Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

   Но все же... а если она не сказала?..

   Эрелайн вскинул голову, ища ее льдисто-голубой, колкий взгляд – и не находя.

   Сердце, мучительно-спокойное, давно смирившееся с тем, что его ждет, странно замерло. И выдержка – только-только вновь ставшая, как прежде, безукоризненной и безупречной – разбилась осколками отражений.

   Ступени лестницы – как возвышение эшафота. Эрелайн подходит к нему, тяжело печатая каждый шаг. Подойдя на расстояние вытянутой руки, замирает подле – и преклоняет колено перед лордом-правителем, молчаливым и бесстрастным.

   ...Прежде он думал, что умирать – легко, и быстрая смерть – лучшее, что можно подарить врагу. Потому что нет хуже пытки, чем ждать исполнения приговора, когда понимаешь: ничего не изменить.

   Прежде.

   ...А сейчас был готов отдать вечность, только бы это мгновение никогда не кончалось, потому что прежде не чувствовал себя таким невозможно, безумно, по-настоящему живым.

   Еще хотя бы сотню мгновений до смерти!

   – Встаньте, лорд.

   Эрелайн вздрогнул – и распахнул глаза. Замешкался на секунду, до последнего не веря в услышанное – а если веря, то не понимая – и резко, излишне торопливо поднялся.

   – Это тот самый меч?

   Он замер, не веря словам. "Меч"? Это все, что его интересует сейчас? Но как же...

   Или... Неужели она все-таки не сказала?

   – Да, мой лорд. Хотите взглянуть? – голос – еще отстраненнее, холоднее, чем обычно: за сдержанностью и спокойствием прячутся приведенные в смятение чувства.

   – Нет, – излишне торопливо открестился лорд-правитель, не желая лишний раз не то, что прикасаться к мечу – смотреть на него. – A'shes-tairy вы убили им?

   – Именно так, мой лорд.

   Этвор молча кивнул, принимая его ответ, но и только.

   Поджатые губы, нахмуренный брови, сдержанность эмоций – лорд-правитель выглядел непривычно. Легкости и улыбчивости, которая всегда сквозила в его взгляде, жестах и словах, исчезли.

   Сгустившуюся тишину нарушило резкое, недовольное:

   – Лорд-хранитель! – вырывая Эрелайн из раздумий.

   Он поморщился, прекрасная зная и этот голос, и эти повелительные нотки в глубоком, богатом обертонами голосе, и вскинул голову.

   Угадал. Снова. Потому что по лестнице спускалась, звонко чеканя шаг маленькими каблучками, леди-правительница. Подчеркнуто-сдержанная, величественная, с тускло пламенеющим взглядом и печатью скорби на лице.

   Айори вьер Лиин образ жесткой и грозной, беспощадной леди-правительницы шел, но она так отчаянно переигрывала, что это воспринималось только игрой. Талантливой, безупречной, почти что естественной, но все равно не настоящей.

   – Как вы могли допустить произошедшее?! – в такт шагам – так же тяжело, чеканно – говорила она, устремив взгляд только на него.

   Брови нахмурены, губы поджаты, вокруг них залегли тревожные тени. Веер стиснут в побелевших пальцах. Твердый шаг, прямая осанка – и перила, за которые она так старательно цепляется, будто едва держится на ногах от перенесенных страданий. На лице – скорбь, отчаянье, потрясение, горечь утраты, облегчение, ненависть и презрение...

   Ненависть к нему, разумеется.

   – Прошу прощения?

   – Как вы могли допустить, чтобы кто-то из Сумеречных угрожал нам? Как вы могли допустить, чтобы хоть кто-то из них вообще смог подобраться к Faerie Nebulis в ночь Беллетайна?!

   – Моя леди...

   – Это ваша вина, ваша ошибка! Даже не смейте надеяться, что...

   – Леди, – тихо, едва повышая голос – ровно настолько, чтобы он разносился по всему залу – начал Эрелайн. Леди-правительница осеклась и замерла под его неожиданно потяжелевшим взглядом, не дойдя нескольких ступеней. Удостоверившись, что перебивать его не собираются, Эрелайн продолжил, спокойно и сдержанно: – Вы правы, это моя вина. И я приношу вам свои извинения. Ранее подобных инцидентов...

