Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Бросаюсь на него и вылизываю все дочиста, дохожу языком прямо до нежной кожицы между пальцами, где на вкус он больше всего похож на себя.

Он стонет в ответ.

И мой член от этого встрепенулся, как лабрадор при виде поводка для прогулок.

– Тоби. – В его голосе явно слышится предостережение.

Я поднимаю голову, еще прихватывая зубами кончик его пальца, который лежит на подушке моих губ, и насколько могу округляю глаза.

– Прекрати, пожалуйста. – А теперь у него в голосе что-то другое.

И, эм, я в непонятках. «Прекрати, пожалуйста» никак не должно нажимать у тебя в голове кнопку «Пуск». И, строго говоря, не нажимает. Я знаю правила и когда «нет» значит «нет».

Но как он это произносит.

Сейчас его слова звучат двусмысленно, но не в том плане. А так легко представить, что в том самом.

Хочу, чтобы он сам мне их сказал всерьез и не всерьез, зная, что меня оно может и не остановить. Хочу, чтобы он их сказал, постанывая от удовольствия и морщась от боли. И хочу, чтобы в моей власти было право отказать ему. Просто потому, что могу. Просто потому, что его мучения меня заводят.

Я выпускаю изо рта палец, целуя его напоследок.

И потом мы таращимся друг на друга, и нам внезапно неловко, что пипец. Мне как бы пора уходить, но я еще тут, и сам он тоже не просит.

– А твоя мама, – спрашивает он наконец, – разве не волнуется, где ты.

Она, скорее всего, еще и не заметила даже. Хотя нет – плохо прозвучало. Заметила, конечно. Обязательно замечает. Просто ее сенсор материнской паники выставлен на самый нижний порог чувствительности.

Я мотаю головой.

– Но мне пора, да?

– Да, пора.

– Ага. – Гоняю туда-сюда пальцем крошку по тарелке. – Или мы могли бы…

– Нет.

Черт, я слишком на него нажал. Вот вечно так. До этого он еще колебался, но теперь передо мной вырос заслон уверенности. Но я все равно не сдаюсь – идиот. А что мне терять-то?

– Ты даже не знаешь, что я хотел предложить.

– А зачем мне знать?

Ёёё, отбрил так отбрил. Я вздыхаю.

– Ну, не обязательно же только с извращенствами. Мы могли бы… трахнуться, или поговорить, или прогуляться. Да что угодно.

«Черт, может, тебе еще в ножки ему бухнуться, Тоби?» Хотя я, наверное, уже на все согласен. «И что еще за «прогуляться», а? Какого хрена? Кто вообще такое предлагает?»

– Тоби. – Ох ты ж, ненавижу, когда он говорит так мягко. – Ничего этого мы сделать не можем.

Мне правда-правда очень не хочется выглядеть капризным, но знаю, что все равно бесполезно.

– Почему?

– Потому что, во-первых, мне тридцать семь.

– А что, тридцатисемилетние не трахаются, не разговаривают и гулять не ходят? Да-а, не жизнь, а отстой.

– Не с девятнадцатилетними.

– Слушай, вот были бы мы сейчас в Древней Греции, и ты бы меня уже давно отодрал во все дырки.

– Ну извини, мы уже давно не живем в мире социально-санкционированной педерастии.

Я чуть было не отвечаю: «И что тут, по-твоему, хорошего?» – но, мать вашу, это не смешно. Мне девятнадцать, и я уже не ребенок. Я знаю, чего хочу, и он знает, так почему вдруг нельзя?

– То есть, твой основной аргумент – это расплывчатая интерпретация социальных стигматов, да? Не потому что я тебе не нравлюсь или ты меня не хочешь?

– Так делать неправильно.

Он укрывается одеялом до самого подбородка, словно хочет под ним спрятаться. Выглядит мило, на самом деле, точнее, выглядело бы, если б он прятался не от меня и от целой кучи фактов. И тут я подмечаю, вот оно – легкое подрагивание пальцев. Ага!

– А то, что ночью делали, значит, правильно?

– Тогда было… совсем другое дело, – краснеет он.

