Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

У-ее.

Я чуть меняю угол наклона, просто потому что мне так охрененно хорошо, хотя глубже входить уже просто нечему, но Лори вдруг с криком откидывает голову назад, его пальцы сжимаются вокруг члена, а все тело – вокруг меня.

Господи, если раньше я чуть было не кончил, то вашу мать, сейчас от оргазма удерживает только чудо.

Потому что от одного его вида… Когда он такой из-за меня…

Я слегка опираюсь ладонями на его таз и сдаю назад. Не целиком – боюсь, повторный заход так легко не пройдет – но достаточно, чтобы по ощущениям получалось, словно я вхожу по новой. Чтобы сначала была пустота, а потом – контакт в самых глубинных уголках его тела. И я опять повторяю тот финт с наклоном.

Лори сжимается, все мышцы вытягиваются по струнке, а ресницы подрагивают так удивительно ранимо, словно он в полудреме. А потом он кончает, расплескивая сперму и судорожно выдыхая мое имя вместе с бессвязным потоком «спасибо-спасибо-спасибо» и слез – самых взаправдашних слез – только для меня.

И ух ты ж – я все это чувствую. Его оргазм. Как он зарождается и происходит, как охватывает Лори – чувствую все, что я с ним сделал.

Словно идеальный апофе-как-тебя-там.

И естественно, после этого сам не могу не кончить. Хоть и хочется быть в таком состоянии вечно или, ну, хотя бы чуть подольше, чем пара секунд. Но оргазм-то хороший, Лори его как будто вытянул вслед за своим, словно мы с ним два звена одной цепи. Я даю удовольствию прокатиться через меня в него, как будто это такая бескрайняя, мягкая и головокружительная волна. В глазах стоят не звезды, но пространство между ними, и оно заполнено… им.

После я мешком падаю на Лори с членом до сих пор внутри него и так и лежу между его ног, выжатый и дрожащий. Он приподнимается, чтобы отстегнуть цепи, а потом укутывает меня своим телом, крепко сжимая в кольце рук и наручников.

В конце концов, я отодвигаюсь, и оказывается, от зрелища выходящего из него ничем не покрытого члена пробирает не хуже, чем когда смотришь, как он втискивается внутрь. Тело Лори сжимает мой ствол, словно не хочет его отпускать, с такой теплой и липкой оттяжкой, будто это рот. После меня там все блестит от влаги и широко открыто, и я не могу удержаться и ввожу внутрь палец – хочу еще раз почувствовать себя там, в Лори.

Это, наверное, оригинально, но, кажется, он не против. Просто тихо и умилительно так стонет, пока я осторожно толкаюсь в жаркую и влажную плоть, где перемешались мы оба. Поднимаю голову, встречаясь с Лори глазами. Зуб даю, выражение лица у меня дебильнее некуда, ну и пофиг. По мне, сейчас вообще весь мир окутан таким мягким сиянием, и все просто замечательно.

– Ты первый, кого я… – Не знаю, как закончить, но оно и не важно.

Лори отвечает мне ослепительной улыбкой.

– Рад, что это был именно я.

Спустя какое-то время мы все-таки вытираемся, снимаем с Лори наручники – он, конечно, выглядит в них шикарно, но всему есть предел – и вновь ныряем друг другу в объятья. У него до сих пор мокрые глаза, отчего мне стыдно и совершенно не стыдно, и я волнуюсь и возбуждаюсь. Мысленно то есть возбуждаюсь, потому что тело в этом плане в полной отключке, и в ней же и пробудет еще, ну, целый час, наверное.

Я высвобождаю руку и касаюсь пальцами влажных уголков его глаз.

– Ты как, все хорошо?

– Да, мой милый. Это от чистого облегчения.

– Слава богу. Потому что меня твой вид заводит.

Он смеется и пытается сморгнуть с ресниц капельки влаги.

– Да ты у нас развратный монстр.

– Ага. – Я изворачиваюсь и целую его, сперва в губы, потом в прикрывшие глаза веки, после которых остается соль на языке. – Твой развратный монстр.

Пару секунд мы молчим.

– И тебе… тебе хорошо было, да? – спрашиваю я.

Я, конечно, пойму, наверное, если нет. Но лучше лишний раз спросить, правильно?

