Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Алексис Холл

Всерьез

Перевод: Kira

Вычитка: 1 глава – Калле , начиная со 2-ой – Newshka

Русифицированная обложка: VikyLya

Не для коммерческого использования.

Размещение текста на сторонних ресурсах без согласия переводчика и ссылки на сайт http :// best - otherside . ru запрещено.

В теме перевода на форуме Обратной Стороны также можно найти визуальное сопровождение ко многим главам сразу под выкладкой нужной части.

Аннотация

Лоренс Дэлзил раздавлен и разбит, а Тема БДСМ для него давно изжила себя. Спустя шесть лет после последних отношений он приближается к сороковнику и сыт по горло бессмысленным рутинным подчинением.

Пока не встречает Тоби Финча. Девятнадцать лет. Бесстрашный, неистовый и ранимый – такой, каким Лори себя уже и не помнит.

Тоби понятия не имеет, кем быть и что делать, но зато точно – со всей юношеской уверенностью – знает, что хочет Лори. Хочет поставить его на колени. Заставить страдать, умолять, заставить влюбиться.

Проблема в том, что Лори готов отдать свое тело, но не сердце. Потому что Тоби слишком молод, слишком напорист, его слишком легко ранить. И то, что между ними происходит – каким бы правильным оно ни казалось – долго не продлится. Оно ничего не значит, просто не может значить.

Это не всерьез. Да?

Посвящается S – это твоя песня.

Похить меня, запри в небесный дом.

Моя свобода в кандалах завета,

Душа чиста под тяжестью запрета.[1]

Глава 1. Лори

– Послушайте, я прямо с работы, у меня был очень тяжелый день, и совсем не нашлось времени, чтобы нацепить шипастый ошейник, или сетчатую майку, или что там у вас полагается, чтобы попасть в сию обитель безопасного и разумного порока по обоюдному согласию.

Да, это я, высокопарно хамлю, как последняя скотина, на пороге «Извракратии» – клуба, который должен был стать другим, но в итоге окажется таким же, как и все.

Я не врал. День действительно выдался очень тяжелый, и костюмный дресс-код я ненавижу. БДСМ-сцена как будто работает на логике сказок: нищенка в бальном платье – принцесса, волк в чепце – бабушка, а баран в кожаных штанах – дом.

Альтернативную феечку (она же волонтер сообщества) я, похоже, не слишком впечатлил. В принципе, могу ее понять. Даже если не принимать во внимание мое нежелание сообщать о своих сексуальных предпочтениях дурацкими костюмами, я вел себя чересчур грубо. Надо бы поцивилизованнее:

– Я есть в списке. Дэлзил.

Она поехала пальцем по экрану айпада.

– Т-э-л-с… как еще раз?

– Д-э-л-з…

Она подчеркнуто вздохнула. Мог бы, конечно, сказать, что «Как Дэлзил и Пэскоу»[2], но у меня было очень нехорошее подозрение, что в 96-м она едва появилась на свет, и я решил бросить все и не настаивать. Вселенная определенно не хотела, чтоб я шел в БДСМ-клуб, и я не только не возражал, а наоборот – соглашался.

– Ладно, забудьте.

Я развернулся к выходу, когда дверь в гендерно-нейтральные туалеты распахнулась, и в коридор за спиной феечки вывалились двое моих, с позволения сказать, друзей, которые и настояли на сегодняшнем выходе. Сэм, похоже, нарядился в стимпанк-пирата, а на Грейс был корсет всех цветов радуги и до безобразия исшитые рюшами панталоны. У них-то не возникало никаких проблем с анонсированием собственных сексуальных предпочтений дурацкими костюмами.

– Он с нами, с нами! Лори, вернись!

Я послушно вернулся.

– С вами? – колебалась феечка.

– Да, я за него поручилась. Вот. – Грейс склонилась над экраном в великолепии грудей и кружев.

– Но, – протестовала феечка, – костюмы же обязательны. Это важно для культуры клуба.

– А я в костюме, – не выдержал я, – в костюме очень усталого и раздраженного травматолога, который пытается попасть в БДСМ-клуб в тщетной надежде встретить не слишком криворукого незнакомца, который отхлестает его до некого подобия удовольствия перед сном.

