Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Что подумают родители, если я однажды представлю им Тоби?

И как же это унизительно – так отвратительно, столько малодушия – дожить до тридцати семи лет и до сих пор бояться разочаровать их.

Я сидел на полу, привалившись головой к колену Тоби, пока он вяло жевал тост и пил чай. Я не знал, что сказать, как утешить. Знал только, что ему больно, и облегчить эту боль было не в моих силах.

Конечно, в больнице тоже хватало боли и потери, но там я служил всего лишь проводником. Здесь же совсем другое дело. Здесь для меня не нашлось роли, за которой можно спрятаться. Здесь существовали только нагота и бессилие любви.

– А знаешь, в чем самый стрем? – Он отложил в сторону почти нетронутую тарелку, но чай оставил, вцепившись в кружку так сильно, что на ладонях проступили пятна розового и белого.

– Скажи.

– Деда никто не любил, кроме меня. Он вообще был довольно ужасным человеком.

Не знаю, как это и понимать, но, возможно, для Тоби было легче перебирать плохие воспоминания, а не хорошие.

– Это не слишком похоже на то, что ты рассказывал.

– Не, со мной он был хорошим, но его дочь, в смысле моя бабушка, прадеда ненавидит – то есть ненавидела – потому что он очень строго обращался с ней в детстве. Бил и все такое. Не специально чтобы поиздеваться, нет, просто его самого таким вырастили.

– А тебя он… – Я не знал, как закончить этот вопрос и что делать с ответом.

– Нет, ты что. Никогда. Меня – нет.

По телу прокатилось облегчение, и я почувствовал себя лицемером. Как сильно я реагировал при мысли о том, что другие люди могли ранить Тоби, и как заметно слабее, когда это было моих рук дело.

Он невидяще разглядывал чай.

– Бабушка очень рано вышла замуж, только чтобы сбежать от него, и потом не подпускала его к маме, когда та родилась. Но когда она – мама, в смысле – забеременела, и ее выгнали из дома, дед вдруг оказался тут как тут. Ей помогал, со мной возился. Он надевал такую… переноску, которую цепляешь к груди, и везде меня таскал, как обезьянку.

Я вытянул руку и отлепил пальцы Тоби от кружки. Он не возражал, когда я забрал ее и отставил в сторону, просто схватился вместо этого за мою ладонь.

– Люди меняются. В этом нет ничего плохого или странного.

– Ну да, наверное. Ему сделали операцию где-то в шестидесятых или семидесятых. Его ранило под Дюнкерком, и шрапнель попала в сердце, так что тогда один доктор специально приехал аж из Штатов, чтобы ее вытащить. Часов девять заняло где-то, а у деда остался такой огромный шрамище через всю спину и грудь. Все думали, что он умрет. Мама считает, что его именно это и изменило.

– Разве важно, что?

Пару секунд он молчал, а затем пожал плечами:

– Нет, наверное. Сейчас уж точно.

Я и не представлял, что видеть Тоби в этом состоянии – таким неуверенным и печальным – окажется настолько трудно, но он все равно оставался моим мальчиком, моим Тоби, все равно был полон света. Его фигура так и представлялась на каком-нибудь кладбище – черное пятнышко под серым небом. И в тот момент мне следовало стоять рядом. Он не должен был оплакивать прадеда в одиночестве. Я ненавидел себя за то, как его подвел.

– Плохое обращение с другими не меняет того факта, что тебя он любил.

– Нет, я знаю. Просто… – пальцы Тоби сжали мои – …как-то одиноко получается.

Я сглотнул, и вина, стыд, боль и любовь переплелись внутри, словно мочалка из проволоки, до такой степени, что даже не знал, как все это вынести или удержать в себе.

– То есть обычно, – продолжал тем временем Тоби, – любовь, утрата и вся остальная херь распределяются на всех, но сейчас, кроме меня, никого нет. Дед всю мою жизнь был рядом, всегда поддерживал. И как, блин, мне сделать, чтобы это значило достаточно?

Я прижался к ноге Тоби, удачно спрятав лицо в сгибе его колена, и постарался дать ему какой-то ответ.

– Ты скорбишь, и помнишь, и живешь.

