Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Ага, – киваю я в простынь.

– Спасибо.

Он нежно убирает мне со лба пару намокших от пота прядей, я не могу унять дрожь. А потом, видимо, отключаюсь.

Я просыпаюсь чистым, укутанным и в кольце его рук. Не знаю, вздремнул ли он сам, но сейчас уже не спит. Он не таращится на меня, ничего такого противного, но глаза открыты. А на лице это замкнутое выражение ушедшего в себя человека, которое у него иногда бывает.

– Э, извини. Я, кажется, уснул.

– Ничего страшного. – Он улыбается и возвращается ко мне, какая-то его часть, по крайней мере.

Не знаю с чего – и это после того, как недавно лежал тут каком кверху – но мне становится несколько неловко. Просто, ну, кто еще для тебя такое сделает? Обнимет, пока ты спишь, или сперва оттрахает до беспамятства. Лори так чертовски внимателен ко мне, что я грустнею.

Очередной его секрет, похоже. Насколько он невероятно добрый за своим строгим ртом и холодными глазами. Со мной, по-моему, за всю жизнь никто не был так добр. И не делал столько, чтобы я смог почувствовать себя особенным.

И я внезапно понимаю, что у меня появились новые фантазии, помимо грязных извращенских. Хочу готовить ему еду. Заставить больше улыбаться. Сделать что-нибудь с этими темными кругами под глазами.

Хочу, вашу мать, заботиться о нем в ответ.

«Господи ты боже мой. Ты вообще чем думаешь, Тоби? Сам-то еле-еле живешь с намеком на компетентность. Ну, и что, ну какую хрень ты после этого вообще можешь привнести в его жизнь?»

Я двигаюсь и… у меня все липкое и саднит. В самых разных местах.

– Мне, наверное, пора идти.

Он кивает, на этот раз без колебаний. Отодвигается, и – аргх – мне уже не хватает его рук.

Я думаю, как спросить, не хочет ли он встретиться еще. Я бы это обставил так ненавязчиво и невзначай. Только ничего у меня, естественно, не получится. Моя доминантная (пардон за каламбур) модель поведения – это, похоже, приставучий что пипец.

Но не такой уж я и приставучий, на самом деле, нет. Просто мне первый раз в жизни практически удалось получить что-то, чего так хотелось. Хотя Лори не вещь, конечно.

В общем, после такого сложно вести себя как взрослый человек и отступиться. Отпустить его.

Но я понимаю, что должен. Может, ему и нравится вставать для меня на колени, вставлять мне в задницу, и, может, мне бы этого тоже хватило, но, учитывая каких риторических усилий стоило довести его до кондиции, не думаю, что он так просто захочет.

Я выползаю из кровати и осторожно передвигаюсь босиком по спальне в поисках одежды. У меня такое конкретное чувство, что он за мной наблюдает, хотя я и не ловлю его за этим занятием. Тут, понимаете, дело все в том, что я и в лучшие времена далеко не мастер стриптиза, так что совершенно не представляю, как сделать процесс надевания шмоток хоть чуть-чуть соблазнительнее.

С другой стороны, не самое плохое ощущение – когда на тебя смотрит с кровати голый мужчина, и вы оба думаете о сексе, которым только что занимались. По крайней мере, надеюсь, что он тоже думает. Должен бы. Этот секс был на три звезды Мишлена.

Обычно я в это время уже умирал со стыда и суетился, но под его взглядом начинаю, ну, как бы вертеть хвостом. Нагибаюсь и подбираю с пола вещи, тянусь, пожалуй, больше, чем надо бы. Я даже ловлю себя на том, что изображаю «наклоняешься и выпрямляешься» из «Блондинки в законе». С выпрямлением у меня не очень, правда, но надеюсь, что наклон это компенсирует.

– Тоби. – О-о, как я люблю этот строгий голос. Прямо взял быть и раскрыл Лори, как мидию. – Что, хочешь, чтобы я тебя опять трахнул?

Ого!

– А ты предлагаешь?

Он вздыхает, и не могу понять, от нетерпения или сожаления.

– Нет. Сколько бы ты не вертел тут своей тугой попкой.

