Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Это была крайне неудачная идея.

И все же я дал ему чаевые в качестве извинений и выбрался из машины на узкую плохо освещенную улицу, вдоль которой выстроился архитектурный сумбур офисов и складских помещений.

Я направился вперед быстрым шагом, высматривая что-нибудь похожее на увиденное на карте в бредовой надежде, что Тоби вдруг появится мне навстречу или будет выглядывать из окна, и мы в режиме замедленной съемки побежим друг к другу в объятия, и все опять станет хорошо.

Мои шаги эхом отдавались в тишине. Зеркальные окна у некоторых из более современных зданий отражали дымку лунного света. И ни единого намека на Тоби.

Я прошел мимо паба на углу, мимо сдающихся в аренду офисов, пиццерии, все уже было закрыто на ночь и зарешечено. И нашел ее. Старую табачную фабрику, переделанную под имиджевые апартаменты.

Дома на кухне это все казалось куда более романтичным и куда менее неловким. Несколько долгих минут я вообще стоял, даже не двигаясь. Просто ждал на пустой улице, пытаясь набраться смелости на глупый поступок. А затем шагнул ко входной двери, нашел звонок для самой верхней квартиры и нажал на него. Спина зачесалась от пота. Сердце бухало в груди.

– Да? – раздался голос, который совершенно точно принадлежал не Тоби.

– Я… Я ищу… Тоби. Тоби Финча.

О боже. Бухнуть такое за полночь и без всяких пояснений... На месте хозяев я бы серьезно задумался о звонке в полицию.

Но секунду спустя пришел ответ:

– Вы разминулись. По-моему, он ушел к своему парню. – Значит, этот грудной голос с нотами Ист-Лондона принадлежал матери Тоби. Ч-черт.

– Эм, я и есть его парень.

Потрескивающая пауза, а затем:

– Вам лучше подняться.

Несмотря на долгий подъем, я все равно рванулся к лестнице, перепрыгивая через ступеньки, пока не добрался – в поту и с нывшими ногами – до лофта за считанные минуты. Дверь оказалась открытой, но я все же постучал, чтобы не вваливаться к матери Тоби, когда она дома одна.

– Открыто.

– Простите. – Я шагнул внутрь и… – Господи, вы голая. – Если не считать завитка краски на одной из грудей.

– А что, у вас какие-то проблемы касательно женского тела?

– Н-нет… Просто не ожидал. – Я все еще не мог толком решить, куда деть глаза. Что невежливее: смотреть на нее или отвернуться? – Вы, э-э, не верите в одежду?

– Когда работаю в уединении собственного дома – нет. – Мама Тоби отложила палитру с кистью и вздохнула. – Я накину халат.

Что-то длинное, шелковое и смутно азиатское было перекинуто через спинку тахты неподалеку. Она подняла его и набросила на плечи, что только подчеркнуло ее обнаженность.

Я не мог удержаться от выискивания черт Тоби в ее лице, но не находил их. Зола оказалась высокой, с длинными руками и ногами, даже, можно сказать, гибкой, как тростинка, в то время как он был небольшого роста, вертлявым и непластичным. Хотя они совпадали по цветам – бледные и темноволосые, только ее глаза оказались черными с поволокой, а не синими, а более темные, чем у Тоби, волосы, слегка тронутые сединой и красками, свободно падали почти до талии. Объективно, она была красива во всех тех аспектах, в которых не был Тоби, а в ее небрежности и уверенности чувствовалось необъяснимое неистовство.

– Значит, – тем временем продолжала она с самым праздным интересом, – ты у нас парень.

Я кивнул, беспомощно чувствуя себя неотесанным мужланом и сомневаясь, стоит ли протянуть ей руку в знак приветствия.

– Лоренс Дэлзил.

– Да, он говорил. – Она прошла через весь лофт к кухне в углу, достала картонный пакет молока из мини-холодильника и стала пить прямо из горла. – Однако не упомянул, что ты старше меня.

А. Я перевел взгляд с голой мамы Тоби на холсты с изображениями голой мамы Тоби и – раз отходных путей, похоже, не наблюдалось – обратно на нее.

– Эм… да… знаю, это неортодоксально, но могу вас уверить… – Господи, какая отчаянная высокопарность. – Видите ли, я правда люблю его, – закончил я жалобно.