Кажется, голос меня выдал, потому что его свободная рука зарылась мне в волосы и чуть потянула на себя, словно он хотел, чтоб я на него посмотрел.

– Лори, ты что, плачешь?

Вашу мать. Плакал. Ужасными липкими слезами, которые жгли глаза.

– Не знаю, что со мной такое.

– Ты правда из-за меня плачешь?

Выходит, что так. Словно таким образом можно как-то уменьшить его боль. Еще один легкий рывок заставил меня поднять голову и посмотреть на него, несмотря на стыд и мокрые глаза, беспомощно страдая из-за его несчастья.

– Господи. – Он провел большим пальцем под моими ресницами, вытирая влагу. – Ну ты даешь.

– Знаю, что мои извинения тут ничего не изменят, – пробормотал я, – но прости, что в тот момент не был с тобой, прости, что не поддержал, прости, что не помог, хотя тебе было тяжело и наверняка еще какое-то время будет тяжело, прости. Я бы хотел все это как-то облегчить, но знаю, что не могу. – Я сделал глубокий и рваный вдох со всхлипом. – И прости меня, пожалуйста, что реву тут как дурак, потому что я ни хера не понимаю, как так получилось.

– Ничего. – Он скатился с дивана мне на колени и поцеловал прямо сквозь поток беспомощных слов и соли. – Мне… приятно. Оно помогает. Вообще, все как-то наплывами происходит, знаешь. Иногда настолько совсем ничего не чувствую, как будто забыл, что он умер, или, может, это я умер, или что-то вроде. – Он свернулся в моих руках, и я прижал его так крепко и надежно, как только получалось. – Так что поплачь за меня, ладно? Раз сам я сейчас не могу.

И я плакал какое-то время, все еще сжимая Тоби в объятиях, пока он рассказывал мне истории о своем дедушке – мужчине, который воевал, совершал ужасные ошибки и так поздно научился любить.

Потом я отнес Тоби наверх, раздел и уложил в кровать. Сперва мы просто лежали, обнявшись, но потом переплелись более целенаправленно, более нетерпеливо, находили друг друга поцелуями и прикосновениями, редкими словами и еще несколькими слезинками. Тоби брал меня и делал своим, и для этого ему не требовалось ничего, кроме собственного тела.

Я проснулся ранним утром в одиночестве. Первой реакцией была волна паники из-за того, что меня бросили, за которой пришли картины убитого горем Тоби, бесцельно бродящего по улицам Лондона глубокой ночью. Когда сон отступил, свое законное место вновь занял глас здравого смысла, заключивший, что Тоби, скорее всего, просто где-то в другой комнате. Так что я встал, надел халат и отправился на поиски.

Он обнаружился сидящим по-турецки на полу в гостиной с грудой веревок в руках. В мерцающем свете от черно-белого фильма он, кажется, учился завязывать узлы по видавшей виды «Книге узлов бойскаута».

Тоби вздрогнул, когда я положил руку ему на плечо.

– Не спалось?

– Извини, не хотел тебя будить.

– Всегда буди и даже не думай. – Я опустился на колени рядом. – Что делаешь?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Решил, а вдруг поможет. Займет чем-нибудь мозг, чтобы не думать про деда. Это знаешь… типа как когда тебе зуб вырвали. И ты постоянно проверяешь то место языком, чтобы убедиться, что там правда… ничего нет.

– Ох, милый ты мой.

Он потер глаза ребром ладони.

– Лучше б я смог заплакать. Так ведь обычно происходит, да? И тогда мне станет получше.

– Горе у всех проявляется по-своему, здесь нет каких-то нормативов.

– Это да… – Он бросил взгляд на протянувшиеся по гостиной веревки. – …это я уже усвоил, кажется.

– Помогает?

Он вздохнул.

– Да не очень. В основном, просто пипец как бесит.

– А что не так?

– Ну, руки мне нужны, чтобы вязать узлы, но в то же время надо иметь еще что-то, на чем их завязывать, типа рук.

– Ах да, это часто встречающееся проявление печально известного вопроса курицы и яйца. – Я не знал, что еще ему дать, как еще помочь, так что просто подставил свои запястья. – А что мы смотрим?

Он нашел мои глаза своими, грустными и высеребренными светом от экрана.

