Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

По правде, я просто не могу… не могу… сейчас думать. Ни о деде. Ни обо мне. И чего Лори не осознает, так это что, каким бы он ни был добрым, сколько бы меня ни обнимал, трахал или так старательно пытался понять, эти выходные все равно всего лишь перевалочный пункт. А за ними ждет жизнь без деда.

Просто спираль одинаковых дней в засаленном кафе, уходящая в вечность.

И я боюсь, и я один, и я не знаю, что делать.

Мне казалось, что скорбь – это будет типа круто и возвышенно, такая изысканная печаль. А на самом деле это самая низменная вещь, что я знаю. Чувствую себя диким зверем, потерянным и скребущимся. И все, чего мне хочется, это снова повидать деда. Хочу снова посмотреть ему в глаза и разглядеть там любовь. Неизменную и непоколебимую. Какого хрена я не ценил этот подарок? Почему не был за нее благодарен каждый день моей несчастной отстойной жизни? А просто принимал как должное.

Как солнце и луну.

Луна убывает, и солнце встает, и дед меня любит, и все будет хорошо. А сейчас только часть из этого все еще правда. И слава богу, что Лори спит и не видит, как я обливаюсь тут в темноте жалобными слезами по себе.

Он, конечно, захочет меня утешить, но я не знаю, как принять его утешение.

Я знаю так много и так мало об этом мужчине, что все оно расплывается в голове – мелочи, вроде его любимого вида яичницы или какой звук он издает, когда кончает, и важное, как представлять его идущим навстречу бомбе по рельсам метро или эти его отношения, которые случились, когда я еще даже пешком под стол не ходил.

И тот факт, что и он меня на самом деле не знает. А только думает, что знает.

Так что я лежу, заглушаю всхлипы ладонями и думаю, через сколько времени Лори тоже меня покинет.

В какой-то момент я вроде все-таки засыпаю, но сплю плохо. Как и всегда в последнее время.

Но мне нравится лежать рядом с Лори. Заснуть все равно не могу, но иногда получается остановить круговорот мыслей. Я сосредотачиваюсь на деталях, ловлю тепло от его кожи, стук сердца и глубокий ровный ритм дыхания. Кажется, что она такая вечная, такая беспрестанная – физическая сторона жизни. Сложно представить, что однажды все просто прекратится. Для каждого из нас.

Меня не было рядом, когда дед умер. Не знаю, должно ли это что-то значить или нет. Мне сказали, что все случилось во сне. И якобы прошло безболезненно, но готов поспорить, так всем говорят. Это просто те слова, которые хочется услышать.

Последнее, что я ему сказал: «Завтра увидимся, деда».

И соврал, как оказалось. Банально, твою мать, соврал.

Но когда кто-то умирает, ложь повсюду. Весь бизнес утешения. Не думаю, что я и в Бога-то верю по-настоящему, но все равно обнаружил, что как бы… надеюсь. Потому что нет ничего лучше, чем получить на руки расписной горшок с останками любимого человека, чтобы жизнь показалась на чуточку, чтоб ее, бессмысленней. Девяносто с гаком лет, а все, что осталось – лишь пепел и мальчик, который тебя даже оплакать-то толком не может.

Потому что вместо этого, лежа тут и разглядывая спящего Лори, думаю я вот что: хочу, чтобы он попытался мне врать. Совсем немного. Мог бы, например, сказать, что любит меня. И плевать, всерьез это или нет. Просто хочется услышать, как он говорит. Чтобы мне не было так охрененно одиноко.

Но никто не влюбляется в унылых приставучих идиотов, так что я обещаю себе, что к пробуждению Лори буду весь солнечный. Приношу ему яичницу и газету, пристраиваюсь у него под боком, пока он ест и читает, и что удивительно – это даже частично срабатывает. Я почти убеждаю себя, что все хорошо. Что понедельник – это другая страна, которую мне, возможно, и не придется никогда посещать. И, может, теперь, когда у меня есть телефон Лори и ключ от его дома, этого окажется достаточно. Что мы уже не просто два человека. Что мы бойфренды. Или кто там еще.

