Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

   – Вы устали.

   – Устал, – Эрелайн прикрыл глаза, на мгновение – и, открыв, сухо спросил: – Вы закончили?

   – Да, мой лорд. На церемонии присутствовали только те, кто получил приглашения. Леди вьер Тесс и чета вьер Сиэ не смогли прибыть. Вьер Тесс не здоровится, а вьер Сиэ...

   – Как всегда. Можешь не продолжать. Это все?

   Сэйна коротко кивнула:

   – Желаете ознакомиться со списками?

   – Если это возможно.

   Приняв из ее рук аккуратную стопку листов, Эрелайн заскользил взглядом по строкам, ни на чем не останавливаясь. От имен, личных и родовых, зарябило в глазах.

   Эрелайн сверился с перечнем гостей, лежащим тут же, подле. Отложил один из листов, второй... пробежал глазами, сравнивая.

   Боковым зрением заметив движение, он вскинул голову, оторвавшись от бумаг. Сэйна, сидевшая напротив, тихонько шелестела страницами, то перелистывая их одну за другой, то замирая и напряженно углубляясь в чтение.

   – Вы что-то ищете? – не помня, чтобы отдавал какой-то приказ, спросил он.

   – Да. Кое-что, что вызвало у меня подозрение, – не поднимая головы от документов, ответила она.

   – "Подозрение"? В каком из отчетов?

   – Вчерашнем, – рассеянно бросила она, перелистывая страницы. – Да где же! Я ведь помню, что... ага!

   Листок выскользнул из стопки и лег на стол.

   – Я взгляну? – полуутвердительно спросил Эрелайн и протянул руку.

   Не дожидаясь, пока Сэйна передаст заинтересовавшую его бумагу, взял ее со стола сам. Встряхнул, распрямляя, и вчитался.

   Пробежав беглым взглядом по строкам, Эрелайн нахмурился и поднял тяжелый взгляд.

   – Я помню эту страницу, Сэйна. Но не понимаю, что именно вас смущает.

   – Смотрите, – она перегнулась через стол, склонившись над бумагой и вглядываясь в перевернутые буквы. – Мне кажется, что столкновение с отрядом Сумеречных в Беллетайн...

   – Вы говорили с Адрином?

   От его резкого вопроса Сэйна вздрогнула и вскинула голову. В ее глазах, серых блеском стали, а не серебра, отразилось ненимание.

   – Простите?

   – Да или нет? – повторил он. И, смягчившись, пояснил: – То же самое я слышал от Адриана.

   – Нет, не говорила, – помедлив, ответила она тогда, когда пытка молчанием стала не просто невыносимой – невозможной.

   Сэйна в задумчивости поджала губы. Решив что-то, мягко, но настойчиво потянула лист на себя, высвобождая из пальцев Эрелайна. Развернула и вновь вчиталась, раз за разом пробегая по нему взглядом.

   – Что именно вас смущает?

   Встав с кресла, Эрелайн обогнул стол и подошел к ней со спины, заглянув через плечо.

   – Думаю, все, что я скажу, вам и так известно, – не оборачиваясь, сухо сказала она.

   – Возможно. Но не откажусь услышать собственные сомнения из чужих уст.

   – Что сказал вам Адрин?

   – Ничего, что могло бы быть мне полезным.

   – И все же.

   Эрелайн помедлил, неприятно удивленный ее настойчивостью, но ответил, не видя причин упорствовать – только безразлично пожал плечами:

   – Адрин настаивает, что произошедшее представляет собой не череду случайностей, а результат заговора против меня. Я не исключаю подобного, но бессмысленно строить догадки, пока к тому нет веских оснований. Особенно если это касается предательства.

   – Боитесь волнений внутри дома?

   – В том числе, – уклонился от прямого ответа Эрелайн. – Вы придерживаетесь точки зрения Адрина?

   Сэйна опустила лист на стол и развернулась. Взгляды – сине-свинцовые, сумрачный, и серо-стальной скрестились.

   – Пока – нет. Вы правильно заметили: когда дело касается предательства, не стоит спешить. Особенно если оно связано с Сумеречными.

