Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Он крепче зажимает мой рот, потому что я даже дышать тихо не могу, только издаю такие хрипло-стонущие звуки, пока он мне надрачивает и трахается промеж ног, и все так потно, липко, чуть неловко, но от этого еще совершенней. Темное, дикое и немного безобразное, и я кончаю, кусая Лори за ладонь и всхлипывая, потому что мне так хорошо, так охерительно хорошо.

Он даже не дает дыхания перевести и просто берет и опять нагибает над бортиком.

– Скажи. – Жаркое рычание над ухом.

– Что сказать? – Я не заигрываю. Мой оттраханный мозг правда ничего не соображает.

И наступает эта пауза. Секундная и бесконечная. Как глаз бури. Серое вещество в голове наконец-то находит достаточно кислорода, чтобы родить мысль. Я уже открываю рот, чтобы сказать, что принадлежу ему или что он мой и тому подобное, когда он шепчет:

– Скажи, что любишь меня.

– Я люблю тебя. – Боюсь даже думать, но я, кажется, на грани рыданий. Знаю, что Лори меня хочет в сексуальном плане, но здесь замешано столько всего еще. Он же хочет именно меня, никого другого.

В кармане лежит пульт с кнопкой, которой я подрываю Лори изнутри. Вообще, я собирался нажать ее, как только он подойдет близко к оргазму, но просто забыл. Забыл обо всем на свете, кроме слов, которые ему нужно услышать, и он кончает не с диким ревом, но так мягко. Дрожит всем телом, сжимая меня в объятьях, а я все твержу и твержу, как люблю его.

После этого наступает, ну, не минутка блаженства, а, скорее, минутка лихорадочного натягивания брюк и неумелого приглаживания волос. Мы оба пошатываемся и чувствуем хоть и не стыд, но смущение. Все еще открытые друг другу, как будто секс продолжается.

Лори приходится вытирать меня и каменные плиты платком из нагрудного кармана, и, нагибаясь, он морщится от боли.

– Тоби, мне нужно… Пожалуйста, можно?.. Там все такое чувствительное.

– Ой, блин, прости. Да, конечно.

– Ничего-ничего, все нормально, надо только ее вынуть.

Он, прихрамывая, проходит через арку в сторону Нового здания, и я слегка виновато плетусь за ним. В кустах обнаруживается спрятанный там туалет – не, реально – и Лори ныряет в одну из кабинок, захлопнув за собой дверь.

– Э, может, помочь?

– Нет. Ни за что. Ты не подождешь снаружи?

– Конечно.

Я жду снаружи, и несколько минут спустя Лори выходит, уже больше похожий на себя.

– Все нормально, да? Я тебе ничего там плохого не сделал? – нервно оглядываю его я.

– Ты заставил меня идти на официальный ужин с анальной пробкой. Да, Тоби, кое-что плохое ты сделал. – Кажется, он улыбается. – Но все хорошо.

– И я тебе ничего не порвал или еще что?

– Нет. Просто смотреть, как я достаю из себя пробку, это уже слишком.

Тут я спохватываюсь:

– Э-э, а кстати, где она?

– В мусорке, милый. Я отказываюсь ходить с анальной пробкой в кармане.

Мы шагаем по залитым лунным светом дорожкам, и я подхватываю его под руку.

– Да это просто отмазка такая, чтобы не пришлось больше ее носить.

– Да, ты меня подловил.

«Ага» – думаю я. «Я тебя поймал». И прислоняюсь к его плечу. Я такой довольный и уже начинаю клевать носом, но не хочу, чтобы моя магическая ночь древних традиций, хорошей еды и перепихонов в крытых галереях заканчивалась.

Он высвобождает руку и вместо этого приобнимает меня за плечи, что даже лучше.

– Там уже все кончилось? – спрашиваю я. – Или нам надо вернуться?

– Можем, если хочешь. Большинство гостей уже разошлись, но кто-то еще должен быть.

– Да не, не надо. Мне так больше нравится.

Мы идем обратно через галерею в передний двор. Наши шаги звенят на каменных плитах дорожек.

– Я о тебе столького не знаю, правда? – И его голос очень тихий, когда он это произносит. Только для меня.

