Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

   "Спокойствие!" – приказала она себе, но руки ее не слушались, и веер едва не выскользнул из них. Иришь похолодела, представив, как глупо бы выглядела, если бы выронила его у всех на глазах. О, ее недоброжелательницы были бы в восторге!

   Захлестнувшая злость придала сил и успокоила, вымывая сомнения и предательскую слабость из тела.

   Злость сначала на сплетниц, а затем на себя. Запоздалая и бессмысленная.

   "Зачем, зачем ты смотрела ему в глаза?! – кляла себя она, еще сильнее сжимая пальцы. – Кому и что ты хотела доказать? Что за детское упрямство!"

   Но это была ложь. Она знала, что не упрямство и не желание поступать наперекор всем заставляло раза за разом выносить бездну его взгляда.

   Не упрямство, а любопытство. И от этого было страшнее.

   Его взгляд зачаровывал сокрытой в нем тайной, загадкой. И она, глупая, раз за разом переживает и будет переживать эту чудовищную пытку – сама, по собственному желанию, доброй воле! – пока не найдет ответ.

   ...Что там, за изломом полуночи, за черными самхейнскими тенями, клубящимися на дне зрачков? За бархатом ночи, за темной бездной, куда не проникает даже свет? Она не знает.

   "Плата за любопытство – бессмертие", – шепчут старинные сказки... И сейчас Иришь как никогда понимала их – но ничего не могла с собой поделать.

   "Плата – бессмертие"... Готова ли она заплатить?

   И если нет, то почему так боится ответа на этот простой вопрос?

   Иришь приветливо, но несколько вымученно улыбнулась двоюродной кузине и ее дочери, кивнула последним, чуть запоздавшим гостям и замерла, на миг позабыв о том, что нужно дышать. Грянула музыка, перекрывая чистый голос отца, возвестившего о Беллетайне.

   Пора открывать бал.

   Сердце ухнуло вниз, но тут же забилось вновь, быстро-быстро. Иришь глубоко вдохнула, словно перед прыжком в омут – и шагнула вниз.

   ...Эрелайн – как всегда безупречный, безукоризненный и безразличный – шел ей навстречу. Их разделяло всего ничего: каких-то десять шагов.

   Десять шагов, которые отделяют ее от падения.

   Она, не поднимая на него глаз, присела в глубоком реверансе. Он склонился в поклоне. Изящество и безупречность, весна и зима.

   Эрелайн подал ей руку – такую же холодную, как его взгляд. Мгновение поколебавшись, она вложила в его ладонь свою, чувствую, как ее обнимает уже не кружево митенок, а кружево инея...

   Вторая рука лорда легла на ее талию. Не грубо, не нежно – сдержанно и безразлично. И от его удивительно тонких, но сильных пальцев, расползается жестокий и злой холод.

   ...Оркестр – невидимый, укрытый на бельэтаже – взял первую волнующую ноту, разбив наваждение. Иришь глубо вдохнула, делая вид, что не замечает предательской дрожи. Закрыла глаза, отгораживаясь, укрываясь от тяжелого взгляда Эрелайна сотнями обнаженных ресниц-лезвий, – и вместо бальной залы Круга Фаэ перед ней восстал из эфирных струн и мелодий ее класс танцев.

   Матушка у фортепиано, перед ней, рука об руку – брат. Младший из двух. Роальд не выносит танцев.

   ...И когда вновь взвились скрипки и альты, когда тонкая мелодия фортепиано всколыхнула заколотые волосы, взметнула подол платья и влилась во вздымающуюся грудь, она была уже не здесь – и танцевала не с ним. А по сладко шепчущему, отзывающемуся на каждый шаг, паркету кружилась не зимняя безжалостная стужа – весенний вихрь.

   Музыка для этого танца – вовсе не гулкое завывание труб, не тонкие вскрики струнных, а звонкая песня капели, веселый щебет птиц и тихое цветение первых, робких еще цветов. Арфа и флейта, свет и жизнь, радость и тепло. Созидание, воплощение, возрождение и вечный круговорот против смерти и тьмы, воя волчьих стай и злого лунного света...

   Это был ее танец, только ее. Не танец даже – всплеск чувств, заключенный в одно мгновение.