Она допила молоко и кинула пустую коробку в раковину. Тоби это точно взбесит.

– Я забеременела Тоби в пятнадцать. Кто я такая, чтобы осуждать его решения?

– Э-э, его мать? – подсказал я.

Она ответила гордым и яростным взглядом засверкавших глаз, и внезапно я увидел в них Тоби.

– Учитывая, что ты трахаешь моего сына, не думаю, что у тебя есть какое-то право учить меня, как его воспитывать.

Боже. И главное, прилетело совершенно заслуженно.

– Простите.

Она пожала плечами.

– Родители держали меня в ежовых рукавицах. Не позволяли говорить или делать ничего, что мне бы хотелось, ни одной чертовой вещи. Я в жизни не обреку на подобное собственного ребенка. Кстати говоря, куда он отправился, если не к тебе?

– Не знаю, – простонал я. – У нас произошла… произошла ссора, и он убежал, а теперь не отвечает на мои звонки.

– А, тогда он может быть где угодно.

Я уставился на нее.

– Разве вас это не беспокоит?

– А должно? У него есть мобильный телефон, кредитная карточка, мозги.

– Так значит, – нетерпеливо спросил я, – вы совсем не знаете, куда он мог бы пойти?

– Как и ты, так что перестань осуждать. – Быстрым шагом она вернулась обратно к холсту, над которым работала и который занимал большую часть стены, и всмотрелась в него, склонив голову на бок в немом размышлении – еще один момент, напомнивший мне о Тоби.

Спустя пару секунд, когда стало очевидно, что больше говорить она не собирается, я опять попытался:

– А нет ли кого-то, кому я мог бы позвонить или еще что? Друг? Член семьи?

Она бросила на меня взгляд через плечо.

– Не могу понять, то ли ты такой лапочка, то ли настоящий прилипала.

Самое ужасное, что я и сам не могу.

– Мы первый раз так поругались.

– Да что ты.

Ее голос переполняло абсолютное безразличие, но я сходил с ума от страха за Тоби и непонимания, а поэтому все равно сказал:

– Я только хотел узнать, почему он работает в том кошмарном кафе, а не… занимается чем-то, более подходящим к его талантам и способностям.

– Я всегда предполагала, что ему там нравится.

– Не… эм, не уверен, что это так.

– Тогда пусть бросит. – Она вновь взялась за кисть. – А сейчас, если только ты не хочешь стать человеком из Порлока[35], мне нужно закончить эту картину.

Понятия не имею, что она имела в виду, но и без того стало ясно, что мне указали на дверь. Сердце рассталось с немногочисленными последними надеждами.

– Простите. Э… не могли бы вы передать ему, что я заходил? Или… попросить его…. не знаю…

– Лучше подожди здесь. Если будешь вести себя тихо и не мешаться.

– Правда? Я… Да… Спасибо.

– Шшш.

Я зажал рот ладонью, прежде чем из него вырвалось еще одно инстинктивное «простите».

Лофт Золы представлял собой главным образом свободное пространство и вид.

Великолепный вид, но не уверен, что мне было бы комфортно жить здесь. В одном углу притулилась маленькая кухонька, неподалеку – что-то, похожее на отгороженную ванную, и штора, которую я на пробу отдернул в сторону, открыв взгляду, должно быть, спальню Тоби. Очень неловко переступать ее порог в отсутствие хозяина, но других мест просто не оставалось.

Уголок дома у Тоби оказался на удивление аскетичным: длинная вешалка для одежды, раскладной диван-книжка для сна, небольшой книжный шкаф, забитый, в основном, сборниками поэзии и книгами по кулинарии, и восседающий на его подушке плюшевый медоед, которого так и хотелось потискать. Стены были беспорядочно увешаны накопившимися за девятнадцать лет увлечениями. Судя по целому ряду звездных пейзажей, видов Земли с Луны и карт Солнечной системы, когда-то Тоби, очевидно, хотел стать космонавтом. А может, если взять схемы эволюции динозавров и справочные таблицы по окаменелостям – палеонтологом. Был здесь и постер о биоразнообразии глубоководных видов у берегов западной Австралии, плакат с рыбами-ангелами от National Geographic и изображение кораллового рифа в разрезе, оставшиеся от, вероятно, его периода морского биолога.