Так странно, ведь я, можно сказать, восьмерки в воздухе делал, лишь бы Лори мной заинтересовался, а теперь он спрашивает, и чувствую, что не готов отвечать. Теперь я рискую слишком много всего потерять. Он слишком много мне дал.

Сегодняшний день… у меня еще ничего лучше не было. Вдвоем с Лори. Почувствовать себя частью его мира, его жизни. Быть тем, кого он так хочет и так ценит, что ревнует к другим.

Да, это не любовь, но достаточно близко к ней, верно?

Но что случится, когда он поймет, что нечего тут ревновать? Что если правда обо мне – о моей жалкой дерьмовой жизни – снова все изменит? И это когда мы наконец-то приблизились к той точке, в которой я хочу находиться.

Так что бросаю ему широкую улыбку.

– Спроси меня как-нибудь.

– Мог бы хотя бы о своей матери рассказать.

– Ну, а вдруг мне нравится быть для тебя просто Тоби.

– Да разве ты можешь быть кем-то еще, глупенький мальчик? – Его голос звучит как-то раздраженно, но в нем слышится и еще что-то. О чем у меня даже никаких намеков на предположения нет. Тут Лори останавливается и разворачивает меня лицом к себе. – Понимаешь, дело в том…

Господи, он же совершенно серьезен. И я так боюсь, что сейчас возьмет и начнет требовать ответы – «Почему ты не учишься? Как умудрился все так похерить? Я что, правда встречаюсь с парнем, который жарит яичницы за минималку? Да как вообще такая заурядность вроде тебя может быть отпрыском такого знаменитого гения, такой бунтарки?» – что в панике пускаюсь в квикстеп.

Лицо у Лори, конечно, пока я тут прыгаю, это да-а.

– Тоби, какого черта?

– Не знаю… Просто мне так хорошо, а по камням так здорово стучится, что захотелось потанцевать.

– Мы не в фильме времен золотого века Голливуда, Тоби.

Я протягиваю ему руку, и луна поливает светом мой смокинг.

– Зато черно-белые.

Тени пляшут на его лице, пока он смеется.

– Не знал, что ты умеешь танцевать.

– Слушай, ну я же тебе не варвар. Меня дед научил.

Предлагаю ему руку, но он просто взирает на нее, как на дохлую рыбину, а потом вообще отодвигается.

– О… Я не умею. Не умею танцевать.

– Что, вообще-вообще? Даже когда слышишь АББу?

– Я прилагаю все усилия, чтобы никогда не слышать АББу.

– Да я покажу, тут все просто.

Но он качает головой.

– Не надо, правда не надо, Тоби.

Я прохожу слоу-квик-квик-слоу по… как его там правильно?.. двору-каре с воображаемым партнером. И раз Лори смотрит, фасоню, добавляя еще парочку румба-кроссов, и постепенно через правые повороты и поступательные шассе выруливаю к нему. Я даже слегка запыхался – двор здесь очень даже большой.

– И ты называешь себя джентльменом?

– Я себя джентльменом никогда не называл. – Голос у Лори строгий, но потом он улыбается и легонько меня целует. – Мне понравилось смотреть, как ты танцуешь.

– Станцуй со мной. Это куда веселее.

Снова пробую предложить ему руку, и в этот раз Лори ее принимает. Очень нерешительно, и сама ладонь чуть вспотевшая. Неужели боится? Господи, ну просто ми-ми-ми.

Поставить его в нужную позицию оказывается так же нелегко, как заставить Железного Дровосека двигаться, не смазав маслом, но в итоге у меня получается. В соревнованиях Лори, конечно, не победить, но могло быть и хуже. В смысле, теоретически должны существовать и менее удобные и грациозные позы, которые может принять человек. Пусть и сам я их не представляю.

До этого я планировал, что вести будет он, как куда более высокий, но теперь понимаю, что однозначно нет. Лори напряжен, как доска, а та ладонь, что держит мою, превратилась в перепуганную клешню.

А я-то думал, что сильнее полюбить его просто не в состоянии.