   ...Музыка стихла, кажется, почти сразу – и почти никогда. Иришь замерла в изящном па, плавно выпрямилась и приняла благодарность за танец: тихое разлившееся в воздухе молчание. Восхищение, уважение, признание... Ее признание.

   Иришь сделала шаг назад, к лестнице. Окинула гостей полускрытым в ресницах взглядом – загадочным, непонятным – и присела в реверансе, благодаря за внимание.

   ...И, развернувшись на носках, едва не столкнулась с оказавшейся неожиданно близко матушкой.

   – Дивный танец! – мурлыкнула она, жеманно и сладко щуря янтарные глаза. – Как, впрочем, и всегда. Надо думать, это не заслуга твоего партнера?

   – Танец – это искусство,– ледяным тоном отчеканила Иришь. – Как художник рисует палитрами и кистью, так я сплетаю из своей страсти кружево танца. Ты права. Заслуги нет. Никакой, – и, не меняя голоса, чтобы мать не заметила проскользнувших заинтересованных ноток, спросила – впервые за все время: – Как тебе мой будущий супруг?

   – Сдержанный, безразличный, холодный, бесстрастный, – скучающим тоном перечислила Айори, передернув плечами. – Или, скорее, пытающийся казаться таковым. Ничего примечательного.

   Иришь замерла, напряженно стиснув пальцы.

   – А взгляд? Ты видела его взгляд?

   – Видела. Тяжелый и темный, очень темный. Но и только.

   "Не лжет, – подумала Иришь, стараясь не выказать охватившего ее удивления, – и неожиданно все поняла.

   Мать смотрела, но не видела, замечая только то, что ожидала увидеть. А Иришь пытливо, мучительно, терзая саму себя, вглядывалась в бесконечное море, в тьму, плещущуюся на дне его глаз – и тонула в ней.

   "Она никогда не поймет. Никогда".

   Как Иришь никогда не перестанет вглядываться в бездну...

   – Пойдем! – неожиданно сказала Айори, взяв ее за руку. – Думаю, сейчас самое подходящее время для разговора.

   – Чьего разговора? – нахмурилась Иришь, упершись.

   – Вашего! – нетерпеливо подстегнула она, потянув упирающуюся Иришь за собой. – Я хотела, чтобы вы переговорили еще на приеме, но тогда тебе нездоровилось, и времени совсем не осталось. Ну же! Уже почти полночь!

   – Какие разговоры на балу? – упрямилась Иришь, чувствуя, как тонкие мамины пальцы впиваются в ее запястье, врезаясь в белый атлас кожи, оставляя на нем темные цветы синяков... – Шум, голоса, музыка...

   – Для этого вокруг разбит парк. Идем! – не терпящим возражения голосом оборвала ее леди-правительница.

***

   Эрелайн пытался отыскать среди пенного кружев, шелеста шелка и роскошного блеска парчи зелено-золотое и черное платье, но тщетно: ни Висении, ни Сэйны не было видно.

   "Я же говорил держаться рядом со мной!" – скрипнул зубами Эрелайн.

   Да. Рядом и "держась незаметно". Изумительно противоречивые приказы! Нет, вокруг вьется так много девушек, что Сэйне ничего не стоило среди них затеряться...

   "Не стоило бы, – с мрачным удовольствием повторил он. – Если бы она надела не такое заметное платье!"

   Злость поднималась в груди. Было решительно нечего делать... вернее, как раз-таки было, что, но не здесь! До момента, когда он в праве будет покинуть зал, не оскорбив никого своим ранним уходом, оставалось не меньше получаса, и все, что он мог сейчас – ждать, высматривая затерявшихся среди всплесков кружев и искристых брызг смеха гостей.

   Смех, всюду смех: сухой и игристый, точно вино Лазурной Гавани; хрустально-звонкий, как переливы серебряных колокольчиков; глубокий и пьянящий низкой альтовой нотой... Смех шел за ним неотступно, неотрывно, шаг в шаг... Его звали, что-то говорили, и Эрелайн, кажется, даже отвечал, улыбаясь, порою отшучиваясь, но не замечал этого. Перед глазами мелькали огни, сотни и тысячи огней канделябров, акварельные росчерки платьев – золото, лазурь, пурпур, индиго, бордо, серебро... Он закрыл глаза, лишь бы не видеть их, лишь бы оказаться не здесь, – но отблески великолепия бала по-прежнему стояли перед глазами, а щебет и смех грянули с новой силой.

