Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Что конкретно подпитывает все мои мысли о том, какие дерьмовые у него перспективы в отношениях со мной.

Но он вроде спокойно ко всему отнесся и пока еще не сбежал с воплями, даже несмотря на реальную угрозу физического насилия. И просто стоит и улыбается на… как мне кажется… довольно добродушные подначки о том, какой он совратитель малолетних. Но лично я пугаюсь, потому что помню, как его расстроила та женщина, подумавшая будто он – мой отец. Вот только не хватало дать ему еще один повод сбежать.

Поэтому я судорожно ляпаю: «Эй, может, это не он совратитель малолетних, а я – растлитель пенсионеров».

В последовавшем взрыве хохота Лори приобнимает меня за плечи:

– Тоби, милый, не надо меня защищать, пожалуйста.

Остаток дня протекает довольно спокойно, без больших подводных камней.

Если не считать Лори, который справляется со всем, словно много лет тут работает. Наверное, должно быть смешно, да? Как я из кожи вон лезу, как хочу, чтобы у меня хорошо получалось, а он просто пришел и взялся за дело так, что кажется, будто оно совсем плевое. В послеобеденное затишье я заказываю доставку продуктов на завтра, а потом выпекаю целую батарею пирожных, потому что в мое отсутствие никто не пополнял их запасы. А после ухода Руби затеваю эпическую генуборку на кухне. Стандарты надо поддерживать постоянно, и боюсь, за ними тоже не следили, пока меня не было.

Не могу заставить Лори уйти. Он вместе со мной ползает на коленях, собирает осколки разбитых тарелок и натирает пол под столами. Помогает начистить кофемашину и вытяжку и намыть все за холодильниками. Пока наконец не стягивает с меня резиновые перчатки, отправляет мою тряпку в мусорное ведро и говорит таким пугающе мягким голосом: «Если ты вычистишь еще хоть один уголок этой кухни, от нее вообще ничего не останется. Думаю, мы закончили».

Меня малость ведет и с трудом получается собрать мысли в кучку, как будто внезапно разбудили, вот только уверен, что я не спал. Кидаю взгляд на часы на стене, и, оказывается, уже полдевятого вечера. Блин.

Кухня вокруг нас вся холодная и серебристая.

– Тоби, – спрашивает Лори, – на кой черт ты вообще этим занимаешься?

– Тут надо было убраться.

– Нет, я о другом. – Он обводит жестом кафешку. – О заведении в принципе. Почему ты здесь? Почему не учишься в университете? Или в колледже, специализирующемся на общепите? Что угодно будет лучше, чем вот это.

Пожимаю плечами в ответ. Не хочется мне об этом разговаривать. Хочу только, чтоб он отвез меня домой, как и обещал, и сделал так, чтобы я почувствовал себя защищенным, и сильным, и любимым. А не тем, кто я есть на самом деле.

– А какая разница?

– Для меня – большая. – Не хочу смотреть на него, но знаю, что он на меня смотрит. Прямо чувствую размеренное тепло от его глаз.

– Ну, – срываюсь я, – а для меня – нет.

– Да господи боже, Тоби. – Ладони Лори сжимаются на моих руках, и мне это не нравится. Слишком уж все похоже на западню. – Не пора ли самому переходить от слов к, мать его, делу?

Пытаюсь отстраниться, но он слишком силен.

– В смысле?

– Ты не даешь мне что-то от тебя утаивать, и это правильно. Я и не хочу больше этого делать. Но когда я задаю один несчастный вопрос, тут же уходишь от ответа.

Что-то есть в его голосе подо всей злостью, но шум в голове мешает мне во всем разобраться. Я не чувствую… ничего. Просто хочу, чтобы он убрал руки и перестал спрашивать. И тупо смотрю на стену за его плечом.

– Почему ты на меня не смотришь? Что с тобой?

Я не заплачу. Не заплачу. Осторожно поворачиваю голову. Встречаюсь с ним глазами. И все равно едва сдерживаю слезы, потому что на вид он такой недоуменный и растерянный.

– Со мной ничего, Лори. Просто… вот это все – это и есть я. И кем я всегда был. Человек с говенной работой, потому что ничего лучше найти не смог.