Так что вспоминаю, как у меня получалось успокаивать во время секса – как вот когда он затих, прикованный цепями к кровати – и повторяю тут. Говорю Лори, что все будет хорошо. Что он красивый. Потому что для меня он на самом деле красивый, и больше всего как раз в именно те моменты, когда делает что-то, что вообще-то не слишком хотел бы.

Боже мой, какой же я маньячина.

Ну и пусть. Когда взамен получаю такое, меняться я не собираюсь ни за какие коврижки.

Объясняю Лори основные шаги, а потом вместе с ним их повторяю. Сперва он не доверяет мне, не доверяет себе, не хочет или не может расслабиться, спотыкается об мою ногу, о свою ногу, о часть абсолютно ровной поверхности и наступает мне на пальцы. Не раз.

Я уже начинаю думать, что совершил ужасную ошибку, когда он… по-другому и не скажешь… он сдается, и мы танцуем. Слоу, слоу-квик-квик-слоу, слоу-квик-квик-слоу, слоу-квик-квик-слоу. Он даже дает мне изобразить парочку правых поворотов и локов назад без застывания, спотыкания или вминания моих туфель в пыль.

Я увеличиваю темп. Это ж все-таки квикстеп, а не напуганный-и-несколько-медленный степ, и Лори даже выдает пару смешков, пока мы галопируем по двору в объятьях друг друга. Получается процентов на пять грациозно и на десять – умело, но какого хрена – танцуем же. И чем быстрее, тем ближе к тому, чтобы взлететь.

В конце концов Лори спотыкается, и мы замираем, хихикая, ловя ртами воздух и тискаясь.

– Ну, теперь нам осталось только повторить под музыку, – говорю я ему.

– Ну, теперь мне осталось только где-нибудь прилечь. Желательно с мокрой тряпкой на лбу.

Я притворно зыркаю на него.

– Не так уж и плохо вышло.

– Я же сказал, что танцевать не умею.

Притягиваю его обратно в позицию.

– Не-е, ты просто не танцуешь. Чувствуешь разницу?

– Для меня – никакой разницы.

Пытаюсь вспомнить что-нибудь, подходящее для квикстепа и напеваю начало «Walking on Sunshine». Лори превращается в статую.

– Особенно не под Katrina and the Waves.

Нет, стало быть. Поглядываю на него исподтишка – на мужчину, которого люблю, но не могу звать своим парнем. Вспоминаю, как он стоит на коленях. Как касается меня. Как смотрит. Вспоминаю его грусть и тайную радость, которой он делится только со мной. Все способы, которыми заставляет меня почувствовать себя сильным.

Все то, что он обо мне не знает.

И теперь понимаю, подо что нам нужно танцевать.

«Dear, when you smiled at me, I heard a melody…»

И Лори улыбается, и мы танцуем, и это просто адский пипец. Раз мне как бы надо частично сосредоточиться на песне, считать в то же время уже не получается, и Лори постоянно сбивается с ритма, а наши тела будто вообще забыли, как двигаться в унисон.

И я уже готов махнуть на все рукой, как…

«Zing! Went the strings of my heart».

Ко мне присоединяется еще один голос. Куда лучше поющий – непринужденный тенор от человека, у которого вообще-то есть слух и вокальные данные. Джаспер, прислонившийся спиной к арке, которая ведет к крытой галерее, с бокалом вина в одной руке и сигаретой в другой.

Мы с Лори врезаемся друг в друга. И оба таращимся на Джаспера. А он непринужденно так дает отмашку рукой – мол, продолжайте – словно это абсолютно нормальное зрелище.

Так что мы снова кладем друг на друга руки. Я веду, Лори следует, а Джаспер поет, и нас освещает луна, и мы танцуем и танцуем, пока не начинаем летать, а мое сердце до того надзиньканное, что вообще просто.

Глава 9. Лори

Он не вернулся.

Сперва я подумал, что просто опаздывает, потом – что сам перепутал день недели, пока не осознал, что Тоби точно не будет. Я сказал себе, что это его право, что так, наверное, даже лучше. И с ума сходил.

Неужели я правда настолько плохо танцую?

Но он же признался, что любит меня. Такое не говорят человеку только затем, чтобы после… Господи. Только не опять. Только не опять, господи.