– И посмотрите, как у него получилось, – невозмутимо вставил Сэм. – Очень правдоподобно.

– Ладно, ладно, – обреченно махнула рукой АФ, сверкнув зеленым лаком на ногтях, – проходите.

И мы прошли. Протискиваясь мимо, я услышал, как она бормочет себе под нос: «Поверить не могу, что он саб».

Я и сам не могу.

С моей последней попытки выйти на БДСМ-сцену прошло уже около года. Где-то весной Сэм спросил почему, но у меня не нашлось ответа. Никакой истории. Никакого насилия, драмы или прозрения. Просто на одной из вечеринок я огляделся и понял, что эта ночь ничем не отличается от любой другой. Те же самые люди в поиске тех же самых ощущений. Так что я пошел домой и отыскал смутно запомнившийся отрывок из Энтони Поуэлла, который мне как-то процитировал Роберт: «Образ Времени навеял мысли о смерти: о людях… что двигаются рука об руку по сложной схеме… когда партнеры исчезают только чтобы снова появиться и снова создавать шаблон для спектакля, не в силах управлять мелодией, не в силах, возможно, управлять шагами танца».

И я подумал: «Именно. Всего лишь танец под музыку времени. Настолько же бессмысленный, насколько в конечном итоге неизменный».

И потом, с нынешним интернетом унизительный секс с неприятными тебе незнакомыми людьми можно получить с доставкой на дом. Увы, Грейс и Сэм с этим не соглашались. Они настаивали, что мне надо чаще выходить в люди. Заводить знакомства. Как будто это получится в БДСМ-клубе.

Тем не менее я здесь. Не столько в надежде, сколько в попытке заставить друзей уже заткнуться.

«Извракратия» старалась поддерживать неловкую атмосферу карнавала. С пирожными. Работники и завсегдатаи клуба словно говорили: «Глядите, какие мы многогранные. Не просто сексуальные эксцентрики, но еще и хипстеры». Однако лица оставались теми же. Всегда.

Грейс ушла штурмовать барную стойку, так что я, согласно правилам, остался с Сэмом. В уставе это называлось миленькой аббревиатурой, но по сути мы просто следили друг за другом. Чтобы никто не пострадал. Точнее, чтобы никто не пострадал за пределами заранее оговоренных рамок. Все очень благоразумно. И очень любезно.

Ужасно любезно.

Еще мне полагалось иметь некую фишку или номер, скажем, что-нибудь с хулахупом или какой-то подарок, чтобы легче обаять людей и общаться. Вот только обаяние и общение интересовали меня не больше, чем любезности. Они не имели надо мной власти. Не заставляли кричать, или умолять, или кончать, или чувствовать себя целым.

Сэм знал почти всех присутствующих. Некоторые из них даже вспомнили меня, но я отмахнулся от разговоров. Их темы в основном сводились к искусству, сексу и себе любимому – тремя вещам, говорить о которых, на мой взгляд, не имело смысла.

Через какое-то время – поскольку «Извракратия» относилась к клубам с подобного рода развлечениями – мы были вынуждены смотреть кабаре.

– Именно в такие моменты, – сказал я Грейс, мрачно созерцая глубины моего стакана с теплым лимонадом, в то время как нас истязали эротической поэзией с элементами перформанса, – я жалею, что не пью.

– А я-то думала, ты у нас мазохист.

Она положила руку мне на плечи и на секунду притянула к себе. Простые объятия, а организму настолько от них приятно – как же это раздражает.

Я прошелся глазами по собравшейся публике. И естественно, среди смутно знакомых чужих людей стоял Роберт, которого время для меня никогда не превратит в незнакомца, сколько бы мне того ни хотелось. Силы притяжения, что действовали на нас раньше, больше не работали, и я остался бесцельно вращаться, точно компас без магнита, в то время как он совсем перестал меня замечать.

Он пришел со своим новым… парнем, любовником, сабом. Впрочем, его уже и новым-то не назовешь.

Когда пытка поэзией с элементами перформанса наконец-то закончилась и снова заиграла музыка, я нарушил правила и сбежал от Сэма с Грейс. Бродить в одиночку.