   – ...Айн!

   Пальцы, сжимающие непонятно когда подхваченный с подноса бокал игристого вина, едва не разжались. Время замерло вместе с ним – и жемчужной нитью, нежным флером воспоминаний протянулось из прошлого...

   Одно единственное слово перевернуло, изменило все, оставив его в растерянности и неверии.

   Слово – и голос, почти что забытый.

   ...Эрелайн оборачивался медленно, как во сне, слишком боясь понять, что ослышался, обманулся.

   Она обняла его, обвив тонкими руками шею. Чтобы почти сразу отстраниться и заглянуть ему в лицо, изучая уже почти истершиеся из памяти черты...

   – Прошу прощения, леди Алишия, но этикет предписывает другую манеру приветствия.

   Голос – ровный, холодно-отстраненный, лишенный чувств. На лице застыло выражение сдержанного неприятия. Уловить его шуточный тон за маской серьезности было бы совершенно невозможно, если бы не пляшущие глазах смешинки.

   Задорная улыбка вспыхнула во взгляде Алишии, на мгновение пробежала по контуру четко очерченных губ – и тут же погасла, спрятавшись за вуалью полуопущенных ресниц.

   Она деланно смутилась и поспешно, подыгрывая ему, присела в глубоком реверансе.

   – Приветствую Вас, мой лорд.

   На "лорде" голос Алишии стал особенно лукавым. Едва удерживаясь от улыбки, которая бы безнадежно испортила затеянную ими игру, Эрелайн склонился в ответном поклоне:

   – Приветствую Вас, моя леди.

   – Ах, как вы любезны! – леди не выдержала и звонко рассмеялась, вновь обняв его – еще крепче, чем прежде.

   – Ну, леди! Задушите же! – со смешком улыбнулся Эрелайн, впрочем, и не думая отстраниться. Напротив: бережно, тепло ее обнял.

   – Какая еще "леди"? – прелестные черты aelvis подернула зыбкая дымка обиды. – Не "леди", а "тетушка"! И, хотелось бы верить, – любимая!

   – Даже не сомневайся, – улыбнулся он – легко, беззаботно, но эта обманчивая легкость не смогла обмануть Алишию.

   – Непохоже, – она чуть отодвинулась, не разжимая объятий, и подняла на него долгий взгляд, вмиг отбросив дурашливость и став серьезной. – Ты выглядишь так, будто бы увидел приведение.

   "Почти", – горько и немного насмешливо подумал он.

   Алишия поняла без слов.

   – Мы так давно не виделись... Прости. Я никак не могла оставить...

   – Я знаю, – оборвал он ее. – Знаю и не осуждаю.

   – Твой взгляд делает это за тебя, – голос – иронично шутливый, но в взгляде только печаль.

   "Что случилось?" – тихо, едва различимо. Легчайшее колебание воздуха; шепот на грани сознания, который невозможно подслушать.

   "Я слишком отвык от этого... имени"

   Губы искривились в болезненной, бесконечно усталой улыбке.

   – Я скучал, – коротко сказал Эрелайн, вкладывая в скупые слова ту бездну чувств, мыслей, которые испытывал, терзаемый одиночеством – но о которых не мог сказать сейчас.

   "Я не должна была оставлять тебя одного".

   "Я не один".

   Ровно, безразлично, сдержанно... как всегда.

   Теперь ее черед улыбаться так: горько, через силу, с сожалением.

   "Я бы поверила, но... твои глаза лгут".

   Усмешка. Да, лгут... но как сказать правду?

   Она отводит взгляд – виноватый, прячущийся за тенью ресниц.

   – Я тоже. Но я не могу...

   "Ты не должна тратить свою жизнь на меня. Я этого не достоин... и ты уже сделала для меня слишком многое".

   "Прекрати! – злое, раздраженное. – Ты же знаешь, что не прав! И это – мой долг. Кроме меня у тебя никого нет".

   "Меня и самого – нет. И скоро не будет совсем".

   За фальшивой усмешкой – горечь обреченности, бессмысленности.

   "Не смей так говорить!"

   Взгляд – потемневший, полыхнувший злостью.

   "Не сметь говорить – что? Правду?"