Прошла всего пара часов, но в доме внезапно оказалось полно пустых комнат, а я места себе не находил. Просто не мог больше здесь сидеть, но и уйти не решался на случай, если Тоби все же появится. Постоянно слышалась трель дверного звонка. Тоби ввалится через порог прямо мне в руки, как и всегда, и расскажет какую-то историю, ошибку, недоразумение, и мы над этим посмеемся, и я почувствую себя рассерженным дураком, но прощу его. Прощу, потому что я все был готов отдать, лишь бы почувствовать себя рассерженным дураком.

А не брошенным. И потерявшим все.

И опять-таки дураком за то, что позволил такому случиться. Что всю дорогу знал, что будет именно так или как-то очень похоже, а все равно полностью себя перед ним оголил. Это даже мазохизмом не назовешь. Просто неспособностью учиться на своих ошибках.

Тоби назвал бы надеждой.

Я все прокручивал в голове события прошлых выходных в маниакальном поиске намека на случившееся – хоть какого-то намека, который точно не мог не быть. Того момента, когда все пошло не так, а я и не заметил. Но ничего не находилось. Мы были счастливы. Разве нет? Гуляли по золотистым улицам, держась за руки. Если у кого-то и возникало желание смотреть на нас косо, то у меня не возникало желания по этому поводу переживать. А вот у Тоби, возможно?..

В воскресенье я позвонил Грейс. И хотя и не просил, она все равно пришла и разделила со мной мои бесплодные бдения. А значит, я не мог расплакаться. Она бы не осудила, но мне никогда не нравилось лить слезы у кого-то на глазах. По крайней мере, без оправдательного сексуального подтекста у мучений.

Я постарался объяснить, что произошло, но не смог, потому что и сам не понимал. Был только сам факт того, что Тоби так и не пришел.

Грейс могла бы припомнить мне всю ту дурь, что я вывалил на них за блинчиками, но не стала. Просто накрыла ладонью мою руку и спросила, точно ли он не брал трубку и какие сообщения я ему оставил.

Тогда пришлось признаться, что я до сих пор не спросил его номер.

Она удивленно моргнула.

– Ясно. Ладно, это не повод для паники. Тоби же молодой, он наверняка живет в сети. Загугли его.

– Разве это уже не чистой воды тайное преследование?

– Вся информация в свободном доступе, и тебе бы никогда не пришлось прибегать к слежке, если б с самого начала общался с ним по-людски.

По правде говоря, мне банально не пришло в голову спросить его телефон. Я уже настолько смирился с мыслью, что что-то в этом роде обязательно случится, что практически сам же и спровоцировал. И вот – случилось, и я был безутешен, и мог винить в произошедшем только себя самого.

– Даже если он и найдется в интернете, что мне тогда делать? Завести аккаунт на Фейсбуке, чтобы я мог его лайкать? Твиттерить ему?

– Твитить, милый ты мой, твитить. – Она включила мой ноутбук и открыла Хром. – Как, говоришь, его зовут?

Спустя пятнадцать минут тесного общения с Гуглом мы исчерпывающим образом установили, что Тоби в интернете не существовало, не считая случайных упоминаний, связанных с его матерью или школьной жизнью.

– Прости. – Грейс отложила ноутбук и свернулась на диване. – Я думала, что-нибудь получится.

– В любом случае, не представляю, что бы я сказал.

Она пожала плечами.

– Как насчет: «У тебя все нормально?» Вдруг что-то случилось.

Сто семьдесят… нет. Нет. Я мысленно закрыл тему статистики.

– Или он просто решил больше не приходить. Я же на самом деле ничего не сделал, чтобы его удержать, кроме как по-тихому влюбился, параллельно убеждая всех, и его самого в том числе, что это не любовь и любовью не будет.

– Ты… э… ты влюбился?

Я уронил голову в ладони. До нелепого мелодраматичный жест, но очень подходящий к до нелепого мелодраматичному утверждению:

– Не знаю. Я уже ничего не знаю. Возможно. Наверное. Я забыл, что чувствуешь, когда любишь, так как мне распознать, любовь ли это?

Она покачала головой – раздраженно и сочувственно, как может только старый друг.

– Ты слишком много думаешь…

– Знаю. Для меня мир больше всего понятен, когда я работаю или…

– Стоишь на коленях.