У меня тугая попка? Крутяк.

Когда я вижу себя в зеркале в полный рост, мне хочется схватиться за голову. Ну, в смысле сначала-то чувствую разочарование, что нам не пришло в голову трахаться прямо перед ним, а потом уже «мама родная, на кого я похож». Прическа напоминает ежа после удара током, все лицо в красных отметинах от щетины, а глаза расширены, как будто я под кайфом. А про то, что творится у меня на шее, и о синяках в форме пальцев на бедрах вообще молчу.

Лучший.

Секс.

Моей жизни.

Я улыбаюсь Лори во все тридцать два зуба, и он краснеет и отводит глаза.

– Извини, я… Я…

– Ты че, не надо. Это ж охрененно.

Когда я уже практически закончил одеваться, он встает с кровати и заворачивается в халат с прошлой ночи. Ух ты, пушистый какой. А я тогда и не заметил. Не думаю, что кто-то купит себе такой мягкий халат, если только ему в жизни остро не хватает объятий.

Бедный Лори. Если б он только был моим.

Я бы его обнимал и мучил. И спасал бы тоже.

Мы спускаемся гуськом по лестнице, и в холле он легонько касается моей щеки.

– У тебя же все будет хорошо, да?

– Ага.

– Спасибо. За сегодня. И за вчера.

Я пытаюсь улыбнуться.

– Да ладно, что ты благодаришь. Я же сам был только за. – На этом его глаза как бы ускользают от моих.

– Прости. Это… вежливая привычка, полагаю.

Привычка? Почему-то я ухватываюсь за это слово. Мое паучье чутье на него реагирует. В принципе, если подумать, это вполне может быть такой кинк. Чисто английский.

– За что спасибо?

– За завтрак.

– Ну да, конечно.

Он по-прежнему отводит взгляд, так что я тянусь вверх к его подбородку, ловлю и заставляю смотреть на меня. Он дергается, а потом, ну, не вот чтобы шумно выдыхает, но ритм его дыхания меняется. Замедляется. Глаза становятся мягче, и я понимаю, что так Лори выглядит у моих ног.

Он сглатывает. И шепчет:

– Спасибо, Тоби, что позволил встать для тебя на колени.

Ё-мое, если б я только что не излил всю сперму Вселенной, я бы сейчас, наверное, опять кончал. Мой член даже пошатывается, как очумевший от удара боксер, который не понимает, когда нужно лежать и не рыпаться.

Мое прикосновение превратилось в нежное поглаживание, и мы внезапно как бы тянемся друг к другу. Так близко. Если я поверну голову под нужным углом, он меня поцелует. Точно знаю.

Но если я ему позволю, это край. Сердце просто не выдержит.

Поцелуй, что Лори готов подарить, – мне нужно, чтобы он исходил от человека, который не собирается сразу после выставить меня из своего дома, чтобы больше никогда не увидеть.

Так что я отстраняюсь.

Не знаю, что сказать. А когда открываю рот, из него вываливается: «Э, ну, пока-а».

И вот так я и ухожу.

С «пока-а».

Убейте меня сразу и не мучайтесь.

Глава 5. Лори

Не знаю, есть ли некая ирония в том, что моя жизнь не один раз, а дважды разделилась на четкие периоды до и после. Сперва на «Роберт» и «После Роберта». А теперь – «До Тоби» и «После Тоби». Довольно незавидный удел – все время жить, разгребая последствия. Ладно Роберт, который делил со мной жизнь больше десяти лет и так на нее повлиял, – это еще понятно. А вот Тоби Финч, кометой промчавшийся сквозь мое существование за полночи и полдня? Какая вопиющая жестокость.

Конечно, со временем я примирился с Робертом и тем, что между нами произошло. Я прошел через злость, боль, осознание предательства, пока не осталось лишь сожаление от потери. И постепенно все превратилось в легкую грусть по той жизни, что мы строили и делили. Той самой жизни, что он разрушил и так легко наладил заново уже с другим. С тем, в чьих глазах Роберт до сих пор видел отражение идеализированного себя. В то время как я, в конечном итоге, показал ему… что? Слишком много правды? Единственное воспоминание, которое он не смог вынести, которое увело его так далеко от меня, что он обрел себя вновь только в объятиях другого мужчины. В подчинении другого мужчины.