– Мне было… Ну, «хорошо» – это еще мягко сказано.

В этот раз он явно не горит желанием поговорить. Не вот прям хочет заткнуть меня, не думаю. Но, похоже, ему просто нужно немного времени, чтобы найти себя между мужчиной, который отдается мне, и тем, кто он есть все остальное время. Что для меня, естественно, проблемка – я-то хочу и того, и другого.

Хочу его во всех возможных ипостасях.

И мне нужно… нужно, чтоб он знал, что я больше не могу притворяться. Не могу играть. И никогда и не играл. Я весь принадлежу ему, без остатка.

Так что: «А как тогда сильно сказано?» – гну я свое.

– Не знаю. Ужасно, может быть. Восхитительно.

Вот – вот это мне и хочется услышать. Словно опять оказываюсь внутри него, а он опять в цепях, когда говорит такое.

– Значит, тебе понравилось?

– Да. Да, Тоби, мне понравилось. – А теперь я его уже начал немного доводить, судя по голосу. Прекра-асно.

Но пока не готов сдаться. Я его подталкиваю, чтобы перевернулся на спину, и сажусь верхом. Не чтобы возбудить и все такое, а чтоб опять найти ту близость. Я нагибаюсь и целую его грудь, на которой еще остался обалденный привкус секса.

– Потому что мне охрененно понравилось. – И мацаю его всего чуть ли не со свистом. Мое, все мое. – Просто невероятное что-то. Я так люблю тебя такого. Люблю, когда ты в моей власти. Люблю все то, что позволяешь мне с собой делать. Люблю смотреть, как тебя уносит. Я люблю те…

Он вскидывает руку, и в следующий момент я обнаруживаю палец у своих губ:

– Шшш.

Это не кляп, конечно. При желании можно и из-под пальца говорить. Но, ёпт, у меня просто вообще нет слов.

Он снова тянет меня вниз, прижимает к себе, обнимает, касается затылка губами. Все было б замечательно, кроме… кроме…

«Шшш».

Нет, серьезно? Шшш?

Целует – супернежно, мягко, открытым ртом – все как я люблю. Прямо в то место, от которого обалденные мурашки так и бегают по позвоночнику.

– Мой прекрасный мальчик, – шепчет он. – Спасибо.

А я вообще не могу – я в таком недоумении, капец. Обычно ведь спрашиваю, за что спасибо, чтобы он признал, как любит все, что я его, если уж по-честному, вовсе и не заставляю делать. Но сейчас просто лежу, свернувшись у него под боком, сверху донизу обцелованный, и смотрю, как все умирает к чертовой матери.

Чувствую себя…

Не знаю. Не знаю я. Не знаю, что мне, блин, сейчас нужно делать.

Судя по дыханию, Лори реально уснул. Скотина. А я даже податься никуда не могу – лежу разозленный в его руках, и ощущение это совершенно неадекватное.

А потом мне просто становится грустно. Очень-очень грустно.

Блин, ну как, как он может быть настолько близко ко мне и при этом настолько далеко в одно и то же, мать его, время?

И что, мать его, я-то с этим теперь должен делать?

Глава 7. Лори

Не стыдно.

Мне было совершенно не стыдно. Абсолютно.

Проснувшись утром, я уже не обнаружил рядом с собой Тоби. Сперва подумалось, что он на кухне готовит завтрак, но по мере того как я лежал – не совсем в полудреме и не совсем в ожидании – а время шло, стало понятно, что в кровать он не вернется. Что ушел. И, возможно, не вернется больше и ко мне.

Эта мысль отдалась болью, что очень меня обеспокоило, а ведь я не имел права ни на боль, ни на беспокойство. Я не желал его ухода, но мои желания слишком эгоистичны и, наверное, очень-очень нездоровы. Если я и оттолкнул его, сам того совершенно не планируя, это, пожалуй, было лучшее, что я мог для него сделать.

Дать ему то, чего он от меня хочет, попросту не в моих силах. Я не смел притворяться, что у нас существует какое-то будущее. Ему нужен кто-то его возраста или близко к тому, чтобы делить жизнь, которая раскроется перед ним, как когда-то делил мою Роберт.

Я приподнял одеяло, перекатился на пустое место, где недавно лежал Тоби, и опять перевернулся на спину. Он оставил после себя не только пустоту: боль в мышцах, отметины на теле. Вся моя кожа была полна воспоминаний о нем.