Я, можно сказать, на грани раздражения. В смысле, хорошо, конечно, что он отказывается меня использовать и все такое, но елки, как же хочется, чтобы меня, наконец, использовали. Я нагибаюсь чуть ближе. Пру, как паровоз, и даже удержать себя не могу.

– То есть, тогда это был не секс? Не интимная близость?

Он просто смотрит на меня своими дождевыми глазами, весь дикий. И потерянный, прямо как я сам. И отрицательно качает головой, потому что не имеет привычки врать. Я это о нем сразу понял.

– Так в чем же дело?

Сам, наверное, пытается сообразить, потому что он молчит целую вечность. Мне хочется разгладить морщинки у него на лице. Наконец, он отвечает:

– Лет через пять-десять, когда будешь ближе к моему возрасту, ты вспомнишь об этом и спросишь себя: «Господи, чем я вообще думал?»

– Сколько бы мне ни было, я буду вспоминать и думать: «О, да. Красавчик».

– Нет, не будешь. Однажды ты станешь мной, и тогда уже подумаешь не «Ух ты, интересный зрелый мужчина», а «Господи, какой жалкий, одинокий старый пердун – с подростками спит».

– То есть, ты бы со мной переспал, если б мне было двадцать? Ничего себе обоснованьице.

Его лицо принимает выражение, которое я уже начинаю узнавать – одновременно смешливое и раздраженное. Кажется, у меня есть шанс, если веселье обгонит раздражение.

– Ты же знаешь, что не все так просто.

– Может и нет, но и в невероятно сложное превращать не надо. Ты не можешь думать о себе как о… ну, не знаю, гей-эквиваленте тех женщин – как они называются? – которые по мальчикам?

Он медленно моргает.

– Что, как о стареющей королеве в окружении юных фаворитов?

Представляю себе и не могу не расхохотаться. И в следующую секунду он ко мне присоединяется.

– И потом, – жму я, – ты же не прям регулярно имеешь парней помоложе, так?

– Помнишь ту комнату наверху, куда я тебе запретил заходить? Она битком набита твинками.

– Ну во-от, а я-то думал, что особенный.

– Особенный, и ты сам прекрасно это знаешь. – У него голос сейчас как тогда, ночью, когда он закутывал меня в полотенце и говорил, какой я красивый.

Что, конечно, не так на самом деле. Но я верю, что он верит.

И вот это уже… это уже не абы что, это – действительно особенное.

Так что я ни за какие хреновы коврижки не дам этому мужику уйти, не выяснив, каково чувствовать его внутри меня. И все тут.

– Так. – Я поднимаю руку и начинаю загибать пальцы. – То есть, как я понял, у тебя главные возражения это всякие общественные нормы, хотя общество и не узнает никогда, и что я подумаю о тебе через хрен знает сколько лет, когда ты про мое существование уже давно забудешь.

– Тоби…

Его строгий голос горячей волной проходит по позвоночнику, и мне хочется как бы податься навстречу, потереться и довольно помурчать, чтобы он из строгого стал глухим и нежным с хрипотцой.

– Вот не надо тут «Тоби». Я серьезно. Одно дело, если б ты меня не хотел – хорошо, понятно. Но отказывать только потому, что боишься, что люди подумают – это совсем другое, и так не пойдет.

Внезапно он проводит ладонью мне по щеке, и я вжимаюсь в нее и хочу, так хочу.

– Поверить не могу, что ты пытаешься затащить меня в постель.

– Да ты уже в постели.

Он улыбается мне своей необычной, застенчивой улыбкой.

– Ну, давай. – Я не то что выкладываю все карты на стол, а скорее вышвыриваю из окна всю колоду. – Скажи, что меня не хочешь.

Я жду, что он сейчас так и ответит. Практически слышу уже. И готовлюсь. И как бы слишком поздно понимаю, что даже если он не всерьез, а просто отмахнется, чтобы я ушел, то по моему глупому сердцу это все равно жахнет кувалдой. А потом думаю, что, может, он и прав. Может, мне еще слишком девятнадцать для такого. Потому что тут вам не игрушки, тут большое и настоящее, и я, наверное, расшибусь вдребезги об эту настоящесть.

– Не могу понять, – шепчет он, – соблазняют меня или дубиной по голове и в пещеру.

– А вдруг тебе немного и того, и другого хочется?