Да, я скучал по Роберту. По мальчишкам, которыми мы были. По мужчинам, в которых мы выросли. Скучал по тому, что есть человек, знавший обо мне самое обыденное и самое постыдное. В своей гордыне – я только так могу это назвать – мы даже жалели тех, кому повезло меньше, чем нам. Мы сначала нашли любовь, а потом, практически случайно – хотя казалось, что неизбежно – открыли волшебные новые горизонты, поняв, что совпадаем в предпочтениях. Тогда все было так просто – неспешное соблазнение доверием и болью, подчинением и служением. Каким ограниченным казался нам противоположный путь – выжимать любовь из совпадения, а не находить совпадение в любви.

По правде говоря, я и до сих пор в это верю.

Тем не менее, вот он я – очередной дурак с опустевшим сердцем, что ждет надежды под плетью чужого человека.

После Роберта я первое время пытался стать, за неимением лучшего слова, нормальным. Словно все, что мы с ним делали, было лишь выражением нас, нежели частью меня. Не сработало. Я знакомился с мужчинами, которые могли бы любить меня, и жаждал мучений под их руками.

Кроме того, я был занятым человеком. Работа накладывала свои ограничения, а поиск собственного будущего отнимает довольно много времени. Не могу вспомнить, чтобы я в один прекрасный день осознанно потерял веру в любовь. Все произошло не настолько драматично. Я ходил в БДСМ-клубы и на организованные встречи в кафе. Регистрировался на сайтах. Ориентировался в темах разговоров. Выучил шутки. Я отдавал свое тело домам в коже, чтобы они делали с ним все, что захочется, в тщательно оговоренных рамках. И находил облегчение. Хотя бы его, и этого мне хватало.

А потом появился Тоби Финч. Слишком юный, слишком худой, слишком искренний – все слишком. Со своими острыми локтями и бугристыми коленками. С челкой, которая постоянно сползала на глаза. С прыщами на ключицах. Его обиженный рот, который хотелось исцеловать до синяков, и широкая улыбка, которую он пока не научился сдерживать.

Девятнадцать лет от роду. Девятнадцать.

Я едва его знал, но, когда дни сменились неделями, понял, что по нему тоже скучаю. Мой жестокий и нежный царь-бог, до сих пор такой потерянный между противоречиями юношества и зрелости.

И внезапно «хватало» стало уже недостаточно.

Когда Сэм и Грейс ожидаемо поинтересовались, как все прошло, я сказал, что просто убедился, что парень нормально добрался домой. Так и есть, если не принимать во внимание ту часть, когда я вышвырнул его за порог посреди ночи, потом снова пустил внутрь, после чего отымел до потери пульса.

Господи.

Тоби.

В декабре, двадцать с чем-то дней «П.Т.», мы совершили наше ежемесячное паломничество в «Сад пыток», для чего потребовалось влезть чуть ли не с мылом в мою единственную пару кожаных штанов – унижение, которому не должен подвергаться ни один мужчина под сорок только ради того, чтобы заняться сексом предпочитаемым способом. Происходящее как всегда оказалось на пятьдесят процентов модным дефиле, на сорок процентов клубными танцульками, на десять – секс-вечеринкой и на все сто – раздражающим мероприятием. Но я не стал, да и не хотел бы, возвращаться в «Извракратию», и хотя желания идти в «Сад пыток» тоже не присутствовало, тут у меня было крайне мало шансов встретить Тоби и довольно много – найти кого-то, кто бы сделал мне больно, отымел и не заставил скучать по нему после своего ухода.

В последние годы я предпочитал организовывать мои… свидания… через интернет, но с каждой благополучно окончившейся встречей я все острее ощущал растущую статистическую вероятность, что финал следующей будет печальным. Анонимность и физическая беззащитность – не самая удачная комбинация, но даже это нездоровое предвкушение едва ли стоило неизбежных ритуалов силы и бессилия, настолько же абстрактных и ненужных, как призыв дождя танцами или замаливание грехов перед несуществующими богами.