Самое плохое в жизненном опыте – осознание, что он совершенно не спасает.

Мысли, движущиеся в бесконечном круговороте вины, самобичевания, безысходности и сентиментальщины, уже начинали поедать сами себя. А чего я ожидал? Мы с Тоби были закрытой системой. Я потерял всякую объективность. По отношению к нему, к себе, к тому, что правильно, а что нет. Пособничество, может, и главное его оружие, но не только оно составляло весь арсенал. Был еще и сам этот образ жизни или, если хотите, подстроенная жизнью уловка, из-за которой я забывал обо всем в присутствии Тоби. Обо всем, кроме проведенных вместе моментов и совершенно абсурдного, но такого искусительного ощущения, что мы – пара.

Черт бы тебя побрал, невозможный мальчик.

Я не имел права так его использовать. Не мог позволить себе стать для него большим, чем временное… увлечение? Помутнение рассудка? Побег от настоящей жизни. История из его бурной молодости, которую он, возможно, однажды расскажет своему любимому человеку.

Я мог бы остаться в постели и изводить себя сладкими и мучительными неоднозначностями желания и стыда, но богатый опыт недвусмысленно напоминал, что при потере контроля над собственной жизнью существует лишь один ответ – отдаться на милость друзей. Не думаю, что они будут особенно сочувствовать, но я и не заслужил сочувствия. Что мне требовалось, так это вернуть обратно рационализм и объективность.

Так что я встал, сполоснулся под душем и пошел в гости к Грейс. Она завела традицию Воскресных блинчиков еще в университете, чтобы избежать натянутых объяснений с приведенными накануне домой кавалерами. И с дополнительными бонусами в виде встречи с друзьями и блинчиков. Сэм, уж не знаю почему – потому что австралиец, что ли? – не сбежал в ужасе и с неловкими прощаниями, в отличие от практически всех остальных ее мимолетных партнеров. Он, если верить Роберту (сам я в тот момент был в Глазго), выполз из спальни в одном полотенце, которое подчеркивало все его достоинства в самом выгодном свете, и сказал:

– О, круто, блинчики. А вы, ребята, значит, друзья Грейс?

Если б в любых отношениях все было так же просто. Просто взять и не уйти.

После Сэма блинчики превратились в более дружелюбный ритуал. Сексуальных партнеров теперь приглашали остаться, а не пытались запугать и подтолкнуть на выход.

Я, по разным причинам, уже довольно долгое время на этих встречах не появлялся. В основном, если говорить начистоту, из-за Роберта. После расставания мы решили не повторять судьбу пар, которые делили друзей, как книги и диски. Благородный порыв, но я не осознал, каково это – встретить бывшего среди людей, которые когда-то были частью нашей общей жизни.

И дело даже не в том, пережил ли я его уход или нет – пережил. Я уже привык быть без него. Просто из-за этого переход от расставания к новой жизни превратился в некое соревнование, и я проиграл. Я не был несчастлив, но он оказался счастливее. А мужчина, который, по уверению всех наших друзей, играл для него роль всего лишь скоротечной реабилитационной интрижки, обреченной на провал, до сих пор находился рядом с ним. Я мог вести себя с ними с прохладной вежливостью при случайных встречах, но одно время мы с Робертом приходили на Воскресные блинчики как пара, а такие воспоминания имеют свойство резать по живому.

Слава богу, в это воскресенье его здесь не оказалось. Встреча вылилась в посиделки в очень узком кругу: Сэм и Грейс, Эми, которая уже уходила, когда я появился, и один из их партнеров – существо с задумчивыми глазами и мягким голосом по имени Энджел.

Они расположились в гостиной, а значит, весь начальный бедлам готовки я уже пропустил, но на блюде оставалось еще несколько уже остывающих ничейных блинчиков, которые можно было присвоить и облить кленовым сиропом.

Грейс осторожно расчесывала пальцами локоны Энджел.

– Эй, а это еще кто?

– Понятия не имею, – ответил ей Сэм, сидевший на полу и прислонившийся головой к ее колену. – Какой-то левый товарищ забрел с улицы, чтобы съесть наши блинчики.

– Да-да, очень смешно, – пробормотал я. – Извините, что давно не заходил.