Лори склоняется в мою сторону, как будто хочет поцеловать, но я отшатываюсь, и он не целует. А вместо этого складывает руки на груди – возможно, чтобы не было соблазна потянуться за мной, но в результате только выглядит далеким и неприступным.

– Это то, чем ты занимаешься, но не то, кто ты есть. Ты – умный и талантливый юноша с большим потенциалом…

– Блин, ты словно повторяешь за моим учителем литературы до того, как я словил двойку. Или за кем-то из папаш, когда они снисходили до того, чтобы притвориться, будто интересуются моей жизнью.

Он делает шаг назад.

И теперь думаю, что лучше бы не делал. Мне сейчас настолько херово, что даже не могу понять, хочу ли, чтоб мой парень меня обнял.

– Это предвзято, – говорит он таким слишком спокойным голосом, но я стопудово его задел. Вижу по губам и покрасневшим щекам. – Я не пытаюсь как-то… в каком-то смысле… заменить тебе отца, и не думаю, что ты сам этого хочешь.

Верно, не хочу, но Лори забрал то, что мне нравилось – нашу жизнь, когда он не знал всего вот этого, и я мог быть тем, кем ему казался.

Он вздыхает. Не со злостью, разочарованно. Ага-ага, слышали мы эту песню, и не раз.

– Тоби, я просто хочу, чтоб ты со мной поделился. Пожалуйста.

– Чем поделился?

– Да хотя бы объяснениями. – Он знает, насколько некрасиво это прозвучало, потому что краснеет еще больше. – То есть я хочу понять.

– Почему? – Сверлю его глазами исподлобья. – Что, внезапно моя жизнь и работа стали для тебя недостаточно хороши?

– Они для тебя самого недостаточно хороши.

Мое сердце превратилось в такой раскаленный комок. И кажется, мне сейчас будет плохо.

– Да с какого хера ты вообще знаешь, что для меня достаточно хорошо, а что – нет?

– Я не это имел в виду.

Но в его словах прозвучало все то, что я когда-либо слышал о себе: «Тобермори умный, но не старается. У Тобермори есть потенциал, но он его никак не проявляет. Тобермори нужно на чем-то сосредоточиться. Тобермори нужна дисциплина. Тобермори нужно решить, чего он хочет, и стремиться к этой цели». Я засовываю руки в карманы толстовки, чтоб не показывать, как они трясутся.

– Я просто хотел сказать, – продолжает Лори, словно думает, что поможет, – что ты можешь гораздо больше. – И это мы тоже проходили. Да только никто ни разу не сказал, что именно я могу и как того достичь. – Ты же мне вчера вечером говорил, что мечтаешь иметь свой ресторан.

Лучше б я об этом идиотизме с рестораном вообще не заикался. Теперь он будет надо мной висеть всю жизнь, вот по-любому.

– И?

– Ты поэтому бросил университет? Чтобы уйти в общепит?

Люди вечно просто капец как из кожи вон лезут, лишь бы знать, что у тебя есть какой-то план.

– Да не то чтобы.

– Тогда что случилось? – Прямо вижу, как он усиленно старается не терять терпения.

Но это меня только еще больше бесит. Заставляет упираться и бычиться, словно ничем не хочу с ним делиться. И какая-то часть мозга понимает, как это глупо и несправедливо, но все равно не могу остановиться.

– Мне там не понравилось.

– Что?.. Я не… – Он вздыхает, и такой Лори мне точно не нравится. Этот рассерженный взрослый человек, до которого не доходит, что важного в том, что Тед Хьюз срать хотел на зоопарки. Который не понимает меня. – Что это вообще значит?

И тут я почти что взрываюсь:

– То и значит, что мне там пипец как не понравилось. Что непонятного? После первого семестра я обнаружил, что плевать хотел на юриспруденцию, изучать ее не было никакого удовольствия, а уж становиться юристом – тем более. Вот и бросил, а теперь тут – работаю в единственном месте, куда взяли.

Лори молчит. И я чувствую практически удовлетворение, но такое злобное и гаденькое, словно сам себе сказал: «А я же говорил». Которое одновременно убивает, потому что одна очень грустная и жалкая часть Тоби Финча хочет, чтобы он все вот это увидел и тем не менее не перестал меня любить.

