Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Так обыденно.

Так интимно.

И пока я выключал свет в коридоре, Тоби – все еще голый и с мятным дыханием – пролетел мимо, нырнул в кровать и укутался в одеяло, пока наружу не осталась торчать одна голова. Он довольно промурлыкал:

– Я скучал по твоей кровати.

– Так и знал, что тебе от меня что-то нужно. – Я выдернул из-под него край одеяла и улегся рядом. Плечи саднили. Завтра они на мне отыграются, но я все равно не пожалею.

– И по тебе скучал. – Он подкатился ближе и свернулся калачиком. – Обними как тогда.

– Что пожелается вашему высочеству.

Он рассмеялся и ужом проскочил мне в руки, устраиваясь в изгибе моего тела, который как будто выточили точно под него.

Мой бедный член жалобно дернулся, и я подавил всхлип усмиренного желания.

– Ух, какой ты… твердый. И горячий.

– Мягко сказано, юноша.

– И ворчун.

– Смотри пункт первый.

Он томно потянулся, потеревшись об меня, задница при этом обволокла мой ствол сладко, как персик.

– О, жестокий.

– Как ты любишь.

Зачарованный и терзаемый томительной мукой, я поцеловал его в затылок.

– Да. – В ответ по его телу прошла волна мелкой дрожи, под моими губами тут же возникли мурашки, и я… я не выдержал.

– Тоби, ну пожалуйста. Когда ты позволишь мне кончить?

Он даже не думал.

– Завтра. Внутри меня.

Я открыл рот для ответа, но из горла вырвался только стон.

– Жестокий, – прошептал он, – но милосердный.

– Идеальный, – сказал я, поймав его за запястье и прижав к себе.

– Только для тебя. – И голос такой глухой, сонный. – Как же оно все охрененно.

Я не был уверен, что смогу уснуть, когда мой член накачали обещаниями про завтра, но каким-то образом получилось. Убаюкали тепло Тоби, размеренное биение его сердца и каждый длинный медленный вдох-выдох.

Но что-то разбудило меня несколько часов спустя. Не могу сказать, что именно, но каким-то образом я знал, что Тоби тут, под боком, тоже не спит – его тело жаркое, и липкое, и напряженное, дыхание не такое ровное.

– Тоби? Все хорошо?

Он повернулся, зарывшись в меня лицом.

– Вроде бы… Да… Нет… Не знаю.

«О господи, он жалеет о сделанном. Я молил прощения на коленях и рыдал в его руках, и теперь он меня за это презирает». Я оттолкнул сон, панику и мои жалкие страхи.

– Что не так, милый?

Он долго молчал, а потом, так тихо, что я едва расслышал, ответил:

– Мне страшно.

Не знаю, стоило ли его трогать – этого ли ему хотелось – но я пробежался пальцами вдоль его позвоночника, и он расслабился. Немного.

– Из-за того, что мы делали?

– Ага. В каком-то смысле.

– Все было не так, как ты представлял? – Мне каким-то чудом удалось сказать это с ровным выражением лица. Что он представлял? Какую-то красивую фантазию, сильно отличную от реального меня, в соплях и слезах, у его ног.

– Ты че, все было куда круче, чем я представлял. – Он поднял голову и устроился поудобнее у меня на плече, выгибаясь навстречу моим пальцам. – Просто хотеть чего-то и получить его – это две большие разницы. Понятно вообще, о чем я?

Облегчение. Какое облегчение.

– Да. Понятно.

– И я сейчас думал, что, может, у «хотеть» теперь совсем другой смысл.

Я продолжал его поглаживать, пальцы скользили по коже как листья по воде, одновременно успокаивая и меня самого.

– Какой?

– Тут ведь… тут ведь дело в том, что ты мне очень нравишься, Лори.

И опять его честность камикадзе полностью меня обезоружила, и я выпалил ему: «Ты мне тоже очень нравишься», словно мы малыши на детской площадке.

Не знаю, расслышал ли, правда, потому что он ничего не ответил. Просто уткнулся в меня носом, тихо и довольно причмокивая. В ответ по мне исподтишка разливалась умиротворенность. Я устал и не назвал бы себя сейчас возбужденным, но он разбудил чувство четкого осознания – осознания его, моего собственного тела, моих желаний, которые он удовлетворил и тех, которые оставил пульсировать, пылать и расти до утра.