– Ты не обязан напрягаться. Со мной все будет нормально.

– Но я хочу. Можно мне остаться? Быть с тобой?

Долгий, вибрирующий выдох, словно уступал он, а не я. А потом его холодные руки взяли меня за запястья и начали – не слишком умело – связывать их вместе. Уж не знаю почему, но веревку он выбрал нейлоновую. По телу прошла слабая дрожь, когда она скользнула по коже – прохладный шелковый шепоток, полный обещаний и опасностей.

– Это «Время свинга». Нашел на айплеере.

– Ни разу его не смотрел.

– У деда он один из самых любимых фильмов. Такой, для воскресных просмотров.

Было сложно не залипать взглядом на пальцах Тоби, пытающихся обездвижить меня, но я поглядывал и на экран, где мужчина и женщина сердито что-то пели друг другу. Тоби шептал слова себе под нос, периодически перемежая их инструкциями из книжки. Сердце беспомощно болело за него, а тело – господи боже – тело вело себя как шлюха.

Я чуть сдвинулся, стараясь не привлекать внимания, но стоило бы знать, насколько глупо на такое рассчитывать. Глаза Тоби распахнулись, с лица исчезла неподвижность, что превращала его почти в незнакомца в этих жутковатых отблесках экрана.

А потом его ладонь вжалась мне между ног.

– Слушай, у тебя что, встает тут прямо перед Фредом Астером? Фу-у.

– Прости. – Я заерзал еще больше. – Не могу сдержаться. Ты же меня связываешь. Знаю, это не то, что тебе сейчас нужно.

Он широко улыбнулся.

– Это именно то, что мне сейчас нужно.

– И я наверняка испортил все твои счастливые детские воспоминания.

– Или… – Он крепко затянул узлы, подсунув под них большой палец для верности, и я застонал. – …создал новые.

Я прикрыл глаза, и все исчезло, кроме Тоби и шороха веревки по коже.

– Если ты этого хочешь.

– Я не знаю, чего хочу.

А я не знал, что ответить. Какое-то время мы сидели молча, голова Тоби склонилась над моими заарканенными руками, а Фред и Джинджер пререкались на заднем плане.

Роберт любил меня связывать. Строго, художественно, любовно, унизительно – мне кружило голову любое его настроение, странная свобода, которую дарила обездвиженность, и умиротворение от того, что тебя так безжалостно держат.

А сегодня все совсем по-другому.

Я волновался о Тоби. Горевал из-за его горя. Но в то же время чувствовал себя в каком-то смысле даже довольным. Сейчас он здесь, со мной, и я… я стану лучше сам и стану лучше обращаться с ним. Буду его поддержкой во всех сторонах жизни, в которых раньше не был. Сделаю так, чтобы со мной он чувствовал себя счастливым и окруженным заботой и вниманием.

Как и я с ним.

Он ругнулся себе под нос, когда очередной узел соскользнул и развязался.

– Кажется, руки у меня для этого не из того места растут.

– Ты же только учишься. – Я пошевелился, напрягся, и большая часть пут все равно удержалась. – Откуда такой внезапный интерес к вязанию узлов?

– Чтобы чем-то занять руки? Не знаю. Думал, может, произвести на тебя впечатление.

– Ты не обязан меня впечатлять, Тоби.

Не стоило этого говорить. Я понял уже по поползшим вниз уголкам его губ.

– Ну, знаешь, а вот вдруг мне хочется.

– Я и так уже твой. – В нем чувствовалось какое-то… беспокойство, неуверенность, и я не мог даже толком понять, откуда они взялись, не говоря уж о том, чтобы что-то с ними сделать. И попробовал с более шутливым тоном: – Тебе не нужны веревки, чтобы меня удержать.

– Но твой бывший парень…

Этого я не ожидал, да и не хотел услышать. Я не горел желанием говорить с Тоби о Роберте, и не потому что пытался что-то от него скрыть, а просто и так уже потратил слишком много времени на прошлое.

– Веревки были одним из его пристрастий, да. Но теперь я с тобой. У нас есть наши собственные пристрастия.

– Ладно. – Он прижал колени к груди, оперся на них подбородком и весь свернулся в комочек.