   – Вот вы где, лорд Эрелайн! – голос, неожиданный и нежеланный, разбил хрустальную тишину притихшего зала. Узкая, изящная ладошка Алишии, уже готовая взвиться в хлесткой пощечине, замерла, так и не шелохнувшись.

   – Мое почтение, леди Алишия. Вы не были у нас, кажется, третий год? – продолжил лорд-правитель, подходя на расстояние рукопожатия, и улыбнулся.

   – Пятый, – резко, четко выговаривая каждый звук, сказала Алишия. И обернулась – не порывисто, не медленно, а сдержанно и спокойно, будто происходящее ее ничуть не обеспокоило. Только взгляд, серо-зеленый, точно надломленная кромка весеннего льда, теперь обжигал затаившимся в нем холодом.

   Напряжение повисло в воздухе звенящей, натянутой до предела нитью.

   – Это редкое удовольствие – видеть владык теней с нами, – попытался сгладить резкость лорд Этвор. Обычно это выходило у него с легкостью, которая сопутствует настоящему таланту... но не сейчас. Все его попытки разбились о ее взгляд.

   – Редкое, – с удовольствием повторила Алишия, смакуя вдруг обретшее новые смыслы слово. – Действительно редкое. Как никак, нас осталось всего двое. Что ж... мы рады принести вам удовольствие.

   Ее красивые, мягко очерченные губы расплылись в миловидной улыбке. Только вот взгляд не потеплел, оставшись таким же колко-холодным.

   Лорд-правитель изменился в лице, слишком поздно поняв, как двусмысленно прозвучали его слова. И, склонив голову, тихо произнес:

   – Прошу прощения, леди. Я сказал, не подумав, как это может прозвучать...

   – Спасибо, но я не приму ваших извинений.

   – Что вы себе позволяете? – приятный и глубокий альт вплелся в мелодию разговора тревожной, вздорной нотой. – Не забывайте, с кем вы говорите!

   Эрелайн повернулся на звук голоса и неприязненно поджал губы.

   Угадал. Впрочем, кому еще мог принадлежать этот глубокий, пробирающий голос – и кто, кроме нее, может владеть им в совершенстве?

   Леди-правительница неторопливо приближалась к ним, уцепившись тоненькими пальцами за локоток леди Ириенн. Эрелайн нахмурился, не имея ни малейшего представления, что им может быть нужно, и крайне этим недовольный.

   – Душа моя, они... – терпеливо начал лорд Этвор, не желая ссоры, но тщетно: его непослушный альт собирался вести иную мелодию.

   – Лорд Этвор – верховный правитель Холмов. Вы не имеете права говорить с ним в подобном тоне, – отчеканила Айори. Голос то набирал силу, то опадал, становился глуше и звонче. Она играла им легко и свободно, как играют на любимом, давно изученном до последнего оттенка звучания инструменте.

   Властность. Сила. Право приказывать и повелевать. Негодование. Презрение. Требование извинений... как много всего можно уместить в одну короткую фразу.

   Алишия улыбнулась, светло и безмятежно, ничуть не впечатленная ее речью, разве что чуть-чуть позабавленная. И, безукоризненно вежливо, без единого намека на оскорбление, ответила:

   – Вы, безусловно, правы. Но я не помню, чтобы титулы обязывали меня принимать извинения, если я не считаю это возможным.

   – Леди, я признаю свою вину не только за неосторожные слова, – вновь вмешался лорд-правитель, все так же мягко и терпеливо, в надежде исчерпать конфликт, – но и в Вашей утрате.

   – В самом деле? И в чем же она заключается? – вздернула бровь леди-правительница, переведя раздраженный взгляд на супруга. – Мне казалось, заговоры и восстания – это внутренние проблемы клана, и наше вмешательство неприемлемо.

   – Мне казалось, – сладко проговорила Алишия, – что дом вьер Шаньер – хранители сумеречных дорог. Пять тысяч лет, поколение за поколением, мы приносим свои жизни на алтарь мира и спокойствия. Неужели мы не заслужили, чтобы нам оказали помощь тогда, когда мы в ней отчаянно нуждались? Только через сутки нога лорда Этвора ступила на окровавленный и изуродованный порог нашего дома. Через сутки, когда уже некого было спасать!

   Ее голос – ясный и чистый, как перезвон ручья или стали, лишенный жеманства – уходил в чистые выси, тонул в свете.