   – "Инцидентов"! Моя дочь, наследница лорда-правителя Зеленых Холмов, едва не погибла, а для вас это всего лишь "инцидент"! Это трагедия!

   – Если бы погиб кто-то другой из высоких лордов, надо полагать, это не было бы трагедией? – в его словах не звенела издевка, не струился яд – только холодная сталь. – Как не является трагедией и то, что сегодня в столкновении с отрядом Сумеречных погибли пятеро стражников?

   – Да вы... вы просто... – задохнулась Айори. И выплюнула так, что ее голос дрожал от презрительности и злости: – Бесчувственное чудовище!

   Бесстрастное, ничего не выражающее лицо Эрелайна исказилось уродливой маской, но всего на мгновение.

   Он поднял взгляд – тяжелый, пронзительный, с грозовыми отблесками в глубинах иссиня-черных глаз – и негромко спросил:

   – "Чудовище"?

   Спросил, впервые посмев оспорить это ненавистное слово.

   Эрелайн не был уверен, что леди Ириенн промолчала и лорд-правитель ни о чем не знает, но хотел в это верить. Потому что это значило бы, что у него есть надежда и глупый, невозможный шанс оправдаться – перед ними, перед собой...

   Оправдаться – и заставить поверить, что у него все-таки есть душа.

   – Позвольте спросить – почему? – спросил он – холодно, невыразительно, но в напряженном голосе слышалась угроза.

   – Ириенн – ваша невеста!

   – Верно. И я готов был, презрев себя и свой долг, отдать свою жизнь в обмен на ее. Более того, не просто "был готов", а почти это сделал. Надо полагать, это вы считаете достойным чудовища?

   – Вы сказали, что...

   – Что для меня смерть любого из рода aelvis одинаково ужасна и неприемлема. Особенно – если происходит по моей вине. И я готов отдать свою жизнь за любого, кто стал бы заложником в руках Сумеречной.

   – И это, по-вашему, не бесчувственность?! – воскликнула она, стукнув веером по ладони и до боли сжав его тонкими пальцами.

   – Это, по-моему, благородство. И прежде, чем выдвигать обвинения, будьте любезны ответить на один вопрос. Вы, моя леди, готовы отдать свою жизнь не за свой Дом, не за своих детей – а за человека вам незнакомого. Нет? Досадно! Тогда это вас стоит обвинять в бесчувственности, а не меня.

   – Вы наносите мне оскорбление, – чуть не прошипела леди-правительница, зло и яростно.

   – Не большее, чем вы мне, – жестко отчеканил Эрелайн.

   Айори побледнела – теперь, наконец, по-настоящему. Губы дрогнули, золотые глаза вспыхнули опасным огнем. Леди была из тех, кого гнев делает только сильнее, никогда не заставляя бежать от сумятицы чувств.

   Она больше не играла роль леди-правительницы – она ею стала.

   – Правящий дом потерял к Вам доверие, лорд-хранитель. Вас отстраняют от командования внутренней стражей в день свадебной церемонии, – унизительно-приказной, нетерпящий возражений тон.

   Сказав так, она развернулась на каблуках и неторопливо, с королевским достоинством удалилась из зала.

   Злость, раздражение и упрямство, которые заставляли Эрелайна бороться, не отступаться в споре с ней, ушли, и его вновь охватило привычное безразличие, уводя от себя, позволяя забыть и не помнить.

   Забыть, что он живой человек, а не орудие долга, не карающий меч Холмов... Забыть – и не чувствовать боли, отчаяния, бессилия перед судьбой.

   Забыть – и принять. Потому что тому, кто не жил, не жалко умереть.

   – Приношу вам свои извинения, лорд, – сухо начал лорд-правитель, вырвав его из размышлений. – Моя супруга несколько... забылась. Женщины, охваченные горем, часто позволяют себе лишнего. Думаю, вы поймете меня, – с легким нажимом закончил он, намекая на столкновение с Алишией.

   Эрелайн слабо улыбнулся.

   – Несомненно, мой лорд. Но я вынужден принести ответные извинения. Полагаю, что тоже являюсь виновником этой отвратительной... сцены.

   Резкая, невыносимая боль пронзила ногу. Дыхание перехватило, слабость подогнула колени, и Эрелайн пошатнулся, сбившись на середине фразы.