Организаторы очень старались превратить это помещение на задворках Ист-Лондона в «пространство», оборудовав кучу хитрых уголков, якобы созданных для игр в самом незамутненном смысле слова.

Последнее, чего бы мне хотелось, это играть. В любом смысле слова.

Голоса – болтающие, смеющиеся, кричащие, кончающие – накрывали волной. Темницы и комнаты для петтинга напоминали не столько оргию, сколько очередь. По собственному опыту – один из наименее афишируемых секретов группового секса заключался в том, насколько часто в нем все упирается в логистику.

Судьба-злодейка провела запинающегося меня мимо игровых комнат аккурат в тот момент, чтобы увидеть Роберта с его… другим.

Мы с Робертом никогда не выносили наши отношения на публичное обозрение. Что мы делали, что значили друг для друга было слишком личное, слишком дорогое. Мы бы выставили это напоказ не раньше, чем позволили кому-то наблюдать за нами в постели в воскресное утро, когда он приносил мне тост с чаем и «Таймс», а потом делал неспешный минет. Это принадлежало только мне и Роберту.

Теперь – Роберту и его другому мужчине.

Другому мужчине, который для него терпел боль, и умолял, и рыдал, и носил на коже его отметины и поцелуи. Все те секреты, что когда-то были моими.

Я ушел, спотыкаясь, пока никто не заметил мое выражение лица – как у прохожего, увидевшего в окне что-то, чего ему никогда не иметь. Я отправился на поиски Грейс и Сэма и обнаружил их растянувшимися на потертом диванчике под бархат. Они подвинулись, чтобы посадить меня в середину.

– Я устал встречать везде Роберта.

– Бедный мой. – Грейс погладила меня по руке.

– Я себя чувствую, как в той песне Аланис Мориссетт, только наоборот – каждый раз когда он проводит ногтями по чужой спине, ощущаю их я.

Сэм моргнул:

– Да-а, братан, умеешь ты цитировать прошлый век.

За шесть лет их запасы сочувствия практически исчерпались, и я их не виню. Нельзя бесконечно утирать чужие слезы и уверять, что в этом океане еще полно рыбы и на одном мужике свет клином не сошелся.

Одно время мне тоже так казалось, но я устал плавать. И либо Роберт был русалом, либо я – странной рыбой с особенно загадочным брачным ритуалом. Даже с точки зрения других рыб.

– Зато публика хорошая, – попробовал сменить тему Сэм, – доброжелательная, соблюдающая технику безопасности.

– Да кинковая публика во всем мире одинаковая. Всех стоящих давно разобрали, – указал я на них двоих, – все красивые говорят только между собой, а все остальные уже отчаялись.

Грейс закатила глаза:

– Ты же в курсе, что относишься к красивым, да? Если б еще выглядел хоть чуть-чуть подружелюбнее, а не как голодная пиранья после тяжелого дня, все домы в этой комнате были бы твои.

– Все домы в этой комнате и так уже были мои.

– А еще ты особенно неотразим, когда ведешь себя как шлюшка, – промурлыкал Сэм, гладя меня по внутренней стороне бедра, отчего тело прошибла дрожь даже несмотря на брюки. На что он и рассчитывал. – Даже если врешь в открытую, – продолжил Сэм совсем другим тоном.

Правда или нет, но зерно истины в его словах чувствовалось.

– Господи, – встрепенулась Грейс, – вы только посмотрите на зародыша.

Мы посмотрели на зародыша.

Он стоял у края занятой беседой группы – рядом, но не поддерживая разговор. Худой, настороженный и до абсурдного молодой. С моего места получалось разглядеть одну копну кучерявых волос да бледное запястье, когда он откинул челку со лба.

– Откуда он вообще узнал про этот клуб? – Сэм, судя по голосу, был наполовину шокирован, наполовину восхищен. – Я в его возрасте до сих пор посылал свои грязные вещи на стирку домой маме, а не ходил по секс-вечеринкам для извращенцев.

– Какой лапочка, – умилялась Грейс, – как дамский сабеныш.

– Грейси, нельзя. Не растлевай британскую молодежь.

