пожри тебя Тьма! – разбрасываешься чужими деньгами, да еще и в таком количестве?! Посчитай-ка, л-леди, сколько нам еще трат предстоит! Лошади, упряжь, телепорты, ночлеги, завтраки, ужины и обеды... этого, по-твоему, мало?! Захотела поиграть в благородную – так швыряй медяки в толпу, мне не жалко! Медяки, а не златы!

   Камелия бледнела, краснела; сжатые в кулачки руки дрожали. Взгляд пылал какой-то отчаянной смесью злости, ненависти... и стыда.

   – Это... мои деньги, – едва слышно прошептала она.

   – Да неужели? Почему, в таком случае, они были в моем кошельке?

   Камелия резко, болезненно выпрямилась, словно под плетью. В голосе, еще мгновение назад слабом и дрожащем, прорезались угрожающе-спокойные нотки.

   – Я взяла деньги с собой. Если Вы изволите пройти в отведенную мне комнату, я с удовольствием верну Вам злат.

   – Глупая девчонка! – рявкнул Нэльвё. К чести леди, она не дрогнула. – Злат! Злат, разорви тебя дракон! На него можно припеваючи жить две недели! Даже я, будучи одним из лучших торлисских лекарей, горбачусь за него десять дней кряду! Десять! А ты разбрасываешься, даже не зная им цену!

   В чем-то Нэльвё был прав. Мелкому служащему за злат нужно работать месяц-полтора, крестьянину и того больше. Избалованной богатой аристократке, платья которой порою стоят и по полсотни золотых, конечно, не понять этого. Но осуждать ее просто смешно.

   – Да и с чего бы тебе знать? Сколько тебе на развлечения выдают, леди? Пять златов в месяц? Десять? Двадцать? – едко продолжил бессмертный.

   – Один.

   – Что? – переспросил Нэльвё, точно ослышался.

   – Один злат, – отчеканила Камелия.

   – Тогда почему?.. – воскликнул я.

   – Потому что, – негромко, но решительно сказала она, поворачиваясь ко мне, – каждый должен платить за свои ошибки. И это – моя плата.

   Камелия развернулась, гордо расправив плечи. Ее шаги срывались в тишину раннего утра, в зыбкий рассветный час.

   Дверь закрылась неслышно, беззвучно, неощутимо, но недвижимость, оцепенение и безвременье развеялись в тот же миг.

   – Ну и что это было?

   – Что? – ощетинился Нэльвё, и я ожегся о его пылающий взгляд.

   Пока я подбирал слова, в приоткрывшуюся дверь сунула любопытный нос хозяйка.

   – Благородные господа, вы закончили? Можно прибирать стол?

   Мы переглянулись. На секунду мне показалось, что он и сам уже не рад своей вспышке, но вслух этого ни за что не признает... Но лишь показалось.

   Продолжать разговор в любом случае было бессмысленно. Я отвернулся.

   Нэльвё приглашающе взмахнул рукой, и заклинание, дикой лозой обвивающей комнату, истаяло. Хозяйка несмело сделала несколько шагов – и замерла, когда Нэльвё легко поклонился:

   – Спасибо за хлеб и кров, хозяйка.

   В устах thas-Elv'inor это простая и искренняя фраза отчетливо отдавала иронией, но женщина все равно зарделась, а вошедший следом хозяин помрачнел и сухо бросил:

   – Вход на чердак в сенях. Тюфяки найдете в углу. Больше предложить нечего.

   Сделав мысленную зарубку особенно не рассчитывать на хозяина и его помощь, я толкнул дверь в прихожую и покрутил головой. Нэльвё первым заприметил прислоненную к стене лесенку и, перехватив ее, бросил:

   – Ты первый.

   Я прищурился:

   – Не доверяешь?

   В повисшей между нами паузе отчетливо слышались стук убираемой посуды, тихие переругивания и детский писк.

   – Нет, – пожал он плечами. – Просто не люблю, когда у меня стоят за спиной. Привычка.