   – Мы – ваш единственный щит, и вы едва не позволили нашему роду пресечься! Если не мы, кто встанет на перевале? Кто? Может быть, ваш род, лорд Этвор? Или ваш, леди Айори? Дипломаты, целители, волшебники... Никто из вас не возьмет в руки меч. Никто из вас не будет встречать Сумеречных холодной сталью и скрещивать с ними клинки. Лишь вьер Шаньер, владыки теней, могли сделать это, потому что тысячи лет шли путем хранителей, а вы бросили нас в час презрения, в час отчаяния! Так же легко, без сомнений, как пять столетий назад предали огню единственных, кто мог стать с нами плечом к плечу.

   Айори смертельно побледнела: так сильно, что даже пудра и белила не могли скрыть ее гнева.

   – Вы, – выплюнула она, едва сдерживая себя и дрожащую в голосе ненависть. Яростное пламя, теплящее в груди, текущее по венам силой древней крови, вспыхнуло в глазах, – говорите об изменниках? И смеете оспаривать правосудие?!

   – "Правосудие"? В чем же заключалось преступление дома Темного льда? В том, что они не любили разжижать кровь, теряя древнюю силу? Но разве не то же мы делаем сейчас? Или, быть может, все дело в том, что их сила была враждебна Вашей, леди, но в дипломатии они проиграли?

   – В том, что их сила черпается из тьмы! Из худших уголков души, из страсти, из ненависти и тьмы, абсолютной тьмы! Это сила Сумеречных, смотрящих в ночь – но не нас!

   – Довольно, – не повышая голос, но так, что его невозможно было услышать, а услышав, не подчиниться, проговорил лорд-правитель. – Леди Алишия, вы в полном праве не принимать моих извинений, но я действительно сожалею и чувствую свою вину перед вами, леди, и лордом Эрелайном. Особенно – перед ним. Чувствую и не забываю ни на секунду. Я не смог собрать лордов так скоро, как должен был; не смог повелеть твердой рукой и повести их за собой, заставив забыть о раздорах. Что в тот день... что в год после. Этого не изменить и не искупить никогда. Но мне бы хотелось, чтобы вы знали о том, что я сожалею.

   – Мы благодарны Вам уже за то, – горько улыбнулся Эрелайн, опережая Алишию, – что Вы смогли удержать лордов от вмешательства не на нашей стороне, и этим спасли хотя бы наши жизни. Простите леди Алишию за излишнюю резкость, но, боюсь, мало кто может понять нашу боль. Время не излечит этих ран. Но сейчас не стоило – и не стоит – об этом вспоминать. Вы что-то хотели, лорд-правитель, леди?

   – Да. Хотела, – холодно, по-новому взглянув на него, сказала Айори. Безупречная осанка стала болезненно-правильной, когда она выпрямилась еще больше. – Полагаю, было бы чудесно, если бы вы с леди Ириенн отправились на прогулку, скрашивая ее любезным разговором.

   – На прогулку? – растерялся Эрелайн, лелеявший надежду, что опасаться этим вечером ему стоит только танцев. Как же не кстати! Впрочем, нет. Очень даже кстати! Такой отличный повод сбежать от разряженных гостей, сумятицы танцев, грохота музыки... и проверить, наконец-то, дозоры!

   – С удовольствием! – легко согласился он, подавая руку леди Ириенн.

   Она вымученно улыбнулась. И, поколебавшись, с почти осязаемым нежеланием приняла его руку.

Глава 2

   ...Ночь встретила их сладким дыханием диких роз.

   Они шли молча; под руку, но не вместе. Молчание звенело водами утонченно-ажурных фонтанов, пело в тихом шелесте обнимаемой ветром листвы, шуршало подолом тяжелого платья и вздыхало блеклыми голосами трав.

   Молчание разлилось в разверзнувшемся небесном колодце, к которому протяни руку – утонешь, и холодном блеске далеких звезд...

   Иришь поглядывала на лорда сквозь полуопущенные ресницы, но лицо Эрелайна точно застыло бесчувственной маской, и по нему невозможно было сказать, о чем он думает. Тени, порой скользившие меж старых, раскидистых и тяжеловесных дубов, каждый раз заставляли ее до боли сжимать пальцы на локте Эрелайна. Она знала, что это лишь соглядатаи и стражники – молчаливые и безликие, как и все, кто хранит эту Ночь – но все непонятная тревога не желала отступать, исчезая во тьме.