А я пожалел, что связан, иначе мог бы коснуться его, заверить хотя бы телом. В итоге я накинул на него петлю из сцепленных рук и притянул к себе. Он удивленно вскрикнул – практически хихикнул – и устроился поудобнее у меня под боком.

– Ты правда переживаешь из-за призраков бывших бойфрендов?

– Слушай, да я из-за всего переживаю. – Он уткнулся головой мне в плечо и громко выдохнул. – Знаю, что думать надо о деде, а в голову лезут только мысли обо мне. Черт знает что вообще.

– Я же говорил, что тут нет правил. Что бы ты ни чувствовал, это нормально.

– Даже изводиться из-за… – Он смущенно коснулся подбородка. – …того, какой я сейчас бородавчатый? Это тоже нормально, да? Не делает меня конченым недалеким эгоистом?

– Нисколько. И я тебе завтра куплю масла чайного дерева.

– Господи, я страшнее атомной войны. – Он спрятал лицо у меня в изгибе шеи.

– Кожные воспаления обостряются при стрессах и эмоциональных потрясениях.

– Спасибо, утешил, мистер Доктор.

– Тогда как насчет такого? – Я потерся щекой о его скулу, неуклюже ласкаясь без рук, которыми можно было бы коснуться или ухватиться. – Ты красивый.

Он извернулся и взглянул на меня широко раскрытыми, чуть влажными от слез глазами.

– Я так боюсь, Лори. Боюсь остаться один и… и вообще всей своей жизни боюсь. – Он со свистом втянул воздух, и слова так и хлынули целым потоком: – А потом начинаю реально злиться на деда за то, что меня оставил. А потом чувствую себя полным уродом. А потом нервничаю из-за чего-то, совершенно не относящегося к делу, типа прыщей или незавязывающегося двойного скользящего узла. Или того, что мне не затмить какого-то мужика, с которым ты был лет десять назад.

– И все это можно понять, – успокаивающе сказал я. – Кроме идиотизма про Роберта.

Я поцеловал его в щеку. На экране бежали титры, купая нас в мерцающем свете.

– Но… – как всегда настойчивый, Тоби вывернулся из-под моих рук и отсел. – …вы же прожили вместе целую вечность, а когда расстались, ты не хотел быть больше ни с кем, и…

– Я хочу быть с тобой.

Секунду помедлив, он кивнул:

– Ладно. – Я надеялся, что на этом все и закончится, но Тоби продолжил: – Просто сейчас кажется, будто вся жизнь похерилась. И не хочу похерить еще и это.

Мое желание его успокоить боролось с боязнью говорить о «навсегда». Мы с Робертом много чего друг другу пообещали. Возможно, слишком много.

– Давай не будем прыгать с мостов, пока мы до них не добрались.

Тоби сморгнул влагу с ресниц.

– Скажи хотя бы, почему ты порвал с ним, чтобы я знал, чего делать не надо.

Боже, как объяснить? Как собрать всю ту боль, и потерю, и замешательство в одну поучительную притчу?

– Ну, ты мог бы попробовать не завязывать скользящий узел на единственном несущем тросе, и тогда я не упаду и не заработаю перелом запястья и трещину в тазовой кости. – Я услышал пораженный вздох Тоби, но продолжил, чтобы покончить с этим раз и навсегда. – И ты мог бы попробовать не дать своему чувству вины за случившееся поглотить тебя настолько, что ты перестанешь заниматься со мной сексом.

Да, эти слова не назовешь справедливыми по отношению к Роберту. Тогда все было непросто, и пострадали мы оба, пусть по-разному. Я превратился в постоянное напоминание о той единственной ошибке – неудивительно, что он не смог вынести моей близости.

Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов перед тем как продолжить, поскольку голос частично потерял свою выверенную модуляцию.

– А потом ты мог бы не начинать ходить по клубам и не делать там все то, чем занимался со мной, с другими людьми. А когда я выскажу тебе свое мнение по поводу происходящего, ты мог бы не утверждать, что это не измена, поскольку секса не было. Потому что это именно они и были. Секс. И измена. Были.

Наступила долгая тишина.

Руки Тоби обняли меня и держали крепко-крепко, а мои и так уже связанные запястья оказались заперты между нашими телами, отчего я чувствовал себя одновременно защищенным, и потерявшим душевное равновесие, и оголенным. Как когда-то в веревках у Роберта.