   Я мог бы всласть попрепираться еще пару минут, но после долгожданного ужина меня разморило, и единственное, чего мне хотелось сейчас: спать. Махнув на причуды Отрекшихся, я сноровисто поднялся по любезно придержанной Нэльвё лестнице.

   ...Прогретый за день чердак еще хранил ласку солнца, но от стен уже веяло рассветной прохладой. Я зябко повел плечами – и тут же сдавленно выругался, стукнувшись о низкий потолок.

   "Очень низкий, – мрачно заключил я, задрав голову и почти упершись в него. – Не пройти, даже пригнувшись".

   – Что ты там копаешься? – сварливо пробурчал Нэльвё внизу. Я встрепенулся и, заприметив груду тюфяков в углу, пополз в их направлении на четвереньках.

   Лестница почти сразу деловито запружинила. Шур-шур-шурх... Стук! Неразборчивое (и отчетливо непечатное) шипение сменились шуршанием и мрачным сопением. Я имел глупость обернуться и напоролся на исполненный ненависти взгляд Нэльвё. Если бы им можно было убить, я бы... а, впрочем, ничего бы не изменилось.

   Тюфяки поделили быстро; подушек и одеял гостям не полагалось. Я, привычный и не к такому, тихо радовался отсутствию клопов и возможности наконец-то поспать. Избалованный не меньше Камелии бессмертный кривился, морщился, но молчал – только мрачнел.

   Маленькое чердачное окошко благоразумно заслонили последним, третьим, ничейным тюфяком.

   Я улегся, поджав ноги к груди, и почти сразу уснул, убаюканный нежным шепотом ночи.

***

   Мне снилась какая-то вязкая, липкая муть. Я ворочался, стискивал зубы, сжимал в бессильной злобе кулаки. Секунды тянулись часами, минуты – вечностями, и время на зыбкой грани сна и яви обернулось жесточайшей пыткой.

   А потом все закончилось. Я неожиданно понял, что меня мучит. Осознал это просто и ясно, в один миг – и проснулся.

   За мной следили.

   Я резко сел и прислушался к себе. Кто-то и впрямь настойчиво пытался найти меня. Защита, выстроенная в бытность еще магом, держалась стойко и достойно, но, не возобновляемая почти сотню лет, была уже на пределе. Ей осталось в лучшем случае минут десять – и тонкая грань, отделяющая меня от ищущего лопнет, как мыльный пузырь. А поставить новую я не успею.

   Что же делать? Разбудить Нэльвё? Thas-Elv'inor – мастера ментальной магии... Но успеет ли он выстроить защиту? И выдержит ли она напор любопытствующего? Обычно для такого рода поисков и нанимают Отрекшихся, а справиться с защитой коллеги труда не составит. Камелию? Нет, чушь. Девочка слишком неопытна, чтобы доверить ей мою... нашу безопасность.

   Я осекся на полуслове.

   Творить заклинание ей, конечно, доверить нельзя... а вот дать подпитать энергией уже существующую структуру – можно.

   Впрочем, даже на этот счет у меня были некоторые сомнения.

   Я задумчиво поглядел на Нэльвё и почти сразу отверг эту мысль. Нет, он слишком умен, чтобы легко согласиться помочь. Начнутся вопросы, препирательства, взаимные недоговорки и уступки, а драгоценное время будет уходить сквозь пальцы.

   ...Да и контроль над его сознанием, в случае опасности, не взять. И за Грань увести не получится. А просить обновить заклинание того, кто не видит его структуры, почти безнадежно.

   Слишком умен, слишком рассудителен. Слишком.

   Окончательно утвердив Камелию на роль невольной помощницы, я скользнул за Грань. И сразу же почувствовал, как протянувшаяся между нами нить рвется со струнным вздохом.

   Неразличимый в реальности я, не таясь, спустился по лестнице. И, уйдя глубже, за дальние Грани, прошел сквозь истаявшую дверь.

   Камелия спала. Сквозь плотно закрытые резные ставни не пробивалось ни лучика восходящего солнца. Смешная, с трогательно натянутой до самого подбородка простыней, с руками, раскинутыми, точно крылья, и смягчившимися во сне чертами лица, она сейчас казалось ребенком.