Ох, Тоби. Тоби.

Менее поддающимися классификации оказались постер обложки сборника произведений Дороти Паркер, изданного Penguin, кадр Фреда Астера и Джинджер Роджерс, который я вспомнил из «Времени свинга», концертная афиша Руфуса Уэйнрайта – «5 ночей бархата, гламура и вины в Королевском оперном театре» и цитата из доктора Сьюза: «Вот всамделишная правда – ты сегодня самый Ты. И Тебяшнее созданья в целом мире не найти»[36]. И наконец то, что оказалось фрагментом с изображением Святого Себастьяна из полиптиха Аверольди Тициана – о чем я узнал только благодаря подписи внизу. Где весьма мускулистый, слегка варварского вида Себастьян мучился от пронзившей его стрелы.

Могу понять, почему он нравится Тоби.

Я разулся и сел по-турецки на диван, разглядывая репродукцию и гадая, смотрел ли и он на нее в мечтах о коленопреклоненном мужчине и томился от желания испытать все по-настоящему. Я залез в карман и проверил телефон. Никаких сообщений. Никаких пропущенных звонков. Попробовал еще раз набрать Тоби и снова услышал только запись его голоса, сидя здесь, в его пустой комнате.

Время текло медленно. Небо в скошенном потолочном окне Тоби окрасилось в жемчужно-серый.

В конце концов я прилег. От подушки пахло его средством для волос.

Я подумал, что мог, наверное, сейчас заплакать, но побоялся, что его мать сочтет это за мешающий работать шум, поэтому просто стиснул его медоеда и стал ждать, когда Тоби меня найдет.

Я оказываюсь на пороге комнаты деда еще до того, как вспоминаю, что теперь это уже не его комната.

Дверь слегка приоткрыта, и это как раз и не дает мне ворваться к неизвестным людям. Ощущение, будто смотришь на Нарнию или что-то вроде того. Незнакомый мир, полный чуждых вещей, когда я привык считать его дедушкиным. Нашим.

В кровати кто-то спит. Тщедушное очертание человека, слишком слабое и поверхностное дыхание. Я узнаю этот рваный ритм. Так дышишь, когда твое тело думает, что каждый вдох может оказаться последним. А рядом сидят и держатся за руки две женщины. Одна дремлет в позе «трындец, как же завтра шея болеть будет», а вторая уткнулась в читалку. Она поднимает глаза, и черт – надо было раньше уйти, а теперь я застрял тут и чувствую себя неловко, и незваным гостем, и отвратным что пипец. Извиняюсь одними губами, она улыбается в ответ, и я отступаю обратно за дверь.

Какое-то время брожу по безмолвным затененным коридорам и в итоге оказываюсь на застекленной террасе для приема солнечных ванн. Тут, естественно, никого – третий час ночи уже пошел – и комната в такое время выглядит странно, окруженная темными окнами и отливающая лунным светом. Я на ощупь пробираюсь к креслу, в котором сидел, когда у деда случался суперхороший день. Мы, на самом деле, не застали тут особо много солнца, учитывая, что умер он зимой, но все равно было светло, и ему нравились окна с видом на сад. Хотя и там смотреть было, в общем, не на что, если честно. Темная земля, чуть-чуть зелени там и сям. А сейчас вообще ничего.

Я разуваюсь и сворачиваюсь в кресле.

Мое собственное отражение в окнах делает меня похожим на привидение.

Наверное, я засыпаю. Не помню толком, как, но в следующий момент меня кто-то осторожно трясет за плечо.

– Чче? – говорю я. Включается лампа, и даже ее хватает, чтобы ослепить. Но в итоге я все-таки протираю кулаками глаза достаточно, чтобы видеть, и обнаруживаю склонившуюся надо мной Марву – одну из медсестер.

– Что ты здесь делаешь? – Резонный вопрос, и задает она его не со злостью. Но у меня, увы, нет ответа.

– Э… Я просто… Я…

Пару секунд она молчит, и я думаю, что делать, если меня сейчас выставят на улицу, поскольку метро уже не ходит, а я как всегда без гроша в кармане. Но потом она протягивает руку, чтобы вытащить меня из кресла.