   "И карается смертью".

   – Что вы находите подозрительным? – нарушил молчание Эрелайн, разорвав нить их взгляда. Голос его звучал ровно и спокойно. Напряжение, звеневшее в паузах между словами, ушло. – Короткую стычку с Сумеречными? Это отнюдь не первая попытка нападения. Ее исход? Он закономерен и не выбивается из общего ряда. Прямую связь между нападением отряда и одиночки установить нельзя: слишком много случайных, не поддающихся просчету факторов.

   – Например?

   – Например, я не имею привычки прогуливаться не в одиночестве, – слабо улыбнулся он и, заметив странный блеск глаз, предвосхитил вопрос, готовый сорваться ее губ: – Не могу сказать, что уповаю на добродетельность леди-правительницы, но сомнительно, чтобы она решилась рискнуть жизнью дочери. Вряд ли здесь уместно говорить о предательстве.

   – Разумно, – Сэйна поджала губы. Пальцы забарабанили по столу – нервно, резко, подчиняясь ломаному ритму. – Но почему бы не предположить иное: Сумеречная могла проскользнуть мимо стражей, воспользовавшись возникшей суматохой, и остаться ждать вас у дверей, – и добавила, видя написанный на его лице скепсис: – Зная, как тщательно вы исполняете свой долг, несложно догадаться, что рано или поздно вы покинете Faerie Nebulis – либо чтобы проверить посты, либо услышав о нападении.

   – Возможно. Как возможно и то, что ее пропустил кто-то из стражей. Или что наша гостья пробралась во дворец за несколько дней до бала, когда он практически не охранялся. Это равновероятные исходы, и определить, какой из них имел место в нашем случае затруднительно. К тому же, не исключено, что есть и другие. Так какого рода сомнения вас беспокоят? – закончив мысль, повторил он уже заданный вопрос.

   Сэйна поджала губы. Опустила взгляд в лежащий на столе лист отчета. И, когда он уже не ждал, заговорила – тихо и негромко, продолжая что-то напряженно обдумывать:

   – Отряд Сумеречных налетает на стражей. Короткая стычка, несколько раненных – все как всегда. Приказ отозвать стражей с нескольких близкорасположенных постов понятен. Но частности... – она замолчала, но ненадолго, только чтобы собраться с мыслями: – Мне настораживает, что из отряда, первым столкнувшимся с Сумеречными, никто не выжил. Из доклада Рейгена следует, что старший из них известил о нападении в первые же секунды боя. Посты находятся друг от друга в двух минутах верхом, но, когда Рейген и стянутые им силы прибыли, все было кончено. Стражи, не раз сталкивающиеся с Сумеречными у перевала, не могли так просто пасть от их мечей. Разве что их было слишком много...

   – ...или Рейген намеренно сообщил о нападении позднее, и бой длился дольше, чем мы предполагали.

   – Сообщил позже? Намеренно? – Сэйна нахмурилась, не понимая, к чему он ведет. – Но зачем ему это?

   – Потому что он предатель.

   Слова, короткие и безразличные, царапали горло.

   Эрелайн отвернулся.

   Едва отдавая себе отчета в том, что делает, отошел к окну. Паркет тихонько поскрипывал под его шагами.

   – Вы уверены? – вопрос Сэйны ударил в спину больнее ножа.

   – Практически полностью.

   Тяжелые бархатные шторы прянули в сторону, когда он раздернул их.

   – Но оснований...

   – ...было достаточно, – спокойно закончил он за нее, смотря на город, тонущий во тьме. Искорки фонарей не разгоняли ее, только расцвечивали, дрожа на поверхности, как отражение звезд в ночном море.

   В такой же тьме, которая плескалась теперь в его взгляде.

   – Только он мог пропустить Кэрроя на церемонию. Он – и никто другой. Обращаться к теням рядом со мной вьер Шайесс бы не рискнул.

   – Вы давно это поняли?

   То, что ему меньше всего хотелось слышать.

   – Нет.

   – Но раньше, чем начали наш разговор? – упрямо повторила она.