– Но мы бы завели для него будочку. Кеды бы выделили для жевания. И… И айпод, чтобы он слушал Panic! at the Disco.

– Чтобы он слушал что? – Я пропустил половину разговора.

– Популярную мальчиковую рок-группу, – с ухмылкой пояснил Сэм.

Грейс опять глянула в сторону парня, хотя я бы ей и так сказал, что тот уже ушел куда-то.

– Все равно кто-то должен с ним поговорить. Вдруг он потерялся.

– Ну и что бы ты сделала? – Голос Сэма смягчился. – Ладно, все с ним будет хорошо. Здесь же тщательно отбирают, кого пустить внутрь. Ты вспомни, чего нам стоило провести нашего Неблагодарного Брюзгу. И вообще, может, у него такое обманчиво юное лицо, а на деле ему уже под сорок. Э… братишка, ты куда?

Последняя фраза была адресована мне, но я не обратил на нее внимания.

И сам не понял, как оказался в соседней комнате в поисках мальчишки. Найти его оказалось легко. Обманчиво юное лицо – как же! Да ему не больше восемнадцати.

Я тронул его за плечо – такое худое и угловатое – и развернул к себе лицом. Он выглядел удивленным, но не испуганным. Скорее даже слегка раздраженным.

Я бы не назвал его по-настоящему привлекательным. Слишком еще несложившийся, сплошь угловатости и несимметричности, с россыпью ямок от прыщей по краю челюсти.

Я склонил голову, посмотрел на него, в необычно-синие глаза – из тех, которые как будто всегда подведены – и сказал:

– Тебе сюда еще рано. Это не кинк-сбор лиги юниоров.

Он дернул плечом, скинув мою руку:

– Спасибо за непрошеный и ненужный совет. Но как-нибудь разберусь.

На этом месте мне следовало уйти, но я остался.

– Первый раз?

– Первый раз на кинк-вечеринке? Или первый раз, когда какой-то мудак воображает, будто лучше меня знает, что мне нужно? – Он не дал мне ответить, что, пожалуй, и к лучшему, так как ответа у меня все равно не нашлось. – Да – на первый вопрос. Нет – на второй.

«Не смейся». Нечасто мне приходилось говорить себе такое. Но было что-то величественное во всей его своенравности. Величественное и нелепое.

– Уел. И, пожалуй, за дело.

Он уставился на меня широко раскрытыми голубыми глазищами. Пройдет еще немного лет, и он наверняка станет неотразимым. Не красивым, не симпатичным, но люди будут на него оглядываться.

Повисла пауза. Достаточно длинная, чтобы стать неловкой.

– Ничего себе. Э… – Он убрал челку с глаз, – даже не знаю, что ответить. Вот уж чего не ожидал.

Я пожал плечами. Теперь и мне было неловко, черт бы его побрал.

– Ну да, я могу вести себя как мудак, но стараюсь сдерживаться и не вводить это в привычку.

– Ничего себе, – повторил он. – А большинство людей не стало бы заморачиваться.

Я задумался на секунду:

– Да, наверное, ты прав. Не стало бы.

И тут он мне улыбнулся. Во все тридцать два зуба, как умеют только те, кто не научился смущаться.

– Знаю, что звучит надменно, но все же будь осторожен.

– Мужик, да мне уже девятнадцать.

Я задохнулся.

Челка опять упала ему на глаза (да подстриги ты ее!), и он нетерпеливо откинул ее назад.

– Да-да, знаю я, что ты думаешь. Да как девятнадцатилетний пацан вообще может понять, чего он хочет? Так вот, я – могу. Я… ну, чувствую… тут, – он постучал себя кулаком там, где сердце, вообще-то, не расположено. – Чувствую, понимаешь? Как то, что гей. Чувствую, как я устроен.

Я уставился на него. На этого слишком худого, слишком искреннего мальчика. Этого человека.

Потому что я знал, что он имеет в виду. Полностью понимал его. И чувствовал то же самое, ту же внутреннюю уверенность, но с годами позволил своему запалу потухнуть. Каким-то образом я ухитрился перестать в это верить. Тому, что раньше было частью меня самого, позволил переродиться в просто занятие.