– А тебя, – выдает он в конце концов, да так осторожно, что мог бы просто пырнуть меня ножом в лицо и все дела, – тебя разве больше совсем ничего не интересует? Ничем не хочется заниматься? Ты же мог бы что-то изучать. Или улучшать свои кулинарные навыки? Начать продвигаться к собственному ресторану?

Да что он заладил с этим рестораном? В смысле… да… наверное?..

– Не знаю. – И мой голос эхом отражается от нержавейки. – Ни хера я не знаю, понятно? И никогда не знал. Всю жизнь только притворялся, и не слишком хорошо, будто действую по какому-то плану. А на самом деле нет. Вот нет и все. Нет у меня… типа… мечты или цели, и понятия не имею, как ими обзавестись и что со мной не так, что живу без них.

Прекра-асно. Опять разрыдался. Чтоб еще побольше все возненавидеть.

Рука Лори тянется ко мне через пустоту между нами, но касаться ее не хочется.

– Все с тобой так. Тебе девятнадцать. Совершенно логично, что ты еще не уверен, что делать с собственной жизнью.

– Ах вот как? И что же делал ты в моем возрасте?

Ему хотя бы хватает такта смутиться.

– Ну, я изучал медицину, но…

– В моем возрасте мама уже была знаменитой. Провела две дико успешные выставки. Две.

– Ты не обязан быть своей матерью.

– Легко сказать, когда для тебя такого варианта вообще не существовало. – Я утираю слезы и пытаюсь прожечь его взглядом сквозь мокрую серую муть. – Вот только не надо тут мне гнать, Лори.

Все произошло именно так, как я всегда и боялся.

Он пытается показать доброту, понимание и тому подобную фигню, но по сути видит потерянного и оказавшегося в тупике подростка, которому нужны его помощь и наставления.

И ладно, так и быть – я потерянный и в тупике, но я его парень, а не воспитанник. Я не хочу, чтобы меня спасали. Я хочу ставить его на колени. Обнимать. Принимать в себя. Хочу, чтоб он смеялся, и плакал, и страдал, и был счастлив, и шептался со мной в темноте, делясь своими секретами, будто я их достоин.

Хочу быть равным ему.

Но не могу. Потому что не ровня. Ёпт, да как вообще мне сделаться его принцем, когда я всего лишь нищий?

И я очень хочу сейчас к деду. Ему я всегда все рассказывал. Как когда все обзывались в школе, или когда друзья перестали со мной разговаривать, или про ту гребаную двойку, из-за которой меня не допустили к единому экзамену по литературе. И мы с ним пойдем в Гайд-парк, или на Примроуз Хилл, или куда-нибудь еще из тысячи мест, где он любил гулять, и иногда при этом будут цвести подснежники или нарциссы, или все окрасится в осенние тона, и дед мне скажет, что я – лучшая часть его жизни, и если уж я для него гожусь, то гожусь и для любого человека.

И я ему поверю.

Как.

Всегда.

– Тоби, пожалуйста. – Лори говорит так, будто я стою на краю крыши. Будто я – хомячок, которого он пытается выудить из-под дивана. Ненавижу этот тон. – Не замыкайся. Я могу помочь.

– Не нужна мне твоя сраная помощь, и обсуждать я это не хочу, иди на хрен. – Господи. Я ору. Ору и плачу уродливо и по-настоящему. – Ничего ты не понимаешь. Я так и знал, что не поймешь.

Он со свистом так втягивает воздух. И прямо вижу, как мысленно говорит себе с терпением относиться к чокнутому дрянному подростку.

– Ты не дал мне шанса понять. Никогда не доверял в… да ни в чем.

– Потому что знал, что ты именно так и среагируешь.

– Как среагирую? Я пытаюсь по…

– Да-да, ты пытаешься мне помочь. – Вашу мать. Я просто чудовище. И не могу остановиться. – И чего, думаешь сплавить меня в универ или найти другую и по-другому говенную работу, чтобы можно было погладить себя по головке за мое спасение и с чувством выполненного долга бросить?