Так что музыка играла, танцоры танцевали, и все возвращалось на круги своя.

Я оставил друзей извиваться в море радужного латекса и нашел не слишком темное, не слишком отдаленное и не слишком близкое к темнице место, где меня бы могли узнать. Узнали, разумеется. Я в этих кругах вращаюсь уже давно. Как, впрочем, и все остальные.

Том? Джон? Тим?

Он имел хорошую репутацию. И я был в достаточной степени уверен, что мы уже играли (как же ненавижу это слово) раньше.

Так что мы поехали к нему, где обменялись стандартными паролями-отзывами: только в презервативе, никаких экскрементов, никакой мочи, никаких игр с кровью, игр с асфиксией, кляпов, завязанных глаз, перманентных следов или модификаций, на коленях только во время минета, желтый – медленнее, красный – стоп, и так далее, и тому подобное. Никакой глубины. Никакой честности. Никакого смысла.

Он заставил меня раздеться. Звать его Господином. Обнажить себя перед ним способами, которые раньше, возможно, оголили бы мне все нервы.

И все, что я чувствовал, это некую социальную неловкость. Легкий укол смущения, лишенный сладко-острого укуса стыда или разрушительной для самой сути волны унижения. Со мной такое уже не в первый раз, но раньше всегда удавалось переубедить себя. Я даже находил в этом определенный соблазн – внутреннее бичевание моего самоуважения – быть настолько во власти собственных плотских желаний, что я не только позволял, но и намеренно искал возможность передать главенство над своим телом мужчине, которому для этого требовался титул. Гораздо приятнее найти способы упиваться такой правдой, чем осознавать ее.

Он заставил какое-то время сосать его член, с презервативом, естественно, так что я чувствовал только латекс, химию и ничего больше. Он дергал меня за волосы, трахая в глотку, и эти жесты казались знакомыми. Возможно, его-то я и вспоминал. Или кого-то, похожего на него.

Все были похожи на него.

Я попытался затеряться в собственной коже, но он дал слишком мало опорных точек, и меня натянуло между ними туго и тонко, как свистульку из травинки.

Тоби тоже запускал пальцы мне в волосы, а его тонкие, как у кузнечика, ноги обхватывали меня за бедра и крепче прижимали к себе. Так крепко.

Тоби.

Внезапная пустота в горле, и у меня даже закружилась голова от большого глотка воздуха. Шлепок его члена по щеке оставил на ней следы слюны и спермицидной смазки.

– Ты со мной, мальчик?

Я терпеть не могу, когда меня так называют, но сейчас не вспомню, упоминал ли об этом, а оно не стоило того, чтобы обрывать сессию на середине.

– Да, – живот скрутило от выдавленного слова, – Господин.

Практически тут же меня накрыло чувством вины. Я же сам этого хотел. Сам. Сам искал и позволил случиться. И этот мужчина привел меня к себе, доверившись моему слову.

Я положил ладони на бедра и посмотрел на него до сих пор горящими от слез глазами. Постарался увидеть в нем человека. Подумал, видит ли он меня в ответ.

Или же это всего лишь… взаимообмен.

– Глаза в пол, мальчик.

Я подчинился, не задумываясь, потому что мне это ничего не стоило. Технически я сейчас стоял для него на коленях, но и это ничего не значило. Оба мы были не здесь.

– Когда мы с тобой закончим, ты умолять будешь, чтоб я тебя отымел этим членом.

Когда-то такое утверждение могло бы, скорее всего, заставить меня почувствовать… что-то. Демонстративное неповиновение, предвкушение, нервное стремление оказаться полностью в чьей-то власти. Мы с Робертом любили такую борьбу. И хотя заканчивалась она всегда одинаково – его упоенной победой и моим не менее упоительным поражением – это никогда не казалось уже решенным исходом.

В отличие от данной предварительно обговоренной капитуляции.

Я сам виноват, что в один прекрасный момент в прошлом превратил «как» и «когда» моего подчинения в собственный выбор. И теперь мне не хватало силы и доверия не выбирать.

– Да, Господин, – ответил я.