И тогда на меня навалилась глубокая тоска, внезапная и безотчетная. За этого мальчика, который может стать мной.

Его до сих пор сжатый кулак взлетел в воздух, не совсем как у Скарлетт О'Хары, но похоже. Все его тело практически дрожало от бессилия.

– Я знаю, чего хочу. Правда знаю. Не знаю только, как это получить.

Что мне тоже было слишком знакомо.

– А ты никогда?.. – спросил я в тщетной попытке быть поделикатнее.

– Ну, во-первых, конечно, интернет никто не отменял. И с бойфрендами и так, с леваками, я кое-что пробовал. Но, – он почти затараторил, откровенность давалась нелегко, – либо что-то не то, либо как-то не так, либо еще что. Короче, все не то, что я хочу. Совершенно не то.

В этом месте мне стоило уйти. Предоставить юному рыцарю своими силами искать дракона. Может, и найдет даже. Раз уж многие вон находят.

– А что ты хочешь?

Он поднял на меня взгляд. Боже, вот это глаза. Еще пара лет… Страшно подумать, что человек с такими глазами сможет сделать со мной еще через пару лет. Или на что заставит пойти.

– Чего я не хочу, – ответил он, – так это кого-то вроде меня. Ну, а типа смысл тогда, понимаешь?

Он помолчал, теребя зубами губу и уткнув руки поглубже в карманы. Понятия не имею, о чем он думал, но для него это, похоже, было действительно важно. Поэтому я ждал. Ждал его. Как много лет уже никого не ждал.

Уж не знаю, что я предполагал. Что он выпалит мне свою исповедь. Совершенно точно не решительный взгляд и полную уверенность, с которой мне ответили:

– Я хочу кого-то вроде тебя.

Он как будто выдернул землю у меня из-под ног, запустив в пугающее свободное падение. И я попробовал перевести все в шутку:

– Что, кого-то, кто для тебя слишком стар?

– Кого-то, кто знает, кто он, и ведет себя, как король всего, на хрен, мира.

Вот оно что.

– Послушай, я… – Я покраснел. По-настоящему, чтоб его, покраснел. – Видишь ли, я не… не меняюсь ролями. В принципе. Это… не по мне. Не то чтобы ты не…

– Господи, ты что. – Я почувствовал практически облегчение, когда он меня перебил. Практически. – Я не про то. Мне такого не надо. Я – дом.

По всем законам это должно было выглядеть смешно. Да и было смешно: тощий девятнадцатилетка, до сих пор с печатью подростка на физиономии. У меня чуть не вырвалось: «Какой ты дом, ты ребенок». Но тут лицо его приняло смущенное выражение, и я порадовался, что успел себя удержать.

– Спасибо, что не заржал. Это пока лучшая реакция из всех, что я видел, – он вздохнул. – Знать бы еще, что нужно делать.

Так, все. Это выше моих сил. Велеть ему идти домой – это я могу. Вынести, когда к тебе насколько откровенно подкатывают, – возможно. Прочитать спонтанную лекцию о познании себя, социальных нормах и вопросах гигиены и здоровья посреди БДСМ-клуба – никогда и ни за что.

– Просто, ну, – тем временем страдальчески продолжал он, – как будто нельзя быть домом, пока не дорастешь до сорока лет и метра восьмидесяти и не заведешь свою личную темницу с цепями по индивидуальному заказу. Но я, похоже, выше уже не стану, и до сороковника еще тыща лет, а сейчас-то мне что делать?

– Понятия не имею. – Сам я был с Робертом, и мы каким-то образом вместе во всем разобрались.

– Мне просто хотелось узнать, как оно по ощущениям, понимаешь, да?

– Что «оно»?

– Да что угодно. Что-нибудь самое примитивное. Типа, – он на удивление спокойно набрал в грудь воздуха, – хочу узнать, каково это, когда передо мной кто-то встает на колени. И не пацан какой, а мужчина. Сильный, красивый, авторитетный мужчина, который так делает, потому что сам хочет и потому что я так хочу.

Я ошибался, когда думал, что через несколько лет он станет неотразимым. Он уже сейчас неотразим дай боже.

Он запустил обе ладони в волосы, превратившись в сплошной комок углов, нервов, пальцев, запястий и локтей.

