Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Я скучал по нему.

И, сидя в ожидании его появления в ту пятницу, впервые с начала нашего еженедельного ритуала задумался, придет ли он вообще. Возможно, все мое копание в душе было зря, и Тоби уже решил оставить меня в прошлом и двигаться дальше. Я ведь кристально ясно дал ему понять, где в наших отношениях проходят границы дозволенного.

Даже несмотря на ужасно эгоистичную часть себя, которая была рада услышать его слова.

Просто слова. Оброненные под влиянием момента. Нет, он не мог говорить всерьез. И в глубине души считал иначе. Почему же сказанное так завладело всеми моими мыслями? Почему он завладел?

Я был просто переполнен благими намерениями – пообещал себе поговорить с ним, если он придет. Может быть, аккуратно и по-взрослому положить конец нашей невозможной ситуации.

Но потом раздался звонок в дверь, и на пороге стоял Тоби, и внезапно все мои мысли и переживания показались надуманными и не стоящими внимания. А все, что осталось – смутная идея, что можно бы завести разговор об этом на следующей неделе, и чистейшее упоительнейшее счастье.

Сэм был прав.

Я жил, словно ничего не изменилось, но перспектива встречи с Тоби осветила все мои дни, окаймив их золотом, словно каллиграфические буквы средневековых монахов.

С безобразным лихорадочным стоном я втащил его внутрь и наклонился, чтобы поцеловать.

На одну-две секунды лицо Тоби поднялось мне навстречу, будто и для него этот жест тоже успел стать настолько же инстинктивным и необходимым, но потом он извернулся, поднырнув под мою руку, так что я неуклюже мазнул губами по его щеке.

И уставился мне в глаза.

– Слушай, нам надо поговорить.

А.

Следовало бы почувствовать некое облегчение, что Тоби сам пришел к тому же заключению, которое я все откладывал, но вместо этого по мне разлился ужас. Я кивнул и провел его в гостиную.

Внезапно я понял, как мало времени мы в ней провели. И значительную его часть я простоял на коленях, а остальное было посвящено сексу или прелюдии к сексу, а в результате теперь нас охватила неловкость, словно мы с ним два незнакомца, которые друг другу совсем никто.

Тоби неуверенно переминался в центре комнаты, руки висели по бокам, как будто он не знал, куда их деть. Он выглядел… слишком юным, и мне хотелось обнять его и держать, пока из плеч не уйдет напряжение и все нервно зажатые мышцы не расслабятся.

– Может, присядешь… – начал я в тот же момент, когда он произнес: «Так дальше продолжаться не может».

Я шумно втянул ртом воздух. Да, оно было ожидаемо, но от этого не стало менее болезненным. И часть меня – часть, которая не смотрела трезво и не чувствовала ответственности, а только ныла и жаждала как одинокий зверь – хотела умолять. «Не сейчас. Подожди еще немного. Побудь со мной еще чуть-чуть, пожалуйста».

– Знаю.

Он засунул руки в карманы толстовки.

– Ага. Ладно. Хорошо.

Но голос у него при этом звучал несчастно. Так же несчастно, как я себя чувствовал. После всего, что было, надо хотя бы облегчить для него эту задачу.

– Мы не обязаны все проговаривать, – мягко сказал я. – Я всегда думал, что ты просто перестанешь приходить, когда наступит время. Ты мне ничем не обязан.

Он вскинул на меня взгляд до боли синих глаз.

– Это с какого такого хрена я тебе ничем не обязан?

– Потому что… потому что… – В тот момент я не смог вспомнить ответ. – Потому что я тебе… никто.

– Очень даже кто. И я хочу быть кем-то для тебя.

– Не думаю, что это здраво.

– На хер здравомыслие. – Он подошел ближе, этот сплошной комок костей, нервов, кожи и свирепости, потянулся вверх и обхватил ладонью мою шею у затылка. Так же надежно, как любой ошейник. Неоспоримо, как сталь и кожа. Он с легкостью мог бы опустить меня на колени, но вместо этого только приблизил свои губы к моим.