   Боль? Откуда?! Когда, где...

   Проклятье! Та царапина! Почему она еще не затянулась?! И как давно болит, пока он, поглощенный черными мыслями и чувствами, замкнувшись в себе, ее не замечает?

   Волевым усилием Эрелайн выпрямился, подавив слабость. Боль не ушла, но отступила, свернувшись клубком, затаившись. Он по-прежнему чувствовал ее, но теперь мог взять себя в руки и хранить маску прежнего спокойствия на лице.

   – Лорд Эрелайн, вам нехорошо?

   Проклятье! Все-таки заметил!

   Эрелайн досадливо поморщился. И, спохватившись, резко прижал к телу руку, предательски ищущую хоть какую-то опоры. Но было, конечно же, слишком поздно.

   – Нет, пустяки, – процедил лорд, надеясь, что Этвор не придаст этому значения. И совершенно напрасно, потому что так просто переубедить лорда-правителя было невозможно.

   Этвор сбежал с лестницы и обошел болезненно выпрямившегося Эрелайна быстрее, чем тот успел обернуться, и охнул:

   – Вы ранены!

   – Царапина, – отрезал Эрелайн и одернул штанину, запоздало пытаясь укрыть рану. – Она не стоит вашего внимания.

   – Царапина или нет, она нанесена drakkaris flamary, иначе уже затянулась бы!

   – Я уверяю вас, все в порядке, – отчеканил Эрелайн, теряя терпение и даже не пытаясь смягчить резкость слов. – С вашего позволения я вернусь к стражникам, чтобы выяснить, как так получилось, что Сумеречная смогла проникнуть в Faerie Nebulis, обойдя патрули. И почему потери, которые мы понесли в столкновении, так высоки, когда их не должно было быть вообще.

   – Не сходите с ума! – рявкнул лорд Этвор, отбросив обычные мягкие, уговаривающие интонации, как ненужную маску и заставив вздрогнуть даже Эрелайна. В голосе лорда-правителя звенела сталь, лицо застыло. Таким его видели редко, но если видели – спорить было бесполезно. Только беспрекословно подчиняться. – Если немедленно не приняться за лечение, боль не уйдет, и вы никогда не избавитесь от хромоты. А это точно не в интересах Холмов!

   – Вы преувеличиваете, – негромко проговорил Эрелайн, но от сковавшего его голос льда, казалось, огоньки свечей подернулись изморозью, а в воздухе зазвенела ясная и звонкая песнь инея.

   – Я преуменьшаю! Еще не от таких пустячных царапин, нанесенных клинком драконьего пламени, достойнейшие из достойнейших складывали свои жизни! Поручите выяснение случившегося кому-то из ваших доверенных лиц – и срочно ищите лекаря. Это приказ.

   Эрелайн не желал отступать, но раньше, чем он успел возразить, из толпы, очертившей их полукругом, шагнула Сэйна. И, присев в столь изящном реверансе, что гораздо более именитым дамам оставалось только кусать губы, обратилась к лорду-правителю:

   – Если мой господин сочтет это возможным, я могла бы заняться этим вопросом. Как гвардеец, я приносила клятву верности не только клану, но и лорду-хранителю, поэтому в моей верности сомневаться не приходится: она подкуплена жизнью.

   Этвор взглянул на него взглядом победителя.

   – Что вы скажете на это, лорд? – прекрасно зная, что Эрелайну нечем возразить, спросил лорд-правитель. Неприкрытое торжество так и звенело в его голосе, вновь обретшем мягкость.

   Эрелайн не сказал ничего. Просто поднял на Этвора хмурый взгляд и, криво улыбнувшись, выдавил скупое:

   – Спасибо. Вы правы, я иногда... слишком усердствую.

   – И за это мы вам все бесконечно благодарны! – с чувством закончил Этвор, обращаясь уже не столько к нему, сколько к залу. Шепоток, круживший по залу с робостью дебютантки, заиграл в полную силу. – Посмотрите: вы же еле стоите без трости! – продолжил он досадливо. И нетерпеливо обратился к залу. – Кто-нибудь, принесите лорду стул! И позовите лекаря.