Его глаза широко открываются, и все золотистые искорки в них поглощаются серым цветом.

– Кто сказал, что я собираюсь тебя бросить?

– Да ты меня начал бросать прямо со дня знакомства. А теперь еще и знаешь, что все хорошее сам же себе напридумывал, а на самом деле есть только… – Я обвожу жестом кухню с ее грудой лотков из-под яиц в углу и аккуратно прикрытыми пищевой пленкой пирожными. – …это.

– У нас все на самом деле, милый. И прости, что…

– Про то, что ты вечно просишь прощения, я с первой же ночи просек. Только на кой хрен мне сдались твои извинения?

Лезу в карман за ключами. Они зацепились зубчиками за шов, и слышу, как что-то рвется, когда я их выдергиваю. На то, чтобы снять его ключ со связки, уходит целая вечность. Слишком сильно у меня дрожат руки, что несколько обесценивает весь жест.

– Тоби, ты что делаешь? – У Лори в голосе появился надрыв. От страха, возможно. И мне в каком-то больном и неприглядном смысле приятно это слышать. – Я тебя не бросаю. И не хочу бросать. Почему ты так ведешь себя?

Ключ наконец-то снимается, и я швыряю его в Лори. Он поднимает руку, и тот шлепается об его ладонь и падает на пол с невыразительным звяканьем. Эта вещица, которую мне охренеть как сильно хотелось получить – и всего лишь невыразительное звяканье.

Смотрю в упор на Лори, который выглядит бледным, и оглушенным, и растерянным, и обиженным и весь расплывается сквозь слезы у меня в глазах.

– Да тебе даже слабо сказать, что любишь меня. – Это должно было сокрушить, но в действительности прозвучало как то, что оно и есть на самом деле. Как тот, кто я есть на самом деле. Пришибленный и сломленный. – И меня достало ждать, когда ты со мной покончишь. Все, я сам с тобой покончил.

А в следующий момент я уже со всех ног несусь к запасному выходу, словно в здании и правда пожар. Просто не могу больше здесь быть, только не сейчас. Не знаю, куда идти и что делать, но тут оставаться не могу.

– Тоби. Не надо. – Лори хватает меня за руку, когда я проношусь мимо него, но я резко дергаюсь, и ему пришлось бы причинить мне боль, чтобы удержать, поэтому он отпускает.

Слышу его шаги за спиной.

– Не трогай меня, – кричу я. – Отвали.

Он останавливается.

– Пожалуйста. – Голос Лори – это такой далекий, чуть надтреснутый водоворот паники и страха. – Пожалуйста, не уходи.

Я вываливаюсь на ночную улицу и бегу, не оглядываясь.

Глава 11. Лори и Тоби

Тоби исчез. Сбежал.

Первым моим инстинктом было броситься за ним, но он… велел не трогать. Сказал, что покончил со мной. И я не уверен, что перенес бы, отшатнись он от меня еще раз вот так, с глазами, полными чего-то слишком похожего на страх, слишком похожего на ненависть.

Мы ссорились с Робертом. Любые пары ссорятся. Со временем учишься не рушить при этом все до основания. Находить верный путь сквозь злость и боль друг друга. Но каким-то образом я ухитрился забыть, как… как временами обжигает ссора и как легко чувствительность к любви превращается в чувствительность к обиде. Тоби взбрыкнул, словно раненый зверь, не просто невнимательно отнесся к моим чувствам, а намеренно ударил по самому больному месту, причем совершенно внезапно, в то время как я всего лишь хотел помочь. Я попытался раздуть внутри праведное негодование, но слишком волновался за него и боялся за себя.

Что я наделал? Неужели потерял его навсегда?

Я постарался отстраниться от паники и боли, но – в кои-то веки и именно сейчас – это получалось плохо.

«Спокойно. Проанализируй ситуацию».

Судя по предыдущим разам, Тоби вернется. Ведь пришел же обратно даже в самую первую ночь, когда я заставил его уйти, и он не смог добраться до дома. Это должно было утешить. Показать, что мне можно более-менее положиться на его здравый смысл. Он не станет совершать глупостей. Нужно только подождать.