– Ты же пообещал, что больше не будешь, а все равно делаешь. Только другим способом. Так что хватит уже притворяться, будто я могу просто взять и уйти, и для тебя это ничего не изменит. Хватит притворяться, что все ради меня и моих желаний. Хватит притворяться, что все не всерьез. Просто хватит уже, твою мать, притворяться. Потому что ты здесь, со мной. – Его глаза прожигали насквозь. – Со мной.

Я смотрел на него, узник легчайшего из прикосновений и тепла его дыхания. И был тем узником с самого начала.

– Я с тобой, – прошептал я.

– И я люблю тебя, понятно? Привыкай.

– Тоби, ты не можешь…

– Не обсуждается. – Он вцепился пальцами мне в кожу, выдавливая ногтями яркие, как звезды, полумесяцы. – Можешь ничего не говорить в ответ, но я знаю, что чувствую, и не собираюсь врать или притворяться, будто на самом деле все по-другому. Я люблю тебя.

Я на секунду прикрыл веки. Не могу понять, боль я в тот момент ощущал или наслаждение, и так ли важно, что именно. Осознавал только, что меня просто ошкурило его желание признаться. Оставило оголенным и дрожащим.

– Я люблю тебя, – насупленно сверлил он мое лицо глазами. – Я люблю тебя.

Если ничего не сделать, он, может, так и будет повторять.

– Ладно-ладно. Ты меня любишь. Понятно. Принято.

Я не собирался отвечать настолько грубо, но, к моему удивлению, он опустил руку и рассмеялся.

– Все-все, хорошо. Уже лучше, чем в тот раз. Сойдет пока.

Пока? О боже. Вместо того чтобы развенчивать его напрасные надежды, я растерял все представление о том, как это сделать и с чего вообще мне вдруг захотелось.

Колени отчего-то подогнулись, и я упал на диван.

– Мне показалось, что ты собирался порвать со мной, – жалобно сказал я и тут же почувствовал к себе отвращение. Кто только за язык дернул?

Тоби махом пролетел через комнату и практически напрыгнул на меня, заключив в объятия. А я беспомощно хватался за него, потому что… потому что хотел, чтобы он был со мной, а то секундное столкновение с реальностью потери Тоби перечеркнуло все мои оправдания и утешающие аргументы. Оставило за собой только страх. Беззащитность.

– Господи, – тем временем кричал он, – да ты что. Да никогда. Я люблю…

– Знаю, ты говорил. Хватит уже, пожалуйста.

Он уткнулся лбом мне в лоб. Так близко я видел только смазанное пятно с голубыми глазами и широкой улыбкой.

– Сам виноват, что в первый раз не послушал. А теперь у тебя набежала неустойка – недолюб такой. Это как недосып. И пора его как-то выплачивать.

– А нельзя оплатить каким-нибудь другим способом?

– В смысле… – Он чуть отстранился и подергал бровями, наверняка думая, что это развратно. – …сексуальным способом?

– Да. Сексуальным способом.

– Заметано. Но Лори?

О нет, опять у него голос посерьезнел.

– Да?

– Я люблю секс, правда люблю. Всю неделю только и думаю, что бы еще с тобой сделать в постели. Но мне и остального тоже хочется. Я как раз об этом хотел поговорить. И извини, если это как-то по-шантажистски звучит, но мне реально, можно сказать, больно, когда ты берешь вещь, которая столько значит, и загоняешь с ее помощью меня в свои рамки.

На языке так и вертелось: «Это всего лишь секс», но тогда я бы солгал, а мне надоело врать. И ему, и себе. С Тоби ничего не было «всего лишь», как бы я ни пытался.

– Я никогда не хотел причинить тебе боль, милый.

– Тогда доверься мне. И не только телом. – Его рука легла на мою грудь, как обычно совсем не там, где сердце, потому что такой он сентиментальный незнайка, и по совершенно непонятной причине меня это… взяло за душу.

Я примостился ближе к нему, к его прикосновениям, и просто вдыхал жар и запахи прошедшего дня, растительного масла, моющего средства и Тоби. Ох, Тоби. Жажда вспенилась бескрайней волной, вынесла меня к нему и сломила.

Сломила, но я при этом чувствовал умиротворение, или надежду, или любовь, и мне было все равно.

– Что хочешь. Все, что хочешь.

– Все хочу.

Нежный, жадный, невозможный королевич. Бери меня, если нужно. Потому что, по правде говоря, я уже давно твой.