   – Камелия, – тихо позвал я, шагнув в реальность у изголовья кровати. – Камелия!

   – Отец... – едва слышно прошептала она. В голосе дрожали слезы. – Отец!

   – Камелия! – позвал я громче, менее всего желая прикасаться к чужим тайнам.

   От моего окрика она вздрогнула – и распахнула глаза. В темноте, опутавшей комнату, они казались двумя сгустками мрака.

   – Мне нужна Ваша помощь, – сухо бросил я, не давая ей утонуть в догадках и высыпать на меня нелепые обвинения, которые почему-то всегда приходят женщинам в голову в первую очередь.

   – Я Вас слушаю, – подчеркнуто вежливо сказала она, гордо вздернув подбородок. Мягкие после сна черты еще не успели ожесточиться, и она по-прежнему выглядела ребенком.

   Только ли выглядела?

   И я сказал совсем не то, что планировал.

   – Я вновь покажу Вам тот мир, – без ложной мягкости и вкрадчивости сказал я. – Мир настоящего волшебства. А Вы, – я присел на корточки у изголовья так, чтобы наши глаза находились на одном уровне. – Напоите силой заклинание, которое покажу.

   Совершенно безумное, глупое предложение. Предложение, на которое может согласиться только ребенок. Взрослым недостаточно просто смотреть – у них нет на этого времени. Им непременно нужно обладать. И неважно, что, получив в свою власть нечто, они почти наверняка забросят его, как сломанную игрушку.

   Она согласилась.

   – Что случилось? – также коротко спросила она, садясь на кровати и придерживая простынь. Подобная "стыдливость" показалась мне кокетством и манерностью: на том конце кровати простынь сползла, оголила узенькую щиколотку девушки, тонущую в ворохе кружев и рюшек ночной рубашки.

   – За мной следят, – лаконично ответил я. – Быстрее, леди, у нас так мало времени.

   Она поколебалась секунду и, чуть подвинувшись, чтобы мне было, куда присесть, протянула руку.

   – В этот раз будет проще, – пообещал я. По дрогнувшим векам и волне мурашек, пробежавшей по ее рукам, я понял, что она не поверила.

   И правильно сделала.

   – Успокойтесь, леди. Закройте глаза, – терпеливо повторил я то, что она уже знала.

   Камелия подчинилась беспрекословно.

   В прошлый раз я вел ее за руку по дороге, одергивая при любой попытке сойти с нее и остановиться даже на секунду. А в этот – шел рядом, благородно поделившись тем, что видел сам. Это создавало некоторый риск, но выбора не было: попробуй я взять полный контроль над ее телом, меня сразу бы обнаружили. Мне ничего не оставалось кроме как надеяться, что девушка не подведет.

   Ее восторг вновь захлестнул меня, расцветил алыми отсветами молочную дымку. Но сейчас любоваться красотами Грани, ее нежностью и отзывчивостью, было решительно некогда, и я продолжил бесстрастно и отрывисто:

   – То заклинание – словно сиреневая паутинка. Видите? Да, правильно. Протяните к ней руку. Нет, не получается? Жаль. Я не могу помочь: стоит нарушить структуру, как заклинание перестанет действовать.

   "А если я напитаю все?" – тихо шепнула дымка голосом Камелии: она отчего-то боялась говорить вслух. За Гранью слова вспыхивали зарницами, гремели громом, рябью пробегали по туманному озеру. Но сейчас это пугало ее меньше звуков реального мира.

   Я не колебался. Да, долго, да, расточительно, но кропотливый поиск нужной структуры грозил затянуться, а времени у нас нет.

   – Начинайте!

   По сцепленным пальцам пробежала волна тепла. Свет, нежный и ласковый свет солнца озарил меня от кончиков пальцев до пят.

   Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как девушка стала заваливаться набок и успеть ее подхватить.

   – Леди! – зашипел я, отчитывая. – Что вы сделали? Нельзя пропускать сквозь себя столько энергии сразу!