От этого он опять краснеет, и я вижу, как румянец сползает, что ли, вниз по его оголенной шее. Я смелею – только с Лори так бывает – забираюсь с ногами на кровать и сажусь верхом на него. С этим у меня практики маловато. В голове-то я себе, естественно, представляюсь таким грациозным ковбоем, который взлетает на него одним движением. А на самом деле скорее вскарабкиваюсь, а потом плюхаюсь сверху, но главное, результат-то достигнут, верно? И лучше б, конечно, без моих штанов и без одеяла, но я все равно могу чувствовать Лори под всеми этими тряпками.

И его член, который, кажется, очень даже соблазнился.

У него… не то чтобы перехватывает дыхание, но неконтролируемый выдох говорит мне, какое Лори совершает над собой усилие.

Весь этот контроль. И он разрешает мне развязать себя, как бант.

Боже мой. Не мужчина, а идеал. Настоящий, блин, идеал.

– Это ж, ну, классика, – говорю я ему.

Сидя верхом, я возвышаюсь над ним, так что ему приходится запрокинуть назад голову, чтобы посмотреть на меня. И в глазах у него такой голодный штормовой блеск.

– Что?

– Риторический подход.

Он пытается рассмеяться, получается нервно.

– Не думаю, что люди, как правило, сдают свою добродетель перед лицом рационального аргумента.

– Да ладно, в семнадцатом веке только так и делали, не знал? Есть целая ветвь, ну, не любовной, а сношальной поэзии, что ли, которая вся про то, как убедить бабу тебе отдаться, потому что… и далее по списку, от «все однажды умрем, так почему бы и нет» до «нас укусила одна и та же блоха, так что нам теперь все равно крышка».

Он вроде как молчит, но тело подо мной звучит, и еще как. Громогласно. Улыбаюсь ему.

– Вот мое любимое:

Нет, больше чем женаты ты и я.

И ложе нам, и храм блоха сия.

Нас связывают крепче алтаря

Живые стены цвета янтаря.[6]

Разве не круче, чем: «Глаза, словно солнца, губы, словно вишни»?

Его ладони ложатся мне на щеки.

«Поцелуй, поцелуй же меня».

Проходит, прихрамывая, вечность.

– Чего ты хочешь, Тоби?

Опасно задавать такой вопрос, когда мой ответ – всего. Но он, наверное, имеет в виду другое. Так что выбираю очевидное:

– Хочу, чтобы ты меня трахнул.

И он накрывает меня как штормовой вал, и это – охереть! – пугает, и – охереть! – полный восторг, и наконец-то – охереть! – происходит. Я лежу на спине, а он на мне – ух ты, сильный – срывает с меня одежду. Прямо натурально срывает. Сквозь колотье сердца и шум крови от нашего движения, и дыхания, и единения я-таки слышу, как что-то практически непоправимое случается с одним из швов. Лори проводит ладонью мне вверх по груди – скорее, чтобы защитить, чем возбудить – и я на секунду не могу понять, чего ему там надо, но потом он стягивает через голову мою футболку, и до меня доходит, что это он проследил, чтобы ткань не зацепилась за пирсинг в соске.

Я сжимаю его плечи и смотрю в лицо – раскрасневшееся и дикое. И, вашу ж мать, чувствую что-то… не знаю… но для меня так охрененно ценно, что он, даже когда настолько распаленный, помнит о такой мелочи.

И я хватаюсь за эту мысль, как за спасательный круг, потому что… Мать моя женщина. Он будто с цепи сорвался. И я как бы прижат его телом и совершенно офигевший от такого натиска, но все равно знаю – уверен как ни в чем другом – что он никогда не причинит мне боль, хоть самую маленькую, милипизерную, абсолютно нечаянную – никакую. Да и, по правде говоря, он мне нравится, и я его хочу, слишком сильно хочу, чтобы бояться. Даже когда он у меня между ног и прижимает таким грубым и совершенно… недвусмысленным способом. Ни капли сомнений, как будто все его тело говорит: «Сейчас как трахну, как трахну».

Отчего я просто с ума схожу.

Потому что это тоже из-за меня.

Я его довел до такого.

Я. Слишком худосочный, слишком странный, слишком настырный ноль без палочки. И вот это правда мое. Мое и больше ничье.