   – Раньше, – безразлично признал Эрелайн. – Но окончательно убедился только после ваших слов, – и усмехнулся: – Мне следовало быть осмотрительнее. Не допустить того, что случилось.

   – Вы не могли...

   – Мог. Его отец был среди тех, кто ворвался в ту ночь в Драконьи Когти. И погиб там.

   – Среди тех, кто желал вам смерти? – переспросила Сэйна. Он не видел ее лица, но по голосу было слышно, как она удивлена и раздосадована: – И вы приблизили его?

   – Я дал ему шанс. Простил. И он оправдал оказанное доверие, – кривая усмешка коснулась его губ. – Вернее... оправдывал.

   Эрелайн отвернулся от окна.

   – Где он остановился? – буднично, как будто говоря о чем-то каждодневном и не представляющим интереса, осведомился он.

   Это безразличие и спокойствие на мгновение обмануло Сэйну, и она механически ответила, не успев задуматься о том, зачем ему это:

   – Западное крыло, третий этаж... – и воскликнула, когда увидела, что Эрелайн взял прислоненный к креслу меч и направился к двери: – Подождите! Лорд!

   – Ты останешься здесь.

   – Я не имею право отпускать вас одного!

   Эрелайн резко остановился и развернулся – так, что они едва не столкнулись:

   – Ты. Останешься. Здесь.

   Он говорил тихо, ровно, но за этим спокойствием скрывалась холодная, еще сдерживаемая, в любое мгновение готовая выплеснуться ярость.

   Говорил так, что невозможно было ослушаться.

   Сэйна замерла, не смея сделать и шагу, нарушив прямой приказ.

   Развернувшись, Эрелайн толкнул дверь, переступил порог – и зашагал, быстро удаляясь.

***

   Шаги – быстрые, нервные, размашистые – дробным эхом отдавались в тишине коридора. Ярость уходила, уступая место холодной злости. Когда Эрелайн вышел в картинную галерею с расшторенными окнами, от нее осталась только сдержанность и собранность.

   Не пройдя и половины, он сбился с шага и остановился, нахмурившись. Зачем искать комнату Рейгена, если ему, владыке теней, всего один шаг до любого из живущих?

   Робкого, не ало-рыжего, а бледно-золотого света было недостаточно, чтобы разогнать пришедшую из города тьму, и по зеркально отполированному паркету пробегали, как волны прибоя, зыбкие тени.

   Эрелайн повернулся. Его тень, легшая на пол рисунком масляных красок – нет. Бессмертный прикрыл глаза, воскрешая в памяти образ Рейгена, всегда нелюдимого и молчаливого. Темные волосы, строгие, резкие черты... и ненависть, прячущаяся на дне зрачков за преданными клятвами.

   Не размыкая век, Эрелайн ступил в тень, – и, открыв глаза, нашел себя в той же галерее. Тень осталась всего лишь тенью, неживым рисунком.

   – Даже так? – неприятно удивился он, не заметив, что произнес это вслух. – Решил играть в открытую?

   В голосе его не было ни злости, ни ярости – только легкая досада оттого, что придется искать другой выход.

   ...Под его взглядом тень ожила, повинуясь позвавшей его воле. Растеклась по паркету чернотой беззвездной ночью, поглощая свет свечей, отражением дрожащий на паркете – и рванула вперед, когда Эрелайн приказал:

   – Найди его.

***

   На третьем этаже западного крыла тень резко вильнула вправо и, истончившись, густо-черной струей дыма втянулась в узкую щель под дверью. Эрелайн ступил в нее, еще не успевшую полностью скрыться – и вынырнул уже по другую сторону двери.

   Меч с тихим шелестом выскользнул из ножен.

   Эрелайн огляделся – настороженно, прислушиваясь к каждому звуку. Он оказался в гостиной зале – богато, но скупо обставленной, как любая комната, в которой никто не живет. Кофейный столик, несколько кресел, диван, полка с книгами, камин...

   Лорд нахмурился, заметив на одном из кресел россыпь бумаг. Шагнул к нему, подхватил один из листов и, мельком пробежав взглядом, отложил в сторону, потеряв интерес. Этот отчет он уже видел.