   – Я уверяю вас, мой лорд: в Драконьих Когтях есть лекарь, – с легкой, едва уловимой насмешкой перебил его Эрелайн. В глазах то и дело темнело от боли, и стоять становилось все тяжелее, но принимать чужую помощь он не хотел. Слишком унизительно. – Если вы не возражаете, я бы с куда большим удовольствием занялся лечением... дома. Думаю, отдых необходим мне не меньше колдовства.

   – Не уверен, что вам стоит отправляться одному, – нахмурился правитель. – Я подыщу вам сопровождающего.

   – Благодарю за заботу, но полагаю это...

   От слабости, незаметно подкравшейся на мягких кошачьих лапах, закружилась голова. Тело вдруг стало каким-то странно легким, не имеющим веса. Слепо нащупав перила и вцепившись в них дрожащими пальцами, Эрелайн устоял, а потом обессиленно привалился к балюстраде лестницы.

   Слово сорвалось с мгновенно пересохших губ сыпучим шелестом, слышимым в воцарившейся тишине даже в самых отдаленных уголках зала:

   – ...излишним.

   – В самом деле? – голос лорда-правителя сделался откровенно саркастичным. Лица Эрелайн не видел за расцветающими перед глазами черными пятнами.

   Слабость не уходила, напротив, неотвратимо нарастала – как волны, набегающие на берег, неумолимо приближают последнюю, девятую. Эрелайн сжал перила так сильно, как только мог в надежде, что резкая вспышка боли прояснит сознание.

   Каменная крошка брызнула из-под пальцев, опаляя кожу царапинами. Перила больно ударили по спине, когда он сорвался, лишившись опоры.

   Боль прокатилась дрожью по всему позвоночнику. Пальцы звенели. Сердце, обманутое чувством неконтролируемого падения, отчаянно колотилось.

   Эта вспышка отняла у него последние силы. Эрелайн слепо нащупал перила, и, уцепившись за них, медленно опустился на ступени.

   Слабость уходила постепенно. Чернота вытеснялась искрами света, и он вдруг разглядел в ослепительном сиянии зеркал одно из своих отражений. Благородная белизна кожи сменилась восковой бледностью. Черты лица болезненно заострились, вокруг глаз залегли тени. От тяжелого взгляда не осталось и следа: вместо звездной ночи – мутное море в шторм.

   Обычные темно-синие глаза больного человека. И не верится, что еще недавно они могли пугать.

   ...рядом уже давно звенели испуганные женские голоса, но различил он их только сейчас. Как только сейчас понял, что кружившие в зеркале золотые, индиговые, лазоревые, опаловые всполохи – это платья суетящихся вокруг него девушек.

   Кажется, они, встревоженные, что-то спрашивали, а он не отвечал...

   – ...в порядке?

   – ...лорд-хранитель!

   – ...Ах!

   – ...бедненький...

   Неожиданная злость накатила на Эрелайна. Он глубоко вдохнул, пытаюсь успокоить расшалившиеся нервы – и чуть не сорвался, услышав милый голосок:

   – Лорд, возьмите мой платок! Мы перевяжем рану и...

   "И что?!" – едва не рявкнул Эрелайн.

   Какая же идиотка! Безнадежная, невыносимая идиотка.

   "Впрочем, пусть лучше будет идиоткой", – с неожиданной горечью подумал он, вспомнив леди Ириенн. Она подозревала его с самого начала, с самой первой встречи, и непременно догадалась бы сама, если бы не невероятность, невозможность этой догадки. Aelari – среди бессмертных! И так долго! Почти невозможно поверить. Она и не поверила, пока не получила подтверждения.

   Хотя что там этого "подтверждения"! Разве эта девица с батистовым платочком догадалась бы, что кроется за словами Сумеречной? "Смотрящий в ночь", "сердце, чернее ночи", "путь во тьму"... пустые слова для тех, кто не умеет слышать и слушать. Да что там – не умеет! Чтобы знать столько об aelari – самой черной из сказок старых времен – нужно любить предания и легенды. А чтобы узнать по одному лишь взгляду – обладать тонкостью чувств художника. Леди Ириенн располагала и тем, и другим... на его беду.

   Эрелайн выдавил из себя кривую улыбку. Она исказила лицо гримасой боли, и причитания только усилились.

