Текст книги "В погоне за солнцем (СИ)"

Автор книги: Алиса Элер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

   Голубоватые росчерки аллевьерской стали исчерчивали тяжелый, измученный жарой воздух. Звенел, точно хрусталь – высоко, переливчато – клинок, соприкасаясь с железом. Нэльвё легко уходил из-под ударов, изумительно парировал и контратаковал. Я невольно залюбовался, но почти сразу обнаружил неладное: иногда противники откровенно промахивались, били совсем мимо, по пустому месту, где его не было и не должно быть. На опережение, так бессистемно и не согласовано? Нет, чепуха. Взглянув из-за Грани, я сразу все понял. Нэльвё водил их за нос наваждениями: своими отражениями, появлявшимися в пустоте или на месте другого стражника.

   Вместе эта троица работать совершенно не умела, только мешая друг другу. Нэльвё терпеливо дождался, когда они несколько выдохнуться, чтобы не подставляться под удар, ничем не защищенный – и серией коротких взмахов сломал ритм одного, второго, поднырнул под мечом другого. Мастерски сплетенное заклинание сна сорвалось с пальцев на миг освободившийся руки и опутало двоих. Менее удачливый стражник – кажется, все тот же, первым ринувшийся в бой – под действие чар не попал и попросту огреб рукоятью под дых.

   Нэльвё качнулся к последнему, шпиону, но не успел достать – он скрылся за дверью. Отрекшийся распахнул ее ногой. Я дернул Камелию за руку, потащив за собой.

   Мы вывалились во двор и бросились к конюшне. Шпиона нигде не было. Счет шел на секунды.

   Двоих стражников, стоящих у конюшни, Нэльвё обезоружить успел, но прорваться внутрь мы не смогли: вход загородила приведенная шпиком подмога. Мы прянули назад – и натолкнулись на вторую часть отряда.

   Нас окружили.

   – Бросайте оружие, – прозвенел холодный, как горный ручей, голос соглядатая. Командных ноток в нем не было – только ледяное спокойствие. Он сообщал, не приказывал.

   Отрекшийся напряженно замер, готовый сорваться в бой.

   Стражников, обступивших нас, было всего семеро. Семеро – и шпион, от которого стоит ждать чего угодно. Атаковать первым Нэльвё не мог, только парировать удары, иначе неминуемо подставил бы нас. Колдовать тоже: дотянуться до всех просто невозможно, а не до всех – чревато.

   ...Ему – чревато.

   Я сжал руку Камелии.

   "Парализуй их, немедленно!"

   Девушка вздрогнула и вскинула голову, не понимая, откуда пришла эта чужеродная, принадлежащая не ей мысль. Я перехватил ее взгляд – потемневший, испуганный, растерянный. И повторил – жестче, злее:

   "Парализуй!"

   "Я... я не могу!"

   Испуганное, слабое. Сквозь слезы, уже блестящие на глазах.

   "Что?!"

   Взметнулась дорожная пыль, заскрипели под ногами мелкие камушки – и звон скрещивающихся клинков ушел ввысь. Переливчатая песнь аллевьерской стали дрожала, срываясь на диссонансы.

   "Я не могу! Они же... им же..."

   "С ума сошла?! – грубое, злое. Пальцы сильнее сжали ее запястье. – Не сделаешь – убьют!"

   Камелия побледнела, задрожала, качнулась было в их сторону – и тут же отшатнулась, зажмурившись.

   "Нет! – отчаянное, жалобное, но непоколебимое. – Я не могу, не могу, не могу! Не..."

   Она осеклась и коротко вскрикнула, когда я с силой и злостью дернул ее за руку, притягивая к себе. Ее глаза в ужасе распахнулись – и в них я увидел собственное отражение. Искаженное, злое, страшное, со вспыхнувшим колдовской зеленью взглядом. Его единственного хватило, чтобы сломить ее волю и подчинить себе.

   Камелия мучительно изогнулась и медленно стала заваливаться назад. Я удержал ее, как мог, вцепившись в предплечье и не отпуская. Взгляд девушки, еще мгновение назад лучисто-лазурный, игристо яркий – потух.

   Щедро зачерпнув силу через Камелию, я выбросил едва сформированное заклинание, доплетая его на ходу и подкрепив срывающимся:

   – Замри!