Казалось до странного легкомысленно не спать в этот час. Ночи – это время для секса, когда он есть, и сна. Для синих вспышек и полетов на максимально допустимой скорости. Для смерти. И неожиданной, маловероятной жизни. Даже не помню, когда я в последний раз не спал, чтобы просто поговорить. С Робертом, наверное, в университете – когда мы были молоды и влюблены, а время ничего не значило.

– Просто, – произнес он после долгой паузы, – как я теперь узнаю, что можно? Ну, вот когда я тебе глаза галстуком завязал, ты же сказал, что не хочешь, а я… – в голосе послышалась нехарактерная нотка сомнения, – все равно завязал, и у меня встало. Так встало на это. – Его член между нами дернулся, и он вздрогнул и попытался отодвинуться. – Господи, я больной просто.

Я уже очень давно не считал нужным копаться в собственных сексуальных предпочтениях. И хотя понимал его опасения – в какой-то мере, даже радовался, что они есть, иначе это уже называлось бы социопатией – но все же почувствовал легкое раздражение. Бесконечная рефлексия головного мозга казалась мне тщетным и исключительно подростковым времяпрепровождением. Я не хотел, чтобы он чувствовал себя виноватым за то, что сделал со мной, но и анализировать это желания тоже не возникало.

– Ты же знаешь, что все не так.

– Я думаю, что все не так, но иногда… забываю, – вздохнул он. – А ты что, вообще не волнуешься?

– Одно из преимуществ возраста в том, что начинаешь понимать, что некоторые вещи просто не стоят твоих переживаний. Я гей. Сабмиссив, если хочешь это так называть. Своего рода мазохист. А кому-то нравится стрельба по глиняным голубям или бесконечные сериалы. Так какая, на хрен, разница?

– И ты не против – точно, стопроцентно, от начала и до конца не против всего, что мы делали вечером… что я с тобой делал?

Тоби Финч и бесконечное упорство. Я внутренне настроился на честность – этот тупой нож для хитроумно завязанного узла.

– Не просто не против. Я хотел, чтобы ты завязал мне глаза. Точнее – я не хотел, но чтобы ты все равно завязал. Чтобы сделал со мной все, что пожелаешь. Вот чего я хотел.

Какое-то время он молчал, пальцы выписывали круги на одной из моих рук, заставляя кровь танцевать под кожей.

– Не знаю, как я вообще смогу жить, если когда-нибудь по-настоящему причиню тебе боль.

Почему-то я этого не ожидал, хотя стоило бы. Плохо зажившая ранка на сердце вновь вскрылась, но не закровоточила. Там осталась только пыль. Я тихо ответил:

– Надеюсь, что со мной, а не без меня.

– А если ты меня после больше не захочешь? Больше не будешь доверять?

«А сам ты поверишь, что хочу и доверяю?» Тень прошлого. Я сомкнул губы на этом ответе и выбрал другой. Выбрал надежду.

– О нет, Тоби, ну что ты. – Я обнял его покрепче. – Риск изначально заложен практически во все вещи, которые стоят того.

– Да, но большинство людей не заковывают друг друга в цепи и все такое.

– Телесные риски. Эмоциональные риски. Откуда нам знать, где грань?

Какое-то время мы молчали. Мне хватало просто взаимных прикосновений – просто чувствовать его тепло под моими пальцами, шершавые места на его коже и гладкость остальных, и тихо изнывать.

– Ты ведь правда понимаешь, да? – прошептал он. – Понимаешь меня.

Стоило сказать, что я его не знаю. Что все дело просто в сексуальной совместимости. Но вслух я произнес другое:

– У меня было много времени, чтобы об этом подумать, и поверь мне, на подобные вещи можно взглянуть с самых разных точек зрения, но то, как ты со мной говорил в клубе… Ты тогда не дал мне особого выбора.

Он сдавленно простонал.

– Ой, блин, не напоминай об этом идиотизме.

– Перед тобой было невозможно устоять, – вырвалось у меня прежде, чем я успел себя остановить. Чистой воды сентиментальность, что совершенно не мешало ей оставаться правдой. Я забыл, что подчинение иногда имеет надо мной такую власть.