Большая часть дня проходит в расслабоне. Думаю, после вчерашнего ни он, ни я не готовы к чему-то суперкинковому, так что мы просто занимаемся сексом. Вот только, когда дело касается Лори, ничего не бывает «просто». Он меня буквально раздирает своей, елки, невероятной нежностью, а потом раскладывает поверх себя, как бесстыдную шлюху, берет мой член в самое горло, засовывает скользкие пальцы глубоко в задницу и, господи боже, превращает меня в такой замкнутый контур наслаждения. Как обычно, я срезаюсь почти сразу и ошалело натягиваюсь на него в обоих направлениях одновременно, пока Лори купает меня в своих сдавленных стонах. Но надолго я из игры не выпадаю. Десять минут лежания на нем – жарком, твердом, отчаянном от запрета кончать, и вот я уже пригвождаю его запястья к подушке и скачу на нем, словно ковбой на диком мустанге, пока не фонтанирую на нас обоих, а он изливается внутри меня знакомым теплым потоком. И на какое-то время я могу притвориться, что, кажется, нахожусь именно там, где и должен быть.

Вечером Лори ведет меня на свидание. То самое настоящее гребаное свидание. О котором я, как оказалось, мечтал так сильно, что и самому себе не осмеливался в этом признаться. И в кои-то веки мне даже не приходится о нем просить.

Я еще не был дома, а у Лори в основном хожу голышом, так что из одежды у меня только джинсы, в которых пришел, и мой похоронный костюм. Он не какой-то там специальный траурный, а просто костюм. Но раз я его надел на похороны деда, значит, все – теперь похоронный. Лори считает, что мне надо плюнуть и идти в джинсах, но это же свидание. И он вроде как ведет меня в какое-то хорошее место.

Не хочу быть человеком, который ужасно выглядит в хорошем месте.

Лори пытается меня убедить, что все просто подумают, будто я – эксцентричный миллионер или что-то типа того.

Но по-моему, я буду похож на проститута. Дешевого.

Так что остается похоронный костюм. Я не застегиваю воротничок и оставляю дома галстук, так что получается хотя бы парадно-повседневный похоронный. У Лори костюм темно-синий. В нем серый цвет его глаз становится бледным и жемчужным, еще более волчьим, чем обычно. Я от этого просто без ума.

Он приводит меня в одно заведение в Мейфэр. Со звездой Мишлена. Понятия не имею, как ему удалось забронировать столик практически в последний момент, но он просто отвечает мне загадочным взглядом и говорит, что у него есть связи. И не знаю, может, его накрыло ностальгией по Оксфорду, или это просто единственное место, куда удалось попасть, или ему кажется, что мне оно понравится, но тут все очень такое… коричневое. Деревянные полы и дубовые панели поблескивают под огромным потолочным окном, если я его правильно называю. Столики понаставлены довольно близко друг к другу, но вскоре нас сажают за один из них, и никто не отмечает, что я похож на проститута или что Лори выглядит как мой отец.

В общем, все хорошо.

Я ныряю в меню, и Лори позволяет мне заказать и для него тоже. Он меня немного балует, и хотя что-то кинковое у нас случается только в сексуальном смысле – по правде, это единственный смысл, где я хочу делать что-то кинковое, а в остальное время дайте мне просто парня, пожалуйста, – кажется, сейчас мы почти что флиртуем на грани. Я практически на сто процентов уверен, что дальше никогда и не зайдем, но нам обоим очевидно, что для каждого в этом есть свой кайф. Мне нравится выбирать для него, а ему – когда для него выбирают.

Лори чуть краснеет, когда я завладеваю вниманием официанта, но парень либо отлично вышколен, либо очень хороший человек, либо просто привык уже спокойно относиться к любым раскладам чужих взаимоотношений, потому что хоть он и говорит с нами обоими, но решения дает принимать мне и отвечает на все мои вопросы. А у меня их миллион.

Мы заказываем свиную грудинку с улитками. Корочка хрустящая и одновременно очень бархатистая, а к улиткам подается морковное пюре с печеным чесноком, и это оказывается такой идеальный, сочный и естественный контраст. Я почти что впадаю в гастрономический экстаз, а Лори комкает салфетку у себя на коленях и шипит, чтобы я прекратил уже заниматься любовью с едой.