Он отбрасывает снятую футболку… куда-то, а потом его рот вроде как раскрывается над моим соском, и, о господи, жар, горячий мокрый жар. А потом его язык, фигак, дотрагивается до наконечника стрелы, легонько потягивая кожу, и это, блин, как электричество. Это яркое, не-боль-не-наслаждение, чувство, которое расходится по телу как фейерверк «Огненное колесо». Позвоночник беспомощно выгибается вверх, превращая меня в гребаные ворота для крикета, и я издаю звук, который человек никак не должен издавать только из-за того, что ему полизали сосок.

Вот тут-то я и понимаю, насколько это не мой уровень.

Я ему не соврал, когда сказал, что веду половую жизнь, как любят выражаться в больнице. Ага, живущий половой жизнью и ответственный – это про меня. Но иногда кажется, что мои взаимоотношения с сексом – это такая нездоровая смесь неуверенности в себе и гормонов. Мне нравится, когда парни хотят меня поиметь – однозначно хорошо для самооценки, фигли – и я практически постоянно живу с таким фоновым желанием все время заниматься сексом. Но вот сами потрахушки… Как-то не очень, да? Не ужасно, конечно, но с хорошим дрочевом не сравнить.

Если ты онанируешь, на тебя ничего не давит. А вот когда с кем-то, то вроде грубо, ну, находиться совсем в другом месте у себя в голове. Зато когда я выступаю сольно, тут уж можно навоображать себе столько горячих парней в цепях, сколько твоей душе угодно.

Может, это у меня из-за кинка?

А может, я просто в постели не очень. Но в основном, секс это такой влажный и неловкий процесс, и вы оба трогаете друг друга, будто толком не знаете, что надо делать.

Наверное, потому что реально не знаем.

Но ё-мое, я хочу, чтобы меня трогали, как Лори сейчас. Словно он просек, где у меня живет удовольствие, и вытягивает его наружу, несмотря на протесты.

И я хочу научиться так же его трогать.

Потому что мне очень-очень хочется видеть, как он протестует. Шучу. Ну, нет, не шучу, на самом деле, но тут дело не только во власти. Это еще и сумасшедшая благодарность и желание поделиться узнанным с другим. То есть, с ним. Разделить, короче.

Сделать ему хорошо. Потрогать везде, где он хочет.

Он поднимает голову до того, как я успеваю умереть. И я просто лежу весь в огне, напряженный и задыхающийся. Пальцы касаются моего горла.

И из меня вырывается еще один дурацкий звук. Моя кожа такая тонкая и натянутая под его пальцами, что я представляюсь себе почти прозрачным. Я для него стеклянный, до самого кроваво-красного сияющего сердца.

А потом его ладони оказываются у меня на талии. Я приподнимаюсь, и он вытряхивает меня из джинсов. Не самый лучший момент – я как жираф со своими костлявыми коленями и пинающимися ногами – но все это вылетает из головы, стоит ему только лечь обратно на голого меня. Он такой теплый и сильный, и все еще чуточку грубый. Не в смысле агрессивно, но уверенный такой, отчего и мне верится, что я тоже сильный, что мое тело для этого и создано. Принимать его в себя. Сосредоточить всю его силу на моем удовольствии.

Я обворачиваюсь вокруг него, так крепко, как только могу, и, вашу мать, упиваюсь.

Мне дико нравится его надежный тяжелый вес на себе. Как движется под моими ладонями его спина. Его член, прижатый к моему, что вообще-то несколько неудобно, но и одновременно очень интимно. Клянусь, я так и чувствую, как по стволу идет и тяжело бьется под кожей кровь, словно свой отдельный пульс. А над пахом, где волосы у Лори редеют, их отдельные спиральки вжимаются в меня, как будто он пишет мне послание в виде нашего личного граффити.

Мы какое-то время так и лежим, в этом объятии во весь рост. Его голова уткнулась мне в плечо, дыхание греет шею, и мне видно, почти как снайперу в прицел, весь его позвоночник вплоть до роскошной, чего уж тут, задницы.