– Хотя нет, погоди, где-то я его уже видела. Помнишь, Сэм, мы когда-то общались с одним неблагодарным брюзгой?

– Слушай, да, что-то такое припоминаю. Как там его звали?

– Лоусон? Лахлан?

Я вздохнул. Сам, конечно, заслужил, но это ничуть не утешало.

– Может, мне просто уйти?

Грейс широко улыбнулась.

– Не дури, Лоусон, садись. И возьми уже себе блинчик к этой луже сиропа.

Я пристроился на диване рядом с Энджел, чуть не придавив шелковый халат, который, наверное, изначально принадлежал Грейс, – хотя, зная вкусы Сэма, а точнее, их отсутствие, не поручусь.

– Извините, – повторил я, устроившись с тарелкой на колене. – Занят просто был.

Сэм посмотрел на меня слишком проницательным взглядом.

– А занимался, я смотрю, постельной акробатикой.

«Не смей краснеть, Дэлзил».

– Чистой воды предположение.

– Лори, да я же вижу. Ты весь так… – очертил он меня руками, – светишься. Просто светишься, как укатанный арабский скакун. Которого даже распрягали не всегда.

– Ничего я не свечусь, – огрызнулся я.

Грейс подавила смешок, который под моим возмущенным взглядом превратился в покашливание.

– Да он просто подкалывает, потому что мы все знаем.

Я дернулся, пусть и пришел сюда специально с целью рассказать о Тоби. Есть внезапно расхотелось, и я поставил тарелку на журнальный столик.

– Вы… знаете?

– Да, – закивала она, – Доминик сказал, что собирается пригласить тебя на свидание.

– Стоп. Что? Какой еще, на хрен, Доминик?

Они уставились на меня.

– Тот самый, с которым ты уже не первый год периодически спишь, – объяснила Грейс своим поставленным голосом учительницы начальных классов. – Который на тебя запал еще сто лет назад.

Я озадаченно покачал головой. Круг поисков это практически не сужало.

– Он… играет на альтовом саксофоне, – прилетела подсказка от Энджел.

– Так это Доминик? – И тут меня посетила еще одна мысль: – Доминик, который дом? Господи ты боже мой. Звучит как крайне неудачное название серии детских книжек.

Грейс расхохоталась:

– Доминик, который дом, и Сабби, который саб.

Энджел и Сэм тут же подхватили шутку: «Доминик и Сабби идут в секс-шоп», «Доминик и Сабби на тематической вечеринке», «Доминик, Сабби и их первая оргия», «Доминик, Сабби и роковая анальная пробка».

Но когда веселье стихло, Грейс нахмурилась:

– Стоп-стоп. Лори, так если ты не с Домом, то с кем же тогда?

– А почему ты решила, что я с кем-то? – спросил я в нервной и неубедительной попытке потянуть время.

Сэм многозначительно на меня посмотрел.

– Да потому что ты счастлив, братишка. Со стороны незаметно, но я-то тебя знаю. Я-то вижу.

О боже. Он прав. Несмотря ни на что – насколько бы оно ни было неправильно (или должно было быть неправильно) – Тоби сделал меня счастливым. Абсолютно и беспомощно счастливым.

– Давай выкладывай, – не унималась Грейс, – с кем ты спишь? Мы его знаем?

Я уронил лицо в ладони и выдавил всю правду.

– Кто?

Я попробовал еще раз, теперь уже с нормальной громкостью:

– Зародыш.

Повисла длинная кошмарная пауза. Я не решался поднять глаза.

В конце концов Грейс прервала молчание:

– Скажи мне, что он совершеннолетний.

– Естественно совершеннолетний, какого черта? – Возмущение подарило секундное облегчение. В тот момент я мог не сгорать со стыда. – Ему девятнадцать.

Еще одна длинная пауза, на этот раз, пожалуй, чуть менее кошмарная, просто полная недоумения.

– Но ты же, – медленно произнес Сэм, – не меняешься ролями, правильно?

Ради Тоби, и, возможно, ради себя самого дальше прятаться было нельзя. Я с трудом отнял от лица пальцы и сделал глубокий вдох. Словно он помог бы.

– Я не менялся.

– Доминируешь снизу, что ли?