Это немного отрезвляет, и не из-за самих слов, а потому что сейчас мне нельзя позволять себе чувствовать такое счастье. Не после смерти деда и перед понедельником, стремительно надвигающимся, словно поезд в туннеле.

Но Лори его замечает – изменение в моем настроении – и держит меня за руку поверх стола. Прямо на людях со всеми вытекающими. Я цепляюсь за него и даю ему себя успокоить. Он говорит мне то же самое, что повторял все выходные: это нормально, и я совсем не больной, и иногда мне будет грустно, а иногда – нет, и правил здесь не существует. И если я не каждую минуту буду в печали, это все равно совершенно не значит, что любил деда меньше, чем на самом деле.

Я понимаю. Правда. Если рассуждать логически, то он все правильно говорит. Но между нами – между мной и миром – словно есть что-то такое… какая-то корка, о которой я знаю, но через которую никак не пробьюсь. Пытаюсь напомнить себе, что дед не был, там… психопатом. Ему бы не хотелось, чтобы я ходил весь несчастный. Но так почему-то даже еще хуже, ведь сейчас дед уже мертв, и все. Больше он ничего не сможет хотеть для меня или от меня.

И я не знаю, как должен это пережить. У меня словно голова кружится, только прямо в мозгу и постоянно. Будто вот-вот упаду. Я не хочу возвращаться на работу. Хочу остаться с Лори. Хочу, чтобы он повез меня в Париж. Хочу, чтобы держал, пока все не перестанет кружиться, и я опять не стану достаточно сильным, чтобы стоять на своих двоих.

В общем, пипец какое жалкое ничтожество.

И потом, если не выйду на работу, Джо меня наверняка уволит, и придется решать, как быть дальше. А я не могу. Просто не могу сейчас этого делать.

В качестве основного блюда я выбрал буйабес, который, как Лори – кажется, опять пытаясь меня рассмешить – признается, он бы сам никогда не заказал, потому что не смог бы произнести[33] и потому что не знает, что это вообще. Так что я какое-то время задвигаю ему про марсельский буйабес – то есть, проще говоря, выпендриваюсь, пока вновь не начинаю хоть маленько чувствовать себя прежним. Одна порция рассчитана на двоих, и ее подают в огромном таком медном котелке, что ли, вместе с ломтиками подрумяненного багета и соусом руй. И оказывается, что делить на двоих чан густого супа прохладным зимне-весенним вечером – это на удивление романтично.

По-моему, он в основном сварен из хека, а не морского ерша, но в бульоне такое прекрасное количество шафрана, что мне, пожалуй, и правда хочется заняться с ним любовью. Даже Лори, кажется, слегка дуреет от офигительной вкуснотищи.

Мы заканчиваем десертом из медового мороженого с толчеными сотами, на счет которого у меня есть некоторые сомнения, поскольку я убежден, что это будет слишком приторно. Но нет. Непонятно как, но вкус у него тонкий. Наверное, за такую хрень и дается звезда Мишлена.

Это я и обсуждаю с Лори, пока мы хрустим сотами, и сам не знаю, как… с чего… в общем, я то ли как-то слишком расслабился, то ли слушал вполуха, то ли из-за того, что весь такой по уши влюбленный и под гастрономическим гипнозом, но когда Лори спрашивает: «Ты ведь однажды откроешь свой собственный ресторан?» – я отвечаю: «Да».

И меня тут же охватывает ужас.

Потому что раз подумав или сказав такое, все, что ты сделал – это дал себе еще один повод облажаться.

Или вещь, которую у тебя отнимут.

Этой ночью мы не занимаемся сексом. В первый раз в жизни. Но я слишком счастлив, и опечален, и в страхе перед завтрашним днем, а в качестве вишенки на торте еще и переживаю из-за отсутствия секса – а вдруг для Лори это важно? Но похоже, что нет. Он просто обнимает меня, ставшего очень-очень маленьким. Слишком маленьким для чего-либо.