   Бегло просмотрев остальные листы, Эрелайн не нашел ничего, что представляло бы для него интерес и могло хотя бы косвенно указывать на предательство Рейгена. На какое-то время в его душу закрались сомнения. Не ошибся ли он, так скоропалительно вынеся приговор?

   Цепко оглядев гостиную, Эрелайн быстрым шагом направился к двери. С ней Эрелайн не церемонился: распахнул ударом ноги. Не дожидаясь, пока противник среагирует, ворвался в спальню – и едва удержался от того, чтобы зло выругаться.

   Комната была пуста.

   Ни небрежно сброшенного на стул сюртука, ни единого документа из его многочисленных отчетов, ни убранного в ножны меча, ни самого Рейгена. Если бы не чуть смятое покрывало, как будто на уже заправленную кровать решил кто-то присесть, и оставленные в гостиной отчеты, можно было бы подумать, что в Эрелайн ошибся покоями.

   Он выдвинул один за другим ящики комода, перевернул примостившуюся на нем шкатулку, распахнул шкаф. Ничего.

   Эрелайн развернулся и медленно, не отдавая себе отчет, опустился на кровать. Взгляд бессмысленно скользил по комнате, не зная, на чем задержаться – пока вдруг не запнулся о то, чего в покинутой комнате быть не должно.

   О сумку с вещами.

   Эрелайн напрягся, резко выпрямившись и напрягшись, готовый к бою. Апатия, еще мгновение назад укрывавшая непроглядной пеленой серости, слетела в миг. И запоздалое смутное беспокойство, маячившее на краю сознания с самого прихода в покои Рейдена, облеклась в кристально-ясную мысль: зачем свечам гореть в комнате, где никого нет?

   ...Но противник, если и был здесь, прячась в ночной тиши, не появлялся. Еще минуту простояв в напряжении натянутой тетивой, с которой в любой момент готова сорваться стрела, Эрелайн устало опустил меч.

   Поддев острием клинка завязки сумки, он одним легким движением взрезал их. Сумка раскрылась, смешно накренившись на один бок. Эрелайн перевернул ее ногой.

   Беглого взгляда на вывалившиеся из нее вещи хватило, чтобы с уверенностью сказать, что они принадлежат лорду-командующему. Смятый, с несвойственной Рейгену неаккуратностью сложенный сюртук, несколько бумаг – потом стоит непременно изучить их – отцов перстень, оставленный на память... Вряд ли бы он бежал без них. Тем более, собранных.

   Эта странность, зацепившись за обрывок невыраженной в словах мысли, заставила Эрелайна вскинуть голову. Он вспомнил о кое-чем несущественном и потому пропущенном при первом взгляде.

   И не ошибся: на кровати, на смятых темно-красных и черных узорах покрывала, что-то белело.

   Лорд одним рывком оказался у кровати и схватил записку. И едва не выпустил ее из рук, вздрогнув: рядом лежал, ранее незамеченный, клинок. Drakkaris flamary.

   Злое предчувствие прокатилось мучительным диссонансом по натянутым нервам-струнам, отдавшись слабостью в стиснутых пальцах; холодным дыханием пробежав по плечам. Губы пересохли. Эрелайн медленно перевернул листок, стараясь не замечать предательской дрожи в руках.

   Сердце мучительно сжалось – и замерло, пропуская удар. Небрежно выведенные, строки раскололи надвое рельефный оттиск сплетенных в танце силуэтов, герба дома Пляшущих теней...

   Его дома.

   "Чистые листы есть только у членов Малого совета. Значит..."

   Эрелайн опустил руку с бумагой, переводя дыхание и успокаивая колотящееся сердце. И тут же, не выдержав пытку неизвестностью, рывком поднес к глазам, вглядываясь в едва различимые в полумраке комнаты буквы. Чтобы увидеть две строчки, написанные таким до боли знакомым почерком...

   Эрелайн стиснул зубы, едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть бумагу в камин или не разорвать ее в клочья.

   Кэррой в его доме! Кэррой был здесь!

   Эрелайн глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки, но получалось плохо: дыхание сбилось, а в голове пульсировало одно-единственное, почти обезумевшее от злости: "Ненавижу".