– Это пипец какой-то, я только об этом и думаю. Когда дрочу по ночам. Но фантазии уже забодали, хочется чего-то настоящего. Мне, блин, нужно. Нужно узнать, каково это на самом деле.

Сам не знаю, почему я так сделал.

Может, просто он в тот момент был красив – такой искренний, ранимый и смелый. Я поверить не мог в эту смелость, у меня от нее закружилась голова, как будто он – край обрыва, а я стою и смотрю вниз.

А может, потому что здесь был Роберт. Роберт со своим новым любовником, а я такого никогда ни для кого, кроме него, не делал. С другими был, да, но никому не давал того же, что и Роберту.

И может, я наконец почувствовал, что готов забрать все отданное назад.

Так что я опустился. Посреди вечеринки в Ист-Лондоне, на глазах у бессчетного количества незнакомых мне людей, для мальчика девятнадцати лет, у которого даже не удосужился спросить имя, я призвал всю невеликую грацию, на которую когда-то был способен, и опустился перед ним на колени.

Сжал руки за спиной.

Некоторые домы, да даже многие из них, наверняка захотели бы, чтобы я склонил голову, но я до сих пор толком не знал, для кого именно это делаю, и мне хотелось – мне хотелось – смотреть на него.

В комнате повисла тишина. До сих пор никто не видел меня на коленях. Я кричал и истекал кровью, но на колени никогда не вставал.

И в этой тишине у моего мальчишки перехватило дыхание. Этот сдавленный вздох для меня был словно его губы на моем члене. Его глаза широко распахнулись, затуманенные, как стекла в витражах в самый яркий солнечный день. Он пошатнулся и оперся ладонью о стену.

– Ну, как? – спросил я.

Он сглотнул:

– Лучше не бывает. Просто не бывает. Можно тебя коснуться?

«Боже. Как все сложно. Не надо. Да».

– Если спрашиваешь, то нет.

Он шагнул вперед, встав между моих коленей, и я был вынужден запрокинуть голову назад, чтобы смотреть ему в глаза. Мой рост сейчас ничего не значил. Здесь, у его ног.

Он провел пальцем по моей шее. Как догадался? В ответ я грубо и низко всхлипнул. И тогда он слегка сжал меня ошейником из своих пальцев, его ладонь оказалась такой теплой на коже шеи, что мне невероятных усилий стоило не податься вперед, навстречу безопасности и угрозе, исходящим от этого простого инстинктивного прикосновения.

«Что я наделал?»

– Ну, как? – спросил он.

«Лучше не бывает». Я сглотнул под его пальцами.

– Как будто потакаю твоей блажи.

Он только усмехнулся и чуть усилил хватку – не настолько, чтобы мешать мне дышать, но достаточно, чтобы я ощутил каждый вздох. Словно дышу по его воле. В голове тысячью крыльев бился пульс.

– Врешь. – Его нога задела мой член.

Господи. Как у меня встало на него. На вот это все.

– Ах ты ж. – Он тихо и очаровательно простонал. – З-зараза. Я с такого кончить могу.

У меня не нашлось на это ответа.

Только неожиданно для самого себя я произнес сиплым от его хватки голосом:

– Пойдем ко мне, и там кончишь.

Глава 2. Тоби

Охереть, я выловил акулу. Ну, не выловил точнее – не знаю, как назвать, когда мужик падает перед тобой на колени посреди клуба, а потом предлагает поехать к нему.

Все так, как я представлял, и совершенно не так.

Моя ладонь лежит у него на шее, нога прижимается к его члену.

Понятия не имею, с чего я так осмелел. Наверное, от того, как он смотрел на меня снизу вверх.

Мне от этого взгляда кажется, что я могу все.

Протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться – типа вежливый, да? – но он ее игнорирует и – ввух! – встает сам, так грациозно, что думать могу только о том, как хочется лишить его этой легкости. Заставить отдать мне и ее тоже.

Я ни разу не грациозен, и никогда не буду. Мама твердит, что до этого надо дорасти, но она так говорит уже лет десять. Полный отстой, когда смотришь в зеркало и понимаешь, что уже никуда не вырастешь и ни до чего не дорастешь, и вообще, никакого роста уже не предвидится, и точка. Что это все. Теперь живи.