Моя оплошность не была намеренной, но стала поводом для наказания.

– Тебе нравится, мальчик?

Я обдумал сложность такого вопроса. Нет, и нет, и временами, и почти. Не уверен даже, что «нравится» вообще еще имело отношение к этой сессии. Я смутно осознал, что, вроде бы… в каком-то смысле… раздражаюсь. Раздражаюсь на него, раздражаюсь на самого себя и на происходящее. Он вроде все сделал как надо, но тем не менее, результат оказался не таким, как надо. И я был не как надо. Уже который год.

– Я спросил, тебе нравится, мальчик?

– Д-да.

– Что «да»?

Я разомкнул челюсти и выдал требуемый ответ:

– Да, Господин.

Довольный, он снова поставил меня на ноги – я себя чувствовал отяжелевшим, безнадежным, просто манекеном – сковал наручниками и привязал цепями к Андреевскому кресту, естественно – все они всегда привязывают к Андреевскому кресту. Я упал в деревянные объятия, по крайней мере, наслаждаясь странным сочетанием поддержки и ранимости.

А потом он меня высек. Хорошо набитой рукой. Сперва, хотя я того и не заслужил, разогрев чем-то легким и податливым, пока я не повис, весь с раскрасневшейся и чувствительной кожей, на тончайшей грани боли.

О боже. Да. Еще. Глубже.

Внутреннее спокойствие и ощущение физической умиротворенности заставили меня навалиться на цепи. А по позвоночнику поползло вверх ожидание, осязаемое, словно тепло от прикосновения.

Прикосновение.

Как же хочется, чтобы он меня коснулся. Со властью и желанием, или с желанием власти, или еще с чем-то, с чем-то таким, чтобы превратить происходящее в больше, чем просто воздействие и ответная реакция, сценарий и постановка. А может, я ошибался. Может, именно этого он и хотел.

– Пожалуйста… Пожалуйста, коснись…

Но не думаю, что он расслышал.

Он переключился на плетеную девятихвостку, и, ай, вот от нее и правда больно. Меня оставили голым перед ее хлесткими ударами, укусами и уколами, перед жжением моего собственного пота.

Комнату наполнил шум. Его дыхание, мое дыхание.

Потом мои крики, хотя больше я ни о чем не просил.

Он знал, где стоило остановиться. Как дать боли охватить, но не сломать. И когда я превратился в ее создание – бездумное и дрожащее – он вошел в меня и начал трахаться, одна рука на моем плече, вторая – на бедре. Потом, уже сбиваясь с ритма, потянулся к моим соскам, скрутил их, пока я не закричал, и кончил.

Он получил свое, но все еще удерживал меня в той же позе – распятым на кресте и насаженным на его обмякший член. Я дернул цепи – конец сессии, конец сексу, пожалуйста – но он обхватил меня рукой и силком протащил через боль и усталость, одиночество и печаль, пока у меня снова не встало.

– Давай. – Его дыхание взъерошило мне волоски на шее. Я почти не узнал его с этим голосом не-Господина.

Тело, прижатое к спине, пихнуло меня в чужую ладонь. Заставило трахать ее, как будто мне того хотелось. Не знаю почему, но именно это и столкнуло с края, о котором я даже не подозревал, заставив кончить с тихим стоном – самое близкое подобие капитуляции, что я себе позволил со времени ночи с Тоби.

Он подтянул штаны и отвязал меня, проверил, ничего ли не затекло, помазал спину. Я оделся, чувствуя себя осоловелым, пустым и охваченным невнятным беспокойством.

– Не хочешь повторить? Почаще, чем раз в год, я имею в виду, – развернулся он ко мне на выходе из игровой комнаты.

Значит, я угадал. Мы уже были здесь раньше.

– Не знаю. Я, на самом деле, не практикую регулярные встречи или что-то долговременное.

– Я в курсе.

Что-то в его тоне заставило меня остановиться и поднять взгляд. Он, наверное, на несколько лет старше меня, красивый, как англичане с квадратной челюстью и волосами цвета стали. Его очень легко представить в зале заседаний и, судя по дому, моя догадка была недалека от истины.