– Меньше, чем ты думаешь. – Это был простой ответ, но потом я вспомнил свои ощущения у ног Тоби, внутри него, в его власти. – Нет, вообще-то нет. Не доминирую.

Сэм только покачал головой.

– Я просто… не могу… Чтоб ты… и он… и… У меня сейчас крыша поедет.

– А моя крыша как, по-твоему, себя чувствует? – не выдержал я. – Думаешь, я сознательно такое выбрал?

– Ну, братэлло, вообще-то да. Ты же не поскользнулся, упал, очнулся с членом в заднице у девятнадцатилетки.

– Ну да, но… – «Что «но»? Какого хрена я пытаюсь найти оправдания?» – Я не думал, что все так обернется.

– Как?

Я сглотнул.

– Я не думал, что он мне понравится.

– Лори, – вздохнул Сэм, – такое иногда случается, когда ты разрешаешь другому человеку заняться с тобой интимными вещами. Он начинает нравиться.

Тоже мне помощник.

– Можно мы не будем продолжать лекцию о социальных и сексуальных отношениях между людьми?

– А как… А он… – Сэм замялся и дернул за одну из своих косичек. – Господи, я от одних только слов себя чувствую извращенцем, но… получается у вас? В смысле, хорошо? Ты можешь подчиниться ребенку?

– Он не ребенок, – ответил я, не думая. – Он… тот, кто он есть.

– И что, вообще не странно?

– Когда я с ним – нет. – Я уставился на собственные ладони, которые чуть подрагивали, поэтому пришлось крепко переплести пальцы. – Мне хочется отдать ему все, а то, что дать не могу – хочется, чтобы он взял.

Он мой принц. Неистовый, и хрупкий, и нежный, и жестокий. Но, конечно, этого я произнести вслух не мог.

Так что просто откашлялся во время очередной паузы.

– Ну, давай, глумись. Чего ты ждешь-то?

Сэм только поднял руки.

– Да ничего. Красиво сказал.

– О, да перестань.

– Не, серьезно. Раз получается, значит, получается.

Все время, пока мы перебрасывались аргументами с Сэмом, Грейс совсем нехарактерно для нее отмалчивалась, нахмурив брови от размышлений.

– Ну, – медленно произнесла она, – а почему бы и не должно получаться? – Этого я не ожидал. И изумление, вероятно, отразилось у меня на лице, потому что Грейс пожала плечами и продолжила: – Все равно же такие вещи не на возрасте завязаны. Тут дело в… не знаю, хитросплетениях самых разных явлений: природы, предпочтений, выбора, влечения, искры. Вообще, по-моему, ему здорово повезло.

– Мне? – спросил я.

Почему-то ее это насмешило.

– Хороший ты мой, да у тебя все серьезно. Нет, я имела в виду зародыша. Потому что нашел тебя. Эх, если б у меня в его возрасте так же все сложилось.

– Но ты же всегда такая уверенная в себе.

– Сейчас-то да. А первый поцелуй вышел просто кошмарным. – Она чмокнула сочувственно прильнувшую к ее плечу макушку Энджел. – Как и у большинства людей, наверное.

Мой произошел с Робертом. До него я поцеловал пару девчонок, но прекрасно знал, что с ними это не поцелуи, а одно название, поэтому их я не считал. Университет оказался первым достаточно безопасным, на мой взгляд, местом, где я мог быть собой. Для Роберта такой проблемы вообще не существовало. Спустя три дня, тринадцать часов и двадцать две минуты после нашего знакомства он обнял меня, прижался всем телом и поцеловал. Поцелуй оказался мягче, чем я ожидал. Я мечтал о мужских губах – любых мужских губах – с одиннадцати лет, и вот оно – такое же нежное, как крылья мотыльков, парящих в туманном свете луны.

– Его звали Дэрил Ханлен, – продолжала тем временем Грейс, – мне было пятнадцать, ему – восемнадцать, и он уже водил собственную машину, так что сами понимаете – не мальчик, а мечта. Он повел меня в «У Фрэнки и Бенни», а потом в кино на «Матрицу» – прямо шикарное свидание. По тогдашним меркам. Для Бирмингема. А по дороге домой припарковался на стоянке у обочины и сказал, что я такая красивая, что могла бы быть моделью с третьей страницы «Сан»[16].