– Я такого не сделаю, – зло произнес Тоби. – Никогда не сделаю.

– Пожалуйста, – сказал я, вдруг осознав, как смертельно устал, – пойдем обратно в кровать.

Он кивнул и принялся развязывать узлы.

В это время я бы уже стоял на пороге, будь сегодня рабочий день, поэтому казалось немного странно – хронологически беспорядочно – снимать сейчас халат и в сером предрассветном полумраке залезать под одеяло с до сих пор горящими от веревок Тоби запястьями.

Но тем не менее я заснул с внезапной и ужасающей легкостью.

Проснулся я вскоре после полудня. И с облегчением обнаружил Тоби рядом, под боком, но он уже разглядывал меня, и неизвестно, сколько до этого смог поспать.

Я вытянул руку, чтобы взъерошить его волосы.

– Ты как?

– Я… не знаю. Странно вот так с тобой просыпаться.

– Это же далеко не первый раз.

– Да, но обычно ты меня сразу подгоняешь на выход, потому что тебе надо на работу.

Еще одно нежеланное, но заслуженное напоминание, каким козлом я был.

– Такого больше не повторится. И по крайней мере всю следующую неделю можем делать, что хочешь. Я… Хм… Полагаю, я в отпуске.

– Ты… ты… – округлил он глаза, – взял отпуск? Для меня?

Врать я не мог.

– Э-э, технически я взял отпуск, чтобы забыть о тебе, потому что думал, что мы больше не увидимся.

– Все равно из-за меня, так что считается. – Он чуть прикусил мое плечо, одновременно по-хозяйски и игриво. – Я засчитаю.

И тут у меня наконец наклюнулась возможность проявить себя. Дать ему все, в чем я по тем или иным причинам до сих пор отказывал.

– Ты не хочешь… Если это поможет… давай съездим куда-нибудь? Вдвоем. – Я услышал, как у него перехватило дыхание. И, вспомнив все те восторги по поводу ночи в Оксфорде, не удержался от мягкого поддразнивания. Все, что угодно, лишь бы достучаться до него сквозь горе и вернуть ко мне. – Ну, знаешь, как мини-отпуск.

– Ох, Лори. – В голосе Тоби звучала скорее горечь, чем веселье, и я четко ощутил еще один свой промах. – Я бы с радостью, но не могу.

– Почему?

Он слабо улыбнулся.

– Ты-то, может, и в отпуске, но мне надо работать.

– Сразу после похорон деда? – Я нахмурился, изучая потолок.

– Ничего страшного.

Далеко не ничего. Ему же должен полагаться какой-то отпуск по семейным обстоятельствам, оплачиваемый или… а.

– Это из-за денег? – Я не собирался спрашивать так напрямую и внезапно, но от беспокойства растерял всю деликатность.

– Здрасьте, приплыли. Что, потактичней не судьба?

– Извини.

Он вздохнул.

– Не из-за денег.

– А из-за чего тогда?

– Слушай, ну это ж работа.

На пару секунд захотелось взять его за плечи и встряхнуть. Упрямство Тоби, хоть и милое, временами обладало слишком уж разрушительным действием.

– Ты помощник повара в кафе, Тоби. Таких работ пруд пруди. – Его молчание и набычившееся тело красноречиво намекали, что этого говорить не стоило. – Я лишь имел в виду, что у тебя есть права, и ты в трауре из-за потери близкого человека и не должен вкалывать как проклятый.

– Только сказал-то ты совсем другое, – пробормотал он. – Слушай, может, для тебя такая работа ничего не стоит, мистер Консультант, но это все, что у меня есть, и для меня она имеет значение.

– Если тебе нравится, тогда, конечно… – Нет, все равно не то.

– А теперь ты словно повторяешь за моей мамой.

«Ему же девятнадцать. Он запутался. И в горе. Терпение, Дэлзил, терпение».

– Тоби, я не знаю, чего ты от меня сейчас хочешь.

– Как насчет не поливать грязью мою жизнь?

– В каком месте мое предложение взять несколько отгулов, чтобы прийти в себя после потери деда, поливает ее грязью?