   – Я... я не знала, – светлая улыбка затухала, лицо бледнело; исчезал внутренний свет, заставляющий ее глаза сиять. Или, быть может, он лишь казался мне?..

   Камелия потупила взгляд.

   – Вас этому не учили? – неприятно удивился я. Она качнула головой. – Не учили обращению с чистой энергией? Хотя, впрочем, этого следовало ожидать от времени формул и сухого просчета... Времени магии, а не волшебства.

   Спохватившись, что сказал это вслух, я попытался улыбнуться как можно теплее. Но вышла, кажется, лишь кривая усмешка.

   – Спите. Мы не торопимся, часов пять еще есть. Спасибо, что помогли.

   Она хотела было что-то возразить, но почти сразу, точно околдованная, закрыла глаза и уснула.

   Я поправил сбившуюся простынь и тихо ушел, больше не тревожа ее сон.

***

   Меня разбудили шорох, приглушенный стук и злое, но тихое шипение. Я приподнялся, замотал головой, едва соображая, где я и что происходит – и не смог разлепить глаз. Сквозь сцепленные ресницы получалось разглядеть лишь тонущий в радужных бликах силуэт.

   Я вздрогнул, мотнул головой, часто-часто заморгал, протер глаза – и с облегчением выдохнул, опознав в госте Нэльвё.

   Уже умывшийся, с еще влажными волосами – с темных набухших кончиков скатывалась вода, – он сидел, закинув ногу на ногу, подложив руки под голову, и легкомысленно грыз пшеничный колосок.

   – О! Проснулся! – не замедлил отреагировать он на мое пробуждение. Как ни странно, сейчас голос Нэльвё был исключительно радостным. Я сел на тюфяке, взирая на него хмуро – как и положено смотреть только что проснувшемуся на отвратительно бодрого друга.

   Нэльвё заговорщицки подмигнул, подбросил что-то на ладони – и перекинул мне.

   В пробивающихся сквозь крышу лучах блеснуло золотом. Я, плохо соображая, что делаю, перехватил верткую вещицу налету. И, разжав кулак, с удивлением обнаружил стиснутый в нем злат.

   – Вчерашний, – пояснил Нэльвё, лукаво улыбаясь. – Тот, что наша благородная кузнецу пожаловала.

   – Отобрал? – мрачнея на глазах, спросил я.

   Он расхохотался:

   – Обижаешь! Проку ему с того злата, да еще после того, как он узнал, кого отчихвостил! – и, поняв, что я не собираюсь разделять его веселье, уже серьезно повторил: – Толку ему с того злата, когда жена уже месяц с болезнью слегла, а лечить ее некому. Выходил я его благоверную, так он мне со слезами этот злат втюхал! На, говорит, добрый человек, забирай! – со смехом процитировал Нэльвё. – Ну, я и забрал. И ведь не просил ничего, он сам предложил.

   Я недоверчиво вздернул брови. Нэльвё проявлял удивительную доброту... Я бы сказал, подозрительную.

   "Заразное это, что ли? Неужто отповедь Камелии его так встряхнула?" – рассеянно подумал я, безуспешно пытаясь натянуть рубашку: все никак не мог попасть в нужный рукав.

   – Хозяйка пирожки печет, – меж тем сообщил Отрекшийся, продолжая мучить бедный колосок. – Нас зовет. И соню эту... благородную.

   Я надивиться не мог настроению Нэльвё, гадая, в чем же причина редкого благодушия и добродетели. Слепо нащупав ботинки, я натянул их и зашнуровал, отчаянно зевая и норовя пропустить нужный крючок. В голове крутилась какая-то мысль, но я никак не мог ухватить ее за хвост.

   А!

   – Ты не говорил с деревенскими о лошадях? – спросил я скорее для отмашки (и слабо надеясь пролить свет на оставшиеся за утренние кадром блуждания Нэльвё). Мне в принципе не верилось, что наш thas-Elv'inor способен на общественную деятельность.

   Но зародившийся день полнился чудесами и удивительными событиями.