– Сиськи у тебя и правда что надо, – улыбнулся ей Сэм.

– Это точно. И если мне однажды надоест учительствовать, то непременно буду трясти ими перед пацанами. Словом, сидим мы в его машине на обочине. Он отстегнул ремень безопасности, и я помню, как еще подумала: «Значит, так, Грейс, вот оно. Сейчас тебя поцелует мальчик. Будет просто суперски». – Она саркастично рассмеялась. – Он, кстати говоря, был красив, как бог. И носил серьгу в ухе. Так вот, он наклоняется и целует меня, и это и правда невероятно. В точности как в любовных романах, которые я тайком таскала домой. Все, чего я ждала. И становится так жарко во всех местах.

Мне это довольно легко представлялось. Пятнадцатилетняя Грейс с ее яркими светлыми глазами и не блондинистыми-не каштановыми волосами, полная желаний. Я едва помнил себя в том возрасте: тихий мальчик, казалось мне, который прилежно учился и все, что в нем было жаркого и буйного, прятал, подстраиваясь под окружающих.

Свободной рукой Грейс потянулась к Сэму, бездумно коснулась его виска, челюсти, шеи сбоку. Он повернулся, чтобы быть к ней лицом, устроился поудобнее, прижался щекой к бедру.

– И чем больше мы целовались, тем больше мне хотелось, понимаете, да? Столького хотелось. И я залезаю к нему на колени, запускаю пальцы в волосы и проникаю в рот языком, пока все вокруг не стало темным, красным и горячим, и он подо мной стонал и всхлипывал, отчаянный, беспомощный и в точности такой, как мне мечталось. По ощущениям мы целовались часами. И я первый раз в жизни чувствовала, что все именно так, как и должно быть.

Когда стало очевидно, что она не продолжит, пока кто-нибудь не попросит, я сказал:

– Пока что по описанию ничего кошмарного.

Она пожала плечами и продолжила уже совсем другим тоном:

– А на следующий день я прихожу в школу и узнаю, что, оказывается, конченая шлюшка. Дэрила я больше не видела. – Ее губы изогнулись в усмешке. – Трусливый мудак. После этого я никому не позволяла себя поцеловать до самого универа, и то в тот раз слишком боялась и просто лежала с открытым ртом, как дохлая рыба. – Ее передернуло. – Но потом подумала, что если даже во время секса не можешь быть честной, то смысл тогда? И я перестала оглядываться на других. Конченой шлюшкой, конечно, кое-кто по-прежнему обзывал, но к тому моменту мне уже было плевать.

– Такое непросто пережить, – ответил ей тихий шепот Энджел.

Грейс наморщила нос.

– С годами стало легче. А может, я просто натренировалась. Но вот честно: ну что здесь такого? Я люблю секс и часто им занимаюсь. Бывал и хороший, и плохой, с кинками, жесткий, скучноватый. Но, по крайней мере, это то, кто я есть, и этого никому не отнять. И боже мой, – вырвался у нее неловкий смешок, – меня несет. Спасайте.

– Ну ладно, – бросился Сэм на амбразуру тишины, – Этан Келли. В третьем классе. За кривой акацией на школьном дворе.

– А? – взглянула на него Грейс.

– Мой первый поцелуй.

– Стоп, – сказал я, – так твой первый поцелуй был с парнем?

Свою сексуальность Сэм описывал как «подверженную влиянию», но, насколько я знал, в подавляющем большинстве предпочитал женщин.

Он пожал плечами.

– Карли Джонс пообещала меня поцеловать, если я поцелую Этана.

– И как, поцеловала?

– Не-а. Похоже, это был развод такой. А может, – ухмыльнулся он, – я просто всегда любил, когда девчонки мной командуют. Твоя очередь, Лори.

– Сперва Энджел. – «Трус».

– Уверены? – ноги Энджел исчезли под складками шелка цвета фуксии, на бледных губах появилась улыбка. – Мой первый поцелуй сложно затмить. Из-за него началась массовая драка. Кто еще сможет таким похвастать?

Грейс встрепенулась как сурикат.

– Так, вот это я должна услышать.