– Я как раз собиралась ставить воду. Чаю хочешь?

Киваю и иду за ней в кухню для персонала, где она делает мне чай, который обычно любить не полагается – с тонной молока и сахара. Только мне он и правда нравится. И даже просто держать в руках кружку уже хорошо, а пальцы потихоньку отмерзают в тепле. Потом мы сидим за шатким столиком, который у них тут стоит, и, кажется, целую вечность вообще ничего не делаем. Просто пьем чай в тишине.

– Странно, наверное, – говорит она, – что больше не надо ездить сюда каждый день.

Пожимаю плечами в ответ. Я каждый день и не приезжал. Только в большинство дней. И не потому, что меня кто-то обязал.

– Что же мы теперь будем делать без твоих пирожных? – спрашивает она с озорной улыбкой.

Мне ее улыбка раньше нравилась – Марва была у деда любимой медсестрой – но теперь от нее неожиданно больно. Не представляю, что делать, как с этим справиться, и просто снова пожимаю плечами.

– Тебе его не хватает, знаю.

Часть меня хочет быть такой типа: «Естессно», но это говнючная часть. Поэтому я только киваю. А потом из меня начинают прорываться слова:

– Не хватает, очень. Он… он мне не просто дедом был, понимаешь? А почти что… отцом, только я не знаю, как это – когда у тебя есть папа, так что он мне, наверное, больше даже… друг. Что, может, и убого, но… как уж есть, и… я… я не знаю, что делать. – О, блин. Дышите, пациент. Как все нормальные люди.

Она берет мою пустую кружку и относить ее в раковину. Оглядывается через плечо и говорит:

– Со временем станет легче.

– Что станет?

– Жить, Тоби.

Я вспоминаю школу. Университет. Друзей, у которых теперь новая жизнь. Лори. И бормочу под нос:

– У меня это не очень получается.

– Ну… – Она поворачивается обратно к раковине, и я успеваю ухватить взглядом краешек ее улыбки. – У тебя есть целая жизнь, чтобы научиться.

– Наверное.

– Но хорошо, что ты зашел. Мы отнесли большую часть вещей твоего деда в камеру хранения, но есть одна коробка, которую я как раз не знала, как тебе передать.

Смерть: как поделить жизнь на части. Дед теперь… в камере хранения. В коробках. В урне с прахом. В памятнике. Нигде.

– Спасибо.

– Можешь подождать в сестринской до утра.

Я слишком вымотанный и разбитый, чтобы запротестовать. Так что позволяю ей увести меня и прикрыть одеялом на диване. Она убирает челку мне с глаз.

– Не пойми меня превратно, Тоби, но я не хочу тебя больше здесь видеть.

Я просто зеваю. Пусть жизнь за воротами кажется и неправильной, и пустой, и страшной, но Марва права, конечно. Здесь меня ничего не ждет.

Я не сплю по-нормальному, а скорее пару часов лежу в полудреме, где-то краешком сознания слыша людей, которые изо всех сил стараются меня не тревожить. И время от времени украдкой высовываю руку из-под одеяла и кончиками пальцев провожу по коробке, которую поставила рядом Марва.

А внутрь заглядываю на следующее утро, сидя в вагоне метро по пути назад в Шордитч. Все аккуратно упаковано – стопки бумаг и коробочек. Немного копаюсь в них и вдруг вижу:

Жабы

Прыгают по…

И тут я чувствую такую… трещину, прямо в сердце. Секунду не могу вдохнуть. А потом дышу. И понимаю, что с моим сердцем все хорошо.

И всегда было.

Потому что любовь сильна. Сильнее смерти.

Мама уже куда-то ушла, когда я добираюсь до дома, но она точно успела поработать. Сразу видно по окружающему полю брани – краски и пустые бутылки. Недописанная картина, на которой… хотя нет, не буду присматриваться. Я прикидываю, не стоит ли прибраться, но желание упасть лицом вниз в подушку пересиливает.

Я отдергиваю штору и на своей шкуре испытываю эпический момент из «Трех медведей» – если предположить, что три медведя завизжали, как девчонка, и уронили все, что несли в руках – потому что в моей кровати кто-то спит.