И все потому, что мои выходные с Лори закончены, и надо возвращаться к Сальному Джо и той жизни, что я случайно для себя построил, и которую не знаю, как жить и как изменить.

Вот бы можно было остаться в объятьях Лори, где все хорошо.

И, наверное, поэтому я и забываю про завтра и даже не ставлю будильник на телефоне, и сплю – елки, наконец-то сплю, глубоко и без снов. Счастливый, как дурак, в этом мире, что Лори для меня создает. Пока меня не будит звонок от Сального Джо в половине десятого, потому что я опоздал, безбожно опоздал, и Луиджи болеет, а Белле пришлось идти домой, и в кафе полный разгром, а я – сопля драная, ни капли ответственности, и хера ли я знаю, и мне, б…, надо быть там уже, б…, давно. И он с меня шизеет просто.

Озверелый – это его рабочее состояние по умолчанию.

Я в курсе, что он это не вот всерьез говорит.

Но сам шок… после всего… после того как со мной так бережно и заботливо обращались… он практически сдирает с меня кожу.

И внезапно все, что было с Лори, кажется такой херней. Мыльный пузырь, который того и гляди лопнет и уже уплывает от меня. А я вообще ни разу не принц, а ребенок. Сопля, блин, драная без капли ответственности, что говенную работу в говенной кафешке – и то нормально делать не может.

Вот где реальность.

А не… в этом… в этом херовом мыльном пузыре с мужчиной, который проснется однажды и увидит всю мою дерьмовость.

И его тоже разбудил звонок. Сальный Джо – человек заметный, даже через трубку, так что не знаю, сколько Лори успел расслышать до того, как я выбрался из кровати и из комнаты. Надеюсь, что ничего. Блин, до жути не хочется, чтобы он и этому стал свидетелем.

– Что такое? – спрашивает он, когда я начинаю бегать в поисках одежды и спешно ее натягивать.

– Про работу забыл.

– Это твой менеджер звонил? Он всегда так с тобой разговаривает?

Пожимаю плечами в ответ. Стараюсь не смотреть на него.

Он ворочается в своем облаке египетского хлопка.

– Ты уверен, что достаточно пришел в себя? – С миллисекундной паузой перед «пришел в себя», словно сперва он перебрал несколько других слов. «Достаточно сильный», например. Или «умелый». – У тебя было так мало времени.

– Сколько есть. И уж кому-кому, а точно не тебе говорить со мной о том, что я хочу, а что имею.

Я так резко дергаю молнию на толстовке, что едва не заезжаю кулаком себе в лицо, и бегом спускаюсь вниз, чтобы найти обувь. Если честно, я почти рад уйти от Лори. Не хочу говорить обо всем этом, а чем добрее он ко мне, тем больше хочется зареветь.

Так что нет.

Когда я наконец добираюсь до «Сального Джо», весь в поту и безнадежно опоздавший, в кафешке стоит полный дурдом. Не знаю, кто работал на кухне, пока меня не было, но там… не вот сплошной срач, но все не так. За ней никто не следил, и кругом бардак – все беспорядочно распихано куда придется. И да, звучит как задротство, но систематизация на кухне очень важна. А тут словно кто-то взял мои штаны и надел их задом наперед. И что за хрен делал закупки? Бекона слишком много, яиц мало, а помидоров вообще нет. Грибы какие-то сморщенные и потемневшие и блин, блин, бли-ин.

И это только подсобные помещения. А в зале… Понятия не имею, что там происходит, потому что из официантов работает одна Руби, и она, конечно, очень милая, но курит много травки, и это заметно. За столиками сидят посетители, и перед кем-то из них стоит еда, но довольным никто не выглядит, а в дверях толпится кучка американских туристов, которые подленько так ржут, что отвратное обслуживание – неотъемлемая часть знакомства с настоящей Британией.

Да, знаю, это всего лишь кафешка, и всего лишь работа, и не моя вина, и мне не надо принимать так близко к сердцу, но все навалилось и накрыло с головой настолько внезапно, что я принимаю. Близко к сердцу, потому что если нет, то, выходит, просто просираю собственную жизнь. Кругом все слепит и оглушает, и куда ни посмотри – везде находятся проблемы, с которыми я не знаю, как справиться, и внезапно могу думать только о том, что дед умер, а я так хочу, чтобы он был еще жив. Но и с этим ничего не могу сделать.