В ответ его колено осторожно скользнуло между моих бедер и надавило сильнее, пока я не поперхнулся стоном.

– Откуда я знаю, что ты не просто потакаешь моей блажи?

Стоило догадаться, что он не спустит мне с рук то самое первое прегрешение. Первую ложь. Теперь я не смог бы ее повторить, даже если б хотел.

– Мне не следовало так говорить. Это было проявление трусости. И неправильно. И… неправда.

Вот безжалостная зараза – снова довел меня до стояка. А до утра на облегчение рассчитывать не стоит. А если поумолять? Боже.

Я поймал в темноте проблеск его довольной улыбки.

– Ну, значит, придется тебе мне доказать.

Его нога дразняще толкалась в меня, пока не сломила все сопротивление, и я задвигался в такт с ним, желание сладко перемешивалось с отчаянием.

– Все, что хочешь. Я все, что хочешь, сделаю. – И в этот момент я не преувеличивал.

– Я запомню.

– Господи… Тоби…

– Тебе что-то нужно?

– Было бы здорово кончить, – пробормотал я.

Он рассмеялся и устроился еще поуютнее в изгибе моего тела.

– Ворчливого, тебя еще проще изводить.

Я сцепил зубы и лежал, мучаясь от вожделения. Его пальцы легонько проехались мне по груди. Нашли сосок, чтобы кружить над ним как коршуны. Я с трудом балансировал на грани, отчаянно желая ощутить прикосновения и не менее отчаянно – остановить Тоби.

– Твою ж мать. Ладно. Пожалуйста. Ты это хотел услышать?

– Что «пожалуйста»?

– Пожалуйста, дай мне кончить. Все равно… как. Только… пожалуйста. Мне очень нужно…

– Не-а. – О, какое кошмарное пленительное веселье. – Просто хотелось послушать, как ты умоляешь. Как это звучит.

– Оправдало ожидания?

– Ну-у, не скажу, что вышло особо искренне, так что я бы дал два из десяти.

Уж не знаю, стоило ли мне оскорбляться. Я поймал его коварные пальцы и поднес их к губам, чтобы поцеловать.

– Значит, придется тебе больше постараться.

– Или тебе.

– Знаешь, – господи, что я несу? – у меня есть сундук в гостевой комнате. И думаю… думаю, там найдется что-то для тебя, чтобы… чтобы…

– Чтобы что?

– Убедиться, что я не… – В темноте мне было жарко и неловко. Да, это определенно новый уровень. Самому предлагать пояс верности. – Оно заставит меня повиноваться.

– Ну, нет. Я тебе помогать не собираюсь. – Ладонь Тоби скользнула между нами, обернув меня в блаженство, и я ответил ему стоном незамутненной бездумной благодарности. – И мне нравится трогать тебя, когда хочу.

– А если я нечаянно кончу? – Кажется, я даже начал канючить.

– Ну, вот если кончишь, тогда и посмотрим. В любом случае, скучно не будет. – Он помолчал, все еще держа пальцами мой член со сводящей с ума нежностью. – Слушай, это уже далеко за рамками простого стояния на коленях, пока я онанирую. Ты точно уверен, что нам не нужно стоп-слово?

Мне становилось все труднее в принципе думать, не говоря уж о том, чтобы успевать за тем, как он перепрыгивает с одной темы на другую, с инстинктивного контроля на признание собственной неуверенности.

– Точно.

– Но разве так не положено? – Он разжал пальцы, и хотя мое тело протестовало, мозги это слегка прочистило.

– Никто не придет с проверкой, Тоби. И не конфискует наши лицензии на секс. – Молчание намекнуло, что шутку он не оценил, и я понял, что слишком несерьезен. Слишком многое принимаю как должное.

– Если тебе так спокойнее, тогда давай, конечно, договоримся о слове.

– Блин, Лори, – шлепнул он ладонью мне по плечу, – на хер мое спокойствие. Это ж тебе будет хуже всего, если что-то пойдет через задницу.

– И по-твоему, – я старался говорить как можно терпеливее, – волшебное слово меня защитит?

Он вдруг сел, утянув с собой одеяло и большую часть нашего общего тепла.

– Как-то ты несерьезно к этому относишься.