   – Ночь нежна, – негромко сказал Эрелайн, нарушив обнимавшее их молчание.

   Иришь вздрогнула и подняла на него растерянный взгляд. С кем он, к кому обращался? И куда смотрит так... странно?

   – И холодна, – продолжил лорд, пока она думала, что же сказать в ответ. И замолчал.

   Иришь было неуютно рядом с ним, как бывает с незнакомым человеком, с которым вдруг оказываешься наедине. И он действительно был незнакомым. Сейчас Эрелайн не походил ни на того жестокого насмешника, образ которого рисовало ее воображение, ни на всегда сдержанного, не выказывающего чувств, но от чего-то страдающего лорда, которого хотели видеть в нем другие. Он... не был ни кем.

   Не был. Вообще.

   Как будто умер давным-давно, и все, что осталось – тень на стене, отброшенная в изменчивом пламени свечи, в котором оживает даже то, что навеки не-живо...

   Они шли, все отдаляясь от Faerie Nebulis и льющегося из его распахнутых окон света. Темнота, идущая по пятам, обступавшая со всех сторон, с каждым шагом становилась все гуще. Еще дюжина шагов – и тишина, прежде ласково укутывающая плечи, шепчущая дремлющим лесом, обрушилась на них звонким беззвучием, когда последние отголоски музыки затихли позади.

   Холод бежал по рукам и спине, холод пробирался сквозь кружево, шелк и атлас. Холод... и страх.

   И тяжесть, сдавившая грудь так, что не сделать ни вдоха – пугающая, непонятная. Что это, и зачем?..

   Ответ казался таким простым, ясным и очень важным, что Иришь не могла думать ни о чем другом. Ночь, обнимавшая их, причудливые тени старых дубов, тропки, горящие серебром в изменчивом лунном свете – все это исчезло для нее. Осталось только бессчетное множество ключиков от замка, за которым прячется правда. Как же найти среди них единственно-верный, когда тянешь вслепую?

   А если этот: витой золотой ключик, умещающийся на ладошке? Стоит только стиснуть его – и, ничего не боясь, потянуться к темнеющей скважине...

   Осознание хлестнуло по струнам души чудовищным диссонансом.

   Давящий взгляд! Здесь есть кто-то еще!

   – Эрела!.. – начала она и захлебнулась криком, когда шею обожгло холодом, закованным в сталь, а появившаяся из ниоткуда тень обхватила ее – и рванула на себя.

   Эрелайн вздрогнул – и резко обернулся, вырываясь из омута мыслей.

   И в его расширившихся глазах Иришь увидела себя – и белокосого призрака с глазами настолько светлыми, что казались прозрачными...

   Глазами Сумеречной.

***

   Эрелайн обернулся. Вскрикнула сталь, вытянутая из ножен – и резко умолкла, загнанная обратно.

   Он опоздал. Ошибся, позволил себе преступную слабость – и опоздал, проиграв бой до начала.

   Сумеречная не стала нападать, нет. Она поступила проще и жестче, связав его по рукам и лишив возможности действовать: схватила Ириенн и, грубо прижав к себе, приставила к горлу меч. Он, сотканный из черноты сгусток мрака, матово поблескивал в ее руке, пожирая самые слабые отблески света...

   "Меч, сотканный из темноты"... воплощения Бездны!

   A'shes-tairy качнула головой, увидев тень понимания в его глазах. Шелк серебряных волос расплескался в ночи лунным серебром.

   – Не стоит, мой лорд, – с улыбкой сказала она, чуть сильнее, чем прежде, касаясь лезвием меча тонкой шеи девушки. Ириенн вжалась спиной в Сумеречную, только бы оказаться дальше от ледяного дыхания клинка. – Право, не стоит. Вы ведь поняли, что это за меч, не так ли? – и добавила, не удержавшись от короткого смешка: – Как, впрочем, и ваша прелестная спутница.

   – Drakkaris flamary, – процедил Эрелайн, не меняясь в лице. Сохранять на лице непроницаемую маску было сложно, как никогда.

   – Верно, драконье пламя, – повторила она с прежней улыбкой. Слова, похоже, приносили ей несравненное удовольствие. – Застывшее драконье пламя, скованное тысячи лет назад словом N'orre Llinadi. По-прежнему живое и по-прежнему смертоносное для всех aelvis.