И я думаю о тех секретах, которые он в себе носит. Как его горло дрожало под моими пальцами. Как он выглядел на коленях у моих ног. Его нежность, когда оборачивал меня полотенцем. И, черт, я хочу знать больше. Хочу знать, как его рот будет чувствоваться на моем члене. Какой он на вкус в местах, где мне до сих пор ни разу не хотелось знать вкус других людей. Хочу раздвинуть его ноги и проехаться ногтями по внутренней стороне бедер. Хочу сделать ему больно.

Какие же у меня руки загребущие. Хочется иметь все.

– Мама родная, Лори. – Я вплетаюсь пальцами в его волосы. Они невероятно мягкие, особенно у шеи. И он поднимает глаза и смотрит прямо в мои. Его лицо залито таким отчаянным румянцем, от которого у меня живот ходуном ходит.

– Ты просто охеренно… – Даже не знаю, что я собирался сказать.

Нет такого слова, которое бы описало, насколько я его хочу, и как я себя с ним чувствую.

Но оказывается, мне и не надо ничего говорить.

– Ляг на живот. – Голос у него стал такой низкий, что он почти что рычит на меня. И это самая страстная вещь в мире.

Хотя не знаю, зачем вообще было нужно говорить, потому что он не дает мне шанса. И просто берет и сам меня переворачивает. Да так быстро, что я отдышаться не могу. И теперь беспомощно таращусь на изножье кровати, что… слушайте, у меня жизнь несколько ограниченная, понятно? И до сих пор, если я занимался сексом, то это обычно происходило у кого-то дома, на односпальной кровати и очень-очень тихо. Не то чтобы меня тогда распирало от желания кричать, чтоб аж окна повышибало. Но, в общем, да – пожалуй, мне никогда не приходило в голову, что горизонтальное положение в постели можно принимать не макушкой к изголовью.

Но вот я тут, с парнем, который так хочет меня отыметь, что я разложен практически по диагонали и лицом к ножной части кровати, а ему все равно.

Да, согласен, это мелочь такая. Вообще смешно о ней думать. Но для меня она все-таки что-то значит. Есть нечто романтическое в этой идее, которой он со мной поделился. Как будто я стал такой сумасшедшей, искусительной версией себя.

Вместо того, кто я на самом деле.

Вытягиваю руку и хватаюсь за красивую резную деталь его кровати. Дерево под моими пальцами гладкое, как кожа, и быстро согревается. Странно, какие сенсорные подробности выхватывает твой мозг. Тут мужчина раздвигает мне ноги, целует в шею под затылком, а-а, етить твою… трется членом о мою задницу… а мне резные детали его кровати впечатались в мозг, словно я их теперь никогда не смогу забыть.

Наверное, это сам мозг так следит, чтобы я не взорвался от блаженства.

Потому что, мать моя женщина, мне никто не говорил, что у моей шеи сзади прямое подключение к члену. Когда он меня туда целует, становится одновременно и жарко, и холодно, и глаза как бы слепит от яркости, будто в венах вместо крови текут фотоны. Он везде, внутри и снаружи, и я таю под ним в лужицу дрожащего, всхлипывающего «да». Хорошо, что у меня есть за что держаться, а то я бы в таком кайфе провалился прямиком в трещину Вселенной.

Я роняю голову между вытянутых рук.

Еще. Еще.

Вместо этого он отодвигается, но я не успеваю впасть в конкретное разочарование, потому что его язык начинает рисовать мокрую полоску экстаза от начала задницы и вверх по позвоночнику. Сперва это, по большей части, странно, потом становится ничего так, а потом невероятно охерительно – будто все нервные окончания моей спины встрепенулись и подрагивают от нетерпения, после чего искрятся, когда он их поджигает один, мать его, за другим. А я такой живой, такой опьяненный всем этим, что даже понятия не имею, где сейчас находится его язык. Кажется, будто он мне всю спину облизывает одним махом. И я обо всем забываю в вихре ощущений. Обо всем, кроме него.

Я вдруг замечаю, что издаю такой… звук. Типа «хнннннн», только у меня дыхание слишком сбилось, поэтому это скорее «хн-уф-уф-уфхннннн», как будто я газонокосилка, которая никак не заведется. И стараюсь перестать, но не могу. Не могу.

Очевидно, это происходит, когда мне вылизывают спину.

Кто ж знал?