– Это не мое дело, – пожал он плечами. – Решай сам. Я буду рад время от времени приводить тебя сюда, чтобы отхлестать и использовать. Тебе ведь этого хочется, так?

Я кивнул и сказал себе, что уже слишком стар, слишком знаком с этим танцем, чтобы покраснеть.

Мы со скрипом поднялись наверх в нашем кожаном клубном облачении. Смехотворно. Как же невероятно смехотворно. Он вытянул руку, чтобы остановить меня у входной двери. Кажется, в последнее время я часто беседую в коридорах – мысль, которая, естественно, напомнила мне о Тоби и его не совсем подставленных для поцелуя губах.

Я все сделал правильно. Так будет лучше.

Но… чтоб его. Так на меня подействовать за одну единственную ночь.

– Ты исполняешь приказы, Ди, но не подчиняешься. И это, конечно, тоже твой выбор, не подумай. Но… – Глаза Господина Как-Его-Там на мгновение встретились с моими. – Тебе точно нужно именно это?

Я был уверен, что обычно не настолько очевиден. Внутри кольнули встревоженность и толика вины, заставив огрызнуться.

– Не думаю, что это твое дело.

– Нет, но могло бы стать. – Он не отводил взгляда. Что-то я в нем несомненно видел – теперь, когда обратил внимание – некую харизму, возможно. – Я готов сделать это моим делом.

– Почему? – спросил я, прищурившись.

– Почему нет? Мне нравится тебя трахать, нравится хлестать плеткой. Я хотел бы поставить тебя на колени, и, по-моему, ты и сам того хочешь.

Харизма там или не харизма, это уже слишком. Слишком много от него, по крайней мере.

– Да ты вообще ни черта не знаешь о моих желаниях.

– Не знаю, но только потому, что ты сам не сказал.

Я попробовал представить себе будущее с этим мужчиной, чьего имени до сих пор так и не вспомнил. Как бы все сложилось, что бы стало значить для меня. Картинка не вырисовывалась, казалась невозможно чужеродной. Одна мысль о том, чтобы опуститься для него на колени, предложить ему частичку власти над моим сердцем, разумом и волей, обожгла глотку горечью желчи. А самая темная, самая смятенная и отчаявшаяся часть меня хотела именно так и сделать как раз потому, что даже представить такое было невыносимо, что, в свою очередь, подарило бы мне нездоровое, пугающее удовольствие. Я провез сухим языком по еще более сухим губам.

– И… и что если скажу? Расскажу тебе?

– Тогда мы их обсудим. – Для него это так очевидно, будто для того, чтобы получить желаемое, достаточно одной беседы. У него, наверное, и список имелся, по которому мы могли бы пройтись вместе. Но как объяснить, что мне хотелось именно что не беседовать о своих желаниях? – Но пределы твои я думаю расширить, имей в виду.

– Мои… мои внутренние пределы совершенно другие.

– Как и у многих, – кивнул он.

Повисла длинная пауза.

– Я не…

– Ди, я знаю, что ты был с Робертом, и вы долго прожили вместе, и мне кажется, на самом деле тебе хочется того, чего уже давно нет.

Разговор с каждой секундой становился все мучительнее. Я не мог вынести, что он знал обо мне такое. Как и то, что знал о нем я: что он проницателен, по-своему добр, что, возможно, одинок и тоже хочет большего. Если бы только существовали стоп-слова для бесед.

– Этого у тебя уже не будет, – тем временем продолжал он, – но ты мог бы иметь другое. Если сам себе позволишь.

– Тебя?

– Да.

– Я…

– Не отвечай. Подумай сначала.

Я не удержался и сглотнул.

– А если… если я…

– Тогда ты придешь ко мне, и мы поговорим. А потом опустишься на колени и позволишь мне дать то, что тебе нужно. Потому что не думаю, что я и близко подошел к твоему пределу, верно?

Я кивнул, обличенный в своей правде, своей потере и всей своей лжи. Я на секунду почувствовал искреннюю обиду на него за то, что разглядел меня и заставил, в свою очередь, разглядеть его самого. И тот факт, что нас не связывало ничего, кроме его желаний, моих желаний и едва заметного рубежа, на котором мы могли заставить их кое-как встретиться, в какой-то мере даже сделал все хуже.