– К твоему комфорту я отношусь очень даже серьезно.

– А я – к твоему. И то, что ты в это не веришь, меня, блин… охренеть как оскорбляет, Лори.

По всем законам это должно было быть абсурдно – девятнадцатилетний мальчишка волнуется о моей безопасности. Но меня оно только обезоружило и тронуло.

– Милый ты мой. – Я поймал его лицо в ладони, притянул для поцелуя, и мы опять упали на кровать. – Стоп-слова выручают, даже нужны, когда играешь с незнакомыми людьми, но в остальное время… я не знаю.

В комнату постепенно проникал свет. Тоби лежал на темной простыне, как бледная запятая. Я провел рукой от его плеча к бедру, изучая все изгибы и углы, гармоничности и неуклюжести. Красивый. И в данный момент мой. Он так сладко задрожал под моей ладонью.

– Но ведь это чтобы не ранить тебя по-настоящему.

– Поверь, в жизни меня ранили совсем не цепи и плетки.

Он пошарил рукой под одеялом, нашел мою ладонь и накрыл ее пальцами, словно пытаясь защитить.

– Я просто не хочу… сделать тебе что-то плохое. Ни в жизнь.

И что мне делать с мальчиком, который дважды поставил меня на колени, но все равно держал за руку в темноте? Что я могу дать ему в обмен на такую доброту? Такую веру? Я бы с радостью выдержал любую боль, что он мне даст намеренно или случайно, и потерю, когда жизнь уведет его от меня.

– Может, и сделаешь, но я тебе верю, Тоби.

Он долго молчал. А потом его серьезное: «Я верю в твое доверие» – вновь оставило меня оголенным, задыхающимся, связанным и на коленях.

Не в силах найти здравый ответ или, по крайней мере, такой, который бы не раскрывал слишком много, я затараторил:

– Я несу ответственность за то, чтобы сообщить тебе, что чувствую, и когда это уже начинает выходить за мои рамки, а твоя ответственность – распознать данное сообщение. И не уверен, что лучший способ – сказать тебе «баноффи».

– Это твое стоп-слово, да? – спросил Тоби, просмеявшись.

Хотя получилось и случайно, по большому счету, но более разряженная обстановка принесла некоторое облегчение. У моего осторожного сердца и инстинкта самосохранения есть свой лимит на правду и признания.

– Да. «Лимонный пирог с безе» для замедлиться, «баноффи» – стоп. Я не любитель лимонов, хотя и могу их перенести, а вот бананы ненавижу.

– Не-е, мужик, ты просто никогда не пробовал правильного лимонного пирога с безе.

Я улыбался, дурак-дураком, хотя ему и не видно в темноте.

– Для тебя, милый, готов попробовать хоть завтра.

– Да если б ты съел хотя бы кусочек моего лимонно-безешного пирога, ты б меня на коленях за него благодарил. Все, кто пробовал, все так делали. Ну, не на коленях, конечно, но говорили, что вкуснее, чем мой, в жизни не ели.

– Ах, ну раз «они» говорили…

Он возмущенно взвизгнул.

– Ну все, ты у меня за это получишь.

– Жду с нетерпением.

– Блин, Лори, мать твою, ты смерти моей хочешь? – Он со стоном выгнулся мне навстречу, внезапно очень напряженный член потерся об изгиб моего бедра.

Я проглотил резкий вздох.

– Эх, где мои девятнадцать лет.

– И ничего смешного. Думаешь, мне нравится ходить с вечным стояком? Как я засну-то теперь?

– А ты не спи. Используй меня. – Приглашение. Приказ. Мольба. – Дай я тебе помогу.

Он на секунду перестал ерзать.

– То есть я дважды кончу, а ты – ни разу?

– Наслаждайся своей властью, королевич.

– И ты не против?

– Я против того, чтобы не кончать. Очень против.

– Хе-хе, нет уж, жди до утра. Но ты точно не против… что я… опять? – Господи, он и правда не подозревает.

– Для меня большое удовольствие и честь довести тебя до оргазма где хочешь и как хочешь. – Я попытался изобразить сардонический тон, надолго меня не хватило. – Я с ума сойду… но боже мой… да, прошу тебя. Бери свое наслаждение, используй меня.