– О господи. – Лори садится так внезапно, что едва не стукается головой о скошенный потолок.

– Блин, чувак, хочешь меня до инфаркта довести?

Кругом валяются бумаги. А меня настолько уже ноги не держат, что доходит не сразу.

Что Лори. Лори здесь. В моей комнате.

Ждал.

Меня?

Я таращусь на него. В полном очумении.

– Ч-что ты тут делаешь?

Лори скатывается с кровати и осторожно встает. Мой угол лофта не так чтобы очень приспособлен для джентльменов менее нестандартных размеров. Лори выглядит усталым. Обеспокоенным. Великолепным.

– Ты знаешь, что я здесь делаю.

– Эм… – Я не готов опять начинать надеяться на то, что в итоге обернется пшиком. – Мне, пожалуй, нужно, чтобы ты сказал словами.

Он засовывает руку в карман и достает ключ, который я вчера швырнул ему в лицо. Кладет мне в ладонь и сжимает вокруг него мои пальцы.

– Ты обронил, кажется.

– Правда?

– Да.

Приходится поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. У него такой твердый и уверенный взгляд, что у меня чуть слезы не наворачиваются. Не знаю, что плохого в том, чтобы стоять на пороге – возможно – обретения всего, о чем я когда-либо мечтал, но в животе сейчас так все пузырится, что боюсь, как бы не стошнило.

– Я допустил много ошибок, – говорит Лори. – Пытался дать тебе решение, когда следовало слушать. И оставил все как есть, когда следовало бороться.

– Ничего страшного, – пожимаю я плечами. – Мне не очень-то хотелось, чтобы ты знал, какой я лузер.

– Ты не лузер, Тоби, ты просто запутался. А быть потерянным – это нормально.

Пытаюсь рассмеяться, но выходит дерганно и странно.

– Не кажется оно нормальным. По ощущениям это просто капец.

Лори протягивает руку и сжимает ладонь вокруг пальцев, в которых я все еще держу его ключ.

– Тогда будем плутать вместе и вместе найдем выход. Каким бы он ни был. Чего бы это ни стоило. Я с тобой, и останусь с тобой на столько, на сколько ты хочешь.

Господи. И после даже всего случившегося он так ни хера и не понял. Эта хренотень – совсем не то, что мне нужно. Я не хочу быть его проектом. Не хочу, чтобы он обо мне заботился. Мне надо, чтоб мы оба друг о друге заботились.

– Это, конечно, э-э, офигенно щедро с твоей стороны, но…

– Я не закончил.

Выдергиваю от него свою руку.

– Зато я, думаю, закончил. Как тебе сказал еще вчера.

– Да мать твою. – Что-то вспыхивает в его глазах. Какая-то первобытная свирепость, которая, по идее, не должна мне нравиться. Но она напоминает о том моменте, когда я впервые увидел Лори, такого отстраненного, холодного и отчаянного. Будто он ждал, чтобы его приручили. Чтобы стать моим. Совсем не этого терпеливого взрослого, который хочет исправить мою похеренную жизнь. – Это не жалостливая щедрость.

И он опускается на колени.

С руками за спиной, как в самый первый раз.

Из меня вырывается такой позорный сдавленный звук. Потому что Лори настолько идеален в этой позе, и я – даже усталый, печальный, растерянный и невменяемый – так его хочу, что все аж горит. А вот само вставание на колени… Не знаю, что оно значит здесь и сейчас. Вдруг он так говорит, что это все, что он может мне дать? И да, наверное, в последний раз, когда предлагал, я и не знал, как хотеть чего-то еще, но с меня хватит работать с тем, что есть.

– Лори, я…

– Это не подчинение.

– Нет?

– Нет. – Он поднимает на меня взгляд, тоже усталый, но для меня Лори никогда еще не был таким красивым, как в этот момент. Сильным, открытым и бесстрашным, как когда отдает свое тело в мое распоряжение. – Это любовь.

Тоби долго не мог ответить. Он по своей природе был таким неусидчивым, склонным к резким движениям мальчиком, что в его неподвижности всегда виделось что-то слегка пугающее. А сейчас особенно.