Он перекатился на дальний край кровати и свернулся в запятую. Запятую, которая не хотела, чтобы ее трогали.

– Ты глумливо предлагал, – тихо сказал он.

Я очень осторожно положил ладонь на гладкий изгиб его бедра, и он ее не скинул.

– Прости, Тоби.

– Никто не понимает. Все, с кем я познакомился в универе, слились, а школьные друзья, которые тоже поступили, думают, что это странно.

– Если это именно то, чего ты хочешь, то… – я легонько погладил кончиками пальцев его нежную кожу, – …шли их на хер.

– Ха. Тебе легко говорить. Зуб даю, никому не кажется, что ты пустил собственную жизнь псу под хвост.

Ну-у. Да. В профессиональном плане, по крайней мере, хотя мой карьерный путь сложился благодаря сложной смеси из упорства родителей, моего собственного темперамента и рано осознанной потребности в цели и стабильности. Я бы не назвал это выбором, но иное бы тоже не выбрал.

– Нельзя сравнивать свое с тем, чем занимаются другие. Только ты знаешь, что правильно именно для тебя.

– Я не хочу об этом говорить.

И снова пришлось напоминать себе, что срываться на людей в горе нехорошо.

– Но…

– Блин, Лори, ну серьезно. Какая часть «не хочу об этом говорить» тебе видится несущественной?

Я отступился. Нас никто не обязывал обсуждать это прямо сейчас. Я осторожно набросил на Тоби руку и свернулся, уткнувшись в его спину, отчего мы превратились в две запятые – или, может, кавычки – и постепенно он расслабился и приник ко мне.

Я уже практически погрузился в дрему, когда Тоби очень тихо произнес:

– Извини, что не могу с тобой поехать.

– Поедем в другой раз. – Я поцеловал холмики его плеч, где кожа была грубой и сладкой под моими губами.

– А куда бы сейчас отправились?

– Куда хотим. В Париж, может быть.

– Очень небанально. – Его голос дрогнул, и, похоже, он скорее пытался сдержать слезы, чем высмеять.

– У нас еще есть все выходные.

– Ну да, – хлюпнул он носом.

Я снова прижался губами к шее Тоби под затылком и почувствовал волну дрожи под его кожей.

– Целых два дня и только для нас с тобой. Можем делать все, что хочешь.

– Правда? – Его волосы пощекотали мне нос, когда он пошевелился.

– Да.

Кажется, он обдумывал мое предложение.

– Я… я хочу испечь тебе лимонный пирог с безе.

Не совсем то, чего я ожидал.

– Хорошо.

– И заняться реально грязным сексом.

А вот это уже я понимаю.

– Как скажешь.

– И… и… ладно, пока больше ничего в голову не приходит.

– Уверен, что потом еще что-нибудь вспомним. – Мой смешной прекрасный мальчик. Я бы нашел способ подарить ему Луну, если б он захотел.

Он потерся задом о мой член, заставив резко втянуть ртом воздух.

– Может, у тебя тоже есть какое-то желание?

Я не был уверен, что смогу затмить грязный секс и лимонный пирог с безе, и уже собирался так и сказать, когда вдруг вспомнил, что еще я задолжал Тоби.

– Я хочу пойти с тобой на свидание.

– Что, в людное место? – взвизгнул он.

– Нет, в ядерный бункер. – Я бездумно теребил стрелу, прокалывавшую его сосок, осторожно водя ее вперед-назад, пока Тоби не начал тяжело дышать и ерзать. – Можно пригласить тебя на ужин?

– Не знаю. – Это была жалкая попытка изобразить равнодушие. Я прекрасно слышал восторг в его голосе. – Надо подумать.

– Пожалуйста.

– Ну, возможно, если со всеми переменами блюд, включая аперитив.

В середине дня мы вместе отправились за покупками. Когда появились услуги по доставке на дом продуктов из супермаркета, мы с Робертом тут же заключили договор и ни разу не пожалели. Казалось, что наши жизни, наше время гораздо ценнее потратить на что-то другое. Но сейчас, с Тоби, мне было приятно в самом обыденном плане, и я шел за ним, толкая тележку, и совершенно не чувствовал, что трачу свою субботу на какую-то ерунду.

Он шел вприпрыжку всю дорогу до дома.