Какое-то время мы помолчали. Да, из меня сегодня вышел никудышный собеседник, но я эгоистично радовался, что был не один.

– Мне не нравится это неведение, – в конце концов пробормотал я. – Он что, проснулся утром в пятницу и просто так взял и разлюбил меня? С Робертом хотя бы было понятно.

– А вот я так толком и не разобралась, что тогда произошло. После всего, что случилось, по идее же уйти следовало тебе, а не ему.

– Я его простил, и это даже не обсуждалось. Он не смог простить себя, вот и все.

– Знаешь, я ведь живу в позорном страхе того же. – Она шумно вдохнула. – Что однажды непреднамеренно причиню партнеру боль по-настоящему.

– Всего-то пара трещин. Они зажили. – Я обнаружил, что держу запястье в защитном замке из пальцев. Мне не хватало прикосновений Тоби. – Я бы доверился ему вновь, если б он хоть раз позволил.

– Лори, но он же тебя уронил и довел до сабдропа[30].

– И что? Его кошмарная тетка однажды заявила, что мои чувства противоестественны, прямо посреди большого семейного ужина. Он и тогда, можно сказать, спровоцировал сабдроп, отшутившись.

– Но это ведь все равно не одно и то же, – нахмурилась Грейс.

– Разве? Здесь просто вопрос любви и доверия. А боль и секс с извращениями – уже дело десятое. – Я набрал в грудь воздуха и позволил правде просочиться наружу: – Господи, мне его так не хватает.

– Роберта?

– Тоби. Да какого хрена, у меня были отношения всего-то с двумя людьми, неужели так сложно уследить, кто есть кто?

– Прости, – но сказала она это со смехом.

И вслед за ней рассмеялся и я, хоть и не без боли – с бессильным, режущим весельем, которому пришлось пробиваться сквозь слезы.

Грейс просидела со мной почти до полуночи, а затем ушла, и я вновь остался один. Без Роберта, что не имело значения, и без Тоби, что значило много.

На следующий день я был рад работе, поскольку та занимала все мысли, но отсутствие Тоби оказалось на удивление сложно выкинуть из головы, и ушло на это куда больше сил, чем я ожидал. Возможно, мне требовался выходной – себяжалельный выходной. Это ж надо было до такого докатиться. Но я не помнил, когда в последний раз брал отпуск, и чувствовал усталость, печаль и ничем не заслуженную злость на Тоби за то, что он со мной сделал. Я сказал себе, что уже смирился со своими компромиссами, но он же пообещал мне все, разбрасывался любовью, словно «Скиттлс», и я ему поверил. А потом он меня довел до сабдропа, прямо как Роберт. И, как и Роберт, сбежал.

С моей стороны было нечестно проводить сравнения, нечестно чувствовать такую боль и пустоту, но все равно. Все равно.

Я не мог не представлять в мыслях сирену, шипение дверей и топот шагов, и тело – слишком знакомое тело – стремительно проезжающее мимо меня на каталке в сторону операционной. Смешно, конечно. Вряд ли произошло что-то настолько драматичное, а даже если и так, где гарантия, что оно случится в моей больнице и в мою смену?

Я просто никогда не узнаю, куда уведет Тоби жизнь. Уже увела.

Я чувствовал себя настолько несчастно, что начал волноваться за качество собственной работы, чего допускать было никак нельзя, так что пришлось взять двухнедельный отпуск. Один из моих коллег даже сказал: «Тебе не помешает». Не знаю, чем бы я занял время. Уехать куда-то? Без Тоби казалось, что поездка принесет только боль и никакой пользы. Но нужно было что-то сделать.

Как-то это пережить.

Но ведь после Роберта мне пришлось еще хуже, да? Самое странное, что ту боль я совершенно не помнил.

Вечером в пятницу – спустя двенадцать дней с последней встречи с Тоби – не то чтобы я… да что там, считал, еще как считал – я вернулся домой и обнаружил его, сидящего у меня на пороге в черном костюме. И всю злость, весь страх, всю тоску тут же смыло в один миг, оставив мне идеальный холод. Безопасное равнодушие.

Я молча окинул его взглядом.