   Он глубоко вдохнул, унимая дрожь в голосе. Дрожь не страха: злости.

   – Чего вы хотите? – ровно спросил Эрелайн. Удерживать маску он еще мог, а вот приказать успокоиться то и дело болезненно сжимающимся на рукояти меча пальцам – нет.

   – Как хорошо, что мы так быстро нашли общий язык, – усмехнулась Сумеречная. И продолжила – не угрожая, предупреждая: – Вашей очаровательной спутнице ничего не грозит... если вы не будете упрямиться, конечно.

   – А если нет? – пропустив через себя и едва сдержав новую волну гнева, спросил он.

   – Увы, – холодно сказала она, без тени прежней иронии. – Ответ вы знаете сами. Поэтому будьте любезны: не делайте глупостей. Одно мое неловкое движение – и ее бессмертие обернется проклятием. А это было бы... досадно.

   – Я повторяю: что вам нужно?

   – Мне, мой лорд, нужны вы.

   Эрелайн вздернул бровь. Губы искривились в усмешке

   – Я?

   – Ваша жизнь, – уточнила Сумеречная. – Ваша жизнь в обмен на жизнь вашей прелестной спутницы.

   – Замечательная сделка, – криво улыбнулся Эрелайн. – Я бы даже сказал – изумительная. Простите, но Вы всерьез полагаете, что среди живущих и ушедших есть хоть одна душа, которая согласилась бы на нее?

   – Есть. И это вы.

   – Сожалею, но вынужден вас разочаровать, – его голос звенел сталью. – Отпустите леди Ириенн и уходите. Я клянусь сохранить вам жизнь... и свободу. Вы сможете уйти. Прямо...

   Эрелайн замолчал, не договорив, потому что Сумеречная заливисто рассмеялась. В голосе – глубоком, темпераментном, с едва заметной, но красящей ее хрипотцой – заиграло веселье.

   – Простите, Владыка, но не вы сейчас диктуете условия, – и резко, жестко закончила, приказывая, а не прося: – Бросьте меч и примите наш бесценный дар. Дар смерти.

   – Если я приму ваш дар, род владык теней прервется, и некому будет остановить пришедшие с Жемчужных Берегов сумерки. Я не имею права распоряжаться своей жизнью, как бы мне того ни хотелось. Она не принадлежит мне, – и, поколебавшись, все так же сухо, безжизненно и хлестко закончил: – Простите, леди Ириенн. Это мой долг.

   Слезы, блеснувшие в ресницах капельками росы, сбежали по болезненно-бледным щекам. Эрелайн закрыл глаза: смотреть на нее было невыносимо. Холод, спасительный холод и свинцовая тяжесть долга – его благословения и проклятия...

   Но никогда она еще не была так тяжела.

   – Не прощайте, – обманчиво-спокойно сказала Сумеречная. И хлестко добавила: – Потому что он лжет.

   И, не дожидаясь ответа, продолжила, обращаясь уже к нему:

   – Я бы поверила вам, ни секунды не сомневаясь, если бы не одно "но": я слишком о вас наслышана и слишком хорошо знаю, какой вы. Поэтому, – голос ее поднялся, взвился в высь, пробежал по кронам вместе с налетевшим ветром – и сорвался криком: – Повторяю: бросьте меч и примите смерть. Ваша леди вернется на бал невредимой, клянусь.

   – Назовите хотя бы одну причину, почему я могу позволить себе пренебречь долгом и пожертвовать сотнями жизней ради одной.

   – Честь.

   Слово, брошенное в лицо и давно жгущее изнутри, хлестнуло наотмашь, выбив воздух из легких и качнув землю под ногами.

   – Меч, лорд, – прошептала Сумеречная, всколыхнув замершую ночь.

   Эрелайн вцепился в рукоять меча побелевшими от напряжения пальцами.

   ...Что такое жизнь одного в сравнении с благом многих, одна жизнь – в обмен на сотню других?

   Ничто. Потому что для aelvis всеобщее благо всегда стоит превыше чувств и эмоций, клятв и принципов, чаяний и надежд.

   ...Всегда спокойны и сдержаны, рассудительны и бесстрастны, всегда поступают только правильно...