– Мне уйти? – спросил я, когда мы разобрали пакеты, и все рабочие поверхности моей кухни оказались усыпаны покупками.

Взгляд, которым он мне ответил, оказался самым что ни на есть коварным. Самым что ни на есть пугающим.

– Даже не думай – ты у меня будешь частью процесса.

– В плане… загрузки посудомоечной машины?

– Не-а. – О боже. – Но сперва сделаю основу.

Так что я сел с «Таймс» за кухонным столом и не очень успешно пытался читать, пока Тоби взялся за дело. Он напевал под нос «Zing! Went the Strings of My Heart» и казался больше похожим на обычного себя.

Наконец он принялся раскатывать тесто, а затем аккуратно выкладывать его в форму, о наличии которой в собственном доме я и не подозревал.

Все, – сказал он, убирая ее в холодильник. – Теперь надо сбегать наверх за парой вещей.

– Для пирога?

– Для тебя. Дай мне где-то… минут пять. И… – наградил он меня самой зубастой своей улыбкой, – разденься.

Я замер.

– Когда ты сказал, что хочешь лимонно-безешного пирога и грязного секса, я не думал, что они будут идти вместе.

– Это твоя расплата за то, что недооценил меня.

Тоби исчез наверху, оставив меня парализованным неловкостью. Да, благодаря АГе здесь было теплее, чем в остальном доме, и меня не увидят, разве что кто-то перелезет через стену в саду и поднимется прямо на патио. Но все же раздевание посреди собственной кухни несколько пугало. Я чувствовал себя чересчур беззащитным для такого безопасного сценария. Всему виной был яркий, но холодный свет, падающий на кожу, освещающий и оголяющий все мои желания, обнаженные и недвусмысленные под лучами зимнего солнца.

Нервное предвкушение вздыбило волоски на руках.

Я не знал, как мне лучше дожидаться Тоби. На коленях? На жестком полу. Это поможет? Кусочек фантазии. Но он не говорил…

В итоге я оперся бедрами о стол и скрестил руки на груди, словно все происходящее было абсолютно нормальным.

Казалось, что Тоби нет больше, чем пять минут. Казалось, что прошла уже вечность.

Но наконец я услышал шаги на лестнице, и Тоби появился с кучей… вещей в руках. Он замер в дверном проеме, и его глаза проехались вверх-вниз по моему телу в таком неприкрытом и собственническом запале, что я почувствовал жар, смущение и легкий мандраж. Я не был уверен, что девятнадцатилетний парень должен обладать такой властью надо мной, но находил и какое-то абсурдное удовлетворение, зная, насколько я для него притягательный, что ему нравится видеть меня обнаженным и находящимся в полном его распоряжении.

Он бросил на стол пару подушек и провел пальцами по истертой до гладкости поверхности.

– Просто обалденная столешница.

– На самом деле это судейский стол. Я его купил на распродаже антиквариата.

– Наверное, поэтому у меня и постоянно возникают извращенские фантазии с его участием. – Он похлопал ладонью по древесине. – Забирайся и вставай на колени.

На столе? Я же буду так… выставлен на обозрение. По коже забегали мурашки, бросая меня одновременно и в жар, и в холод.

– Ох, Тоби, может, не надо?

Он бросил взгляд на мой предательски твердеющий член.

– Надо.

Так что я взобрался на кухонный стол, стыдящийся своего возбуждения или возбужденный от стыда, что само по себе представляло особую сладко-острую муку.

– Раздвинь ноги.

Из горла у меня вырвался звук, который абсолютно точно не был всхлипом, и я подчинился, расставляя бедра шире, а потом еще шире, пока Тоби не остался доволен результатом.

Он подложил по подушке под оба мои колена и улыбнулся:

– Ты охеренно заводишь.

Я попытался придумать что-нибудь ворчливое в ответ, но едва мог думать, едва мог дышать под взглядом Тоби.

– Что только не сделаешь для тебя, – выдал я в итоге.

– Знаю. – И в голосе у него был чистое веселье, когда он проводил ногтями по внутренней стороне моих бедер, пока я беспомощно дрожал от собственной беззащитности и пытался устоять в нужной позе, а член и приводящие мышцы бедер уже начинали ныть.