Я вообще ни с чем ничего не могу сделать.

Руки настолько трясутся, что даже фартук толком не повязывается, и я стою посреди кухни, как оцепенелый лось, когда внутрь вваливается Джо и сообщает, что я – безголовая и безрукая жертва аборта, которая сейчас похерит нафиг его кафешку. И он орет и орет, громче и громче, словно ему недостаточно, что его слышат все посетители, а надо, чтобы и вся улица была в курсе. Да Лори в своей кровати в Кенсингтоне – и тот наверняка слышит. Весь, ёпт, мир слышит.

Джо заканчивает с: «Разберись, или вали, или я сам тебя вышвырну» – и отчаливает одной необъятной волной колышущегося жира и мышц, как испанский галеон на всех парусах.

Руби наблюдает за спектаклем, опершись локтями о раздатку.

– Да-а, он сегодня, эт, капитально распсиховался.

– Ага. – Я пытаюсь вести себя как будто… как будто все в порядке. Да и вообще, какая мне, на хрен, разница? Никакой. Надо только сготовить какую-нибудь жрачку для каких-то людей – и все. На одной из рабочих поверхностей телепаются клочки бумаги.

– Эй, а это что?

– Где?

– Вот! – тычу пальцем я.

– А, эт заказы, солнц.

Я лихорадочно их перебираю, словно потерпевший кораблекрушение моряк в поисках послания в бутылке.

– Какие из них первые? С каких столов?

– Ой, я уже забыла. Сорьки. – Она рассеянно пожевывает кончик пряди своих волос. И меня серьезно распирает от желания выдрать их у нее изо рта.

– Ладно, – говорю я, не узнавая собственного голоса. – Ничего. Только… посади тех американцев.

– Которых?

– Блин, Рубс, тех, что, ёпт, в дверях стоят.

Она ме-едленно разворачивается.

– Ой, да, лол.

– Слушай, давай, посади их за шестой.

– Шестой это где?

– Посади хоть куда-нибудь. Просто посади уже.

Она уплывает, и я остаюсь один на развалинах моей кухни. Пытаюсь сложить заказы в зависимости от того, как и откуда они прилетели, но это бесполезно. В итоге я просто начинаю с того, который могу прочитать, и пускаю его по держателю для счетов, словно таким образом хоть чуть-чуть контролирую происходящее.

Говорю себе: «Спокойно, все по порядку».

Да только для порядка скопилось слишком много всего, и оно прибывает быстрее, чем я успеваю с ним разделаться, а значит… Я точно не смогу взять ситуацию под контроль. Еще не начал, а уже все провалил.

И еще я странно себя чувствую – будто мне одновременно холодно и жарко, а дрожь все не проходит, что конкретно не дело, если тебе надо готовить еду. Вот только выбора у меня все равно нет.

«Все по порядку.

Английский завтрак. Так. Это я могу».

Мою руки, разогреваю гридль… и тут понимаю, что где-то половина нужной мне утвари грудой лежит под пятнадцатисантиметровым слоем уже остывшей воды в одной из раковин из нержавейки.

Вашу ма тьва шума тьва шума тьва шума ть.

Я пытаюсь что-то вымыть во время готовки, но получается, что только кое-как делаю и то, и то. А из раздатки приходит все больше заказов, а Руби не помнит, как пользоваться кофемашиной, и я роняю стопку тарелок, а времени убрать осколки нет, так что приходится просто ногой отгрести их под один из столов. А пока у меня голова болит об этом, подгорает яичница, что, вообще-то, еще надо постараться сделать, потому что, ну блин, Тоби, долбаная яичница же. И соскребая ее с гридля в сплошном потоке жира и угля, я вдруг начинаю рыдать и поливаю слезами чей-то завтрак, когда Стиви – один из наших постоянных посетителей – заглядывает ко мне и весь такой: «Вижу, ты уже на пределе, сынок» – и говорит, что придет завтра.

Знаю, он хочет как лучше. Хочет помочь.