В самом сердце бессилия была своя власть, и он ни разу не удержал ее от меня, не запретил. Наоборот – осыпал, утопил, бесповоротно ею соблазнил – этой моей способностью воздействовать на него, возбуждать и удовлетворять.

– Да, – полуслово-полувздох, с хрипом.

Я обхватил его пальцами.

– Как хочешь? Ладонью? Ртом? Телом?

– А-а, ёпт... Ну ты даешь. – Он слез с меня, и в этот раз между нами скопилось достаточно жара, чтобы я чувствовал тепло и желание. – Хватайся за спинку.

Я вытянул руки вверх и назад, сжав пальцы на перекладине. Резьба на ней была хоть и детальная, но гладкая – одна из причин, почему я купил именно эту кровать, о чем уже почти успел позабыть.

– Ты такой классный, когда вот так вытягиваешься.

Я вздрогнул, напряженный и – совсем чуть-чуть – ранимый.

Тоби встал надо мной на четвереньки, обняв бедрами, и провез членом по моим губам. Это ощущение мне всегда казалось захватывающим из-за своих контрастов: мягкая кожа и твердый нажим, одновременно нежно и непрошено. Хотелось поскорее уже попробовать его на вкус, сделать приятно, но я позволил ему меня заставить.

– Открой… А, блин… погоди… Нам презик не нужен?

– На хрен презервативы, – риски-то я, конечно, знал, но при всем при том, очевидно, плевать на них хотел.

– Я никогда… Я, это… чист.

– Тоби, мать твою, дай мне уже тебе отсосать, пожалуйста.

И тут он со стоном оказался у меня во рту. Почти не дал времени подстроиться под него, и я позволил ему взять все: мой рот, мое дыхание, контроль. И пусть он входил не грубо, но эта его горячность сама по себе была далека от нежности и недвусмысленно предъявляла на меня права. Он кончил меньше, чем за минуту, на крещендо дыхания и невнятных бормотаний, его член толкался мне в глотку, а тело содрогалось надо мной так, что видно было одни тени и кожу. Я пожалел, что не догадался включить лампу, чтобы лучше его разглядеть.

Он упал рядом, пока я приводил в порядок дыхание и пытался распробовать оставшийся во рту вкус, свернулся в уже знакомый калачик и улегся поудобнее, угнездившись вплотную к моему вновь изнывающему от желания члену.

– Это было круто. Прям… вообще, лучший отсос моей жизни. Особенно если б я еще не кончил за миллисекунду.

Я облизал уголки рта, собирая последние капли его.

– Пожалуйста. Всегда пожалуйста. И… спасибо.

Он обернулся, чтобы взглянуть на меня.

– За что?

– За… – я легонько поцеловал его, губы до сих пор зудели, – то, что позволил мне пострадать для тебя.

Он ответил чем-то вроде «угхм», прижался еще ближе, если такое вообще возможно, и мы опять провалились в сон.

Я проснулся ближе к полудню в странном нетерпении, как в Рождественское утро. И тут вспомнил почему. Тоби растянулся на животе, раскинув руки и ноги, как бесстыжая морская звезда. Я тихонько нашарил в верхнем ящике тумбочки тюбик смазки и презерватив и, когда был готов, накрыл его своим телом и ввел в него скользкий палец.

– Доброе утро, милый. За тобой должок, и больше я ждать не буду.

– А, с-с… да. – Его голос звучал хрипло от сна и растущего возбуждения, и он раздвинул ноги еще шире, выгибаясь мне навстречу. – О-о, да.

Я расслабил и растянул напряженные мышцы и успел дойти до двух пальцев, пока он изгибался, вздыхал и вжимался в меня. Он был теплый и податливый, сплошные вихры и томно покачивающиеся руки-ноги, и пахло от него сном, сексом и немного мной.

Я поцеловал холмики его плеч – на них тоже попадались прыщики, маленькие скопления ярких звезд – и затылок сквозь завесу волос, всаживая в него пальцы, пока не довел до извивающегося, задыхающегося, нечленораздельного состояния.

– Ч-черт. Да-а. Хорошо. Как хорошо. – Хотя он вскрикнул, стоило мне прижаться к нему членом: – Погоди-погоди, хочу все видеть. Дай я буду на тебя смотреть.