   Прочитать записку – значит принять его правила; одеть поданную им маску и стать безвольной фигурой в его игре. Не прочитать – отравлять душу сомнениями, вздрагивать от каждой тени и терзаться неизвестностью, ожиданием...

   Сжав зубы до скрежета, Эрелайн смог сфокусировать метущийся в бездумии, в безумии взгляд.

   "Это только первое в череде предательств. Как долго еще ты продержишься до падения?"

   Где-то внутри забился, вместе с истерзанным сердцем, глухой, раскатистый звук. Не то смех, не то всхлип, он разрастался, сотрясая тело Эрелайна – и вырвался из его груди не смехом даже, истерическим хохотом вперемешку со злой дрожью слез. Робкие, приглушенные поначалу всхлипы вылились в звонкие, пронзительные в почти звенящей недвижимости комнаты переливы, от которых вздрагивали подвески люстры и дрожали стеклянные вставки в шкафу.

   Смех оборвался так же резко, как начался. Эрелайн сжал лист с такой силой, что поболевшие пальцы впились в бумагу и вспороли ее, раздирая в клочья, – но и это не принесло желанного спокойствия.

   Эрелайн поднес к лицу трясущиеся руки. Повинуясь неясному, смутному наитию, поднял взгляд на зеркальные створки шкафа – и замер, побледнев, не в силах шевельнуться от сковавшего его страха.

   Из зеркала, темнеющего в полночный час, на него смотрели не его сумрачные глаза, а два черных провала ночи.

   Серебряный омут всплеснулся, на миг взвившись мириадами брызг – и осыпался вниз с тихим перезвоном разбиваемого хрусталя. Айн, тяжело, отрывисто дыша, перевел непонимающий взгляд с укрытого инеем осколков ковра на дрожащие пальцы, на сбитых костяшках которых алела кровь.

   Когда, что?..

   Он попятился – и, натолкнувшись на комод, обессиленно к нему прислонился. Тряслись уже не только руки: его била крупная дрожь.

   – Лорд!

   Голос, смутно знакомый, едва пробивался сквозь безумие его измученных чувств, захлестнувшихся в неистовстве шторма.

   Знакомый...

   Сэйна.

   – Уходи, – едва слышное, хриплое, через силу. И резкое, хлестнувшее по ушам криком: – Убирайся!

   – Мой лорд, – жестко начала она, еще не зная и не понимая, что случилась – и к чему идет. – Я не могла оставить вас одного с предателем и убийцей! Вы...

   Бессмертная осеклась, замерев под его взглядом.

   Эрелайн выпрямился – и обманчиво-медленным, смазанным движением, уложившимся в один вздох и один стук сердца, оказался рядом с ней, преодолев полдюжины шагов. И ласково провел по шее пальцами, сверху вниз.

   Такая тонкая, хрупкая, что можно переломить одним легким движением... но это неинтересно. Быстрой смертью нельзя упиваться, как пьянящим вином. Она не закружит голову, не заставит смеяться от переполняющей радости безумия. И не подарит того сумасшедшего мига, когда замирает испуганно бьющаяся под его пальцами артерия, и вместе с чужим сердцем останавливается, на миг, – свое.

   Эрелайн вдруг нахмурился и отстранился, пытливо заглядывая в глаза.

   Страха в них – холодных, бесстрастных, серо-стальных – не было.

   – Ты не боишься меня, – удивленно-насмешливое, ничуть не разочарованное. Заинтригованное обещанием новой игры.

   – Верно. Я боюсь за вас.

   Он отвел руку – и, не давая попятившейся Сэйне разорвать дистанцию, одним шагом нагнал ее.

   – И не только. Я вижу твою Тень – и твои страхи. Которому из них позволить свести тебя с ума?

   – Это она, а не вы.

   – "Она"? – Эрелайн заливисто рассмеялся. Но в глазах – беспросветно-черных, пустых, безумных и жестоких – не было и тени улыбки. – Кто "она"? Злая воля? Тень проклятья?

   – Ночь, которая смотрит из Ваших глаз.