   Одна жизнь – цена победы и ошибки. Всего одна жизнь.

   – Меч.

   Пальцы стиснули рукоять до боли, до скрежета – в пальцах ли, в рукояти ли?.. Впрочем, какая разница!

   – Уходите, – каждый звук вырывалась из горла хрипом, вороньим карканьем. – Уходите, и если посмеете тронуть леди – убью вас. И клинок, выкованный из драконьего пламени, вам не поможет.

   – Проклятый упрямец! – рявкнула она, не выдержав. – Мы оба знаем, что ты сделаешь, так хватит тянуть! Ты все равно обречен, а она – нет! Прими свою смерть!

   Слова, ударившие с прежней жестокостью, в этот раз лишь прибавили сил.

Эрелайн выпрямился, болезненно-прямо.

   Сумеречная зло сощурилась, видя, что он не собирается отступать, – и ударила в самое больное место, обессиливая, обездвиживая...

   – "Твой народ", говоришь? Не те ли это, кто вздрагивают при звуках твоего имени? Не те ли, кто ненавидят тебя и боятся больше Сумеречных и драконов? Не те ли, кто называют тебя чудовищем, выродком, проклятием владык теней? И они правы, потому что ты – чудовище. Тот, чье сердце чернее Ночи. Куда ты приведешь их, бессмертный? Во тьму?

   – Нет.

   Тихое, глухое... слабое.

   И она, слыша его неуверенность, видя его слабость, продолжила наносить удары, от которых нельзя оправиться:

   – Если твой дом выбрал правильный путь, почему его "награда" горчит полынью? Почему дом Владык почти уничтожен? И почему тьма смотрит из глаз его единственного наследника? Это расплата. Ты слепец, если не видишь этого.

   – Расплата за что? – глухим, надломленным голосом спросил Эрелайн, опустив взгляд. Плечи ссутулились, словно вся боль, вся тяжесть прошедших лет навалились на них. В глазах темнело то ли от злости... то ли от слез. Жгучих сухих злых слез.

   – За что? – Сумеречная рассмеялась. – Ты всерьез спрашиваешь "за что"?! Посмотри на меня, Зарерожденный! Моя кожа выбелена, стерта жестокими снежными ветрами, глаза выцвели от слепящей белизны, кроме которой на Берегах нет ничего. Мои губы потрескались от холода, и я никогда, даже летней ночью, не могу смотреть на пылающий огонь. В моих глазах – боль и ненависть, сердце истерзано сумерками, а руки дрожат от Песни драконов. Это недостойно расплаты? Предать своих братьев и сестер, отдать их на растерзание лютому морозу и стуже – и ради кого? Ради смертных! Ради клятвопреступников и предателей, вонзивших нам нож в спину!

   – И в чем же наша вина? В чем наша расплата? Вы сами выбрали этот путь. Мы лишь следовали своему долгу.

   – Идти неверным путем – не меньшее преступление, чем отступить от него.

   – Идти всегда лучше, чем оставаться на месте. Потому что рано или поздно даже неверная дорога может вывести туда, куда ты стремился.

   – Это – тот перекресток, который ты искал? Впрочем, почему бы и нет? Каждой душе свойственно стремится к жизни... или к смерти, если дорога в жизнь для нее невозможна.

   – Не тот. Но если бы я не шел по своему пути, вы бы вряд ли готовы были подарить мне легкую смерть, – с кривой усмешкой сказал Эрелайн.

   Меч с тихим напевом выскользнул из ножен.

   – Готовы. Легкую чистую смерть, – медленно проговорила Сумеречная. Меч в ее руке дрогнул и чуть сильнее надавил на кожу Ириенн. Она сжалась под ним, не дыша, едва живая от накатывающей слабости, от обжигающего дыхания драконьего пламени, лишающего воли и обрекающего на смерть. – Это ли не величайший дар для тебя? Раствориться в ветре дыханием ночи, умереть навсегда – так, чтобы даже память о тебе исчезла навек. Что сделают с тобой те, кого ты хотел защитить, когда узнают твою маленькую тайну? Мы сжигаем смотрящих в ночь на кострах. Заживо. Порою, когда принесенная ими тьма так велика и темна, что даже чистому яркому пламени не разогнать ее, они горят в нем всю свою вечность, год за годом. А как поступают Зарерожденные?