– Как пожелаешь.

Я поднялся на колени и перевернул его на спину. Он вскинул ноги, обхватив ими меня, когда я толкнулся в него – неумело, неконтролируемо – мои прерывистые выдохи тяжело падали ему на кожу. Несмотря на все приготовления, в его стоне слышалась нотка боли, и я сквозь пелену безумия дернулся в сочувствии и от раздражения на собственную спешку. Я помедлил, уже глубоко в нем, силком заставляя себя двигаться осторожнее, но тут он откинул голову назад, прогнулся и предложил мне свое тело.

– Да, да, вот так. Вот так. – Его голос застрял в этом невозможном пространстве между приказом и мольбой. – Ну же, Лори, возьми меня. Возьми. Я так хочу.

Вновь полностью обезоруженный, я повиновался.

Одной рукой поймал его запястья, прижал их у него над головой, вытягивая тело в одну линию жара и нетерпения, и взял его быстро, жестко и бешено, прижав вот тут, под собой, чтобы хоть как-то выдержать это все – все наслаждение, облегчение и незамутненный восторг. Не награда за подчинение, унижение и запрет прошедшей ночи, а часть целого, продолжение. Кульминация.

– Коснись меня, – задыхался Тоби. – Хочу, чтоб ты своей рукой.

И, конечно, я так и сделал. Я бы вообще сделал все, что он скажет. Что он хочет. Каждый его горячечный приказ был словно искра у меня под кожей. И я скоро загорюсь, как птица феникс.

Его член напряженно дрожал между нашими телами, и Тоби кончил на рваном вскрике, стоило мне только неуклюже провести костяшками пальцев по жаркой влажной плоти. И все это время я продолжал в него вбиваться, мои отклики потерялись в его, а ответы Тоби – в моих, вместе со всеми границами, кто кого берет и кто кому отдается, кто доминирует, а кто подчиняется, кто покоряет и кто капитулирует. Оставив только нас и наши тела в тисках экстаза.

Он издал последний прерывистый стон и растекся по простыне. Глаза через пару секунд открылись и, еще затуманенные, сфокусировались на моих.

– Твоя очередь. Хочу увидеть, как ты улетаешь.

Так что я подарил ему и это. Последние секунды судорожного хватания за контроль, за свою суть, да за что угодно и последовавшее за ними беспомощное падение. Это наслаждение не зажгло звезд, оно уничтожало все и пугало до мозга костей – самая тотальная капитуляция из возможных.

Мягкие прикосновения – руки Тоби на моих плечах, губы – на моих бровях, тепло дыхания – потихоньку вернули меня на землю. Он обнимал меня, пока я молчал и пока меня трясло, нашептывая слова, которые не должны бы уже быть настолько нужными, до того как я хотя бы чуть-чуть не пришел в себя.

И пока я лежал в кровати – тело и разум временно приведенные в спокойное, как водная гладь, состояние – он пожарил мне яичницу и принес чай. Показал синяки, что я оставил у него на запястьях, и, улыбаясь во весь рот, заставил их целовать.

Вскоре он ушел. Мне не пришло в голову попросить его остаться, но когда закрылась входная дверь, стало слишком тихо. Я бродил по дому в халате, утонув в моменте, потерянный и практически умиротворенный.

Я подумал было вернуться к недочитанным книгам, но Тоби оставил свой след и там, пусть и нечаянно. Слава богу, не на моих журналах, но широкая полоса брызг пролегла через «Мир принятия», «Книги украшают комнату» и «Временных королей»[9]. Ничего смешного, конечно, но я все равно не сдержал улыбки.

Даже не знаю, почему Роберт их оставил. Это были его любимые книги все то время, что мы прожили вместе. Я не раз безуспешно пытался ими проникнуться, даже брал «Вопрос воспитания» с собой в Ирак в надежде, что на том безрыбье наконец-то пойдет. Но мне нравилось, что Роберт их любил. Нравилось слушать, как он о них рассказывает и цитирует, придвинувшись ко мне – смеющийся фанатик, жаждущий поделиться своей страстью.

Я принес их на кухню, чтобы протереть. Тоби даже вымыл посуду, не оставив за собой никаких следов, кроме как на мне и на паре старых книг. Я упаковал весь двенадцатитомник и отнес его в комиссионный магазин, и в доме после серого полудня как будто образовалось множество пустых мест, специально чтобы Тоби их заполнил.