– Все случилось во «Дворце»[17], когда мы еще жили в Бристоле. – На бледных губах Энджел появилась улыбка, показав неправильный прикус, не застенчивая, но какая-то скромная. И она словно игриво зазывала нас слушать дальше. Я не слишком хорошо знал Энджел, но вдруг понял, как легко полюбить этого человека, если взглянуть в глубину настороженных глаз. – «Дворец» был моим любимым местом, потому что в нем ты почти переносился в другой мир. И однажды ко мне подошел красивый мальчик, притянул к себе и поцеловал. Очень легко и нежно, словно пытался что-то дать, а не забрать. Восхитительное прикосновение.

Улыбка до сих пор играла на губах Энджел, но пальцы нервно крутили поясок халата, обнажая следы от веревок на запястьях.

– Но потом нас заметили какие-то мужчины, и начался стандартный неадекват. Ну, знаете: ты вообще парень или девчонка, это что за чмо такое, а в туалет ты в какой ходишь, «Ах боже мой, сказала королева».

– Уроды, – пробормотала Грейс.

– И не говори. Мои друзья совершенно не прониклись. И вопросы быстро переросли в спор, который превратился в драку. Уж не знаю, кто первым, хм… отвесил пощечину, думаю – все-таки дело было в гей-клубе – но потом вышибалы выкинули всех на улицу.

– И тебя? – Сэма это, похоже, впечатлило.

– А, нет, что ты. Пока все потрясали кулаками в праведном гневе, мы с прекрасным мальчиком сбежали. И потом всю ночь танцевали и целовались.

Сэм бросил на меня взгляд.

– Вот видишь, друзьям надо верить. Они заботятся о соблюдении твоих поцелуйных прав.

– С Тоби все не так просто.

– Почему нет?

Я заверил себя, что говорить об этом, а не держать в себе, словно грязную тайну, жизненно необходимо и что это принесет облегчение.

– Потому что ему девятнадцать, а мне – нет, и он настаивает… – Так странно признавать вслух что-то, что я подчеркнуто игнорировал уже не первую неделю. – Настаивает, что меня любит.

– Боже правый, – драматически заломил руки Сэм, – какой кошмар.

– Сэм, да мать твою, я ж его и знаю-то всего пару месяцев, и мы, можно сказать, не вылезаем из постели. Я лично за тем проследил. – Ну. Постель и завтрак, если точнее. Мое новое любимое время суток.

– То есть, – спросила Грейс, – тебе от него хочется только секса?

– Н-нет. Просто хотеть чего-то большего уже будет неправильно.

– Э-э, – хлопнула ресницами она, – ну да, абсолютно нелогично.

– И очень даже абсолютно логично. Я и так хожу буквально по грани морально дозволенного, позволяя ему трахать меня, пока не надоест, а уж запирать в капкане отношений, у которых нет будущего, просто не имею права.

– Но если он и так уже в тебя влюблен…

– Думает, что влюблен.

– Не то чтобы я пытался свести все к дебатам о феноменологии, – вставил Сэм, – но разве есть какая-то разница?

Я сердито выдохнул.

– Есть. В данном случае это просто секс, увлечение и… и юношеский энтузиазм. Не любовь.

– А что тогда любовь?

– Что было у нас с Робертом, – вырвалось у меня раньше, чем я смог себя остановить. Чем вообще понял, что собираюсь сказать. Эти слова прогремели по комнате как упавшие глиняные горшки, и внезапно никто из друзей не мог смотреть мне в глаза.

– Бедный мальчик, – медленно выдохнула, практически вздохнула, Грейс. – Влюбиться в человека, который так закрыт эмоционально и настолько открыт сексуально.

Не самое лестное описание, но, пожалуй, верное, и по крайней мере, ясно, что она-то наконец поняла все масштабы проблемы.

– Мне очень не хочется его ранить.

– Потому что это плохо с точки зрения морали или потому что лично тебе не все равно?

– Боже мой, Грейси, и то, и другое, конечно. Я же не социопат.

– Ах, то есть тебе и правда не все равно.

– Естественно не все равно. Какого хрена? Это даже не обсуждается. Но то, что между нами происходит, это не отношения и не может перерасти в отношения, а я не хочу и дальше поощрять… не знаю… его заблуждение.

Сэм кивал, и я на секунду решил, что он на моей стороне.

– Ну да, ты же в курсе, – увы, это был его саркастичный тон, – что когда я влюбился в девятнадцать лет, я сильно заблуждался. – Вот тебе и поддержал. Мои друзья мне не союзники. Возможно, поэтому-то они и друзья.