Когда он только вошел, весь бледный и хрупкий в слабом утреннем свете, времени хватило только на реакцию. Но сейчас, когда ко мне вернулась способность мыслить, я начинал гадать, было ли все, что я сделал хоть в каком-то смысле… благоразумно. Не перегнул ли я палку? Этого ли он хотел? Поймет ли он? Или все мои действия – примчался через пол-Лондона, ждал в его комнате, так на него кинулся – лишь выставляли меня дураком.

Но какая разница? Некоторые поступки стоили своих последствий, какими бы те ни оказались. И потом, во всем, когда-либо сказанном или написанном о любви, я не мог припомнить ни одного случая, где ее называли бы благоразумной.

Я попытался еще раз, предлагая себя ему без стыда и сомнений, в самых простых и ясных из известных мне слов:

– Я люблю тебя.

Тоби сделал вдох, такой глубокий и рваный, что затряслось все его тело. А в следующий момент он оказался у меня на коленях, мокрое лицо вжималось мне в шею, руки обвили меня крепко, как плющ.

– Правда? Господи, что, правда-правда? Ты меня любишь?

Он весь состоял из выпирающих костей и острых углов, но я подгреб его еще ближе и прижал к себе.

– Да. Уже давно. С Оксфорда, как минимум. Или, наверное, еще раньше.

Он чуть откинулся и выдал слабую, но широкую и искреннюю улыбку сквозь слезы.

– С того момента, как меня увидел, да?

– Вряд ли, милый. Ты был слишком юн и чересчур груб.

– Значит, дело в моем восхитительном парке в Пемберли[37]. Господи… – Смех стремительно исчез, и мне было жаль, особенно когда увидел вновь оседающие в его глазах тени. – …Лори, ты уверен? Прям твердо уверен? Ты же видел… ну… мою жизнь. Тебе серьезно именно этого хочется?

– Мне хочется тебя. Того, кто ты есть, а не то, что ты делаешь или не делаешь. – У него вырвался тихий звук, почти всхлип, и явно слышимое в нем облегчение пронзило меня свежей дозой вины. Но тут Тоби по-хозяйски сжал пальцы в моих волосах и пробормотал: «Спасибо» – и счастье окатило меня, словно летний зной.

– За что спасибо? – не удержался я.

Он рассмеялся, но когда вновь заговорил, голос был ровным, а лицо абсолютно серьезным:

– Что пришел за мной.

На полу становилось неудобно, не взирая на все прелести объятий с Тоби. Я потянул его наверх и за собой к кровати. Даже такая секундная разлука, казалось, заставила его нервничать, и стоило нам усесться, как он тут же с приглушенным вздохом свернулся у меня под боком.

– Но Тоби?

– Да? – пришел ответ очень слабым голосом.

– Ты должен мне рассказывать. Доверять.

– Разве не у меня на этом пластинку заело?

– Уже не только. – Я осторожно развернул его лицом к себе. Вытер слезы и убрал челку с глаз. – Я серьезно. Тебе больше никогда не придется меня ждать. И когда я задаю вопросы о твоей жизни, то не пытаюсь быть тебе родителем, или другом, или школьным психологом. Я спрашиваю как твой… парень, любовник, партнер, мужчина, который хочет тебя трахать, мужчина, который тебя любит.

– Мне просто казалось, что тебе не захочется быть никем из перечисленных, если узнаешь, как я капитально все запорол.

Часть меня чувствовала легкое раздражение из-за того, что где-то в душе он считал меня таким конченым говнюком. Но с другой стороны, последние три месяца я был занят выискиванием любого предлога, чтобы оттолкнуть его и удержать на расстоянии, так что, наверное, сам заслужил. И такие вещи можно излечить только временем, преданностью и любовью безо всяких оговорок. А сейчас я просто поцеловал мокрый кончик его носа.

– Это потому что ты дурачок.

Он состроил оскорбленную мину, но глаза его выдали. Там искрились веселье и надежда. А еще через секунду он толкнул меня на спину, забрался сверху и поцеловал так крепко, что вдавил мои губы в зубы. Но мне было все равно. Эту красивую боль я приветствовал, потому что она шла от Тоби. И мы еще долго целовались, глубоко и слишком интимно, на его детской кровати.

После он снова пристроил голову у моего плеча.

– Эм… Лори?..

– Да?