По крайней мере, в понедельник опять наступит время реалий жизни и смерти, и мне не придется думать о нем до тех пор, пока он опять не появится на пороге.

Глава 6. Тоби

Блин, не могу перестать о нем думать. Дни проходят в таком «без-Лори» тумане, а синяки от пальцев светлеют на запястьях. И для меня все было как будто в сказке, хоть это и идиотизм, конечно. Но сейчас он, по крайней мере, не выставил меня на холодину, усвистав по своим делам. Теперь мне можно вернуться в его волшебное королевство, где я принц, и я счастлив, и меня серьезно так, экспертно трахают.

Ащщщщ.

На работе все валится из рук. Я роняю, передерживаю и непрожариваю. Забываю, какую кто любит яичницу, будто бы Лори теперь единственный поедатель яиц в моем мире. Пытаюсь испечь морковный торт без моркови. Засыпаю соль в сахарницы и даже не замечаю, пока один таксист не выплевывает свой чай.

Джо устраивает мне головомойку, но не увольняет. Просто много раз грозит увольнением, а это мы уже проходили. Вряд ли он реально вытурит – у Волосатого на ноге до сих пор сумасшедшая конструкция, в которой он похож на робота, а готовлю я, наверное, не хуже его. И обхожусь дешевле – без опыта и образования, так что до сих пор пашу за минималку. Которой даже бережливой обезьяне не хватит на орехи из дешевой лавки.

Хотя какая разница, все равно же живу с мамой. Как последний лузер.

Я думал о том, чтобы поговорить на эту тему с Джо, но побаиваюсь, что только хуже сделаю. Сейчас-то я один за все отвечаю, и это трудно, конечно, но все же лучше, чем если вся готовка достанется кому-то другому, а мне останется одна черная работа. Так что если я слишком надавлю на Джо, то рискую потерять все, что есть. А тогда могу и не вынести – этого «всего» у меня и так до сволочного мало.

Просто я…

Не знаю. Не знаю я, кем мне надо быть. Или как узнать хотя бы.

А скоро уже Пасха, и мы опять увидимся с моими друганами со школы. Нда, можно подумать, что их у меня целая куча, но несколько-то все же есть, и они сейчас совсем другие, полностью изменились. Как будто у них там что-то происходит, жизнь кипит, а я все еще тут, все еще такой же самый. Может, даже регрессирую, потому что они закончат свои университеты, сделают карьеры, а я… Что, что я? Так и останусь мыть посуду.

И я ведь был там, где они сейчас. Да только реальность оказалась совсем не такой, как представлялось.

Иногда я воображаю, как бросаю все и ухожу прямо посередине одной из тирад Джо. И где-то секунд на пять чувствую себя суперкруто, но потом становится так страшно, потому что я вообще, блин, понятия не имею, что делать дальше. Ну, то есть, одно дело – юристом не смог стать. А вот не смог удержаться на говенной работе в говенной кафешке – это феерический пипец.

Так что я просто пашу дальше. Каждое утро просыпаюсь и пашу, а время идет. Сейчас, с Лори, стало проще. Неделя по-прежнему нескончаемая, но теперь у нее хотя бы есть структура. В конце меня ждет награда, ради которой стоит потерпеть. Конечно, постоянные посетители в «Джо» теперь меня подкалывают за витание в облаках и руки-крюки. А мне плевать, зато теперь можно торчать у окна раздатки и болтать о моем парне.

Моем парне.

Моем суперском красавце-мужчине, который работает доктором – нет, точнее консультантом.

Который для меня встает на колени, оттрахивает до состояния лужицы, и не кончает, пока я ему не разрешу. Хотя об этом-то я, конечно, не рассказываю. И не из-за стыда, просто, во-первых, оно все только между мной и Лори, а во-вторых – некоторые из посетителей уже довольно старые, и я их могу такими откровениями буквально убить на месте.