Но я все равно боялся и за него, и за себя.

Что если в этот раз все иначе? Что если его и правда достало вечно ждать меня?

И боже, почему я ни разу не сказал, что люблю его? Ведь не единожды себе в этом признавался. Даже отмечал всю абсурдность ситуации. Того, что так бессильно, безудержно и неоспоримо влюблен в мальчика девятнадцати лет. Но сказать эти слова Тоби казалось одновременно слишком трудно и слишком мелко, слишком просто, когда сидишь у его ног, и слишком сложно в обыденной тишине, вот я и молчал. Вот он и сбежал.

На случай, если он одумается раньше, чем предполагалось, я решил какое-то время подождать в этой начищенной до блеска незнакомой кухне. А когда стало ясно, что Тоби не вернется, набрал его. Звонок сразу перешел на автоответчик: «Это не Тоби. Либо меня все затрахало, либо наоборот».

Я не знал, как сказать то, что должен, поэтому просто повесил трубку.

И позвонил еще раз спустя несколько секунд в надежде, что он ответит. А когда ответа так и не услышал, выпалил что-то путаное про то, что мне надо с ним поговорить, перемежаемое извинениями и мольбами. Не преисполненное достоинства – да наверное, и не особо связное – но мне было плевать. Я просто хотел, чтобы он взял трубку.

Вот тебе и отстранился. Вот и успокоился.

Я проверил, что двери кафе заперты, чтобы не подводить Тоби, выключил свет, подобрал с пола ключ от дома и ушел через запасной выход, убедившись, что дверь за мной захлопнулась.

Может, если пойти домой, Тоби будет там? На крыльце, как и всегда. Может, он вообще сейчас уже в метро, поэтому я и попадаю все время на автоответчик?

Идя быстрым шагом к Бетнал Грин, я пытался совладать со стремительно растущим раздражением: меня накрывало недовольство на Тоби за побег и злость на себя за то, что так из-за него расстроился. А мозг все подкидывал страшные картинки – Тоби в одиночестве, или напуганный, или раненый в темноте – и сколько бы я ни пытался справиться с ними, включая логику, сердце превратилось в визжащую истеричку, которая не способна прислушаться к голосу разума.

Поездка была ужасной. Я еще несколько раз пытался дозвониться, но так и остался без ответа. В метро постоянно дергался, думая, что именно в эту минуту он пытается набрать меня, но когда поднялся на поверхность, никаких смс или сообщений о пропущенных звонках не пришло. И меня по-прежнему приветствовал его автоответчик.

Я написал ему. Всего два слова: «Тоби, пожалуйста».

Я практически бежал по Аддисон-авеню, мало чего ожидая, но все же надеясь.

В доме не горел свет, и Тоби на крыльце не было.

Зайдя внутрь, я позвонил еще раз. Тишина.

Какой смысл вообще давать людям ключи, и номера телефонов, и все эти обещания, если они, как оказалось, ничего не значат?

А что если с ним все-таки что-то случилось? Причиной большинства происшествий служит как раз то, что человек отвлекался буквально на секунду. И знает ли хоть кто-нибудь о том, что нужно сообщить и мне?

Господи. Господи.

Я попытался вспомнить что-то похожее из моей с Робертом жизни в самом начале, пока наша любовь еще не вошла в колею. Ведь были же у нас свои драматичные моменты? Разбивающие сердце минуты неизвестности?

Но все произошло так давно и настолько уже погрузилось в прошлое, как и сам Роберт теперь, что даже если бы я смог наскрести в памяти несколько каких-то инцидентов, они выглядели слишком далекими, чтобы быть настоящими, а эмоции, приведшие к ним или лежащие в их основе, оказались для меня полностью потеряны.

Сейчас существовал только Тоби и обида, страх, чувство потери и бессилие.

Пока тянулись пустые часы, я копался в поисках других недовольств для самоутешения. Что я такого сказал или сделал, что можно истолковать настолько ужасно? Он же должен благодарить меня, а не сбегать. Проблема тут лежала не во мне. А в нем и его инфантильности.