   Стражники застыли чудовищными изваяниями. Лица искажены в муке судорог, мышцы окаменели в момент напряжения. Они застыли в последнем движении – занеся меч для удара, парируя, уворачиваясь или уходя в сторону... Я смотрел на них всего миг, ровно настолько, чтобы убедиться – и отвел взгляд. Потому что и без того знал, что оно сработает. Просто не могло не сработать.

   Камелия, ослабевшая, едва держащаяся, чтобы не упасть земле, побледнела еще больше, но не закричала и не заплакала. Только вздрогнула и вскинула голову.

   И при виде ее глаз – мятущихся, испуганных и растерянных – во мне что-то дрогнуло. Злость на нее ушла, уступив место... чему? Жалости? Сочувствию?

   Понять я не успел. Щеки Камелии коснулась – и разбилась капелька крови.

   Еще одна расцветила ее посеревшую от усталости кожу. Еще – и еще одна... Три алые дорожки, прочерченные точно алыми слезами.

   Я медленно поднес руку к носу и отер кровь, даже не пробуя ее остановить. В голове шумело. Слабость подкашивала ноги, а эйфория, опьянение чистой и хрустальной песней волшебства гуляло по венам.

   Тихо зашелестел вгоняемый в ножны меч.

   – Идемте, – негромко позвал Нэльвё. Его голос звучал твердо, жестко, но не жестоко. – У нас нет времени.

   Я молча протянул руку Камелии, помогая подняться – и пошатнулся сам. Девушка отчаянно уцепилась за меня тоненькими, как у котенка, коготками, лишая остатков равновесия. Безнадежно всплеснув свободной рукой, я чудом уцепился за что-то. "Чем-то" оказался ящик с цветами. Он натужно скрипнул, накренился под нашей тяжестью, но не сорвался вниз.

   Протяжно скрипнули створки ворот, зашуршала солома под мягкой поступью Нэльвё. Кое-как совладав со слабостью, я нетвердым шагом направился к конюшне, придерживая Камелию за плечи.

   Глаза не сразу привыкли к гостившему в помещении полумраку, и я едва не споткнулся об распластанное на полу тело.

   – Спит, – с облегчением сказал я, разглядев опутывающую его за Гранью колыбельную. Не то что бы меня волновала жизнь конюха. Но для и без того перенервничавшей Камелии это стало бы слишком сильным потрясением, а успокаивать ее было некогда.

   Я огляделся. Нэльвё маячил где-то в конце помещения, обыскивая дальние стойла. Мальчишки-конюшего видно не был. "Не зря заподозрил", – со злостью подумал я. Хотелось ругаться. Грязно. Одна маленькая вихрастая пакость – и столько забот!

   Язык так и чесался наградить мерзкого мальчишку малоприятным "пожеланием". Но ему отчаянно везло: в тот момент, когда я уже готов был поступиться своими принципами и выдать что-нибудь эдакое, Нэльвё отыскал лошадей. "Не судьба", – легко согласился я, и выкинул его из головы, зашагав навстречу Нэльвё.

   В четыре руки мы впихнули слабую Камелию в седло, вспрыгнули сами. Тишина, стоящая на улицах города, еще больше подгоняла, вселяя тревогу. Это была тишина не спокойная, а мятежная: так море затихает в преддверии шторма.

   – Не успеем выбраться раньше, чем поднимется переполох – нам конец, – ровно сказал Нэльвё, и от его спокойного тона меня пробил озноб.

   Отрекшийся подхлестнул лошадь, трогаясь с места. Мы сорвались за ним. Закатное солнце ударило по глазам искристой волной, ослепив на мгновение.

   – Чисто!

   "Куда?" – билась одна-единственная мысль. Не знаю, чья.

   Нэльвё резко потянул за поводья и круто забрал вправо. Я, не раздумывая, повернул за ним. Запоздалое: "Вправо"? За конюшню? Зачем?" – догнало меня только спустя три удара сердца.

   Ответ пришел почти сразу: thas-Elv'inor хотел уйти переплетением узких улочек, которые прячутся за фасадами главных кварталов – задний двор трактира вплотную примыкал к одной из них. Отделял их только низкий, но крепенький заборчик, который Нэльвё рассчитывал перемахнуть. И перемахнул бы, если бы лошади не заартачились.