   – Спасибо за вашу заботу, леди, – мягко, как мог, начал Эрелайн. Голос стал покатым, мурлыкающим: только сквозь мед слов иногда прорывалось злое рычание. – Очень признателен. Но ваш платок, леди Делирия, я принять не могу: боюсь, моя невеста может сочтет это оскорблением.

   И, прежде чем девушки разразились новой порцией вздохов, ахов и стенаний, жестко спросил:

   – Лорд Этвор еще не нашел того, кто согласится сопроводить меня?

   – Вы удивительно вовремя спросили, друг мой!

   Веселый, мягкий и непривычно искренний голос заставил Эрелайна вздрогнуть – и, облегченно выдохнув, откинуться на спину.

   – И я рад вас видеть, Лоир. Очень. Думал, что вы не пришли.

   – Я опоздал, – покаялся мужчина, неспешно подходя к нему.

   Эрелайн улыбнулся при виде него, одетого, как обычно, с легкой небрежностью. В характере Лои было надеть рубашку наизнанку, застегнуть сюртук наискось, пропусти одну или две пуговицы, или и вовсе заляпать ворот краской... как, например, сейчас.

   "Что рисовал на сей раз?" – невозмутимо спросил Эрелайн. Улыбка, адресованная единственному другу, вышла слабой, почти незаметной, но зато настоящей.

   Лоир смутился и попытался поспешно стереть зеленый росчерк краски с воротника.

   "Зря! Этот оттенок "удивительно шел к твоим глазам!" – оставаясь внешне невозмутимым, откровенно веселился Эрелайн. Лоир его веселья не разделял, скривившись, как если бы съел кислый лимон – но руку, помогая подняться, подал. Впрочем, в этом Эрелайн даже не сомневался.

   Он ухватился за нее и рывком встал. Ногу прожгла острая, но короткая вспышка боли, почти сразу отступившая.

   – Вы точно сможете переместиться? – любезно, но отчужденно полюбопытствовал подошедший Этвор.

   – Я довольно частый гость в Драконьих Когтях, – с той же доброжелательной вежливость ответил Лоир. – Не сомневайтесь.

   – Проследите за тем, чтобы Эрелайн сразу же отправился к лекарю. Это приказ. Наш лорд-хранитель слишком мало думает о себе. Если с ним что-то случится, Холмы понесут невосполнимую потерю, – и добавил, с улыбкой: – как и мой дом. Мы должны вам нечто бесценное за жизнь дочери.

   – Как... леди Ириенн?

   Слова застревали в горле, царапая его острыми гранями сбивчивых чувств.

   – С Ириенн все в порядке, – улыбка – настоящая, искренняя – озарила лицо правителя, когда он заговорил о дочери. – Она слишком сильно взволнована и не может прийти в себя. И потому, принеся извинения, была вынуждена покинуть бал. Я передам Ириенн, что вы справлялись о ее самочувствии. Думаю, ей будет приятна ваша забота.

   Эрелайн еле подавил нервный смешок. О да! "Приятна"! Наверняка решит, что он горячо интересовался, жива она или нет, чтобы закончить начатое!

   – До скорой встречи, лорд-хранитель, – легко, с оставшейся от воспоминания о дочери улыбкой, попрощался Этвор.

   – До встречи, – сухо закончил Эрелайн, неприязненно поморщившись от резанувшего слух слова.

   "Скорой"...

   Даже слишком скорой встречи.

   Зал, тонущий в золотой взвеси, растаял, чтобы соткаться из эфирных струн другим – пустым и холодным, незнакомым. Бледный свет изменчивой, неверной луны лился из-под высоких окон. Его не хватало, чтобы разогнать мрак: только чтобы расцветить черноту пепельно-жемчужной серостью и заставить сгуститься клубящиеся у подножий колонн тени.

   Что-то знакомое чудилось в переплетении колонн, в темных сводах и призрачных кляксах окон. Но узнать Эрелайн не мог.

   Он тяжело отстранился от Лоира, на которого опирался все это время. Слабость никуда не делась, и выпустила маленькие коготки сразу же, как только он выпрямился. Эрелайн покачнулся, но устоял. Вскинул голову, вглядываясь в очертания дальней стены, едва угадывающейся в темноте.

   Мгновение колебания – и он спросил со смешком:

   – Я все понимаю, Лои, – голос хриплый, глухой, как будто простуженный, – но зачем ты переместил нас в Тронный зал?