Мы еще долго так сидели, ничего не делая, просто обнимая друг друга. Тоби свернулся у меня в руках и даже не шевелился, словно спал. Вот только сна у него не было ни в одном глазу, и я чувствовал на себе неотрывный взгляд. Не знаю, о чем он думал. Каким видел в голове этого мужчину, которого только что сделал своим.

Позже, значительно позже, нам захотелось есть, и я достал ворох буклетов с меню доставки, которые мы с Робертом начали собирать еще много лет назад, и бросил всю стопку на колени Тоби, по которым она рассыпалась радугой в кислотных тонах.

– Есть у тебя тут какой-нибудь самый любимый? – поинтересовался он.

Когда-то был. Я отрицательно покачал головой.

– Может, мы… может мы вместе такой найдем?

Как он мне на это улыбнулся. Бог мой. Ярко, как детская вертушка на фоне кожи, и я отдался этой улыбке, быть может, и не с радостью, но без раздумий, и дал ей зажечь все мои нервные окончания.

Он выцепил пару буклетов.

– Так, ты как относишься ко всяким придурочным названиям суши-баров? Они для тебя, – «выстрелил» он в меня пистолетами указательных пальцев, – СУШественны?

– Хотел сказать, что мне все равно, но теперь, пожалуй, передумал.

Я устроился на полу у его ног, откинулся на диванную подушку и положил голову на локоть, чтобы можно было смотреть снизу вверх на Тоби, перебирающего меню. Не скажу, что это был какой-то особенный или намеренный знак подчинения. Просто в тот момент мне хотелось сидеть именно там.

– Что, и даже… «Суши сухари» не нравится?

– Да перестань, сам же ведь придумал.

– Ага, – рассмеялся он, – но у меня, между прочим, жестокая конкуренция. Смотри: «Часть суши»? «Рок'н'Роллы»? «Сушилка»? Это вот вообще назвали «Суши 22» – даже не знаю, игра слов тут или просто взяли с потолка первое, что пришло на ум. «Гимн обреченных роллов».

– «Суши Шиндлера»?

В итоге мы остановились на «Вкусном доме» – Тоби объявил, что падок на особенно неприкрытую рекламу. Перебирая мне волосы, он рассказал историю о том, как однажды потерялся под утро в Брайтоне после ночи танцев в клубе и, крайне нуждаясь в продовольствии, оказался в заведении «ЕДА» исключительно благодаря названию. Он все говорил и говорил, почти гипнотизируя меня своим голосом и пальцами, пока не довел до безнадежно довольного состояния, не сделал своим до кончиков ногтей.

– Лори?

– Мм?

– Расскажи что-нибудь о себе.

Я приподнял тяжелые веки.

– Что именно?

– Не знаю. Что хочешь.

– Это мне мало о чем говорит, Тоби.

– Ну так, – надулся он, – ты мне тоже.

– В смысле?

– Мало о чем говоришь.

– А чем мы сейчас по-твоему занимаемся?

Он игриво подергал меня за волосы.

– Я имею в виду… ну… ты говоришь, но сам первый никогда не начинаешь. Мало что мне рассказываешь. Я о тебе, считай, и не знаю почти ничего.

Я открыл рот, чтобы возразить, но понял, что он прав. Друзья знали меня уже много лет, а людям, с которыми я знакомился, я сообщал только свои предпочтения, вещи, на которые точно не согласен или согласен, но не всегда, мое стоп-слово. Каким-то образом я умудрился растерять привычку говорить о себе в том виде, о котором он просил. Делиться. Мысль, можно сказать, пугающая. И напоминающая об одиночестве.

У меня пересохло во рту.

– Я не пытаюсь от тебя что-то скрыть.

– Так расскажи тогда.

Боже, я даже не знал, с чего начать. И внезапно захотелось тоже уметь играть на альтовом саксофоне. Дом поэтому мне о нем сказал? Потому что чувствовал то же самое?

– Я не могу… Я не… Мне хочется, но…

«Помоги мне» – имел я в виду. Но никак не получалось произнести сами слова. Я не любил умолять за пределами спальни.

А потом Тоби широко улыбнулся и все равно помог. Даровал помилование, когда я больше всего в нем нуждался.