Господи, да что я такое думаю? Нет, он не инфантильный, а просто молодой. Его опыт и ожидания сформировались не так, как у меня, но это не означало, что они хуже моих или ошибочны. А раньше я это осознавал? Хоть раз говорил ему? Или только спрашивал и читал лекции?

Не смог понять, как он и сказал?

А если б я признался – если бы не воспринимал как само собой разумеющееся, что он знает, что я люблю его – он был бы сейчас со мной? В безопасности в моих объятиях, так же как и я – в его? Если бы он на самом деле понимал всю глубину моих чувств, если бы знал, что владычествует над моим сердцем, равно как и над телом, он бы никогда не стал бояться, что я подумаю о нем хуже из-за… да чего угодно. Но я ни разу не дал ему причины мне верить. А все, что дал, оказалось слишком незначительно или слишком поздно, и это в то время, когда мир столького лишил его.

Я заслужил эту боль. Заслужил его злость и недоверие.

Просто… я думал, что у меня будет больше времени, чтобы доказать свою серьезность. Показать Тоби, что его любят, и ценят, и им дорожат. Но опять же, я и с Робертом считал то же самое. Ждал, когда все излечится, изменится, а прошлое забудется, ждал, что мы снова найдем друг друга, когда он меня уже оставил.

Не отдавая себе в том отчета, из всех возможных мест я оказался именно в кухне, где тепло от так любимой Тоби АГи окружило меня, словно обнимая. До сих пор сжимая в ладони телефон – на всякий случай – я сидел за столом и ждал. Эта комната была вся наполнена Тоби. Не говоря уж об изобретательном непотребстве, что он здесь со мной проделал. Я после того намыл стол, краснея и возбуждаясь, но память теперь въелась в само дерево, как и в мою кожу.

Были и другие воспоминания. Будничные. Тоби рассказывает мне какую-то не совсем связную историю, яростно жестикулируя одной рукой и ставя на плиту чайник другой. Наша с ним полуночная вылазка за тостами. Картина того, как он вылизывает блестящее масло у себя между пальцев. Как я свернулся рядом и обнял его со спины, пока он спал.

И здесь он рассказал мне о той двойке.

Еще один пример моего грубого обращения, когда я предположил, что это для него не слишком важно. Неудивительно, что ему не хотелось ничем со мной делиться. «Ты же должен быть на моей стороне», как он тогда сказал. А я не был. Не прислушался и толком не пытался понять. А значит – относился к выбору, который он сделал, как к ошибкам, а к его страхам – как к не стоящим внимания глупостям.

А теперь… даже не знал, где он находится.

Я снова попытался позвонить, со стыдом думая, что возле моего номера в его телефоне уже наверняка стоит двухзначная цифра пропущенных звонков. Но я не знал, что еще можно сделать. Что если сегодня Тоби не придет? Что если не придет и завтра? Что если вообще больше никогда не ответит на мой звонок?

И все из-за одного разговора?

Или истинная причина крылась где-то глубже?

По правде говоря, разделявшие нас годы имели значение. Не из-за осуждения окружающих, как я считал сначала. Просто некоторые мосты между нами преодолевались инстинктивно и в момент, такие как любовь, секс и вера, а вот другие надо было аккуратно выстраивать. А мне не только не удалось их возвести, я даже в принципе не замечал, что они нужны.

Я уронил лицо в ладони, сгорая от ненависти к самому себе и содрогаясь от мысли, что теперь уже ничего не исправить. Да, раньше Тоби всегда приходил сам, но, возможно, на этот раз не появится. А я не знал, как пойти и найти его. Я бы даже, наверное, рассмеялся, вспомнив, каким колоссальным шагом казалось спросить его номер телефона. Который на деле оказался ничем – всего лишь последовательностью цифр, связывавшей меня с Тоби не больше, чем вспышка сигнальной ракеты в небе.

Я несусь к метро на случай, если Лори последует за мной.

Но он не появляется.

Естественно.

И с чего бы стал? Это после всего-то.