Его раскрытый рот снова у моей шеи, жаркий и влажный, и Лори проходится по коже зубами, и, господи, я чуть не кончаю. Спасает только чистой воды паника, ну, почти спасает, и теперь я лежу и подергиваюсь в луже жидкости, и мне хочется сдохнуть от стыда.

– Тоби? – Его голос у моего уха.

Нет, мне слишком стыдно, чтобы ответить.

– Что такое? Чересчур?

Если я ничего не скажу, он забудет про мое существование. Ля-ля-ля. Тоби Финч покинул помещение.

– Тоби, пожалуйста. Я что-то не так сделал? – Мама родная, кажется, он реально испугался. Я прячу лицо в руке.

– Ты что, я чуть не кончил сейчас.

– Что, прости?

Поворачиваюсь ртом вбок.

– Я. Чуть. Не кончил.

Его губы прокладывают дорожку по изгибу моего уха.

– Разве не в этом смысл?

– Эээ, нет. – Сложно соображать, когда он меня трогает… сказал бы «вот так», но по правде, когда он в принципе меня трогает. – Смысл в том, чтобы кончить в нужный момент. А иначе это преждевременная эякуляция.

– Нужный момент, чтобы кончить, милый мой, это когда тебе хочется кончить.

Он меня милым назвал. Оказывается, моему члену и это нравится, и я поскуливаю, пока из него капает. Лори прикусывает меня губами за мочку, и все. Капец. Я опять начинаю газонокосить.

– Мне хочется… – тут у него голос срывается, – доставить тебе удовольствие, Тоби.

Аррргх. Только хуже стало. Судорожно сжимаю бортик кровати.

«Двенадцатью один – двенадцать, двенадцатью два – двадцать четыре. Двенадцатью три…» – он утыкается носом в мою шею сбоку и трется об меня утренней щетиной. Понятия не имею, сколько будет двенадцать на три.

– Пожалуйста. Позволь мне.

Его эротизм опять взрывает мой жалкий мозг. Поверить не могу, что он… реально умоляет разрешить ему доставить мне неземное удовольствие. Лучше, чем сейчас, в жизни просто не бывает.

И это еще не все. Я чувствую, как он дрожит. Прямо трясется весь.

– Ты даже не представляешь, – шепчет он, – что со мной делаешь.

Верно. Не представляю. Вообще понятия не имею, как я могу что-то с кем-то делать, если честно. Но сама идея, что способен, это охренеть как круто.

– Ты меня обязан трахнуть, – говорю я ему, – прям щас или все, капец. Потому что можешь думать, как хочешь, но лично я считаю, что если кончу без твоего члена в заднице, это офигеть как преждевременно.

– Ох, Тоби. – Он спускается вниз по хребту, вжимая в кожу мое имя как самоцветы. – Тоби. Тоби.

Голос у него совершенно очумевший. И это так красиво. Не представляю, как я умудрился заслужить такого удивительного мужчину, но клянусь, теперь практически понимаю, что люди находят в религии.

После его губ и языка я весь липкий и трясусь мелкой дрожью. Слышу шорох рвущейся обертки от презерватива и внезапно очень четко представляю, как я смотрюсь перед ним – разложенный по простыне, потный от вожделения и влажно блестящий от его рта, ноги широко раскинуты, а руки держатся за спинку кровати.

Да-а, вот это я понимаю поза «возьми меня».

Как мне оно все нравится. Такая охренительная разнузданность. Я теперь всегда буду помнить этот образ себя – Тоби, каким его видит Лори. Мой собственный секрет.

Матрас проседает под его весом. Щелчок, звук выдавливаемого геля, а потом у меня в заднице палец. И… вшшух… резко выдыхаю я, потому что это такое… здрасьте. Я, конечно, знал, что так будет, хотя, может, и не совсем в том виде.

Потому что сейчас это палец в заднице. И мне не больно там, ничего такого – контролируемое растяжение – но как бы и все.

Ну, то есть, мне знакомо это ощущение. Слегка чужеродное «эй, да там что-то есть». Ничего страшного.

Но, наверное, я думал, что с ним будет по-другому.

Сжимаю зубы и жду, когда станет лучше. То есть, скорее всего, когда он начнет попадать мне по простате.