– Ты кто по знаку?

– По знаку… А, лев.

– Любимый цвет?

– Синий.

– Любимый вкус мороженого?

– Ванильное.

Он прыснул.

– Что, серьезно?

– А ты чего ждал? Шоколадно-мятной боли? Рома с пытками? – Он все не мог унять хихиканье, и я продолжил: – Между прочим, правильное ванильное мороженое, которое с семенами настоящей ванили, это очень даже вкусно. – Господи боже, а пафоса-то сколько.

Но Тоби только нагнулся и поцеловал меня в бровь.

– Да не парься, я ж люблю готовить. Так что со мной оправдываться не надо, ваниль – это сила.

Какое-то время мы молчали, и его пальцы до сих пор нежно перебирали мне волосы. Может, этого прогресса на разговорном фронте будет достаточно? Но тут он спросил:

– Ты свою работу любишь?

Я пожал плечами, задев его колено.

– Не уверен, что здесь в принципе можно говорить о любви.

– Я смотрю, это вообще твой стандартный ответ для всего. – В его голосе слышалась нотка смеха.

– Только для секса и работы.

– А есть что-то, что тебе нравится вот без этих всех усложнений?

Я улыбнулся ему умиротворенно, нелепо и растроганно.

– Ты мне нравишься.

Он слегка порозовел.

– Не уходи от темы.

– Я… – Ответить хотелось, но я не знал, с чего начать, и окончательно затерялся в молчании, пока надо мной сгущалось его нетерпение.

– Видишь, я вот это и имею в виду. Про мороженое ты со мной говорить можешь, а вот про то, чем занимаешься каждый день – нет.

– Я не… Я не пытаюсь тебя оттолкнуть, просто… – «боюсь испугать» – думаю, как объяснить.

– А что объяснять-то?

По правде говоря, большинство людей не понимали, что я делал, и зачем, и как себя при этом чувствовал. В лучшем случае, говорили, что считают меня очень смелым. В худшем – качали головой, повторяя: «Вообще не представляю, как ты этим можешь заниматься». Словно я инопланетянин или серийный убийца. Ох…

– Я не люблю свою работу, Тоби, но делать ее должен, и это часть меня самого. По-моему… по-моему во мне есть какая-то странность или отклонение, из-за которой я идеально подхожу для своей профессии.

Он недоуменно моргнул, но пальцы не убрал, и я прижался еще ближе к его ладони. «Не теряй меня. Не дай мне потеряться».

– А по-моему, нет ничего странного в том, чтобы быть доктором. Чтобы помогать людям.

– Я им не помогаю в том смысле, что ты в это вкладываешь. Просто не даю умереть прямо сейчас.

– Не знаю, звучит как вполне себе помощь.

С этого всегда и начиналось – с попыток найти что-то светлое, пока не придет понимание. Следующие несколько минут, как минимум, Тоби может смотреть на меня и видеть перед собой героя. Но я им не был. Не был смелым. Не был благородным. Я – просто человек, принимающий решения.

– Это не человеколюбие, – объяснял я, – это наоборот отстраненность. Я и сам становлюсь отстраненным, как только приезжаю на место вызова. Вброс адреналина – и все замедляется, а моя личность как будто куда-то исчезает, не знаю, куда, и остаются только знания и четкое понимание, как их применять. Поэтому у меня и получается то, что делаю. Я знаю, за какие тела могу бороться, а за какие – не могу или не буду.

Он смотрит мне в глаза и все еще не отводит взгляда.

– Звучит как нехилая такая обязанность. Я весь на нервах, когда надо партию яиц на неделю для кафешки заказывать, а тут… И тебе не страшно?

– Нет, у меня… у меня просыпается азарт. – Я прикрываю глаза, прячась от правды о себе самом и реакции Тоби на нее. – Когда не даешь умереть настолько наглядным и персональным методом, то чувствуешь сугубо собственное могущество. Медицина по большей части представляет собой затяжные переговоры, но вот добольничная помощь… это самая тончайшая из возможных грань между жизнью и смертью. И здесь мои действия много значат.

– Ничего себе, – шумно выдохнул он, будто и не дышал все это время. – Лори, это ж невероятно. Ты просто невероятный.