А я в таком жутком раздрае, потому что хочу только одного – чтоб Лори меня обнял. Чем он и занимался, пока я не перешел на крик, и слезы, и швыряние в него посторонних предметов, как вконец слетевший с катушек псих, которым, очевидно, и являюсь. Но еще мне хочется, чтобы он тоже поборолся, даже если сражаться придется со мной же. Я просто так… устал от окружающей нас осторожности. Неизвестности. Хрупкости. Компромиссов. Во всяком случае, во всем, кроме секса. И хочу даже не столько кинка, сколько тех ощущений. Словно мы подходим друг другу, и я принадлежу ему, и это правильно, и я могу все.

Но сейчас не знаю, куда иду и что делаю, и все не так, поэтому я направляюсь домой.

Дома оказывается мама. И Мариус. Когда мы только въезжали, то не придумали, как можно втащить в лофт софу, поэтому вместо нее по полу разбросаны шелковые диванные подушки, которые меня бесят, и Мариус как раз на них и развалился, весь шикарный и фантастический, словно сошел со страниц «Тысячи и одной ночи». А мама – ну, мама – это мама.

Я, наверное, на вид совсем никакущий, потому что первое, что она говорит, это: «Что с тобой случилось?» – таким слегка озадаченным голосом.

И я отвечаю, потому что… а почему нет? Мне уже слишком погано, чтобы притворяться.

– Порвал со своим парнем.

– Наверное, к лучшему, солнце мое. Отношения – это все-таки в конечном итоге идеологическая концепция, придуманная с целью ограничить нашу свободу.

Не то, что мне сейчас нужно услышать.

– Знаю.

– Гораздо лучше прожить цельную и не зависимую ни от кого, кроме тебя, жизнь, чем потерять свое я в иллюзорных трансцендентностях романтической любви.

– Ага. – Блин, ну почему она не может просто… обнять меня, что ли, и все такое? Но это не в ее стиле. Такое больше по части… было по части деда. А мама – это человек, который орет на учителей из-за интеллектуально отжившей свое программы средней школы. Та, кто врывается на родительские собрания, когда решает, что школа неосознанно подкрепляет гомофобные парадигмы. От подобного даже должно быть как-то неловко, но неловкость – это, в общем-то, не та вещь, которая с ней случается. Нормальный человек в принципе не способен подготовиться к такому явлению как мама на тропе войны: представьте британское кино с ролью для Тони Коллетт, сыгранной Евой Грин. Вот это и есть мама.

– Другими словами, – продолжает тем временем она, – шли его на хер. Ужин сегодня ты готовишь, или нам позвонить в доставку?

Отвечаю ей пустым взглядом.

– Может, возьмешь что-то на вынос?

– Сколько вы пробыли вместе? – Я почти забыл про Мариуса, пока он не открыл рот.

Не хочется вести этот разговор с незнакомым человеком, который не исключено, что трахнул мою мать… но других вариантов сейчас нет.

– Э-э, зависит от того, откуда считать. – Три месяца с тех пор, как он впервые вышвырнул меня за порог. Три дня с тех пор, как дал ключ от своего дома.

– Он начал вздыхать еще до Рождества.

Прекра-асно. Теперь она, значит, замечает такие вещи?

– Ну да, вот только все уже – вздохи кончились.

– Ну, не знаю. – Она проводит рукой, словно окидывая мой общий вид. – А это тогда как называть?

– Как насчет… – И голос у меня становится визгливым и подростковым. – …разбитого сердца?

Наступает тишина, которую я в итоге прерываю хлюпающим носом.

И наконец Мариус говорит:

– Прости. Я так понял, он был твоим первым парнем?

Киваю.

Он садится и смотрит на меня, так что вроде как приходится смотреть на него в ответ. В Мариусе чувствуется такая неприкрытая и непринужденная сексуальность – или, может, все дело только в ботинках с заостренными носами – из-за которой его сложно представить вместе с тихим библиотекарем. Но потом я вспоминаю, что в том тоже был свой накал, только направленный внутрь, а не наружу. Из них бы получилась пугающе дрочибельная пара. Горячие мужчины, горящие друг от друга.

И поэтому я внезапно сообщаю ему:

– Кажется, я встретил твоего бывшего в Оксфорде.

– Эдвина? – Взмах длинных черных ресниц, и его глаза цвета темного меда или виски в отблесках свечей удивленно округляются. – Как ты… то есть… Как он там?