Ну, то есть, ничего страшного, конечно, вы не подумайте. Я не Квазимодо какой. Но в голове-то я себе представляюсь под метр восемьдесят, офигенно красивым и опасным и уж точно никаким не милашкой, на хрен.

Если б можно было выбрать, я бы хотел выглядеть как он. Странная мысль: как будто внутри тебя есть смешанная зона похоти-зависти, где желание отыметь кого-то перетекает в жажду стать им. И наоборот.

Даже не знаю, как его описать, моего мужика. Да и есть ли для этого слова? Я, во всяком случае, таких еще не слышал. Перебираю их у себя в голове, как будто примеряя на него, но ни одно не подходит. Он не привлекательный. Не симпатичный. И красивым тоже не назовешь, потому что, ну, не красивый он. Может, даже чуть-чуть страшный, если подумать, но почему-то когда я на него смотрю, у меня в животе словно шипучка пузырится, как если бросить таблетку парацетамола в пепси.

Он весь такой строгий и хищный, с тонкими чертами лица, и все-то у него слишком: нос слишком длинный, рот слишком широкий, а подбородок – острый. В волосах уже начинает пробиваться седина, а в профиль он офигительно суров, сплошные углы и прямые линии, и наглухо запечатанные секреты.

И он держится как-то на расстоянии. Не вот чтобы холодный, не совсем, но смотришь на него, и возникает ощущение почти дикости. Вот когда в фильме о животных показывают тигра, и ты весь такой разом: «Господи, вот это величие» и «Господи, да он же меня со шнурками проглотит и не подавится». Такие вещи одним точным словом не опишешь, в отличие от роста (он выше меня) или физической силы (он сильнее меня). Есть в нем что-то. Скрытая мощь. Как будто обычный человек – это просто маска.

Я на него весь вечер смотрел – то есть буквально не мог не пялиться.

Не мог не хотеть. Не представлять себе развратную порнушку со всякой ненормальной хренотенью, что я готов был с ним проделать.

И даже ни на секунду не мечтал, что он разрешит.

Уж точно не когда он первым делом начал читать мне лекцию.

Но. О-хе-реть.

У меня член умирает от счастья. Это как разом наступившие день рождения, Новый Год, Рождество, Пасха, Первомай и даже какой-нибудь День блинчиков. Не стоило надевать мои облипочные джинсы, потому что сейчас они превратились в удавочные джинсы.

Я ковыляю за ним, стараясь не обращать внимания, что на нас все смотрят. Хотя, на самом деле, тут и стараться особо не надо.

Потому что мне стало положить на всех в этом клубе, стоило ему войти, такому одновременно страстному и зажатому, сердитому и печальному. И идеальному, охрененно идеальному. Будто ему предначертано стоять на коленях и ждать, когда я начну делать больно.

У меня по жизни дефективный гейдар, я даже в группе Union J гея не вычислил. Но зато вместо него есть такой… Для него и термина-то, наверное, не придумали, а сабдар звучит по-дурацки. Но иногда он просто трезвонит в голове, и часто на тех людей, про которых в жизни не подумаешь. А они – вот. А мне обычно ссыкотно сделать даже первый шаг.

Он ждет меня на входе и вызывает такси. На счет клиента. И вам, наверное, станет понятно, насколько охрененно дико ограниченная у меня жизнь, потому что это самая, возможно, шикарная вещь, которую для меня делали. На последнем свидании нам пришлось звонить его отцу, чтоб тот нас забрал, потому что метро уже закрылось, мы очковали ехать ночным автобусом, а денег ни у кого не было.

– Забирай свою куртку, – говорит он, убрав телефон.

– Я без куртки.

И в следующий момент он накидывает свое кашемировое с шелковым подкладом пальто прямо мне на плечи. Оно практически ничего не весит, хоть и длиннющее, и край волочится за мной по земле, словно я какой император-коротышка. Хочу отказаться, но не знаю, как это обставить, чтобы не выглядеть капризным ребенком. А мне совсем-совсем не хочется, чтобы он так обо мне думал. По крайней мере, пока снова не опустится для меня на колени. Глупо, конечно, но до того момента он мне просто нравился, и было, по сути, все равно, что у него в мыслях.