Но я потерял клиента. Потерял, на хер, клиента.

И не могу перестать плакать.

В итоге я сбегаю в дальний угол кухни, заползаю под одну из рабочих поверхностей, где мы храним канистры промышленных размеров с майонезом, кетчупом и горчицей, и делаю себя как можно более мелким и незаметным. Таким, чтобы вообще исчезнуть, как в тот плохой год в школе, когда все узнали, что я гей.

Даже не знаю уже, можно ли считать то, что со мной происходит, плачем. Слезы есть, да, но в основном это что-то непонятное и шумное и по звуку больше похоже на икоту, и чем дальше, тем дольше оно длится, хотя мне уже больновато, потому что во рту и в горле пересохло и никак не получается нормально вдохнуть.

Я настолько растерялся и так застрял в этом бесконечном цикле задыхающегося рыдания-икания, что даже не слышу шагов. Даже не понимаю, что рядом кто-то есть, пока Лори не притягивает меня к себе в объятья, не зовет шепотом по имени и «милым» и не убирает нежно челку с заплаканных глаз.

Сперва я решаю, что крыша моя окончательно сделала ручкой. Что мне настолько погано, что уже галлюцинации вижу.

Но нет, он и правда здесь. Лори здесь, в «Сальном Джо», со мной. И это так невероятно… э-э, невероятно, что даже забываю, в каком я сейчас жутком состоянии. И просто захожусь в жалком и беспомощном счастье от того, что он рядом, что главным образом демонстрирую, покрыв его рубашку соплями и слюнями.

Немного погодя ему удается убедить меня встать на ноги, а мне – спросить, что он тут делает.

– Я за тебя волновался, – говорит он.

Не лучшая фраза, чтобы почувствовать себя на коне, но раз уж он обнаружил меня заныкавшимся за канистру Heinz, все равно поздно утверждать, будто я в порядке. Тру ладонями глаза и щеки, раз я уже, по сути, оставил всякую надежду сохранить хоть какое-то лицо.

– Не знаю, что со мной не так. Все наперекосяк.

Смотрю на него сквозь прищуренные глаза и выискиваю настороженность, или отвращение, или шок, но вижу только Лори, моего Лори, который чуть хмурится, но как когда задумался, а не разозлился.

– Пойдем домой, Тоби. Позволь я о тебе позабочусь.

Домой. Как здорово звучит. И его фраза о позаботиться обо мне – тоже.

Но я же вроде как должен уметь сам о себе заботиться.

Хватаю бутылку с водой из холодильника и осушаю ее так быстро, что аж пугает.

– Не могу. Знаю, что работа говенная, но все-таки она моя, и нам и так не хватает людей, а если я уйду, то готовить вообще будет некому. Я просто… – Оглядываю весь этот хаос, и мне опять хочется сбежать и спрятаться. – Не знаю… как… – Все, сдаюсь. Сейчас я даже предложение закончить не могу.

Секунду Лори молчит. А затем выдает: «Хорошо». И я понятия не имею, что оно в данном случае вообще значит. Он нагибается и легонько меня целует.

А потом хватает один из запасных фартуков с крючка на двери и повязывает его на себя. И пока я стою, разинув рот, широким шагом выходит в зал, захватив с собой помятую кучку заказов. Я слышу щелчки фильтра и перестук от кофемашины, а потом его голос с легкостью разрезает недовольный шум кафешки:

– Так, господа, у нас произошла техническая неполадка в системе приема заказов…

– Какая еще неполадка? – спрашивает один из американцев.

Буквально миллисекундная пауза, а затем Лори с самым каменным лицом отвечает: «Упали с держателя».

И народ смеется. Но так, по-доброму.

– Поэтому мы сейчас подадим каждому по бесплатной чашке кофе и еще раз уточним ваши заказы, а затем принесем вам еду так быстро, как только сможем.

Я работаю в «Сальном Джо» уже почти год, так что хорошо знаю местную обстановку, и прямо чувствую, как меняются настроения в зале. Отчего малость в шоке. Бесплатная чашка кофе за 99 пенсов не должна вот так брать и делать людей из недовольных довольными, но в Лори есть что-то – раньше я это видел только так приглушенно, что ли, или, может, только сфокусированным на мне. Но каким-то образом Лори заставляет тебя в него поверить. И не важно, о чем-то большом идет речь или о мелочи, но ты все равно веришь.