Ага. Два пальца.

Рассматриваю стену. Мир снова стал обычным. Ну, настолько обычным, насколько бывает, когда кто-то сует вам пальцы в задницу.

Странно, что я всегда настолько не прочь перепихнуться, если учесть, насколько не вдохновляет меня сам процесс. Как это вообще называется? Как будто тело забывает всю банальность этого действа, и я опять начинаю… жаждать. А может, когда я думаю о сексе, то воображаю другое, а потом убеждаю себя, что так оно и было.

Мой член опустился с девяноста градусов до нуля меньше, чем за секунду, такое ощущение, хотя на деле наверняка дольше.

Ничего, когда он войдет, станет опять нормально. Я почувствую эту близость, которая всегда бывает, и наполненность, и то глубокое, темное наслаждение, которое растет-растет и ни во что не выливается, на самом деле. Вот это все мне нравится. Очень. А потом я буду себя тереть и мечтать о его губах и пальцах на своем теле. Вообще, если подумать, даже если эта часть не удастся, все равно с ним у меня был лучший секс в жизни. И самой мысли достаточно, если на то пошло: он и я. Как Лори меня берет, его тело в моем, какие звуки он издает, когда кончает.

О да.

Кажется, я готов, потому что он опять вынимает пальцы.

Надеюсь, что готов.

Он там все так старательно растягивал своим не слишком соблазнительным способом.

Я вяло думаю, что, наверное, так занимаются сексом взрослые. И даже не знаю, лучше это или хуже, чем неуверенные, где-то отчаянные потуги из моего опыта.

Я стараюсь не слишком огорчаться по этому поводу. Просто… ну, все же так хорошо начиналось. Надо было разрешить ему вылизать меня до оргазма.

В следующий момент он подхватывает меня под бедра так, что колени оказываются строго подо мной, и я как бы шатаюсь туда-сюда – верхняя часть туловища распластана по кровати, а нижняя развевается в воздухе, как флаг на ветру.

Я, прямо скажем, не уверен, что в большом восторге от всего этого.

Меня честно шокирует, каким беспомощным я себя при этом чувствую. И не могу забыть, насколько выставлен весь на его обозрение. В немалой степени из-за того, что холодный ветерок буквально обдувает мне анус.

Который смотрит прямо на Лори.

С тем же полуоткрытым «ртом», как и у меня на лице.

В общем, лежу я, весь в ужасе от представленного и в таком физическом дискомфорте. И главное, тут часть меня вдруг ни с того ни с сего словно подскакивает и говорит: «О!». Потому что я внезапно чувствую какое-то… честно… предвкушение, что ли, что вот сейчас-то меня абсолютно точно, стопроцентно оттрахают. И если б можно было в этот момент высвободить руку, чтобы постучать себе по башке, я бы точно постучал, потому что, блин, Тоби, ну когда уже ты усвоишь, что подставлять задницу для потрахушек – не самое приятное занятие.

Тут его член прижимается ко мне и входит в одно плавное движение – не грубо, но практически неумолимо, открывая меня нажатием с поворотом, как будто я музыкальная шкатулка, и он знает, как работают механизмы всех моих тайных мест. Я чувствую его так глубоко внутри себя, что просто задыхаюсь от этого.

О господи, раньше никогда так хорошо не было. Это уже не утешительный приз как-нибудь когда-нибудь, а все то, что мне нравилось в этой части секса, прямо здесь и прямо передо мной – то есть, технически за мной. И внезапно становится совершенно пофиг, в какой позе я лежу, потому что меня уже не волнует ее нелепость. Мне охеренно.

Я пытаюсь податься назад, подобраться ближе к намеку на вот это нечто, что он предлагает, поскольку уверен… на сто процентов уверен… что меня там что-то ждет, какое-то откровение, надо только дотянуться. Но он крепче сжимает мне бедра (надеюсь, останутся синяки) и не дает двигаться. Заставляет ждать вот так, с моим телом вокруг его и этим намеком на наслаждение, пульсирующим в воздухе.

Когда я не могу больше терпеть ни минуты, он снова выходит и входит под другим углом, зажигая меня как хренов фейерверк.

Кажется, я реально кричу.

Последняя связная мысль: «Так вот что я всегда искал».