   Отрекшийся кивнул:

   – Да, с нашими гостеприимными хозяевами. Поймал главу семейства по утреннему холодку, пока он дрова рубил, и вежливо полюбопытствовал, как да чего. Он не очень-то хотел мне помогать, но, – Нэльвё развел руками, – я был очень убедителен. Любезный хозяин обещался разузнать, нет ли у кого лошадок на продажу, и после обеда сообщить.

   Я, так и замерший за завязыванием шнурков, встрепенулся и только покачал головой, вернувшись к прерванному занятию.

   – А чего ты вскочил-то так рано? – не выдержал я и задал давно терзающий меня вопрос.

   Нэльвё лишь загадочно улыбнулся. Я не стал настаивать на ответе, и, перебросив ему чуть не забытую монетку, первый отправился в увлекательное путешествие ползком по чердаку, а после – по пружинящей лестнице.

   Пирожки, хоть и заурядные – с мясом и капустой, луком и яйцом – оказались на диво вкусными. Мы уплетали простое угощение за обе щеки, готовые за такой откуп даже мириться с занудными речами почтенной матроны, отчего-то решившей, что гостей надо непременно развлечь "светским разговором". Естественно, получалось у нее это из рук вон плохо, но сытное благодушие и вежливость заставляли нас стоически терпеть ее общество.

   Завтрак закончился приходом хозяина. Он, хмуро зыркая на Нэльвё, пробубнил, что нашел лошадей. Мы торопливо подхватились с мест, от души раскланявшись с щедрой хозяюшкой, несколько сдержанно – с ее навязчивой матерью, и поспешили за нетерпеливо топчущемся у порога супругом.

   Скрипнула дверь в залитый полуденным золотом двор. Солнце, уже по-летнему жаркое, но сохранившее весеннюю нежность прикосновений, озорными зайчиками скакало по светло-зеленым листочкам, бороздило золотой вязью причудливую роспись теней и слепило глаза.

   Сквозь мечущийся в глазах калейдоскоп пятен я не сразу разглядел лошадей. Самые обычные – невысокие, с массивными и грубоватыми чертами тягловых крестьянских сивок и темными влажными глазами. Единственное, что в них поражало – полнейшее равнодушие ко всему, кроме цветущих под окном приютившего нас дома настурций.

   – Вы хотите сказать, что они нам подойдут? – возмущению Нэльвё не было предела. Под его полыхающим огнем взором хозяину, посмевшему предложить столь неказистый товар, вероятно, следовало уже затягивать петлю на шее, а лошадкам – похорошеть до альриньярских скакунов, пегих и тонкостанных. – Да они хоть раз под седлом ездили или только тягло таскали?!

   – Какие есть, господин.

   В голосе хозяина не было ни тени уважения или боязни. И это вызывало у меня опасения, а у Отрекшегося еще большее раздражение.

   "Хватит! – громко подумал я. Очень громко и очень прицельно. – Какая разница, как выглядят эти несчастные лошади? Было бы куда ехать! Переживут в Ильмере как-нибудь наше недостойное появление".

   – Прошу прощения, но маловероятно, что мы найдем здесь лошадей, подходящих столь высоким требованиям, – вслух добавил я, холодно и официально. – Странно было бы ожидать породистых скакунов у крестьян, не правда ли?

   – Добрый день! – прозвенел переливчатым колокольчиком высокий голосок Камелии. – Ой... лошадки!

   Восхищение столь явственно проступило в голосе высочайшей леди, что Нэльвё, скрипя зубами, был вынужден прикусить язык и готовую сорваться с него пакость.

   – Такие смешные! – улыбнулась Камелия, гладя лошадок по лохматым гривам. Они фыркали и тыкались в протянутую ладонь: от рук девушки вкусно пахло пирожками, натопленной кухней и домом – запахами хозяйки. Но угощение все не находилось, и скоро лошадки потеряли к Камелии всяческий интерес, вернувшись к неторопливому, но планомерному уничтожению клумбы с настурциями. Камелия надулась, но повторно вызвать ажиотаж у флегматичных животных не удалось.