   Стрелочка замедлилась, перешла с рыси на шаг – и вовсе остановилась, упершись всеми копытами и несуществующими рогами. Заборчик – смешной, едва ли метр высотой – казался ей неодолимой преградой.

   – Ах ты, скотина! – зло выплюнул Нэльвё, когда так и не смог совладать с упертой кобылицей ни уговорами, ни угрозами. – Мерзавка!

   – Возвращаемся! – сухо бросил я, рывком потянув за поводья и разворачивая лошадь.

   Я чувствовал, как играют на лице желваки. План – еще мгновения назад такой надежный и обещавший спасение – пеплом рассыпался прямо в руках. Проклятые лошади!

   Минута, которую мы потеряли, сыграла против нас. У трактира уже вовсю гремел топот тяжелых военных сапог, отрывисто взвивались в воздух командные крики, изрядно нервируя, подгоняя, точно смоченный в соли хлыст, вынуждая делать ошибки...

   Или отваживаться на безрассудства.

   Чувствуя, что делаю несусветную глупость, я первым вылетел на узкую площадку перед трактиром. Стражники прянули в стороны серо-зеленой волной. Только один юнец-оруженосец сдуру преградил было нам путь, но, поняв, что излишком благородства господа не страдают, шарахнулся в сторону. Хлюпнула плещущаяся в канаве грязь, и я успел увидеть, как его щегольские русые кудри потемнели. Брызги, поднятые купальщиком, окатили круп и ноги коней.

   Улочки отчаянно петляли, кружили раненым зверем. Время уходило водой – или кровью, пылающе-алой, живительно-страшной.

   Мы летели по полупустым, молчаливым улицам на острие вихря. Встречные всадники, прохожие и экипажи шарахались, прижимаясь к стенам домов.

   Глухой перестук копыт о подгнившие, раскисшие от грязи доски звучал тревожным набатом. Но гнал вперед нас совсем другой звук – едва слышный, почти что кажущийся, но неотвратимый. Тихий, угрожающий, как гул в горном ущельем, в котором рычит, неистовствует горный поток. Тихий, но все нарастающий и грозящий затопить, захлестнуть с головой, погрести под стремительностью и яростью своего течения. Гул– шепот, гул-шелест. Он летел, кажется, со всех сторон. Летел – и приближался, неумолимо настигая с каждым ударом копыт.

   "Мы не прорвемся напрямик! Нужен другой путь!" – крикнул я громко и отчаянно, – но беззвучно, не решаясь прибегнуть к слову. Словно сегодня была Дикая ночь, когда выдашь себя – умрешь.

   Мгновения срывались со стрелок часов дробным перестуком и свистом ветра. Я уже решил, что не дождусь ответа (или что меня даже не услышали), когда по коже пробежала волна тепла. Усталость схлынула, растворилась в ласковых объятьях силы.

   "Тебя нет", – коротко предупредила бесцветная, но отчетливо принадлежащая Нэльвё мысль.

   Я понял, о чем он, лишь когда лошадь дернулась, почувствовав направленную на нее силу, и беззвучно заржала. А по стенам домов, шаг в шаг с нами, заскакали не три тени, а две. Невидимость и беззвучие укрыли нас шелестящим пологом, спрятав от посторонних глаз. Мы скользили в закатных лучах легкими порывами ветра. Чары коснулись только меня: рыже-пегие, цветастые, точно лоскутное полотно, коньки Нэльвё и Камелии по-прежнему золотились солнцем. Только на лбу Отрекшегося заблестели бисеринки пота, и лицо как будто осунулось.

   Улочки скрестились, переплелись и разбежались. Крутой поворот, стрела переулка... Еще поворот, другой – и мы вырвались на главную улицу, в конце которой темнела громада крепостной стены и надвратной башни.

   Спешно перейдя на шаг, мы пристроились в конец небольшой очереди – вечером мало кто покидал город. Тройка сально перешучивающихся наемников, юный торговец на кривой телеге да усатый рыцарь в сопровождении хлипкого оруженосца, едва разменявшего первую дюжину... В такой разношерстной компании несложно будет затеряться.

   Надеюсь, несложно.