   – В Тронный?!

***

   Благостная темнота, мягкая и уютная, полнящаяся ночной тишиной и одиночеством, окутывала ее нежной вуалью. Иришь сидела в карете, дожидаясь леди-правительницу. Отец позволил покинуть им Беллетайн после... случившегося.

   Улыбка искривила губы. Хотелось и плакать, и смеяться. Все казалось дурным сном: мутным, злым. Тяжесть чужого решения и чужой лжи легла ей на плечи. Проклятье Эрелайна стало ее проклятьем.

   Иришь не рассказала о том, кто он: просто не смогла.

   "Не смогла и не смогу", – со странной смесью горечи и отчаянной гордости добавила она.

   Самое страшное, что может сделать судьба – исполнить желание. Иришь, прежде искавшая ответы со страстью и пылом мятежной души, теперь готова была бежать от них, не вынося тяжести решения, которое опустилось на ее плечи. Она должна рассказать, должна! Или нет?..

   Как обречь на смерть того, кто ее не заслуживает? Как называть – и считать! – чудовищем того, кто им не является? То есть является, но не является! Как в детских сказках о принцах, превращенных в чудовищ... только вот в них, лживых, любое проклятье можно разрушить.

   Иришь, на свою беду, смогла разглядеть за маской чудовища истерзанную проклятием душу. Да какую душу! Благородную, самоотверженную, жизнь отдавшую служению долгу! И как после этого выносить приговор, по какому праву? Иришь не выговорит, просто не сможет выговорить слова обвинения.

   В этом вся беда – и вся горечь. Потому что неважно, есть ли у чудовища душа до тех пор, пока оно остается чудовищем. А Эрелайн им останется. До конца. И когда-нибудь станет только им – но тогда будет уже слишком поздно.

   "У него нет ни единого шанса. Не расскажешь – погубишь множество жизней".

   Рука, водившая до того по вышитым на спинке противоположной сидения узорам, бессильно опустилась.

   "Расскажешь – погубишь его".

   Сумеречная говорила, что у него осталось не так много времени... И он сам так говорил. Проклятье – врожденное. Сколько ему лет? Кажется, он немногим старше ее... Семьдесят?

   – Семьдесят... – прошептала Иришь. – Семьдесят лет борьбы с проклятьем...

   Она не слышала, чтобы кто-то из aelari продержался так долго. Обычно проклятье вырывается в детстве. Или позже, в пору вольной, не приемлющей запретов юности, щедрой на чувства.

   – Семьдесят лет, – с неожиданной жалостью повторила Иришь. – Такой груз... Понятно, откуда эта сдержанность, паническая боязнь показать свои чувства – и испытывать их...

   Иришь схватилась за виски, в которых предательски заломило. Нет, нет, нет! Не сметь сочувствовать ему! Не сметь понимать! Потому что иначе...

   "Поздно, – с отчаянным смешком подумала она. – Слишком поздно".

   И истерически рассмеялась.

   "Извечная, какая же я идиотка!"

   Иришь одинаково ненавидела себя за то, что собиралась сделать и не сделать. Ненавидела и презирала.

   За малодушие и трусость, которые толкали ее к тому, чтобы выдать Эрелайна и забыть все, как страшный сон, покончив с ним – и с ненавистной свадьбой.

   За детскую, граничащую с глупостью веру в чудо и в то, что его можно спасти, которые могут стоить стольких жизней.

   ...и за предательство, которое она уже совершила, никому ничего не сказав.

   Это было каким-то безумием. Иришь уже трясло от переживаний, нервов и сумятицы чувств. Что бы она ни выбрала, как бы ни поступила – все равно ошибется. И ошибка обойдется слишком дорого.

   Дорого, и что самое страшное – не ей.

   Осознание замкнутого, порочного, проклятого круга сводило с ума. Ни выхода, ни брезжащего в обнявшей ее тьме света. Ничего. Чувства, желания, стремления и долг – разрозненные, противоречивые – терзали измученную девушку, раздирали на части в противостояния разума и сердца.

   Она обессиленно обессилено опустилась на сиденье, сжавшись: пальцы зябко обхватили плечи, ноги поджаты к груди. Лежать в жестком корсете было неудобно, но сейчас это волновало ее меньше всего.