Часть мыслей, должно быть, отразилась на моем лице, потому что он похлопал меня по плечу и сказал:

– Ничего страшного. Доверие нужно заработать, а ты слишком долго пробыл без Господина.

Слишком долго без чего-то, я бы сказал.

– Мне пора. – После этих слов он отступил в сторону, чтобы открыть дверь, и вдруг замер и сказал:

– Я играю на альтовом саксофоне.

– А?

Он неожиданно улыбнулся.

– Просто хотел напомнить тебе, что я не только дом, но и живой человек.

Я не был уверен, как отреагировать на данную информацию, и проследил, чтобы на лице оставалось нейтральное выражение.

– И ты решил, что альтовый саксофон это самое то?

– Зато сколько добавляет шарма, признай.

– Раньше надо было сказать. – Я постарался улыбнуться в ответ. Казалось, это меньшее, что стоит сделать. – Я бы тогда уже давно стоял на коленях.

На эту тему шутить явно не стоило, потому что он опять посерьезнел.

– Подумай, Ди. Я тебя хочу и могу быть тем, что тебе надо.

Я надел пальто и застегнулся на все пуговицы, чтобы никто не увидел, что я одет как полное чмо, и поскорее вышел на ночную улицу. Можно было бы вызвать такси, но, даже несмотря на усталость и ноющее тело, хотелось пройтись.

Ходьба заставила боль тихо петь. Сделала ее моей.

Я доехал на метро до Холланд-парка, стоя с некоторой осторожностью и наблюдая, как мое отражение идет рябью, как луна, в окнах полупустого вагона. Я далеко не сразу узнал этого человека под следами от чужого восприятия.

Было бы проще, если б он не оказался в определенной степени прав в отношении меня. Я исполнял приказы. Не подчинялся. Как можно подчиняться теням, ребусам и чужим людям? Он понял лучше, чем многие другие, и все равно считал, что мне нужна твердая рука, хороший господин, дисциплина.

Боже мой. Может, так и есть. Может, для Лоренса Дэлзила больше ничего не осталось.

Но как я мог любить себя в его глазах? Он делал меня слабым, словно мои желания не были моим собственным выбором. С Робертом я никогда не чувствовал себя слабым. Даже когда плакал, и кричал, и утирал кровь, и умолял.

Если говорить начистоту, я наоборот чувствовал себя сильным. И гордился. И никогда, на самом деле, не отделял свою потребность подчиняться, испытывать боль и иногда делать что-то по принуждению от того, что мне казалось самым естественным проявлением любви: ласка, понимание, доверие, забота.

Это появилось после Роберта.

И внезапно я поймал себя на мысли о Тоби. С ним я тоже не чувствовал себя слабым. С ним я был… красивым, сильным.

Свободным.

Дома я обнаружил в кармане визитку Господина Как-Его-Там и выкинул ее в мусор. Постарался не думать о его словах. На какое-то время я даже перестал искать новых людей, которые могли бы причинить мне боль и уйти, не вспоминая, о которых и я бы тоже забыл навсегда.

В прошлом я уже давал себе такие обещания и никогда их не сдерживал. Но после Тоби стал четче осознавать, насколько бесполезными будут встречи с этими незнакомцами. А еще казалось, что я тем самым его практически предам. Запятнаю память о его страсти, его искренности и бесстрашии бессмысленными играми и пустым удовольствием.

Поэтому я просто работал и спал, когда получалось, отдавался знакомому режиму трудодней, каждодневному врачебному круговороту жизни, смерти и бумажек. Пришло и ушло Рождество. Я провел его с родителями. Новый Год – с друзьями.

А потом случилась моя смена в санитарной авиации.

Столкновение нескольких машин. Сердечный приступ. Авария с участием мотоцикла. Поножовщина, скорее всего из-за наркотиков. Ребенок, вбежавший на полной скорости в стеклянную дверь и перерезавший себе артерию.

Такую ночь непросто оставить в прошлом.

Я лежал и не мог уснуть, давно уже перейдя за грань усталости, с горечью адреналина во рту и синими вспышками мигалок перед глазами.