Дико странно видеть его вот так, когда он просто Лори, в этой замызганной кафешке.

А под занавес он, наверное, превратит для меня тыкву в карету.

Сейчас он разговаривает с Руби, обсуждая – а точнее, объясняя ей – систему нумерации столов. Это не та, которой мы обычно пользуемся, но если честно, у него, пожалуй, даже лучше. А в следующий момент Руби уже на кухне с закатанными рукавами, моет посуду – абы как, но все же лучше, чем никак. И я слышу голос Лори в зале, словно у меня приемник на него настроен, даже если не разбираю конкретные слова.

Он появляется у окна раздатки с кувшином кофе в одной руке и стопкой заказов, которые сразу вешает на держатель, в другой.

– Два английских – один без колбасы-кровянки, один с двойными сосисками. Один омлет с беконом и сыром. Одна картошка фри и порция картофельных оладий.

Я на секунду столбенею. А потом… отмираю.

И все снова становится просто.

Два английских – один без колбасы-кровянки, один с двойными сосисками. Один омлет с беконом и сыром. Одна картошка фри и порция картофельных оладий.

Это… это я могу.

И делаю. А во время готовки легонько дергаю за держатель, чтобы можно было время от времени бросать взгляды на клочок бумаги, трепыхающийся над головой. Вообще-то, напоминалка мне не нужна, но здорово, что Лори – ладно-ладно, его почерк – так близко ко мне. Для доктора пишет он аккуратно, но, может, это специально сейчас постарался. И номер стола написал в квадратике в верхнем правом углу, чтоб все четко.

Следующие заказы поступают быстро, и Лори повторяет их мне вслух, когда посылает счета по держателю, но все хорошо, я справляюсь. По правде, когда Лори рядом, мне кажется, что я все могу.

И это тоже по-своему пугает.

Когда первый заказ готов, я расставляю тарелки на раздатке и звоню колокольчиком, а раз уж чувствую себя почти здоровым, чтобы дурачиться, то еще и выкрикиваю: «Кушать подано!»

Лори тут же появляется, на секунду мы встречаемся глазами над парой английских завтраков, и он посылает мне улыбку.

Мужчина, которого я связал по рукам и ногам на его кухонном столе, пока пек лимонный пирог с безе. Который практически позволил мне заставить его страдать на людях. Который все продолжает и продолжает находить способы отдать себя мне и никак не остановится.

Не… знаю, что я сделал, чтобы… заслужить такое. Как я в принципе могу быть тем, что он хочет? Особенно теперь, когда, по сути, истерил в майонез. Ну, рядом с майонезом, но это мало спасает.

Тут дело в том, что мне легче верилось в хорошее, пока дед был жив. Но теперь его нет, и остался только я, и кто же будет мной гордиться, когда тут и гордиться-то нечем? Частички меня и частички его лежат в коробках в хосписе. И мне надо их забрать, но не хочу видеть, как на самом деле выглядят две жизни.

Спустя где-то час мы практически вернулись в нормальный режим. Я весь взмок и устал, как собака, и все еще хочу… господи… Лори сказал «домой».

Так что да. Хочу пойти домой с Лори.

Дом звучит даже лучше, чем Париж.

До сих пор не могу толком поверить, что Лори – это тот же товарищ, который пришел в ужас при мысли о том, чтобы взять меня с собой в поездку за сто километров от города. Но если он и все еще хочет умчать меня куда-то, мне отпуск точно не светит. Плюс на моем счету сейчас ровно 57 фунтов 29 пенсов.

Я реально жил в каком-то безумном пузыре и так зациклился на том, как хочу Лори и как мне его получить, что ни на секунду не задумывался, как это вообще будет работать. Ну, типа вот он хочет поехать в романтическое путешествие, а я едва могу себе позволить сводить его в KFC.