А теперь не все равно. Далеко не все равно.

Я понятия не имел, что это будет вот так. Что стоящий перед тобой на коленях человек заставляет чувствовать себя настолько беззащитно.

Наверное, потому как уже не скроешь, что именно тебе нравится. И ты над ним весь такой будто голый – со своим стояком и с жарким, туго скрутившим нутро желанием, отчаянно надеешься, что хоть кто-то поймет.

И еще пальто у него очень приятное, а мне и на самом деле прохладновато, так что на хер принципы.

– И позвони кому-нибудь. Ты будешь на Аддисон-авеню.

Ух ты, сложно поверить, что он когда-то мне улыбнулся. Или что смотрел на меня, как тогда.

– Хорошо. – Я покорно иду на улицу и делаю вид, что звоню. Ой, да ладно, ну кому я могу сообщить? «Привет, мам, я тут сходил в секс-клуб для извращенцев и сейчас еду домой к незнакомому человеку, чтобы он опустился на пол, а я над ним подрочил, потому что меня это конкретно заводит».

Она подумает, что я остался у друга. Вот только друзей у меня больше нет, они все личностно растут в университете.

По правде говоря, я, пожалуй, мог бы ей сказать. Пока еще не нашлось чего-то, против чего она бы возразила – круто, верно? Но все равно некоторые факты о твоей сексуальной жизни ни за какие коврижки не хочется сообщать родной матери. Я еще перенесу, что она знает, что мне хочется трахаться с парнями. А вот что мне хочется трахаться с парнями, когда они связаны и рыдают – не-ет.

Так что, может, я сейчас веду себя как последний идиот. И завтра обо мне напишут в газетах: «Тело подростка-гея в состоянии крайнего возбуждения найдено в Темзе». Но если бы этот мужик действительно представлял опасность, он бы не стал настаивать на звонке и всем таком, разве нет?

Разве нет?

Подъезжает такси, и мы садимся и едем в полной тишине, потому что я не могу придумать ни одной, чтоб их, темы для разговора. Он отвернулся и смотрит в окно, и все, что мне видно, это глянцевые переходы света и тени на его профиле. Как будто я не здесь, а за километры от него. Будто я его совсем не знаю.

Так и есть, в общем-то.

Блин.

Мы останавливаемся перед одним из этих белых сказочных домов. Конечно, такие нередко встречаются в богатых районах Лондона – безумно красивые и как будто сошедшие с кадров исторического фильма, но все равно трудно поверить, что это все настоящее и там живут реальные люди. Я честно практически ожидаю, что из-за угла появится розовощекая блондинка и предложит господину купить ее прекрасные красные розы.

Он откидывает крючок на низкой кованой калитке, и я поднимаюсь за ним по ступенькам ко входу. Первый этаж, а до него целый лестничный пролет. Хотя под ним есть что-то такое подвалообразное. Наверное, для слуг, которые бы там жили в 1812-м или типа того.

В коридоре я возвращаю ему пальто, и он вешает его в шкаф, перед тем как провести меня в комнату, которая в нормальном доме была бы гостиной, а здесь, скорее всего, называется парадной приемной.

Я ни хера не знаю о дизайне интерьеров, но все равно чувствуется, что тут очень уютно. Все чистенькое и в светлых тонах, а днем комната наверняка залита светом из тех больших полукруглых окон. Интересно, это тут он сидит летними вечерами, весь лоснящийся и золотистый, как лев, что притворяется прирученным?

Господи, как хочется увидеть его голым.

Но мы даже не разговариваем, просто стоим на продиктованном приличиями расстоянии друг от друга посередине этой великолепной комнаты, и я понятия не имею, что творится у него в голове.

Наконец он прерывает молчание, потому что я это сделать не в состоянии.

– Можем продолжить, где хочешь. – Такой спокойный, как будто это нормально. Видимо, для него так оно и есть. – Кроме моей спальни и запертой комнаты на верхнем этаже.

– Ясненько, Синяя Борода.

– Извини. Просто я ей уже не пользуюсь.