   Очередь продвигалась чересчур медленно. Напряжение в воздухе нарастало с каждым мгновением промедления. Время стремительно скручивалось в тугую спираль. Стрелочка-Ленточка начала нетерпеливо приплясывать подо мной. Я шикнул на нее и, помедлив, ласково погладил, поделившись своей уверенностью. И, наклонившись, негромко зашептал:

   – Тише, спокойнее... все хорошо, хорошо... Стрелочка. Еще немного.

   Совсем рядом рассыпалась звонкая дробь копыт. Я торопливо выпрямился в седле и легонько тронул лошадь каблуками, направив вслед за Нэльвё и Камелией, к воротам. Стражники, наконец-то удостоверившись, что мальчишка-торговец не врет и действительно едет с пустой телегой, перешли к нам.

   – Куда направляетесь? – негромко спросил немолодой мужчина, подслеповато щуря удивительно живые глаза. Седина давно выбелила волосы, морщины избороздили лицо, но старческая немощь пока обходила его стороной, а руки хранили ловкость и гибкость юных движений. Взгляд – строгий и ясный. И соколиная брошь на зелено-сером плаще.

   Он не казался опасным противником – но, без сомнения, был им.

   – На тот берег Майры, – коротко бросил Нэльвё. Горделиво расправленные плечи, прямая, как росчерк клинка, спина и взгляд бессмертного служили ему лучшей защитой. – Хотим успеть на последний паром.

   Торопливо заскрипело перо, едва поспевая за быстрой речью Отрекшегося. У этих ворот протокол вел долговязый мальчишка десяти-двенадцати лет: по-взрослому сосредоточенный и смешно-долговязый.

   – Что-нибудь вывозите? – продолжил стражник, не сводя пронзительных глаз с Нэльвё. И мне отчего-то стало казаться, что наваждение, обманувшее даже меня, над ним не властно.

   – Нет.

   Я занервничал. Настороженное внимание командира, уже идущая, быть может, по нашим следам погоня и всполошенный город вылились в гремучую смесь, которая могла рвануть в любой момент. Каждая секунда промедления вело нас к проигрышу.

   – Ваши имена? – наконец отведя взгляд, спросил стражник, потеряв к нам интерес.

   Мальчишка-писарь окунул истрепанное перо в чернильницу, но оно отчетливо скрежетнуло по дну, бесцветно царапнув бумагу. Мальчишка зачерпнул снова, но без толку: в баночке не осталось и капли чернил. Я скрипнул зубами, слишком хорошо понимая, чем это нам грозит.

   От внимания Нэльвё это незначительная заминка тоже не укрылась. Он ничем не выказал злости: только осанка стала жестче, а голос – холоднее.

   – Ольре Нолен и Ньярисса Тайнорре, – процедил он.

   – Господин десятник, господин десятник! – пискнул мальчишка, спрыгивая со стула. – Чернила кончились! Прикажете заменить?

   – Прикажу, – с неожиданным удовольствием согласился он, бросив внимательный взгляд на Нэльвё.

   Мальчишка-писарь припустил к лестнице. Я, поглощенный просчитыванием развития событий, не сразу сообразил, куда он направляется. А когда сообразил, с руганью бросил Стрелочку в сторону, но с мальчишкой разминуться не успел.

   Вся моя симпатия, появившаяся было к этому маленькому бесенку, бесследно испарилась.

   – Куда прешь?! – рявкнул рядовой стражник, к которому отлетел растрепанный вихрастый мальчишка. – Совсем глаз нет?!

   – Я... извините... я... оно само!

   – Само? – десятник медленно повернулся. И его глаза вспыхнули, точно у гончей, напавшей на след.

   Нужно было срочно что-то делать. Убираться назад, в город? Да, я спасусь сейчас, но потом?.. Мне не выбраться в одиночку!

   Сквозь такую охрану не прорваться. Если только...

   Я оглянулся назад, вперед, бросил отчаянный взгляд на такую близкую, но совершенно недостижимую стену, за которой должна была начаться моя свобода...

   Выхода нет.

   Стражники бросились наперерез, но я еще успевал вырваться из кольца. Успевал... если бы захотел.

   Но я решил рискнуть всем.

   Грань истончилась – и пропустила нас: меня и обезумевшую от страха лошадь. Она и представить не могла, что ее угораздило связаться с волшебником.

***

   – Я во что-то врезался... Невидимое... – сам не веря в то, что говорит, прошептал мальчишка.

   – Невидимая стена? – Нэльвё приподнял бровь, не скрывая откровенной насмешки в голосе: – Что за чушь!

   – Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь, господин... Нолен? – негромко спросил командир, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда. Только теперь стражник стряхнул с себя показную мягкость и неторопливость. Старый лис! – В городе неспокойно из-за преступника, которого Совет разыскивает по всей стране. Насколько нам известно, он имеет способности к магии. А тут – "невидимая стена" у ворот... нехорошее совпадение.

   – Как вам угодно. Мне стоит провести проверку самому?

   – Нет, лишь засвидетельствовать результат. Доррег, Харен, зайдите с тыла. Бартон... пожалуйста, приведи господина мага и его... амулет.

   – Амулеты-проявители часто дают сбой, – спокойно, как бы между прочим, вставил Отрекшийся.

   – Поэтому-то, – мужчина светло, доброжелательно улыбнулся, – я и просил привести мага.

   Нэльвё никак не отреагировал на его слова. Он выглядел таким же спокойном, как и прежде. Ни единая тень эмоций не скользнула по лицу, скованному маской хладнокровия, ни единая мысль не выдала себя отблеском в фиалковой бездне взгляда гнев, что пылал сейчас, сжигая его изнутри. Гнев – и безумная ярость. Это же надо быть таким идиотом! Мио, при всей его проницательности, сообразительности и потрясающе гибком уме создавал изумительные, гениальные планы – и проваливал их, едва начав! Нэльвё просто в бешенство приводила его рассеянность. И готовность заниматься чем угодно, кроме того, что действительно нужно! Чем он смотрел, о чем думал?! Как он мог не заметить мальчишку и позволить себе быть таким легкомысленным?

   И что теперь, Тьма его пожри, собирается делать?

   Связаться с волшебником, не потревожив при этом опутывающую ворота защиту, Нэльвё не мог. Что-либо сделать – тоже. Оставалось только надеяться, что Мио не полный дурак и додумался удрать, пока еще мог.

   Надеяться – и ждать.

   Thas-Elv'inor искоса глянул на Камелию. Встревожена и растеряна, немного испугана... Славно, славно! В самый раз!

   Мальчишка-писарь привел щупленького мага в полувыцветшей мантии, лет сорока на вид, но уже с плешью. Корин пренебрежительно называл таких магов "мелкопоместными", потому что ни на что кроме выведения грызунов и призыва слабого, щуплого дождика они не годились.

   Маг откашлялся, что-то торопливо закряхтел, бросая на него косые взгляды. Нэльвё стало смешно. Неужели опасается, что ему будут мешать? Или боится ударить в грязь лицом?

   Зря боится: в любом случае ударит, так что нечего переживать!

   Кряхтение оборвалось, и маг зачем-то взмахнул руками, вспугнув сидящих на соседней крыше ворон. Сначала ничего не происходило, а затем на какое-то мгновение все озарилось переливчатым радужным светом, точно они оказались в мыльном пузыре. Нэльвё, сохраняя на лице маску безразличия, скользнул в разум одной из взлетевших птиц, взглянув на мир ее глазами.

   Все-таки ушел! Отлично!

   – Надо полагать, это все? – скучающе спросил он, оставив тщедушное тельце. – Мы можем ехать дальше? Уже поздно... капитан.

   Десятник хмуро глянул на виновато разведшего руками мага и, помедлив, кивнул.

   Стражники расступились. Thas-Elv'inor гордо вскинул голову и пустил лошадь шагом.

   Тяжелый, грязно-серый сумрак Ильмере остался позади. Их обнял лиловый вечер, шепчущий травами и щекочущий нос запахом речной тины и лилий. Гнать коней не стали: пустили неторопливой рысью, не желая вызывать неуемные подозрения стражников. Напряжение постепенно отпускало. Нэльве нагнулся в седле и сорвал золотой колосок.

   – Мастер, – робко спросила Камелия, нарушив тягостное молчание. – А...

   – Я не знаю, – негромко ответил он, крутя в пальцах травинку. – Правда – не знаю.

   – И... что теперь делать? – отрывисто, безуспешно пытаясь скрыть волнение, спросила она.

   Нэльвё хотел было иронично повторить, но посмотрел на нее и вдруг передумал.

   И сказал совсем другое:

   – Ждать.