– Здравствуй.

– Привет. – Он не поднял голову.

– Не думал, что когда-нибудь еще раз тебя увижу. – Я даже почувствовал удовольствие, мрачное удовольствие от собственного спокойного тона.

– Почему? От того, что я раз в жизни не пришел? Не слишком ли болезненно реагируешь?

– А что я, по-твоему, должен подумать?

Повисла долгая пауза. Странный момент. Он же сидел прямо здесь, у меня на пороге, а выглядел таким далеким, угрюмым и молодым, мало напоминающим человека, способного причинить столько боли. Может, я слегка повредился рассудком, так вкладываясь в то, что, как мне казалось, между нами было. Отношения? С подростком?

– Мой дед умер, – сказал он.

Вашу ж мать. И самое ужасное, что моей первой, инстинктивной реакцией стала мимолетная вспышка обиды, словно Тоби каким-то образом все подстроил, чтобы заставить меня среагировать на его отсутствие, а затем лишить мои ответные чувства – мою тревогу, досаду, ощущение предательства – права на существование. Словно он намеренно сделал все, чтобы выставить меня в идиотском свете. Что совсем не так, конечно же не так. Просто его боль не оставила места для моей, и он даже не подумал, что надо дать мне знать.

– Похороны прошли сегодня, – продолжал он. – Дед не успел на подснежники. Он ведь должен был посмотреть на них со мной. Мы всегда ходим. Каждый год.

– Мне очень жаль. – Я постарался отложить сейчас в сторону все, кроме заботы о нем. – Зайдешь?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Мне так хотелось тебя увидеть. Весь день об этом думал, а теперь странно как-то.

– Я тоже по тебе скучал. – Эти слова казались менее опасными. Пусть и совершенно не подходили для описания того раздрая, в котором он меня оставил, но и неправдой их тоже не назовешь. Я нагнулся и неловко пожал его плечо, но он отшатнулся. – Тоби?

– Я по тебе не скучал. Мне хотелось, чтобы ты был рядом. – Он наконец-то поднял на меня глаза, вокруг которых залегли, словно синяки, темные тени. На чересчур бледном лице повыскакивали прыщи, расцветив челюсть, лоб и скулы красно-белыми звездочками. – Разве не понимаешь, Лори? Я хотел, чтобы ты был рядом, но вместо этого опять сижу у тебя на пороге и жду, когда меня впустят в тот уголок твоей жизни, где мне разрешено находиться.

Здравый смысл подсказывал, что в нем сейчас говорила скорбь, но откровенная несправедливость этих слов грохнула кувалдой по всем моим благим намерениям.

– Да какого хрена, – сорвался я, – я бы пришел, если б ты потрудился сообщить или спросить. – И тут же спохватился и зажал себе рот ладонью. Ведь собирался же сказать совсем другое.

– А, ну да, конечно. – Тоби обхватил руками колени, сжавшись в невообразимый комок. – И как же, ёпт, я должен был сообщить? Подставиться под пулю в надежде, что именно ты прилетишь на вертолете?

У меня просто кровь застыла в жилах. Мой самый худший кошмар, вот так брошеный в лицо скорбящим ребенком: приехать на место страшных разрушений и обнаружить не проблему, которую нужно решить, а тело любимого человека.

– Тоби, не вздумай даже шутить…

– Я не шучу. У меня реально нет ни одного способа с тобой связаться. У тебя ни разу не дошли руки поделиться хоть какими-то контактами. Потому что мы всегда встречаемся на твоих условиях. У нас все всегда на твоих условиях.

Боже мой. Я заслужил каждое слово. Он остался совсем один в горе, когда я мог бы – должен был – быть рядом, и вина за это лежала целиком на мне. Целую неделю метался от того, что не знаю его номер телефона, и мне даже в голову не пришло, что у него нет моего.

– Ради бога, про…

– Если начнешь извиняться, я заору. – Он взглянул на меня сверкающими от непролитых слез и затянутыми тенями глазами. – Мой дед умер, Лори. Человек, которого я любил больше всех в мире. А я все похороны думал о тебе. Как больной.

Если ему не нужны были мои сожаления, может, он примет хотя бы сочувствие?