– Вот то, что ты говорил. Что быть потерянным нормально? – Он развернулся ко мне лицом, и его глаза были такими же бездонными и голубыми, как небо за окном. – Ты серьезно? Правда поможешь мне разобраться со всей этой херней?

– Обещаю.

– Ты типа… реально хочешь таким со мной заниматься?

– Да. Я все хочу.

Почему-то эти слова заставили его улыбнуться.

– Что, и даже всякую никому не нужную ерунду?

– Все. – Я осторожно пнул его щиколотку. – И больше никакой «никому не нужной ерунды». Ты о моем парне говоришь, в конце концов, или о ком?

Он перевернулся на живот, лениво разглядывая меня из-под ресниц.

– Да, это мысль. Такой классный парень, как ты, никогда бы не стал встречаться с кем-то ерундовым.

– В точку, юноша.

Какое-то время мы лежали в обнимку в тепле и тишине, и я опасно близко подошел к тому, чтобы заснуть. Что, в свою очередь, напомнило об одном вопросе, который собирался задать.

– А где ты был этой ночью?

– А… Я это, вроде как поехал в хоспис.

– Что?

– Знаю, идиотизм еще тот, – вздохнул он. – Но хотя бы забрал кое-какие вещи деда. В смысле, пока не рассыпал все по полу.

– Прости. То есть, ты не ожидал меня здесь найти?

– Естественно, нет. Но если захочешь повторить, не сдерживайся. В любое время.

Я ответил чуть ироничным взглядом.

– Как насчет того, чтобы в следующий раз, когда мы поругаемся, просто заставить меня спать на диване, как делают нормальные люди?

– Как насчет вообще не ругаться?

– Ох, милый, все пары ругаются. Важно то, как ты с этим справляешься. – Он не выглядел полностью успокоенным, так что я продолжил: – Ничего, разберемся.

Его ладонь ужом проскочила в мою.

– Хорошо. Но вообще не могу представить, что мне когда-нибудь захочется, чтобы ты спал на диване.

Я едва не ответил: «Ты погоди», но любовь сдержала язык.

В конце концов, что плохого в том, чтобы ему поверить?

– А что ты принес? – спросил я вместо этого.

– А, э, в основном тут медали деда и фигня, которую я для него делал. – Его глаза застенчиво уставились в стену. – Я… Я могу, ну… показать тебе, если хочешь?

– Конечно, хочу.

Мы уселись на полу, чтобы Тоби смог собрать все и аккуратно уложить обратно в коробку. Иногда он замирал над чем-то или пытался мне объяснить, давал ненадолго подержать эти бережно хранимые частички его жизни, которые он когда-то делил с другим человеком, которого любил.

Глава 12. Тоби

Проходит пара дней, прежде чем я набираюсь смелости вернуться в «Сальный Джо». В мыслях мне уже представляется такой же ад кромешный, как и после моего предыдущего отсутствия, но прихожу я в середине дневного затишья, и внутри вполне спокойно. А с кухни даже доносится запах выпечки. И это точно не дело рук Волосатого, потому что он сидит прямо в зале, закинув ногу на один из стульев, так что печет, видимо, Луиджи.

Кроме того, в зале обнаруживаются несколько постоянных посетителей и Руби, медитирующая на большой чайник. И Сальный Джо, болтающий с Волосатым. Облаченный в – ей-богу не вру – фартук и, мать моя женщина, держащий в руках самый настоящий, блин, кофейник.

Ёёё, вот это ни хрена себе. Я сейчас скончаюсь от шока.

Раньше я Джо таким не видел… да ни разу в жизни.

Когда я бочком подхожу ближе, он направляет на меня лучи смерти своих глаз.

– Э-э… – Мой голос достиг высот, которые обычно слышны только собакам. Откашливаюсь. – Можно вас на пару слов?

Его выдох впору классифицировать как угрозу шквального ветра, а затем он картинно бросает взгляд на несуществующие часы на руке и говорит:

– Забыл, какой сегодня, на хер, день, ссыкло?

– Неподходящий день, но…

– Тогда дуй в кухню и не трахай мне мозг, все, разговор окончен.