   Эрелайн мягко провел рукой по ее щеке, пряча издевательскую усмешку в уголках губ. И вздрогнул, когда с уст Сэйны сорвалось отчаянное:

   – Эрелайн!

   Растерянность, захлестнувшая его при звуках имени, сменилась жгучей злостью.

   – Эрелайн, – повторила она в слабой, ничтожной надежде, отступая назад. И выкрикнула еще раз, когда в его глазах впервые промелькнул отголосок себя прежнего: – Эрелайн!

   Каждый выкрик, каждый выдох хлестал наотмашь, заставляя его вздрагивать, как под плетью. Сэйна твердила его имя, как заклинание – и в какой-то момент на нее взглянула не Тьма, а Эрелайн.

   Взглянул – и отшатнулся, увидев в ее глазах отражения своих, окутанных тьмой.

   Эрелайн отшатнулся от Сэйны, радостно подавшейся ему навстречу, отступил на шаг – и сорвался на крик:

   – Зачем вы пришли, Сэйна?! Зачем?! Я запретил вам следовать за мной!

   Не дожидаясь ответа, избегая смотреть в ее расширившиеся глаза, он попятился, каждый миг рискуя оступиться. Упершись в стену, развернулся – и, не отрываясь от нее, на подгибающихся от слабости ногах, направился к двери.

   ...И в спину ему летел безумный хохот Тьмы, осыпающейся, как зеркало – хрустальными переливами.

***

   Эрелайн ввалился в отведенную ему комнату, тяжело дыша. Измученно оперся о стену и, не в силах стоять на ногах, безвольно осел вдоль нее. Не было ни злости, ни ненависти – только глухое отчаянье, какое можно услышать только безжалостно-зимней ночью в волчьих песнях.

   Отчаянье – и страх.

   То, что раньше придавало сил, позволяло бороться, идти вперед, несмотря на падения, боль и отсутствие веры, едва не столкнуло его в пропасть.

   Все было просто, предельно ясно: он больше не владел собой. Мир, так старательно, осторожно и бережно выстраиваемый им, разлетелся искристым вихрем осколков.

   Впрочем, был ли он когда-нибудь настоящим?

   "Дурак, – с горечью подумал он, уже в который раз. – Просто дурак".

   В чем еще он обманулся? В себе, в своем доме; в тех, кто когда-то принес ему клятвы... как отчаянно самонадеянно было верить, что он сможет держать себя в руках; что те, кто боятся и ненавидят, когда-нибудь сочтут его равным?!

   "Сделки заключают с людьми, а не чудовищами", – вдруг вспомнились жестокие слова, когда-то сказанные Алишией. Как она была права, Извечная! Права во всем!

   Мир рассыпался, разлетался, развеялся на безжалостном ветру серым пеплом. Прежде боли и отчаяния у него было то, что оправдывало его искалеченную, но по какой-то причуде Воли нужную другим жизнь: уверенность в том, что если проклятье начнет брать верх, он сможет покончить с ним – и с собой. Но теперь даже этого выхода его лишили, переплетя в n'orrin est их с леди Ириенн судьбы. Свою жизнь Эрелайн оборвал бы, не дрогнув, но ее! Какое он имеет право распоряжаться чужой судьбой?

   "Я должен был умереть раньше, – с неожиданно ясностью понял он. – Должен, но не стал, не смог".

   – Как ты жестока, Извечная... – полустон, полусмех – мучительный, невыносимый. – Даже сейчас ты смеешься надо мной. Зачем? За что?..

   Тьма повсюду. Она смотрит из теней – прежде родных, мягких, грифельно-серых, а теперь злых и враждебных. Из ночи за окном, из темноты зеркал, в которые теперь он не может взглянуть, боясь увидеть ее...

   – Эрелайн?

   Голос – встревоженный и усталый, искаженный злым эхом дворцовых стен, неузнаваемый – звал его. Кажется, уже не в первый раз. Эрелайн обратил на него внимание только сейчас и болезненно застонал, сжавшись в клубок, как в детстве. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить, даже думать.

   – Айн! – срывающиеся и отчаянное, но приглушенное. Как если бы тот, кто говорит, надеялся, что другие его не услышат.