– Так. Теперь… – Тоби на секунду выпустил меня из плена своих ласк и опять завозился в принесенной куче веревок, наручников и бог знает чего еще. Он протянул руки, в одной из которых лежали «Врата ада», а во второй – анальный крюк, и снова широко улыбнулся. – Выбирай.

Тут и выбирать не надо. Я указал на «Врата ада».

– Круто. – Он бросил кольца обратно в кучу.

Секунду я пытался сообразить, что произошло, потом понял, а потом мучительно простонал.

– Ты мозговыносящий гаденыш.

Он кивнул, ни на йоту не пристыженный:

– Руки за шею.

Тут я осознал – как и всегда в какой-то момент – что могу просто отказаться. Могу слезть с чертового стола и запретить Тоби что-то со мной делать. Единственная власть, которой он здесь обладал, была та, что я сам ему вручил и мог забрать в любую секунду одним взглядом, одним словом, простейшим жестом.

Но мне не хотелось. Я желал, чтобы он взял меня, взял все – мое удовольствие, мою боль, мою гордость и мой стыд. Желал положить все это к его ногам, пока мы оба не станем свободными, пока я не стану его, а он – моим, а все остальное не порвется в клочья.

Я завел руки за шею, и Тоби надел на них наручники. Его пальцы зарылись мне в волосы, легонько потянув, отчего жаркие мурашки прокатились по хребту до самого копчика.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь нагибайся.

Я не хотел этого делать, но мечтал, чтобы он заставил. Мне нужен был Тоби, нужна его рука – твердая и неотвратимая – чтобы контролировать мое падение. Он направлял так нежно, что я едва не заплакал от стыда и какой-то ужасной жажды. Под щекой чувствовались царапины и узелки в дереве. Тоби ощущался как просто облако тепла где-то позади, пока он стоял возле дельты, в которую превратил мое тело, унижая и раскрывая меня.

Я затрясся и поддался ему, насаженный на безжалостные мокрые от смазки пальцы. Раздался стон, но шел он от Тоби и был таким же оголенным, как, по ощущениям, я сам. И я ответил, толкаясь бедрами вверх – он должен понять, что все, чего он хочет, хочу и я. Что я хочу. Чтобы он проделал все вот это со мной. Вместе со мной. Для меня.

Рука Тоби сжалась вокруг моего члена, и чистое удовольствие от его прикосновения пронзило как самый яркий солнечный свет. Мой внезапный вскрик эхом отразился от кухонной плитки, слишком громкий, слишком резкий, слишком отчаянно демонстрирующий всего меня. Тоби нагнулся и проложил дорожку из поцелуев вниз по просительно изогнутому позвоночнику. Мои пальцы вцепились друг в друга, но рукам было не за что хвататься. Остался только Тоби, его губы у меня на коже, и все ощущения, что он будил. По правде говоря, наслаждение пугало больше боли. Оно требовало более глубокого подчинения.

Я почувствовал практически облегчение, когда он отстранился.

Но затем ощутил недвусмысленный нажим закругленного конца анального крюка, который растягивал меня все шире, продавливался глубже. Насилие притупленного сорта. Я не чувствовал боли, но казалось, она вот-вот появится, что было еще хуже и держало меня на грани вскрика. Пока Тоби не прошептал: «Дышите, доктор», и проклятый крюк не оказался внутри меня, а тело натужно пыталось к нему приспособиться, как моллюск к жемчужине.

Я это ненавидел. Обожал. Обожал, насколько ненавидел.

И насколько защищенно себя чувствовал в таком состоянии с Тоби, который каким-то образом видел пустоты между моими размытыми границами куда четче, чем я сам.

Он потянул за цепь между сковавшими руки наручниками, чтобы вновь поднять меня. И несмотря на осторожность, даже это легкое движение… толкнуло, напомнило, ублажило, помучило. Несколько капель пота покатились между лопаток, и собственная кожа стала настолько чувствительной, я так в ней затерялся, что практически готов был поклясться, что ощущаю жар от каждой сферы и трение кристалликов соли в них. Мой рот широко раскрылся, и из него вырвался звук, дрожащий и неоформившийся – мутная смесь жажды, мучений, возбуждения и подчинения.