Мне сказали: «Если он умрет, мы тебя убьем».

Умер. С сердцем в моей ладони и распахнутой передо мной грудной клеткой, напоминающей тест Роршаха.

Я до сих пор чувствовал запах бензина, горевшей кожи и металла с мест автокатастроф.

Дым марихуаны из того дома.

Кровь.

Следующим вечером я сел за компьютер и зашел на свои обычные сайты. Посмотрел на галочки и прочерки, списки и в следующий момент убрал из них повязки на глаза. А за ними и кляпы. Так у меня бы смогли отобрать зрение. Мой голос. Я дал этой мысли постепенно завладеть мной, пока не – да – почувствовал что-то. Легкое трепетание неуверенности. Страх, разворачивающийся во что-то принципиально иное.

Подумал насчет игр с контролем дыхания и оставил все как есть. У меня не было желания пополнять своей персоной списки статистики.

Спустя какое-то время завязалась переписка. И через час я вызывал такси до дома неизвестного мне человека. Но на полдороги попросил водителя развернуться и отвезти меня обратно.

Что я делаю?

Нет… ну, что я делаю?

Я послал свои извинения, но не получил ответа.

И вот я опять в постели, перед глазами до сих пор синие вспышки, одна ладонь на мало заинтересованном члене, другая лежит на горле, где ко мне однажды прикоснулся девятнадцатилетний Тоби Финч.

Следующие несколько дней я оставался в больнице до девяти-десяти, а то и одиннадцати ночи. Там у меня всегда находились дела, а любые другие занятия превратились практически в пытку.

Сон наступал проще, когда тело брало верх над разумом.

Однажды ночью в начале января, переходя дорогу к моей двери, я заметил на крыльце груду вещей странной формы – наверняка чей-то затерявшийся мусор или одна из этих сумок для сбора благотворительности. Как они достали уже.

Но вдруг груда пошевелилась.

На секунду я насторожился. А потом не поверил собственным глазам: это же Тоби – выпрямляется, встает на ноги, засовывает руки поглубже в карманы толстовки большого размера. И тут меня просто залихорадило от радости, чувствовать которую я не имел абсолютно никакого права или желания.

Было слишком темно, чтобы разглядеть что-то, кроме его силуэта – ссутуленные плечи, торчащие локти, вес чуть нахально перенесен на одну ногу – но даже этого оказалось достаточно, чтобы пробудить меня, как прикосновение к струнам давно молчавшей арфы.

Хотелось подбежать к нему, втащить в кольцо своих рук, повернуть лицо к свету – увидеть форму его рта, цвет глаз, острый подбородок. Потому что в этот момент узнавания я мог думать только о том, как же по-настоящему и сильно скучал по нему. И хотя и не ожидал встретиться вновь, но подсознательно все же горевал, и надеялся, и ждал…

– Что… – выдавил я, – что ты тут делаешь?

– Тебя жду, – был мне ответ с «разве не понятно» интонацией. Он сдвинулся, засунув руки еще глубже, худое тело напряглось и натянулось струной.

– Да, но…

– Слушай. – Он поднял голову, глаза блеснули в лунном свете. – Ты меня совсем сгубил. И… и, зараза, неси за это ответственность. Или… или, ну, хотя бы извинись, мать твою.

Я уставился на него. Какая-то рациональная часть меня спрашивала, не стоит ли рассердиться или забеспокоиться о факте наличия на пороге дома упорно преследующего мою персону подростка. Очевидно, не стоит.

– Господи, Тоби, что случилось? Что я сделал?

– Что ты сделал? – Его голос сорвался. – Ты был само совершенство. Разве не понимаешь? Само, мать твою, совершенство. Дал мне то, чего я ждал и о чем мечтал всю мою гребаную жизнь. Лучший секс, что у меня был. И теперь что… что я должен делать? Найти кого-то хуже и им довольствоваться? Притвориться, что ничего не изменилось, когда ты мне всю жизнь перевернул?

Его руки бледной вспышкой вылетели из карманов и закрыли лицо. Он отвернулся, и я понял, что он плачет.