   Шаги становились ближе. Голос обретал краски, ширился обертонами.

   "Лоир", – с отчаяньем подумал Эрелайн. В горле зародился глухой рык. Не злости – досады и раздражения.

   Он сжался еще больше, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, в надежде стать хоть чуточку незаметнее. И согреться: в комнате почему-то было очень холодно, и Эрелайн цеплялся за крупицы все ускользающего тепла.

   Уходи, убирайся! Пройди мимо!

   Эрелайн не боялся, что может вновь сорваться: тьма задремала мурлычущей кошкой, сонно приоткрывая лукавые зелено-желтые глаза. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Он знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил его горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть – и открыть свою истерзанную душу другим, а лгать нет сил. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.

   Шаги, все ближе и ближе.

   Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!

   Дверь скрипнула, устало повернувшись на петлях. Эрелайн еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.

   От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшая дворец не уснувшим, а умершим, всколыхнулась грохотом.

   Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд – и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:

   – Уходи.

   – Айн...

   – Уходи.

   – Айн, послушай...

   – Я сказал, уходи, – жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:

   – Да выслушаешь ты меня, наконец?!

   Эрелайн вскинул голову, удивленный – так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.

   От прежнего прибранного облика Лои не осталось и следа: каштановые вихры растрепаны, шейного платка нет, сюртук расстегнут. По виду – только-только выдернут из постели, но в приглушенно-зеленых глазах нет и тени сонливости. Зато есть то, что он хочет видеть меньше всего.

   – Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости.

   – А в помощи? – ярость и злость ушли из голоса Лоира, сменившись чем-то похожим на бессилие.

   – А помочь мне никто не сможет.

   Эрелайн опустил голову, уткнувшись лицом в колени, показывая, что разговор закончен.

   Тоскливо, как-то нерешительно скрипнул паркет, как если бы стоящий на нем не мог определиться, что делать – и тишину нарушил тихий перестук шагов. Шагов к нему, а не от него.

   Лои остановился и, помедлив, присел рядом с ним.

   – Что случилось сегодня? – негромко спросил он, нарушив молчание.

   – Сэйна сказала только то, что ты не смог удержать проклятье, и оно едва не вырвалось из-под твоей воли.

   Эрелайн никак не среагировал на его вопрос. Так и не дождавшись ответа, Лоир вздохнул и начал, так мягко, как только мог:

   – Ты не должен во всем и всегда винить только себя. Есть вещи, которые от тебя не зависят, и ты не сможешь изменить их, как бы ни старался и сколько бы ни отдавал сил. И рассчитывать только на себя ты тоже не должен. Ты замыкаешься в себе – и ошибаешься. Потому что больше всего тебя тяготит не проклятье и не ненависть к себе, а одиночество.

   Он замолчал, и с последним затихшим отголоском на гостиную упала тишина.

   Тишина, которую никто не собирался нарушать.

   Лоир вздохнул и поднялся. Помедлил несколько мгновений, развернулся и направился к двери. Тихонько скрипнула, проворачиваясь, дверная ручка. Сквозняк коснулся щеки, пробежал по волосам, вороша их, но не спеша уходить: дверь по-прежнему была открыта.

   – А впрочем, знаешь, – глухо сказал Лоир, так безразлично, будто обращался в пустоту, а не к нему, – ты прав. Никто не сможет помочь. Никто, кроме тебя самого. Трясущиеся руки, полубезумный взгляд, посеревшее и осунувшееся от постоянного недосыпа лицо... Это не вина тьмы. Это твоя вина. Не она, а ты изводишь себя своей ненавистью и презрением. Когда ты поймешь, что борешься не с ней, а с собой, и этим убиваешь себя? Ты ничем не лучше тех, кто тебя ненавидит, считая чудовищем. Потому что ты так же себя ненавидишь. И так же не даешь себе ни единого шанса.

   Лоир замолчал, но почему-то медлил, хотя лучше кого бы то ни было знал, что не услышит ответа. Он ушел только спустя минуту. Дверь закрылась резко и звучно, но без злости, как будто ее просто забыли или не сочли нужным придержать.