   Иришь закрыла глаза. Сон не шел, но стало как будто бы чуточку легче – по крайней мере, ломота в висках поутихла. Темнота ничто, сменившая чернильную темноту кареты, помогла хоть немного отрешиться от терзающих ее мыслей.

   Как бы хотелось сейчас уснуть насовсем... или, скажем, забыть все. Да, вот так: просто забыть.

   Иришь слабо улыбнулась. Снова малодушие, черствость и трусость, снова нежелание брать ответственность.

   Ответственность за чужую судьбу – и за выбор.

   ...шаги – летящие, разбивающиеся о вымощенную камнем дорожку перестуком каблучков – потревожили баюкавшие ее тишину, всколыхнули сонную дрему. Иришь поспешно вскочила, кое-как расправила безнадежно измятое платье.

   Девушка едва успела смахнуть слезы, блестевшие на ресницах россыпью хрустальных искорок, прежде чем шаги оборвались. Дверца кареты распахнулась, и в нее шагнула не ночь, темноокая, склоняющая голову под тяжестью звездной короной, а обжигающий огненный вихрь, воплощенный по чьей-то насмешке в легкомысленно-прекрасной бессмертной.

   Леди Айори пылала злостью, как пылает не костер, не жарко растопленный камин, а дикое пламя пожарища – яростное, безумное, всесжигающее и готовое обернуться даже против того, кто выпустил его в ночь. Так зла Айори не была, кажется, даже когда леди вьер Шаньер посмела попрекнуть ее судьбой дома Темного льда. Иришь кожей чувствовала исходящий от матери жар: только шевельнись, шепни о себе – и сгоришь.

   Иришь смотрела на Айори в немом изумлении, вглядываясь в такие знакомые – и такие чуждые ей черты, как если бы с ее глаз вдруг упала пелена. Она никогда не видела мать такой прежде, но почему-то ей вдруг подумалось, что это обличье подходит ей куда больше.

   Нет, не так. Что это обличье – настоящее.

   – Отвратительный человек!.. Возмутительное поведение! – восклицала Айори, не замечая ее странного изучающего взгляда.

   Иришь осторожно спросила, стараясь не задеть мать – незнакомую и оттого опасную:

   – Мы уезжаем?

   – Уезжаем! Немедленно! – она развернулась, шурша подолом драгоценного платья, и требовательно постучалась в оконце кареты: – Домой, Джеррен! Немедленно! – и тут только, кажется, очнулась от пьянящего ее гнева.

   От ярости, владевшей ей без остатка, осталась только злые искорки в расплавленном золоте глаз, которые тут же погасли, опасно вспыхнув.

   – Ох... прости, милая, – Айори провела пальцами, затянутыми шелком перчатки, по вновь безупречно прекрасному лицу, стирая усталость. Виновато улыбнувшись, она повторила мягко-вкрадчиво, с сожалением: – Прости. Сама не знаю, что на меня нашло. Как ты?

   Иришь прикусила язык, с которого едва не слетело скупое: "прекрасно!". Леди-правительница вряд ли поверит такому ответу: только разозлится. Как злится всегда, когда кто-то смеет выказывать неповиновение.

   Пауза непозволительно затягивалась. Иришь попыталась изобразить улыбку, усталую и измученную, и слабо сказала:

   – Ужасно. Не могу отойти от пережитого.

   Подумав, что слова звучат слишком сухо и оттого неискренне, Иришь поспешно добавила:

   – Как подумаю, что могла умереть сегодня – сердце замирает.

   Добавила – и вдруг поняла, что не играет.

   Голос, сухой, как тростиночка, надломился – и оборвался. И в теплом дыхании весенней ночи ей вдруг стало зябко.

   – Сумеречная на Беллетайне! – со злостью воскликнула Айори. – Возмутительно!

   Иришь вздрогнула, вырываясь из цепких пут предчувствия, и подняла на нее взгляд.

   Глаза матери недобро полыхнули, а спокойствие, которое она надела на лицо изящной расписной маской, брызнуло осколками разбитого зеркала. И она продолжила, так же раздраженно, негодующе, почти оскорбленно:

   – Недопустимо! Прежде такого не случалось!