   Добраться до переправы они не успели. Едва между ними и оставшимся позади Ильмере пролегли четверть мили, реальность заколебалась, задрожала, пошла волнами – и выплеснула на берег ссутулившегося всадника. Камелия задохнулась от радости и облегчения... и испугано вскрикнула, зажав рот ладонью, когда Мио стал медленно заваливаться набок.

***

   Выплеснутая вода прокатилась по телу ледяной, обжигающей холодом волной. Я резко сел, захлебываясь, хватая ртом воздух.

   Сознание возвращалось рывками, разрозненными, вразнобой приходящими ощущениями: привкусом тины во рту, плеском воды, алеющим закатным небом, чьими-то лицами, знакомо-незнакомыми, и холодом.

   – Очнулся, очнулся! – радостно запищали над самым моим ухом, вызвав острый приступ мигрени.

   – Попробовал бы он не очнуться! – проворчал другой голос. Этот был отчетливо мужским.

   Еще несколько мгновений я мучительно пытался понять, что происходит, а потом словно что-то щелкнуло, и память вернулась.

   Я не выдержал и разразился бессвязной бранью, выплескивая напряжение и раздражение последних дней.

   – Выговорился? – любезно поинтересовался Нэльвё после моей минутной тирады.

   Я с удовольствием повторил все, что сказал до того, но уже в его адрес.

   После этого я, как ни смешно, действительно выговорился. Ни злиться, ни ругаться уже не хотелось, и, недолго помолчав, я спросил уже спокойно:

   – Где мы?

   – На пароме, – серьезно ответил Нэльвё.

   – Спасибо, а то я не заметил.

   Отрекшийся гадливо улыбнулся, собираясь продолжить ерничать, но не успел: в разговор вмешалась Камелия.

   – Мы плывем на другой берег Майры.

   Она говорила ровно, спокойно, но скованно, избегая встречаться со мной взглядом. Как будто была изо всех сил старалась не расплакаться.

   Словно почувствовав мой взгляд, Камелия еще больше съежилась, сжалась. И, не сдержавшись, тихонько всхлипнула:

   – Простите, мастер! Я была такой глупой! Я больше никогда...

   – Давай, давай! – грубо оборвал ее Нэльвё. – Больше драмы! Пусть все узнают, кто мы и что здесь делаем!

   Камелии болезненно побледнела, впившись пальцами в комкаемый подол, – а потом вспыхнула от стыда. Но в этот раз она не обиделась и не расплакалась, а разозлилась. Глаза заблестели уже не от слез, а от едва сдерживаемой ярости. И поникшие плечи распрямились, как если бы она готовилась дать словесный отпор.

   При одной только мысли о том, что сейчас начнется отвратительная перепалка, у меня закололо в висках. Я сдавил их, пытаясь перебороть предательскую ломоту.

   – Перестаньте! Прекратите немедленно! Ты, – я предостерегающе, не давая себя перебить, сверкнул глазами на Нэльвё, – хватит ее подначивать! А ты не ведись на его шутки! Пусть себе мелет, что хочет.

   И добавил, уже надломившимся голосом:

   – Поговорим... позже. Когда будем одни.

   Вспышка отняла у меня последние силы. От накатившей слабости я не мог даже сидеть. Упершись в пол дрожащими руками, медленно опустился на грубо сколоченные доски. Голова гудела страшно: так, что любой резкий звук отдавался нестерпимой болью.

   Я поерзал в надежде устроиться хоть чуточку удобнее – и с удивлением наткнулся на что-то мягкое. "Торба с одеждой", – сообразил я. И, чуть-чуть пододвинувшись, пристроил голову на нее. Не подушка, конечно, но тоже ничего. Сойдет.

   Поскрипывание туго натянутого каната, тихий шелест разбивающихся о борт вод убаюкивало, усыпляло. Я закрыл глаза, проваливаясь в сладостное небытие и забвение, в ласковые объятия дремы – не сна и не яви.

   Волны что-то нашептывали, качая паром в своих ладонях. Я вслушивался в их ясные и звонкие переливы, в редкие обрывки тихих, неразборчивых слов, которые тут же, играясь, сносил, ветер.

   "Ele... ell-e... li-e... el-le..." – перебирали они напевом, убаюкивая. Я засыпал. И только на тонкой грани между сном и явью вдруг понял, что они шептали.

   Я распахнул глаза. Напевы, прежде неясные, переливчатые, вдруг обрели один-единственный голос.