   В голове не осталось мыслей. Все, что терзало его прежде, ушло, оставив после себя звонкую пустоту. Только дышать почему-то стало труднее.

   Эрелайн не знал, сколько еще он просидел так, глядя перед собой и не замечая ничего. Как не знал, в какой момент он очнулся от странного забытья. Рывком встал, сделал по инерции несколько шагов и остановился. Качнул головой, словно это могло унести с собой оцепенение, и направился к шкафу, где обычно пылились вина в темных бутылях.

   Дверца отворилась беззвучно. Только блеснуло, на мгновение отразив лунный свет, стекло – свечей он так и не зажег. Эрелайн, не выбирая, взял одну из бутылей, подхватил с верхней полки тонконогий бокал нетвердым шагом прошел к стоящему рядом столу.

   Аромат – сладость винограда и терпкая горечь – пробежал по комнате, как только Эрелайн откупорил бутыль. Темное, кажущееся обманчиво густым, вино хлынуло в хрустальный бутон бокала, обагрив его стенки.

   Первый глоток осел на языке горечью воспоминаний, не принеся желанного успокоения. Которое, впрочем, не принесет ни второй, ни третий... ни последний.

   Эрелайн отставил бокал, не сделав больше ни глотка. Развернулся – и тем же неспешным, механическим шагом, что и прежде, направился к двери в спальню. Чтобы забыться тяжелым сном без сновидений.

Глава 9

   Вечер и день прошли неприметно. Мы перебрасывались короткими шутками и подколками, болтали о пустяках, но чаще думали о своем и понукали коней, почти нигде не задерживаясь. Чем ближе мы подъезжали к Зеленым Холмам, тем сильнее нами завладевало нетерпение.

   Только поздним вечером, когда пришла пора делать привал и нежелание ждать, гонящее и гонящее нас вперед, поутихло, мы заговорили. Правда, далеко не так, как мне хотелось бы.

   – Не остановились бы – прибыли бы уже сегодня ночью.

   – Если тебе не терпится, можешь ехать дальше, – пожал плечами я, не отрываясь от прежнего занятия – развьючивания лошадей. И добавил подчеркнуто-безразлично: – Один.

   – А ты? – лукаво сощурился Нэльвё. – Трусишь?

   – А я не настолько тороплюсь, чтобы ехать впотьмах.

   – Трусишь! – с удовольствием повторил он, смакуя слово, уже не как вопрос, а как утверждение. Насмешки в его голосе не было – только веселье.

   В другой раз я бы обязательно подыграл ему, но не сегодня.

   – Мне не нравится эта ночь, – просто сказал я, доставая из сумки тонкие и легкие шерстяные покрывала Shie-thany, на которых можно было спать даже на по-весеннему холодной земле. – Такой ответ тебя устроит?

   – Неужели есть что-то, что может угрожать сказителю?

   – Пущенная вслепую стрела A'shes-tairy, например, – в тон его деланному удивлению ответил я. Впрочем, ни чуточку его не убедив, потому что в голосе Нэльвё звучала уже не ирония: откровенный сарказм.

   – "Сумеречные"? Что им делать тут, вдали от Перевала?

   Я пожал плечами, как бы говоря, что не собираюсь ничего объяснять и оставляю его самого додумывать эту мысль. Благо, готовка – а именно ей сегодня предстояло заниматься Нэльвё – вообще располагает к созерцанию и неспешным раздумьям.

   Поняв, что подыгрывать я не собираюсь, и на облюбованной нами полянке снова невыносимо скучно, Отрекшийся все-таки отправился кашеварить. Рядом тут же закрутилась, как любопытная кошка, Камелия. Она так и норовила сунуть нос в котелок, из которого доносились соблазнительные ароматы долгожданного ужина, и влезть под руку в самый неподходящий момент. Когда ее навязчивое внимание начинало совсем уж мешать, Нэльвё негромко, но угрожающе взрыкивал, как матерый кот на долговязого котенка, путающегося под ногами. Того и гляди стукнет лапой – не больно, но обидно – и больше нельзя будет совать любопытный нос в его дела.