Как же отчаянно хотелось не поправлять его. Прибрать к рукам все это восхищение, словно жадный ребенок. Но я все равно не мог. Не мог взять не принадлежащее мне по праву, как бы того ни желал.

– Но понимаешь, – тихо произнес я, – я уже только потом вспоминаю. Что это человеческая жизнь. Не просто тело, не просто статистика, вероятность и сортировка по степени поражения.

Какое-то время Тоби молчал. Понятия не имею, о чем он думал. Вот еще одна тонкая грань, только на ней я бессилен и могу лишь ждать, чтобы он выбрал одну из сторон. Выбрал меня. Он съехал с дивана прямо мне в руки. Ответил поцелуем.

И мы еще долгое время целовались – мягко, нежно, и язык Тоби оглаживал мой. В последний раз мы сливались в объятиях на диване (ну, точнее, около него) в запале страсти, и тогда наши поцелуи звенели литаврами и совершенно не походили на теперешние. И все-таки в каком-то странном смысле не отличались от этих – поцелуи, за которыми стоит целый путь. Я и забыл, что так тоже бывает, но всякий раз – медленный или быстрый, жесткий или нежный – Тоби мне напоминал.

Наконец мы отстранились друг от друга, но он не вылезал из моих рук, и мы все еще сидели на полу, что, вообще-то говоря, наверное, выглядело нелепо. О, да какая мне разница? Кто здесь мог нас осудить, кроме меня самого?

Тоби уткнулся головой мне в плечо и просунул пальцы в мою ладонь.

– Не важно, как ты делаешь. Главное, что делаешь.

Я улыбнулся, чувствуя благодарность за его упрямую симпатию, его убеждение, что, кем бы я ни был и что бы это ни значило, все со мной правильно. Я уже так давно ни с кем не говорил об этих вещах. С Робертом они принимались как часть меня, а следовательно часть нас, вместе со всем остальным. Настолько же неизменные и не играющие никакой роли, как цвет моих глаз, то, что я не умел сворачивать язык в трубочку, или мои постельные предпочтения испытывать страдания, а его – причинять их.

Вскоре Тоби снова завозился, поглядывая на меня сквозь ресницы в, как ему явно казалось, притягательной манере. И ему не казалось.

– Можно еще у тебя кое-что спросить? Только не говори, что я уже спросил – достал этот прикол.

– Э. Да?

– Даже если вопрос странный?

– Особенно если вопрос странный.

– А ты, случаем, не любишь… то, что любишь… из-за… типа всей этой фигни?

Я несколько раз прокрутил фразу в голове, пытаясь понять смысл.

– Не люблю ли я то, что люблю, из-за типа всей этой фигни?

Я почувствовал, как он смеется, еще до того, как услышал.

– Ну спасибо, что показал, как по-дурацки оно прозвучало. Не, я имею в виду в плане… секса, с извращениями.

– А, понятно. – Еще один довольно знакомый вопрос, хоть и никогда доселе не заданный настолько в лоб. – То есть, не хочу ли я, чтобы мне причиняли боль, унижали и отказывали в оргазме потому, что меня терзает ужасное чувство вины за все те жизни, что не смог спасти?

Он уставился на меня.

– То есть нет, получается?

– То есть нет. – Я скользнул пальцами ему под футболку и вверх по спине, чтобы почувствовать кожу под своей ладонью. По Тоби прошла слабая волна дрожи, позвоночник шевельнулся, когда он выпрямился под моими пальцами. Я продолжил его гладить, улыбнулся, на душе стало легко. Тепло.

– Теперь ты меня уверяй, что не вымещаешь эмоции от какой-то травмы на моей не слишком протестующей плоти.

Он распахнул глаза.

– Не-е, ты что. Я хочу, чтоб ты страдал, потому что люблю тебя.

И, наполняясь какой-то жгучей смесью предвкушения, нежности, желания и страха, я ему поверил.

Несколько минут спустя нам привезли еду, и, несмотря на наличие вполне себе приличной столовой прямо по другую сторону коридора, мы ели на полу гостиной, окруженные пакетами и пластиковыми контейнерами.

– Между прочим, – помахал передо мной палочкой Тоби, – я тут читал интернет…

– Никогда не читай интернет, Тоби.