Я думаю о деде. И Лори. И обо мне. Думаю обо мне. И том, чего я хочу. Чего заслуживаю. И голос у меня спустился на несколько тонов ниже, – с собаки до кастрата – когда заставляю себя сказать:

– Мой дед умер. И мне положен неоплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам, так что… так что… я его беру.

Сальный Джо раздувается, как рыба фугу. А учитывая, что он и без того крупный мужик, это просто адский пипец.

– Не выйдешь сейчас на хренову работу, и завтра хер тебе будет, а не работа.

Вот оно.

Все, чего я боялся. И оказывается, не так уж оно и ужасно. Я теряю говенную работу, но и только. И Лори прав – всегда можно найти еще одну такую же.

Или… могу попробовать поискать что-то другое. Не говенное. Либо стать личным прислужником на содержании у Лори. Да что угодно. Смысл в том… в том… что будущее пугает, потому что в нем ждет куча всего, а не потому что там ничего нет.

Я впиваюсь ногтями в ладони. И собираюсь сказать что-то, преисполненное чувства собственного достоинства и профессиональное о том, что принимаю его условия и, как следствие, подаю заявление об уходе. Но изо рта вырывается: «Да пошел ты сам на хер».

И не успеваю я горделиво удалиться в закат – а горделивое удаление в принципе не входит в число моих талантов – как начинаются аплодисменты. Я резко разворачиваюсь, и, оказывается, мне хлопает вся кафешка. Включая Сального Джо.

Он идет за мной, и кажется, будто сейчас врежет прямо по лицу или что-то вроде, но нет – только шлепает по плечу своей ручищей, чуть не наградив вывихом.

– Бери свой сраный отпуск, сынок. Работа тебя здесь всегда будет ждать.

– Тогда… – Голова кружится. От адреналина, наверное. – …ты, наверное, сможешь предложить за нее что-нибудь получше, чем 5,03 фунта в час.

Он только заходится маниакальным смехом а'ля Тим Карри.

– Не наглей.

Я выбираюсь на улицу и трясущимися пальцами набираю Лори сообщение, что скоро буду.

До сих пор поверить не могу, как легко все прошло. Как просто.

Но Сальный Джо все же неправ. Я начинаю думать, что чуточка наглости никогда не помешает. С «нет» еще можно смириться, а вот «не знаю» пугает больше всего.

Дома у Лори я вываливаю на него всю историю. Не вру, но, возможно, выставляю себя чуть более крутым и чуть менее писклявым. И вижу, что он мной гордится. Да ё-мое – я и сам собой горжусь. А когда заканчиваю рассказывать, он падает на колени и награждает меня поздравительным минетом. И я чувствую себя не то что принцем. Я словно самый, мать вашу, настоящий король.

Вся неделя проходит хорошо. Я с Лори. Только мы вдвоем. Вместе. Влюбленные друг в друга.

Хотя у нас случается еще одна ссора. Его забодали мои штаны, валяющиеся на полу, и он выделяет мне ящик комода. Целый, блин, ящик – охренеть не встать. Будто его достаточно. Но я все равно не заставляю Лори спать на диване, и на следующий день он предлагает мне комнату.

Прикиньте, любую свободную комнату. В его доме. И только для меня. Он говорит, что я могу с ней делать все, что хочу. Превратить в свое личное пространство. Естессно, я выбираю комнату Синей Бороды. Туда так красиво падает солнечный свет, и Лори ведь теперь мой.

Но, в общем и целом, у нас все хорошо. Так хорошо, что иногда мне стыдно за то, что настолько легко с головой занырнул в счастье. Мы смотрим черно-белые фильмы и почти не вылезаем из постели, заказываем еду с доставкой каждый вечер и говорим… обо всем.

И когда я чувствую, что готов, говорим обо мне.

Я рассказываю ему, как хотел быть космонавтом, потом палеонтологом, потом морским биологом, потом шпионом, потом путешественником, потом художником, потом поэтом. О том, как много у меня было стремлений, а затем они все взяли и пропали, одно за другим, пока не остался только я.

И прямо чувствую какое-то облегчение, что наконец-то кому-то признался.

Но и боюсь, потому что доверять, делиться и прочее из той же оперы – это реально трудно. Похоже на ощущение, что ты будто голый – как когда Лори встает на колени, и часть меня не может поверить, что я – тот, кого он хочет. Все равно хочет.