– Вроде бы ничего, – пожимаю я плечами. – Мы мало пообщались.

К моему удивлению от этого он заливается смехом, но не слишком счастливым.

– Да уж, надо думать. – Его рот кривится в полуулыбке, тень ямочки колышется на щеке. – Берегись первой любви, Тоби. Она очень сильна и крайне опасна.

– Ладно, проехали.

У меня сейчас просто нет сил на людей. Ухожу в свою комнату, но потом понимаю, что придется всю ночь слушать их разговоры, смех, всякие пламенные диалоги об искусстве и прочую херню. И упаси бог, если на них снизойдет вдохновение. Когда маму торкает, можно сразу кричать: «Всем смерть!» – собак войны с цепи спуская[34].

Я сажусь на кровать и достаю из кармана телефон – старый, глючный и разрядившийся еще днем. Думаю поставить его на подзарядку, но смысл? Он мне все равно не позвонит. С хрена ли? Лори такого не делает. Это я – тот, кто парится, и умоляет, и требует, и ждет, и давит, и желает, и любит.

А он просто… есть.

Через перегородку, которая играет роль стены моей спальни, я слышу чпок бутылочной пробки. Голоса. Шаги. Звяканье бокалов.

Елки, как не хочется тут оставаться. Но больше идти некуда. Во всем этом гребаном городе нет ни одного места, которое было бы моим.

И я отправляюсь туда, где в последний раз помню, что чувствовал себя хорошо. Где в последний раз знал, что меня любят. Последнее место, которое казалось домом.

Я иду к метро и на последнем поезде уезжаю в Сент-Энтони.

Так нелепо, но мне хотелось плакать. Возможно, еще день-два, и я услышу стук в дверь, и на пороге будет стоять Тоби, чуть обиженный, чуть разозленный, но готовый поговорить.

Но в этом не виделось ответа. И казалось, что такой ход абсолютно ничего не решит.

«Почему всегда я?» – спросил тогда он.

В тот момент я не осознал, но это ранило нас обоих. Теперь мне хотелось быть тем, кто действует, а не тем, кто ждет. Но я не знал как.

«Взгляни на вещи объективно. Подумай. Сохраняй спокойствие. Проанализируй ситуацию».

Если не сюда, не ко мне, то куда мог пойти Тоби? Может, в дом друга? Если так, то у меня не оставалось способов найти его. Но он был слишком эмоционально восприимчив и расстроен, а значит, направился бы туда, где чувствовал себя в безопасности. Судя по его рассказам, я не поручусь, что в данный момент у него имелось много близких друзей. Значит, домой? К его маме? Это казалось самым вероятным предположением.

Я посмотрел на часы. Было уже поздно. Возможно, слишком поздно.

Но хер с ним. Я хотел Тоби и хотел, чтобы он знал, как сильно. Он достаточно просидел у меня на крыльце. Теперь пришла моя очередь. Мой черед бороться за него. Показать, что он может положиться. На меня. Показать, что он любим.

И что между нами ничего не кончено.

Что все только начинается.

Я был уверен, что он однажды уже говорил мне, где живет его мать. Не с точностью до дома, но тех упоминаний хватало, чтобы самому найти адрес. Если б только вспомнить.

«Спокойно. Подумай».

Лофт? В здании бывшей фабрики.

Табачной фабрики? В Шордитче.

Табернакл-стрит?

Я едва не разрыдался вновь, но в этот раз от облегчения. А затем включил компьютер и зашел в Гугл-карты, щурясь на фотографии со спутника, пока не смог найти предполагаемое место.

Я вызвал такси. На всякий пожарный прилепил ко входной двери записку для Тоби. «Тоби, милый, я ушел, чтобы найти тебя в городе с восьмимиллионным населением. Если прочитаешь эту записку, пожалуйста, позвони. Прости меня».

Таксист спросил, куда конкретно на Табернакл-стрит мне нужно, и с некоторым сомнением окинул меня взглядом в зеркале, когда я ответил, что он может высадить, где угодно. И в тот же момент я понял, что вышел из дома без пальто, а на улице холодно. Мое отражение в окне уставилось на меня пустыми глазами.