– Ты не понимаешь, – предпринял я еще одну отчаянную попытку объяснить. – Он же… Он слишком открыт в эмоциональном плане. И доверяет мне. Я не могу такое предать.

– Вместо чего отталкиваешь?

Я перевел взгляд с одного озадаченного лица на другое.

– Только потому, что это правильно.

Грейс нахмурилась.

– Лори, я тебя люблю, конечно, но ты мне сейчас мозг вынесешь. Ты что, серьезно коришь себя за секс с этим мальчишкой, потому что он тебе нравится?

– Его зовут Тоби, – буркнул я, подрывая свои же доводы. – И я его использую.

– Э-э, по-моему, если б ты его использовал, то меньше бы переживал по этому поводу.

Грейс выбралась из объятий любовников и наклонилась ко мне через журнальный столик и стоящую на нем тарелку остывших блинчиков.

– Ежу понятно, что тебе он тоже очень нравится. Что довольно мило выглядит, между прочим. И если ты не хочешь называть эти чувства любовью – хорошо, не зови. Но если он свои хочет, пусть зовет.

– Да? А мне вот кажется, будто я поощряю увлечение, которое не обернется для него ничем хорошим.

– Дай подумать. – Она откинулась на диван, поглаживая воображаемую бородку. – Значит, мне девятнадцать, и у меня появляется возможность заниматься зашибенным сексом с горячим парнем, который старше меня и в теме. Которого, похоже, искренне заботит мое благополучие, и который куда добрее, нежнее и лучше со мной обращается, чем он сам считает. – Она наконец-то перестала паясничать. – Знаешь, по-моему, у меня все прекрасно.

– Единственное, что во всей твоей речи было похоже на правду, это про «старше».

В следующий момент я очутился в безжалостных объятиях напрыгнувшей на меня Грейс и неловко, смущаясь, сжал ее в ответ.

– Мне, конечно, приятно, но… э-э, за что?

Она отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза, и ее лицо приняло нехарактерно серьезное выражение.

– Потому что ты стал настолько потерянным, а мы и не заметили.

Я все прокручивал в голове наш разговор по дороге домой. День выдался приятным – было ясно, в воздухе уже пахло весной, и я внезапно осознал, что видел Тоби обнаженным с любых ракурсов, но никогда – при солнечном свете. Попробовал представить его рядом прямо сейчас – как бы мы шли, держась за руки, домой от моих друзей или просто бы отправились куда-то вместе. Парой.

Идея одновременно притягательная и абсурдная. Ну какой я ему парень? Допустим, когда-то я был парнем Роберта, но сейчас это казалось словом – понятием – оставленным в далеком прошлом. Разве не лучше признать, что у нас с Тоби просто интрижка? Которая рано или поздно покажется нам обоим опрометчивой и придет к своему скорому и неизбежному завершению.

Проблема в том, что мне не хотелось ее завершать. Хотелось быть с Тоби и испытывать те ощущения, что он во мне будил. Хотелось даже его хриплых, задыхающихся признаний, которые он, конечно же, говорил не всерьез, а я, конечно же, не заслуживал.

Но разве не на мне лежит ответственность за то, чтобы смотреть на вещи трезво? Поступать правильно?

В чем бы это «правильно» ни заключалось.

Напряженная неделя в больнице – можно подумать, они там не все такие – не оставила мне времени на размышления над этой проблемой. Хотя я все равно умудрялся думать о ней урывками – когда пил кофе по утрам, когда шел домой, под душем, перед сном, только проснувшись. Вместо лиц, и тел, и ран текущего дня я вспоминал Тоби. Его слишком большие, словно подведенные глаза, его острый подбородок. Как он целовался, абсолютно не сдерживаясь. Как он выпалил однажды «Я люблю тебя» в порыве страсти. И тот последний раз, который я прервал – когда его тон был опасно серьезен. Он приковал меня к концам кровати, сделал ранимым, заставил умолять, довел до слез, и тот стыд сгорел дотла, оставив после себя только свободу, наслаждение, радость. Это было так ужасно и так прекрасно, и все равно Тоби умудрился обнажить меня еще сильнее всего лишь парой слов, которые я не дал ему договорить.