– Ха-ха. Нет, ты слушай – если б мы делали все по правилам, ты бы сейчас стоял голый на коленях и ел с моей руки.

Я замер в дурном предчувствии.

– Э-э, тебе этого хочется?

Он рассмеялся.

– Нет, вообще никак.

– Слава богу.

– А что? – Он кинул на меня коварный любопытствующий взгляд из-под ресниц. – Ты бы сделал, если бы мне хотелось?

Я шумно вздохнул, сам не в силах передать словами или понять все детали собственной реакции.

– Не… не знаю. Я ни с кем такого не пробовал. Не думаю, что мне бы понравилось, совсем. Но часть меня хочет… хочет сделать что-то настолько ненавистное, для тебя.

Тоби молча смотрел в ответ. Челка упала ему на глаза, и я весь изводился от желания сдвинуть ее. Как он это вообще переносит, неужели у него руки не чешутся?

– Нет, – наконец сказал он со всей убежденностью, которой мне не хватало. – Нет. Вообще, сама идея, что ты типа сделаешь для меня что-то ненавистное, дико заводит, но пусть уж это тогда будет что-то, чего я реально хочу, а не всякая фигня, которая мне по барабану.

Меня мягко накрыло облегчением. Не скажу, что такого ответа и ожидал, но, как ни странно, совсем ему не удивился.

– Ты же знаешь, что можешь делать со мной все, что хочешь.

– Знаю, – заулыбался он, – поэтому и не размениваюсь на ерунду.

– И потом, не уверен, что интернет предполагал использовать дешевую еду с доставкой для таких игрищ. Разве это кому-то покажется сексуальным?

– Да ну? – Он откинул челку с глаз.

В итоге я слизывал капли соуса гунбао с центра его ладони в доказательство. Липкое, сладкое, полное глутамата натрия, а под всем этим вкус кожи. За считанные секунды я затерялся в неожиданной шершавости его руки, изучая коллекцию шрамиков и глубоких складок. Это рука беспокойного человека, работящего, страстного и неусидчивого, пусть сейчас и убаюканная моей ладонью. Я скользнул языком между пальцев, заставив Тоби вскрикнуть, и вернулся обратно к мясистой части у основания большого пальца. Тенар. Холм Венеры.

Он попытался сглотнуть некий звук глубоко в горле, который вырвался чем-то вроде: «Ннгх».

Я осыпал легкими поцелуями косточки его кисти. Сейчас на языке чувствовался только Тоби – его вкус и запах – под аккомпанемент хриплого, внезапно прерывистого дыхания.

– Вашу ж мать, теперь я понимаю, почему елизаветинцы нагнали столько шума по поводу порки руками. Это ж такой разврат, пипец вообще.

Я улыбнулся в ответ прямо в кожу его ладони, словно передал секрет. А затем разжал руки и откинулся на диван, пытаясь не обращать внимания на наши наметившиеся парные эрекции.

– Ну, доказал?

– Ты чо. – Он до сих пор не привел в порядок дыхание. – Не доказал, а порвал на тряпочки свое доказательство. По мне это еще как сексуально.

– Я не уверен, что еда здесь сыграла большую роль.

– Да-а. Проверим?

Он протянул мне половинку креветочного чипса, которую я оглядел с подозрением. Но раз это было от Тоби, и мне нравилось доставлять ему удовольствие, я вытянулся и ухватил чипсину. И понял задумку, когда его пальцы скользнули мне в рот, начав облизывать и посасывать их с неприкрытыми стонами, словно это был его член.

Закончилось все тем, что стоило выпустить пальцы, как он тут же опрокинул меня на спину, вытянулся сверху, и мы мягко довели себя до экстаза поцелуями и прикосновениями, лениво потираясь друг о друга сквозь слишком много слоев одежды. Не самый эротичный сексуальный опыт моей жизни, но мне было так хорошо, просто до самой последней клеточки, что сложно даже сказать, почему.

Время потеряло смысл на полу гостиной. Остался только Тоби – такой жаркий, костлявый и юркий. Как он, с задранной футболкой и приспущенными до колен джинсами, терся о мое бедро, периодически задевая и член. Как челка лезла ему в глаза, как он мокро целовался, а к запаху пота и возбуждения грубо примешивались запахи оставшейся еды. Джинсовая ткань натирала мне кожу, а задранная полурасстегнутая рубашка жала подмышками, и тем не менее, кончил я раньше него, практический неожиданно для самого себя – удовольствие поднялось из какого-то полузабытого места в глубине тела.