В какой-то момент сверху с топаньем спускается Сальный Джо, уже весь готовый еще раз меня вздрючить, обнаруживает, что все хорошо, что-то хрюкает себе под нос и снова уходит, даже не заметив, что в его кафешке работает абсолютно чужой человек.

Это вообще в его репертуаре.

Как только мы разделываемся с утренне-завтрачным наплывом посетителей, Лори отсылает Руби убирать со столов, а за мытье посуды берется сам. И я чувствую себя пипец как херово.

Он же доктор – нет, консультант. Закончил Оксфорд. А теперь стоит с руками по локоть в грязных тарелках и «Фейри». И все из-за меня.

Отхожу от плиты, до жути четко при этом понимая, насколько я сейчас раскрасневшийся, заляпанный и дико непривлекательный.

– Слушай, да не обязательно уже этим заниматься, у нас сейчас все нормально.

– Я без тебя не уйду.

– Да, но… – Тяну его за локоть, пытаясь остановить. – Такую-то херню делать не надо. Ты же, ну… слишком хорош для нее.

– Тоби, по-твоему, я дожил до тридцати семи лет, ни разу не помыв посуду? – Он поворачивается и оставляет кучку пузырей на кончике моего носа. По идее должно быть очень мило, да? Но на деле это просто разбивает все остатки моего долбаного сердца. – Я могу день позаниматься черной работой, ничего страшного.

Но в этом-то все и дело, верно? Я чуть было не говорю ему, что занимаюсь этой черной работой каждый день, но возле раздатки появляется Руби.

– Тут спрашивают, можешь ли ты, эт, сделать… как его… – Она хмурит брови.

– Кого? – в конце концов не выдержав, спрашиваю я.

– Ой, извини, это, рутбир флоат.

– Без корневого пива и мороженого не смогу, нет.

Пару секунд спустя она возвращается с: «А крем-соду?»

Мне хочется засунуть голову в духовку, но надо готовиться к обеденному наплыву, так что приходится отставить эту мысль. Лори оперативно расправляется с посудой, и я делаю всю нарезку, а Руби выходит покурить, и наконец у нас нарисовывается несколько свободных минут, чтобы постоять у раздатки с тостами и чаем.

По правде говоря, хотя у моей работы есть и стремные стороны – черные стороны – и я не большой фанат ставки в 5,03 фунта в час, есть вещи, которые мне очень нравятся. В принципе сама работа с едой и людьми. И эти тихие моменты, когда чувствуешь, что ты через что-то прошел и что-то создал. Пусть даже всего лишь обалденную яичницу. И меня малость мотает между радостью от того, что Лори здесь, и страхом и ужасом перед тем, что произойдет, когда он поймет, что это не бойфрендовский день на работе, где можно похвастаться своим классным мужчиной в самом расцвете лет, а моя жизнь. Серьезно. И вот для кого он на самом деле встает на колени. Кому передает контроль над своим телом.

Основная часть наших постоянных посетителей приходит в определенное время – как правило, чуть пораньше или сразу после обычных часов, когда большинство людей задумываются о завтраке, или ланче, или чашке кофе с пирожным. Так они всегда могут сесть за свой любимый столик и получить заказанное до прихода толп. Меня это в чем-то веселит – ну разве не дурость каждый день специально идти на ланч в 11:45? – но и в то же время навевает какое-то сентиментальное настроение. Как люди подстраивают свои жизни под вещи, которые для них кажутся важными. Даже если речь идет всего лишь об омлете, сделанном именно так, как им хочется.

И не то же ли самое происходит между мной и Лори?

Если не считать того факта, что я тащу его жизнь на дно вместе со своей.

Хотя мы просто стоим рядом и ничего такого не делаем и не говорим, что-то, наверное, на нас все же написано. Или, может, я слишком много распинался о своем парне, потому что народ сразу понял, что это он и есть. В смысле, те, кто спокойно относится к тому, что Лори мужик, а не девушка, а это не все, хоть и большая часть. Но остальные стараются вести себя цивилизованно. В общем, мне то и дело пожимают плечо, треплют за щеки или взъерошивают волосы, а Лори как минимум дважды извещают, что если он меня обидит, то нужные люди об этом узнают и переломают ему колени.