– Не больной. Похороны… есть похороны. Скорбь есть скорбь. Здесь не существует никаких правил о том, что ты должен чувствовать или о чем думать.

– Да иди ты на хер, не в этом дело.

– Знаю. – И я, можно сказать, был даже в каком-то смысле рад принять на себя удар его злости и не пошатнуться. Что-то для него таким образом сделать. – Дело в том, что я не поддержал тебя.

Он все сплетал и расплетал пальцы.

– Ну, хоть это понимаешь. Но почему всегда я?

– Что почему? – Теперь казалось неправильным нависать над ним, поэтому я присел на корточки и сцепил руки.

– Почему я всегда должен обо всем просить? Почему ты никогда просто не… даешь… и не предлагаешь?

– Прости, что не был тогда с тобой рядом, но я же не телепат. И не знал.

– Да, но ты никогда и не спрашиваешь. А знаешь, как охеренно трудно всегда быть тем, кто просит? Почему это мне вечно приходится выкатывать тут свое сердце, как, блин, стеклянный шарик? – Его голос стал громче и надломился. – Твою мать, как я должен понять? Откуда?

– Что понять? Что я буду рядом? – Я постарался говорить спокойно, но в его неуверенности крылось что-то неожиданное и так же неожиданно больно ранящее. – Тоби, милый, да разве можно сомневаться?

И снова этот холодный, пронзительный взгляд.

– А ты никогда не давал повода поверить.

Его слова вонзились в меня осколками стекла.

– Так… так нечестно.

– Ну, так и ты тоже нечестен.

Я понятия не имел, как ответить. Все сказанное было правдой: я вел себя нечестно. А извинения здесь выглядели настолько неуместно, что казались оскорбительными.

Я не знал, сколько он проторчал на улице, поэтому встал, снял пальто и накинул его Тоби на плечи. Он никак не среагировал, но хотя бы не скинул. Затем я примостился на ступеньку рядом с ним, и так мы просидели довольно долгое время, каждый запертый в своем молчании. От него неуловимо пахло тем одеколоном, что я купил, нотами специй и слезами, и мне до боли хотелось опять оказаться в Оксфорде, где на какой-то момент представилось, что мы могли бы любить друг друга. Где влюбленность казалась самой легкой, самой простой вещью в мире.

Но он прав. Просить тяжело.

Невероятно тяжело. И я о стольком должен был узнать у него, столько попросить и столько дать, вместо того чтобы притворяться и повторять себе, будто мне этого не нужно. Я не дал ему свободы. Не совладал даже с собственными ожиданиями. Все, что я сделал – это полностью повесил груз любви и доверия на Тоби, довел до того, что не оставил ему ни единой возможности попросить о такой элементарной вещи, как мое присутствие в его жизни. Приговорил нас обоих к почти целой неделе ада.

Не исключено, что сейчас уже слишком поздно начинать наводить мосты. Но самое меньшее, что я мог сделать – наконец-то, спустя столько-то времени – это попытаться. Спросить.

– Тоби?

– Что?

– Знаю, мне следовало сделать это еще несколько недель назад, но я должен кое-что у тебя спросить и кое-что тебе дать.

– Слушай, вот не надо мне твоей похоронной жалости.

– Это не жалость. – Я придавил собственное нетерпение. Как и злость, и боль, оно было лишь одной из форм эмоционального переключения – одним из способов почувствовать себя не до такой степени на нервах, не настолько восприимчивым, не таким, вашу мать, виноватым. – Когда ты не пришел на той неделе, и у меня не нашлось ни одного способа с тобой связаться, я был… я был…

– Ты был что? – Такой скептический тон. И снова моя вина.

– Убит горем. Безутешен. С разбитым сердцем. Понимаешь, я себе давно говорил, что у тебя есть право в любой момент от меня уйти. Так вот, нет у тебя такого права. – Он резко развернулся лицом ко мне, и я машинально убрал челку с его глаз. – То есть право, конечно, есть, я еще не чокнулся. Но тогда сперва ты должен порвать со мной.

– Знаешь, – сказал он тихо, – звучит так, будто ты хочешь быть моим парнем.

– Хочу. Хотя спросить собирался о другом.