А потом я даю себя оттрахать в бессвязную, стонущую, дрожащую лужицу, и это так круто. Нереально круто. Даже не понимаю, когда именно начинаю кончать. Ощущение, будто я все это время кончаю. И окружающий мир слился в одно размытое пятно его пота, и жара, и силы, с которой он вколачивается в меня, толкает все выше и выше, глубже и глубже до тех пор, пока я не перестаю думать, перестаю дышать, перестаю смотреть и только чувствую, чувствую, чувствую.

Я так сотрясаю стены своими криками, что почти не слышу, как он произносит мое имя.

А я говорю… все.

Да. Боже. Черт. Вот тут. Вот так. Сильнее. Глубже. Да. Да.

Ооооо да.

Порнушные звуки, которые и повторить-то стыдно, поверить не могу, что мой рот их издает.

Кажется, я даже признаюсь ему в любви.

Потому что сейчас я его и правда люблю. Реально.

В какой-то момент – ах, вашу ж мать – наслаждение не сказать, что доходит до пика, но с ним что-то случается. Оно схлопывается, как Вселенная, а потом оказывается везде, как падающие звезды, и я им весь охвачен. Охвачен Лори.

Какая, на хрен, маленькая смерть? Да это опупенно гигантская смерть.

И я умираю. Столетиями.

Я прихожу в себя обмякшим и оттраханным. Легким не хватает воздуха, сердце колотится, а ладони ноют от того, как я ими сжимал бортик кровати.

Разгибаю пальцы, и колени подо мной медленно разъезжаются, пока я не остаюсь лежать ничком, а он до сих пор внутри меня по самый корень – прямо на грани невыносимого, только я не хочу терять ни самого Лори, ни одной из оставшихся секунд этого наслаждения. Хотя «наслаждение» – слишком мелкое слово для того, что я сейчас испытываю.

Это, кажется, экстаз.

Он падает на меня, подставляя локти для опоры, перед тем как расплющить, словно виноградину.

– Мммхх, – говорю я.

– Тоби. – Фигасе, его и на слова еще хватает. – Тоби… можно мне…

Эге, да судя по голосу его унесло не хуже. Мои яйца прошибает какой-то странный типа спазм – вроде как они шарят по карманам в поисках, чего б еще выдавить из нашего члена, но так и не находят.

Вот бы сейчас увидеть Лори. Я чувствую, в каком он напряжении, что его трясет над моей спиной, а уж как выглядит при этом… Точно офигенно. Сплошные тугие мускулы, свирепость и отчаянное безумие.

Хочу велеть ему перевернуть меня сначала. Чтоб я увидел, как он разлетается на кусочки внутри меня, для меня, из-за меня.

Но сейчас получается только «Агхаааа».

– О боже, – его голос перехватывает от желания и благодарности.

И это я его до такого довел.

Ему хватает только пары толчков, и, честно говоря, слава богу, потому что ну да, не скрою – больновато. Но его пальцы находят мои, и мы переплетаемся, и так он и приходит к финишу. Руки хватаются за мои, тело крепко прижато к моему, открытый рот осыпает сдавленными стонами шею мне у затылка.

Он кончает, выдыхая мое имя.

И я серьезно начинаю тащиться от того, как Лори его произносит. Как будто это уже не обычный я, а другой, улучшенный Тоби. Тоби, который может поставить на колени. Тоби, которого экспертно трахают.

Его Тоби.

Не представляю, как у него получается – та же магия, из-за которой он такой огонь в постели, наверное, – но он выходит из меня осторожно и аккуратно. Я слышу шлепок снятого презерватива, после чего Лори падает на спину рядом со мной.

Какое-то время мы не двигаемся.

У меня засыхает смазка в странных местах. И сказать, что я лежу на мокром, значит серьезно приуменьшить бескрайний океан спермы, что он умудрился из меня вытрахать.

– Jouissance[7], – думаю я.

Нашел, блин, о чем вспомнить в такой момент. Потому что это название самой известной картины моей мамы. Которую я терпеть ненавижу, и о которой очень-очень не хочу сейчас думать. Беее.

– Все хорошо? – спрашивает Лори.

Как узнал? Я же до сих пор лежу лицом в матрас.