Тоби исходил своими обычными литаниями признаний в любви и ругательств, затем дернулся, замер и выплеснулся прямо на меня. И пока он вяло пытался вытереть нас салфетками, я огорошенно разглядывал потолок, размышляя, как и почему в мою жизнь опять вошла подростковая возня в одежде.

– Зашибись. – Тоби собственнически закинул на меня руку. – Это было круто.

Какое-то время мы сыто валялись в тишине, и я чуть было не заснул, но тут Тоби отвел голову назад, чтобы лучше меня видеть, и спросил:

– Так значит, когда в небе стрекочет красный вертолет… это ты пролетаешь?

– Иногда. Ночью мы ездим на машине. Но у меня такие смены бывают только пару раз в месяц, а в основном, я принимаю пациентов в больнице и занимаюсь остальной нудной работой, вроде оформления бумажек и подготовки младших врачей.

– А у тебя так мало смен, потому что это очень… хотел сказать «стрессовая», но наверное, «интенсивная работа» будет правильней?

Да, «интенсивная» здесь больше подходит. Секунду спустя я кивнул.

– И на что тебя взывают?

– Да на все. Аварии, поножовщина, стрельба, производственные травмы, сердечные приступы, падения с большой высоты. Куда требуется, туда и выезжаем. На взрывах в лондонском метро я тоже был.

– Что, серьезно? – Он приподнялся, оперевшись на локоть. – Ничего себе, я тогда… еще, ну, в школу ходил.

– Спасибо, что напомнил, как ты отвратительно юн. – Я вглядывался ему в глаза, куда менее задетый, чем стоило бы, таким доказательством всей той пропасти, что пролегла между нами. Возможно, потому что именно сейчас ее не существовало. Мы просто принадлежали друг другу в том мире, который сделали сами.

– Было очень странно, как будто назавтра наступят праздники, только наоборот.

Я притянул его обратно в кольцо своих рук, куда он так хорошо помещался, и где я мог его оберегать.

– Нас отпустили с уроков до конца недели. – Он вздохнул и на секунду не был похож на привычного Тоби. Как будто стал меньше и слегка выцвел. – Блин, я потом еще столько времени так боялся – пипец. И главное, все повторяли: «Ах, вы такие храбрые». Как будто можно сознательно заранее свалить подальше, когда часть твоего города взрывают с помощью перевозящей в нем из пункта А в пункт Б таратайки.

Он снова затих, и мне тоже не нашлось что сказать. Мои мысли полностью занимал бесконтрольный страх перед миром и всевозможными способами, которыми он мог навредить моему Тоби. Как мало я сам мог сделать, чтобы защитить его. Глупо, эгоистично и даже в чем-то высокомерно. Боль – это одна из неизбежных сторон жизни, и мне пора научиться доверять, что он справится со своей, раз я доверял ему с моей собственной.

– Я тоже помню, – нерешительно произнес я, практически против воли, словно сделал своеобразное приношение. Он вскинул голову.

– Да?

– Да. Помню… Помню, как шел по путям до нужного мне места. Мимо людей. Они были ранены – возможно, кто-то уже умирал – и звали меня, друг друга и Бога, каждый из них потерянный во тьме. А я молча проходил мимо, потому что… потому что без меня они, возможно, умерли бы, но за ними были те, кто точно умрут. А за ними – те, ради кого я даже не стал бы пытаться.

– Но ведь после бомб часто бывают повторные взрывы и все такое, разве нет?

– Иногда.

– И ты все равно пошел.

– Это моя работа. Наверное, мне было очень страшно, но я об этом не думал.

– Ты один из моих самых любимых людей во всем мире. – Он потерся носом мне под подбородком, как чересчур любвеобильный кот. – И ты иногда просто взрываешь мне мозг.

Я не знал, как лучше ответить, и просто откашлялся – обрадованный, смущенный и слегка ошарашенный. А что тут скажешь? «Ты мне тоже»? Потому что он взрывал – своей честностью, игривостью и неожиданной силой.