   "Случалось, – машинально поправила ее Иришь. – В первые годы после Рассвета, в котором растаял ужас Тысячелетней ночи, и, кажется, в 4075 году, когда вьер Фьорре сплели заговор против дома Темного льда, спровоцировав раскол в Холмах и тем ослабив их".

   Но повторять это вслух она не стала.

   – Как безответственно! – продолжала рассыпаться в обвинениях Айори. – То, что могло случиться с тобой... это преступно! Непростительно! Я ему этого не забуду!

   – Но матушка, – в голосе Иришь звучало удивление, – он ведь спас меня.

   – Тебе вообще ничего не должно было угрожать! Это его ошибка, его вина! Какая безответственность: предаваться веселью, когда от тебя зависят сотни жизней! И как предаваться – танцуя на балу!.. – веер, которым она с ненавистью стукнула о дверцу кареты, жалобно треснул – безнадежно искалеченный, смятый.

   Иришь показалось, что она ослышалась.

   – Но ведь Эрелайн пришел на бал только потому, что ты настояла!

   – Значит, нужно было отказаться!

   – Но тогда бы ты сочла это оскорблением! – воскликнула Иришь.

   Айори замерла – и перевела на нее золотой, дрожащий от переливов пламени взгляд.

   – Ты его защищаешь, – прошептала Айори. – Ты смеешь его защищать! – и обвиняюще продолжил, не найдя больше, чем возразить: – Ненавидела, а теперь защищаешь!

   Иришь вздрогнула от вопроса. Да, ненавидела – раньше. А теперь?

   Боялась? Жалела? Уважала?..

   – Не защищаю. Возражаю.

   Ни один проблеск чувств не прозвучал в ее голосе, не пробежал по лицу предательской тенью, выдавая охватившее ее смятение.

   – Если возражаешь, значит я не права?

   От вкрадчивого, обманчиво-мягкого голоса Айори по открытым плечам Иришь пробежала дрожь.

   Нужно было что-то сказать, как-то сгладить неловкость, но Иришь не знала, как. Отвечать правду – нельзя, молчать – тоже. Уйти от ответа она не сможет, как не сможет увести разговор туда, куда нужно ей. Безнадежно.

   Напряжение, звеневшее перетянутой струной, вдруг оборвалось. Злость, владевшая Айори, отпустила ее, и она улыбнулась почти виновато.

   – Прости, я опять на тебя давлю, – негромко, с сожалением сказала она и потянулась к Иришь.

   Девушке стоило большого усилия не отшатнуться, позволив ей мягко погладить щеку.

   Пальцы Айори не были холодными. Напротив: такими горячими, что кожу неприятно закололо.

   – Вы – самое дороге, что у меня есть, – тихо начала она, не сводя с Иришь нежного взгляда. – И я очень боюсь вас потерять. Поэтому сейчас, когда это едва не случилось, мне так тяжело держать себя в руках.

   Айори порывисто подалась вперед – и обняла ее. Прежде сердце Иришь бы замерло, пропустив удар, а теперь не сбилось с привычного хода.

   Леди-правительница говорила так искренне и проникновенно, что ей невозможно было не поверить – но Иришь не верила. После сегодняшних потрясений она увидела ее как никогда ясно, словно с глаз вдруг сдернули бархатную повязку.

   Сколько еще неприятных прозрений ее ждет?

   Иришь вымученно улыбнулась. Больше всего ей хотелось брезгливо отодвинуться, выпутаться из кольца рук матери. К ее облегчению, она отстранилась сама. Расплела ласковые, удушающе-тяжелые, как аромат роз, объятья и ласково погладила ее по волосам.

   – Уже совсем скоро приедем.

   – "Скоро"? – запоздало насторожилась Иришь. – Мы не в Излом Полуночи?

   – В этом нет смысла. До свадьбы остался всего день. Мы остаемся в Арьеннесе.

   – День? – прошептала Иришь, отказываясь верить услышанному. – Но разве...

   – Разве "что"? – холодно спросила Айори, смотря на нее с прежней жестокостью.

   – Ничего.

   Иришь вновь обессиленно откинулась на спинку сидения. Силы оставили ее.

   Силы – и какая бы то ни было уверенность. Сумятица чувств, едва улегшись, вновь закружила ее, не давая остановиться, подумать и, наконец, решить...