   Приподнявшись на локтях, я огляделся, ища того, кто так настойчиво меня звал – и замер. Там, где еще сегодня стоял пропахнувший тиной, захлебнувшийся грязью город, белела сотканная из утренней зари башня. Тонкая, обманчиво-хрупкая, невозможно-изящная, она стрелой устремлялась ввысь, пронзая темнеющее небо. Лучи заходящего солнца обнимали ее, и белоснежный камень – теплый даже на ощупь, шепчущий под прикосновениями – окрашивался мягким, чуть розоватым светом.

   Там, где еще сегодня стоял пропахнувший тиной, захлебнувшийся грязью город, теперь белела Ильмере. Башня-лебедь, жемчужина берегов Майры, любимое и позднее творение бессмертных. Непохожая в своей хрупкой нежности, утонченности ни на первые замки Зеленых Холмов, мрачные и грозные, выстроенные в век Драконов, ни на дворцы Расцвета.

   Я не в силах был отвести взгляд. Глаза слезились, уже почти болели, а я все смотрел, смотрел...

   Смотрел, пока мог.

   Пока слезинка – прозрачная, искристая, дрожащая мириадами радуг – не сорвалась с ресниц и не разбилась о щеку стайкой солнечных бликов.

   Стоило мне отвести взгляд, перестать смотреть хоть на секунду – и наваждение растаяло в золотой взвеси. Передо мной вновь темнели уродливые каменные стены города-крепости. Мозаичные улочки сменились подгнившими досками мостовых, многоцветные витражи – мутными стеклами.

   Все было, как прежде. Только в волнах, еще пламенеющих, больше не звучали напевы. И в ветре, раньше игривом и ласковом, поселились холод и отстраненность. Чуждость.

   – Я знаю, что ты здесь, Ильмере.

   Шепот-выдох почти не разомкнувшихся губ, утонувших в шелесте волн. Но она услышала.

   Она – незримая, неосязаемая; не видение – порыв ветра, чье-то воспоминание. Не душа города, нет, – но его воплощение.

   Налетевший ветер зашептал, заговорил, запросил, дробясь и повторяясь из раз в раз:

   – Освободи, освободи, освободи меня... elli-e taelis...

   "Elli-e taelis"...

   Губы cкривились в улыбке – болезненно-неправильной, уродливой.

   – Я больше не сказитель, Ильмере.

   В словах, таких простых, обыденных – горечь, отчаянье и боль, непроходящая так долго, что о ней, кажется, уже можно забыть. И свыкнуться, считая частью себя.

   – Прости.

   Бесконечно-жестокое, лишающее надежды обоих.

   – Сказитель, – мягко шепнула она набежавшей волной. Ветром всплеснуло волны, и паром дважды, как маятник часов, качнулся на гребне. – Я слышала, как о тебе пел ветер.

   – Ты ошиблась. Как и он.

   – Он не ошибается, elli-e, – грустное, переливчатое. Ветер обнял меня, лег на плечи – и мне впервые стало холодно от его прикосновений. – Освободи меня. Сбрось оковы этих стен, выпусти из их плена. Верни мне крылья, сказитель...

   – Я не могу, – резкое, категоричное, чеканное. Переступая через себя. – Не могу сейчас и не смог бы прежде. Прошлого не вернуть.

   И добавил, не для нее – для себя, чтобы растоптать проклюнувшуюся робким и бледным цветком надежду:

   – Никогда.

   – Ты можешь...

   – Нет, – резкое, жестокое, непоколебимое, рвущее сердце. И следом, едва ли не стоном – измученное, усталое, почти бессильное: – Нет. Оставь меня, Ильмере. Прошу. Я не могу утолить твою печаль. И никто не сможет.

   Ветер завыл – глухо, отчаянно, болезненно. И объятья, обманчиво-нежные, вдруг сжались до боли.

   Воды Майры всколыхнулись, потревоженные обезумевшим, не утихающим ветром.

   – За перила! За перила держитесь, олухи! – крик разбил волшебство, рывком выдернув меня в реальность.

   Паром закачался, как брошенное на воду перышко. Я кубарем покатился влево, потом – вправо, когда нас закружило очередной волной.