– А знаешь, что еще мне взрывает мозг? – спросил он.

– Что?

– Просто жизни других людей. Какие они иногда охеренно настоящие. Возьми хоть моего прадеда. Он воевал и тоже не считает это какой-то храбростью с его стороны, потому что он тогда просто должен был, понимаешь?

Голос Тоби слегка осип. Я гладил его по волосам, пропуская сквозь пальцы разметавшиеся прядки, и он продолжил:

– Мы раньше каждый год вместе отмечали годовщину окончания Первой мировой…

– Раньше?

– Ага. Сейчас у него здоровье уже не позволяет. Прошлый год пришлось пропустить. Просто посмотрели по телику. Мы не вот религиозные и все такое, но всегда ходили на службу с его армейскими товарищами. И у меня внутри все… сжималось так… когда я смотрел, как они медленно, с палочками, ковыляли в храм, и каждый год их было на одного-два меньше. Такие слабые и… настолько отважные старики. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю. – Я поцеловал его одними губами и все равно почувствовал вкус соли. Он с не самым тихим хлюпаньем втянул носом воздух где-то в районе моего воротника.

– Однажды весь отряд деда в Африке распался – кого убили, кого оттеснили – и их осталось только трое, и они, все умирающие от голода и побитые, пытались прорваться к своим. Но между ними и Британской армией было целое заминированное поле, и двое других сказали типа: «Ну все, занавес». Но дед им такой ответил: «Ни за что. Я из полка Джейкоба, и я первый буду у стены, когда немцы нас нагонят». И он просто взял и провел их через все… все, на хрен, минное поле, понимаешь? Пацан из Ист-Лондона, чье имя, кроме меня, никто и не вспомнит.

О господи, Тоби, мой Тоби. Я крепко его обнял, хотя, на самом-то деле, чувствовал, что это как раз он меня обнимает. Окружает собой и своей глубокой и неистовой любовью.

– Тоби…

– Да?

Что?

– Пойдем в кровать?

Он моргнул, и мокрые ресницы пощекотали мне шею.

– И ты еще спрашиваешь. Да не вопрос.

Мы выпутались из рук друг друга, встали – в моем случае с легким хрустом. Я протянул ладонь, он ее принял, и вдвоем мы поднялись наверх.

Я раздел его, уложил и накрыл своим телом, а он согнул ноги в коленях и обхватил ими меня.

– Мне кажется, я никогда не сделаю ничего невероятного.

– Ты и так уже невероятный, – были последние внятные слова, что я ему сказал тем вечером.

На следующее утро он разбудил меня поцелуем, чашкой чая и тарелкой его непередаваемо вкусной яичницы. После вечерних откровений мы оба немного стеснялись, но даже это доставляло своеобразное удовольствие. Я столько раз уползал в синяках, почти удовлетворенный и слегка пристыженный после полуанонимных встреч, что они уже сливались в памяти, но не помню, когда еще все было вот так. Возможно ли вообще дожить до тридцати семи лет и ощущать себя настолько обновленным?

– Лори?

Тоби растянулся на животе, болтая ногами в воздухе, полностью обнаженный, и серебристые лучи солнца стекались ему на спину, подсвечивая изгиб ягодиц. Такой непринужденный, красивый, эротический сон в духе Уайльда во плоти. И только для меня. Боже. Получается, вот что теперь в моем вкусе? Мальчики-Гиацинты[18]? Или же можно сказать, что в моем вкусе сейчас просто один Тоби?

– Да?

– А что у тебя в комнате Синей Бороды?

Этого вопроса стоило ожидать – Тоби ничего не забывал – но меня все же шарахнуло так, что кровь зашумела в ушах.

– Ничего. То есть, почти ничего. Так, несколько памятных вещей. Вся комната в основном пустая.

Он уперся подбородком в ладонь и хитро меня оглядел.

– В основном пустая, если не считать розы под стеклянным колпаком, что медленно вянет, лепесток за лепестком, и типа ждет, когда ты снова научишься любить[19].

На секунду показалось, что я разозлился, но нет – оказывается, рассмеялся. Странным таким смехом, пронизанным болью. Это что же, он меня и правда так видит? И мою любовь такой же абстрактной и нелепой, как в сказках?