Его губы изогнулись в легчайшей из улыбок.

– Я все равно это засчитаю.

И я улыбнулся в ответ так же нерешительно.

– Договорились.

После чего мы опять замолчали, пока я сражался со своей невероятно банальной, но абсолютно необходимой просьбой. Это ведь должно быть так просто, но почему-то не было. Я же без всякого стыда вымаливал у него самые разнообразные издевательства и самое разнообразное снисхождение, но вся моя уязвимость сексуального толка, которую я демонстрировал перед ним, не шла ни в какое сравнение с посиделками на крыльце вместе с Тоби и с признанием того, что мне хотелось – что мне требовалось – получить от него.

Он подтолкнул меня плечом.

– Что ты хотел, Лори?

Я набрал в грудь воздуха.

– Твой номер телефона?

– Не вопрос. И пришли мне смс-ку, чтоб у меня твой тоже был. – Он каким-то образом умудрился произнести это как самую нормальную вещь. Словно мы и не припозднились на несколько месяцев.

Я вытащил телефон из кармана и добавил Тоби в список контактов. Послал ему свою визитку.

А затем достал связку ключей от дома и снял с нее тот, что раньше принадлежал Роберту. Когда он наконец-то съехал, я повесил сюда его ключ, чтобы не потерять, а убрать потом руки так и не дошли. Сперва виной всему оказалась сентиментальность – хотя бы здесь мы все еще были вместе, два ключа, прижатые друг к другу на кольце брелка – а потом апатия. Я протянул ключ Тоби.

– Вот что я хотел тебе дать. – У него округлились глаза.

– Господи, Лори.

– Больше никаких порогов, ладно? Приходи, когда хочешь, дома я или нет.

– Серьезно?

Я кивнул.

– И с этим я тоже опоздал на несколько недель.

Он приподнял бедра, выудил из кармана свои ключи и добавил к ним мой, где тот растворился среди других кусочков жизни Тоби.

– И что я получу, когда умрет другой член моей семьи?

– Попрошу тебя стать моим мужем.

– Не смешно, Лори. – Оно и не было, и было, как иногда происходит только с ужасными событиями. Тоби вытянулся и поцеловал меня, целомудренно и немного грустно. – Спасибо.

– Теперь зайдешь?

– Да.

Я оставил его на диване, где он в чем-то смотрелся словно посторонний человек в своем траурном костюме, и принес чай и горячий тост с маслом, потому что не знал, что еще я могу для него сделать.

По части скорби Тоби оказался куда умудренней жизнью, чем я. Самому мне еще ни разу не пришлось терять действительно любимых людей. Мои родители не были близки со своими родителями, поэтому все смерти бабушек и дедушек для меня прошли как довольно абстрактные события. И хотя, конечно, уход отца и матери я буду однажды оплакивать, наши с ними отношения всегда строились на формальностях и привычках, любви через моральный долг и полном взаимном непонимании.

Странно, как некоторые поколения кажутся невозможно от тебя далекими, а другие – совсем нет. Я оправдал ожидания родителей по стольким пунктам, но тем не менее нашелся один, где не смог, и никогда не смог бы. Они ни разу меня не укорили. И где-то, наверное, было бы проще, выскажи они хоть какие-то упреки, потому что тогда у меня бы появилась причина их недолюбливать.

Внезапно вспомнился один из моих дней рождения – двадцать второй? двадцать третий? – когда я сломался, не выдержав молчания: «Почему вы никогда о нем не спрашиваете?»

На секунду мать как будто смутилась, и не из-за вопроса, а потому что я повысил голос.

– Я не знала, что тебе этого хочется, – был ее ответ. И после этого в конце каждого телефонного разговора она неизменно добавляла: – А как Роберт?

На что я всегда мог сказать лишь:

– Хорошо.

И главная ирония и вселенская жестокость состояла в том, что по всем статьям Роберт проходил как идеальный – привлекательный, образованный, воспитанный, амбициозный, располагающий к себе – если б не тот факт, что он был мужчиной. Все прелести цивилизованности, достатка и завидной партии ничего не значили. Потому что он никогда не смог бы дать мне детей. И, когда мы были вместе, не мог на мне жениться.