   – У вас сбруя на продажу есть? – мрачно спросил Нэльвё.

   – Есть, – спокойно сказал мужчина. И, коротко бросив нам:

   – Подождите минутку, – развернулся и неспешно зашагал п улице.

   Я приготовился выслушать очередную пламенную тираду Нэльвё, но вместо ругани он полез в карман, чтобы провернуть уже знакомый мне маневр с монеткой. Она только блеснула золотым ребром – и нырнула в доверчиво протянутые руки Камелии.

   – Что это? – глупо спросила она, неверяще разглядывая злат.

   Ее вопрос ударил Нэльвё в спину. Он, уже открывший дверь, обернулся и улыбнулся. Немного снисходительно, почти покровительственно... и тепло.

   – Возвращаю то, что тебе причитается.

   – Это... это злат, который я вчера отдала кузнецу?.. – спросила она неуверенно, слабо. И почти сразу вспыхнула злостью, заплясавшей в темно-бордовых глазах: – Ты отобрал у него деньги?! Верни немедленно!

   – Нет, глупая. Я вылечил его супругу – можно даже сказать, вернул с того света. Он предложил мне все, что угодно за помощь. И я попросил злат.

   – Но... это же нечестно!

   – Что именно? Получать вознаграждение за свой труд? – иронично вскинул бровь Нэльвё.

   – Нет! Другое! – воскликнула она и замолчала, не подобрав слов.

   – Что же нечестно, Камелия? Честно получать то, что тебе причитается; то, чего заслуживаешь, ждешь и в чем больше всего нуждаешься. Он, этот кузнец, больше всего нуждался в помощи, а не в деньгах.

   – Это мое наказание! – вспыхнула девушка.

   – То есть в своем эгоизме ты готова не считать ни с кем? – улыбнулся Нэльвё. – Камелия, ты представляешь себе, как это выглядело со стороны? Я скажу. Отвратительно выглядело. Словно госпожа походя отвесила пинок бездомному псу и милостиво приказала слугам бросить косточку к его ногам. Это унизительно и недостойно.

   Камелия осеклась на полуслове и замерла, жалкая и растерянная одновременно.

   – Вина искуплена, Камелия, – продолжил он терпеливо. – Твоей добротой. Иногда, видишь ли, достаточно только проявить готовность к самопожертвованию – искреннюю, подлинную, ничем не замутненную. Поэтому прекращай хлопать глазами, закрой рот и убери эту несчастную монету в карман, подальше от моих глаз. Вот честно – воротит уже от нее!

   Нэльвё толкнул дверь и шагнул в сумрачную прохладу дома. Скрипнула проворачиваемая на петлях дверь – и захлопнулась с глухим стуком, выбив точку в конце строки.

   Камелия, по-прежнему ничего не понимающая, повернулась ко мне, надеясь... на что? На правду? На объяснение?

   Но простых ответов не бывает.

   – Он прав. Вина искуплена.

   И добавил, поколебавшись, не очень-то рассчитывая, что она поймет:

   – Вина перед собой.

Глава 6

   Долго мы задерживаться не стали: дождались обещанной упряжи, щедро расплатились с хозяевами и сразу отправились в путь.

   Полуденный зной пригибал к земле одуряюще пахнущие травы, плавил воздух жарким дыханием. Мерный цокот копыт по утоптанный сотнями сапог и подков дороге убаюкивал, погружал в сладкую дрему.

   Лошади постоянно сбивались на шаг. Неприученные ни к седоку, ни к долгим переходам, изнывающие от неприличной для поздней весны жары, они отчаянно не желали слушаться. Из нас троих "воевал" с ними только Нэльвё (Камелия откровенно жалела "бедных лошадок", а я сразу понял, что ничего из этого не выйдет). Сначала Отрекшийся понукал их, потом грозил расправой, а сейчас, умаявшийся и разморившийся, только вяло бранился: солнце светило все безжалостней, и он волей-неволей проникся к лошадям сочувствием.