Знаю, Лори тогда наговорил много всякого про то, что он на самом деле мне не парень, но я как рассуждаю: секс у нас несколько раз был? Был. О глубоком поговорили? Поговорили. Я ему с какого-то перепугу нравлюсь, а кроме того, я его накормил, остался на ночь и получил приглашение приходить еще. А если по всем статьям выходит парень, значит, парень, так? Что и требовалось доказать. И потом, он же никогда не узнает, как я его описываю кучке Ист-Эндцев.

Самое лучшее время – это после обеда, когда Джо уже не стоит у меня над душой и не ноет, что я никуда не гожусь, в кафешке тихо, а я делаю выпечку на завтра. Тут у меня всегда есть время помечтать, что, наверное, и объясняет Великий Неморковный Морковный Торт. Но если честно, мне просто очень нравится печь. Не представляете, какое облегчение знать, что у тебя что-то реально получается. У меня с этим не связано никаких теплых детских воспоминаний. Наверное, меня бы должна была заботливо обучить всем премудростям любящая бабуля, но на самом деле я как-то сам всему научился, и это по-своему тоже хорошие воспоминания. Плюс, есть же Мэри Берри[10], а она вообще лучшая. Ну, то есть, лично я с ней не знаком, конечно, но по телику ее постоянно показывают, так что как будто бы и знаю.

Печь надо что-то простое и всем известное, иначе бунт на корабле. Я однажды попробовал сделать наполеон, и он прямо хорошо получился – в точности как и должен быть – но все, такие, сказали: «Че это за французская херня?». Так что в меню у нас кексы и бисквитный, морковный и кофейный торты. И временами лимонный пирог с безе. Но теперь я себе пообещал, что в следующий раз приготовлю его для Лори. А уж о чем я при этом думаю – у-ее. Грязные, сладкие фантазии, наверняка не соответствующие никаким стандартам гигиены питания. Знаю, что мне вообще-то надо переманивать Лори на лимонную сторону силы, но блин – вот бы слизать лимонный курд с его кожи, пока он весь дрожит, и ловит ртом воздух, и сопротивляется, и старается не кончить.

Агх. Он дико, охерительно прекрасен. Как мне так свезло?

Если это мой утешительный приз за то, что пустил псу под хвост собственную жизнь, то я офигенски утешен.

Еще один большой плюс «Джо» в том, что всем все равно, что именно я делаю, лишь бы было чисто, была еда, и она была вкусной, так что я по-быстрому пеку внезапную партию пирожных красный бархат. Отнесу их в хоспис деду и его друзьям. Вообще-то он мой прадедушка, но поскольку других дедушек у меня нет, и само слово длинное, я всегда звал его просто дедом. И для меня он реально самый лучший человек в мире. Уж прости, Мэри Берри.

И он, ну, умирает. От рака. Разнообразного рака. Но ему девяносто четыре, и мы подумали, что если уж тебе суждено заработать рак, то это самый тот возраст. И знаю, что, наверное, со стороны выглядит странно – относить целый противень супервредных для здоровых людей пирожных в хоспис к слабым и смертельно больным, но в этом-то и весь смысл. Самое худшее с ними уже произошло. Так что теперь уж можно позволить себе все, что хочется. Там есть целая теория о том, чтобы умереть как… как человек, что ли – с достоинством и окруженный любовью и, ну, пирожными.

Помню, когда мы только перевезли туда деда, я до жути боялся, что хоспис окажется такой больницей, пропахшей дезинфицирующими средствами и мертвыми людьми. Но мы только-только успели разместить его в его комнате – номер девять – как появилась медсестра и спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Словно он в отеле остановился, или пришел к ней в гости, или еще что-то в этом роде. Такого мы ожидали меньше всего, и дед спросил, что у них есть, а она ответила, что найдется все, что он захочет.

И дед в шутку сказал:

– Тогда, пожалуйста, стаканчик шерри.

И ему и правда принесли, без шуток. Не ту марку, которую он обычно пьет, но ее они закупили уже на следующий день.

И в тот момент я понял, что все будет хорошо. То есть нет, не хорошо, конечно. Дед умрет, и мне будет очень-очень плохо. И когда он уйдет, я еще на шаг ближе подойду к тому, чтобы остаться один как перст. Но для деда все будет хорошо. Потому что самая жуть – анализы, терапия, больницы, длинные названия и отсутствие ответов, слишком занятые доктора и люди, которые и имени-то его не помнят… оно уже в прошлом.