   Меня отшвырнуло к одной из стенок. Затылок обожгло болью, в глазах потемнело. Не обращая на нее внимания, я вцепился в ограждение изо всех сил – и рывком подтянулся, встав на ноги.

   Ветер побесновался еще минуту – и утих, опустевший. Лишенный надежды.

   Ильмере ушла.

   – Цел? – грубо спросил Нэльвё и развернул меня, стоящего в пол-оборота, к себе.

   – Да, – не сразу сообразив, что он спрашивает, ответил я.

   – На тебе лица нет.

   – Цел, но чувствую себя отвратительно, – уточнил я. И, собрав последние силы, выдавил из себя слабую улыбку: – Все в порядке, правда. Просто... немного нехорошо. Я прилягу?

   Он смерил меня долгим, пронзительным взглядом, и, помедлив, все же разжал пальцы, предупредив:

   – Уже скоро прибудем.

   – Да, я помню.

   Я, цепляясь за перила, шаткой походкой направился к занятому нами месту. Все кружилось перед глазами, точно в тот единственный раз, когда я угодил в шторм. Как давно это было, Всевышняя! Кажется, тысячу жизней назад.

   Доковыляв, я бросил короткий взгляд на испуганную и непривычно молчаливую Камелию. Ударом ей рассекло скулу. Нэльвё пытался ухватить девушку за подбородок и развернуть к себе, чтобы исцелить царапину, а она почему-то упиралась изо всех сил.

   Я опустился на дощатый пол, вытянулся – и только тогда разжал пальцы. Пол больше не казался мне жестким: настолько было все равно. Хотелось одного – забыться.

   В этот раз я не слышал ни напевов, ни на успокаивающих убаюкиваний волн. Стоило закрыть глаза, как я провалился в сон, короткий, но крепкий.

Глава 7

   Казалось, я только-только сомкнул глаза – и тут же проснулся от легкого прикосновения. За это время закатное небо успело выцвести до грязно-серого, а вода, озаренная золотом утонувшего в ней солнца – погаснуть.

   – Прибыли, – негромко сказал Нэльвё, убирая руку с моего плеча. Я кивнул и нехотя, превозмогая оставшуюся после сна слабость, поднялся.

   Чувствовал я себя странно: все болело, но общее состояние как будто улучшилось. Голова, во всяком случае, больше не норовила взорваться от каждого звука.

   Я настороженно покосился на Нэльвё, заподозрив, что без его участия здесь не обошлось, но вопрос попридержал.

   Камелия уже вывела свою кобылицу на берег и теперь ждала нас, трепетно прижимая к себе чудом уцелевший в сумятице бегства чемоданчик. Я перекинул сумки через круп Стрелочки и взялся за поводья. Несчастная кобыла, всласть "налюбовавшаяся" изнанкой мира, теперь постоянно всхрапывала и нервно приплясывала. Я хотел поделиться с ней спокойствием и уверенностью, но не рискнул: любое, даже такое маленькое и скромное волшебство отнимало силы, а их у меня почти не осталось. Поэтому я только сочувственно погладил ее по узкой мордашке, и зашептал, уговаривая успокоиться:

   – Тише, тише...

   В вечернем воздухе разлилось то сладкое беззвучие, которое может быть только на исходе дня. Тихо переругивались об оплате паромщики и путники. Негромко шептались воды, обнимая потемневшие доски. Тихонько вздыхали заросли ракиты и камыша, покачиваясь в такт ленивым, уже сонным порывам ветра.

   Хрустальная ясность вечера разбилась одним-единственным словом.

   – Мастер...

   Мне отчаянно захотелось провалиться сквозь землю от этого тихого и робкого сейчас голоска.

   – Камелия, не стоит.

   Я не хотел слышать того, что она мне скажет, не хотел ничего говорить в ответ. Не хотел – и не собирался, готовый пойти на откровенную грубость.

   – Мастер, простите за то, что случилось тогда, в городе... Это было... ужасно глупо, я понимаю! И я... больше я не допущу такой ошибки, правда! Обещаю!

   – Камелия, это не ошибка, – перебил я, не дослушав: от ее нелепых, неправильных слов во мне вспыхнуло раздражение. – Наоборот, это – правильно, и никак иначе! Правильно не причинять другим боль, правильно не подчинять других своей воле. Но иногда приходится поступаться этой "правильностью". Например, когда тебя пытаются убить. Но если вы не можете...