Текст книги "Всерьез"

Автор книги: Алексис Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Мой гость, мой позор, мой воображаемый королевич свернулся на одном конце ванны, подтянув ноги к груди, и мне были видны только бледные бугорки его коленей, возвышающиеся из мыльных облаков. Он широко улыбнулся.

– Я бы не заставил тебя читать мне Винни-Пуха, правда.

Я почувствовал ловушку, но не представлял, какую форму она примет.

– Рад это слышать.

Повисла пауза. Он бездумно водил пальцем по пене, делая в ней дорожки.

– Ты бы мне читал что-нибудь другое.

Я твердо приказал себе не спрашивать, что именно. Подвох был слишком очевиден.

– Как насчет… – лукаво прищурился он. – Как насчет…

Закрой глаза его ясные, и пусть он противится,

Свяжи легкие члены его против воли.

В губах его пусть твои змеи поселятся,

Руки его твои изуверства множат.

Я спрятал лицо в сгибе локтя, опершись им о бортик ванной. Я бы не вынес сейчас его взгляда – только не оголенный до костей под лезвием его слов.

Днем твой голос пронзает его, на закате

Он во снах тебя видит и стонет.

Разжигай его пламя в ночи, подчиняй, и пускай же

Наяву и в плену снов он колени преклонит.[5]

Звук, вырвавшийся у меня из груди, хоть и приглушенный, эхом отразился от плитки и каким-то образом стал невозможно громким, невозможно беззащитным. Понятия не имею, что это за стихотворение, но слова впились в меня как репей.

И да – для него, для его удовольствия, я бы их повторил. Для моего безжалостного, улыбающегося принца.

– Как тебя зовут? – спросил он.

В тот момент я принадлежал ему и потому ответил.

– Лоренс Дэлзил. Большинство зовут меня просто Ди.

– А в клубе называли Лори.

– Лори – это для друзей, – резко поправил я его.

– Я буду звать тебя Лори.

Я приподнял голову.

– Ты будешь звать меня так, как я скажу.

– Я с прицелом на будущее.

– Друзьями мы в будущем не станем.

Он уставился на меня сквозь угольно-черную челку намокших ресниц и моргнул. Я почувствовал себя последним козлом.

– Пожалуйста. – И глаза его стали огромные-огромные. – Пожалуйста, можно мне звать тебя Лори? Мне так больше нравится.

Этому ребенку только палец дай. Хотя можно подумать, я с самого начала того не знал.

– Ну ладно, ладно. – Не самая изящная капитуляция, но когда они такими вообще бывали?

Он брызнул на меня водой. Озорной завоеватель.

– А я – Тоби. Тоби Финч.

Я понятия не имел, что сказать – для «приятно познакомиться» было уже несколько поздновато – и просто кивнул. Тоби. Его зовут Тоби. Кажется, будто я об этом всегда знал.

Он внезапно разогнулся и исчез в вихре рук-ног и блестящей кожи под шапкой пены. А через пару секунд всплыл, стряхивая воду с волос, и откинулся на спину со вздохом абсолютного плотского упоения.

– Блин, когда согреваешься после того, как весь продрог – это лучшее чувство в мире.

Как наслаждение после боли. И у меня стояло как у озабоченного подростка от одного его восторга.

Он потянулся, пытаясь достать пальцем ноги до кранов.

– У тебя суперская ванна. Вообще не помню, когда я в последний раз так отмокал. То есть… – Он с плеском сел, на этот раз сдвинув достаточно пены, чтобы я краем глаза поймал очертания его паха, изгиб лодыжки, борозды ребер, – я моюсь, конечно, и все такое. У нас душ стоит в лофте.

Мне не следовало поддерживать разговор.

– Ты живешь в лофте?

– Да, на верхнем этаже бывшей табачной фабрики. Один мужик подарил его моей маме.

– Твоей матери подарили лофт?

– Ага. – Он поднял из воды руку и оглядел ее. – Смотри, у меня уже пальцы сморщились.

Подозреваю, что это была не самая тонкая попытка сменить тему, и я не стал настаивать. Сам же сказал, что друзьями нам не быть.

– Значит, пора вылезать.

Он повторил уже знакомый мне жест «отвернись». Я встал и вздохнул – нет, ну это уже дошло до смешного.

– Тоби. – Он вскинул голову, услышав от меня свое имя, мне и самому было приятно его произнести. – Тоби, ты правда думаешь, что я превращусь в похотливое животное, неспособное себя сдерживать, от одного вида твоего обнаженного тела?

К моему ужасу он залился краской и скрутился в комочек на дальнем конце ванной.

– Господи, нет. Я просто… Стесняюсь я просто, понятно? Похотливое животное. Скажешь тоже.

– Ты… чего? – тупо повторил я. Этот мальчик, который отбрил меня в БДСМ-клубе, поставил на колени, сообщил все то, что он хочет со мной сделать, показал свои желания и себя в состоянии неприкрытого экстаза, вернулся ко мне, несмотря на ливень, потому что он гордый, но не глупый… и стеснялся?

Он молча уткнулся лбом в колени. Так что я взял с трубы чистое полотенце и развернул его в руках как простынь.

– Я закрою глаза.

– Ладно, только не подглядывай.

– Обещаю.

Снова плеск. Я старался не представлять себе, как по нему стекают, искрясь, капельки воды, а потом почувствовал его – не само тело даже, а скорее исходящее от него тепло – и сомкнул края полотенца, только в последний момент осознав, что, по сути, обнимаю Тоби.

Он ответил мне своим очередным довольным «ммм».

– Хорошо-то как.

– Ты девственник?

Я открыл глаза в изумлении от собственных слов. Какого черта я вообще задал такой вопрос? И так в лоб. Это вообще меня не касалось от слова совсем.

Он напрягся в моих руках и дернул на себя край полотенца, развернувшись с возмущенным взглядом.

– Я сказал, что стеснительный, а не сексуально недоразвитый.

Господи, вот черт меня дернул…

– Ты же еще такой молодой, и вообще это абсолютно нормально…

– Слушай, ты, я уже сто лет не девственник. У меня первый секс был в четырнадцать.

Во мне что-то вспыхнуло, что-то горячее, острое и тошнотворное, как кислота.

– Тоби, я…

– Да никакого криминала. Это было с моим лучшим другом из класса. Мы решили, что потом поменяемся, и я дал ему себя трахнуть, но после он струхнул и больше никогда со мной не разговаривал. – Он пожал плечами. – Но у меня с тех пор были еще парни, и даже не один.

Он так гордо это заявил, как будто до сих пор вел счет.

– Прости, что сомневался в твоей… распущенности. Просто, ну, меня-то ты уже всего видел.

– Вот именно, – уставился он мне в глаза, по-прежнему сжимая полотенце у шеи. – Видел.

– Так чего же тогда стесняться?

Он тяжело и даже несколько подчеркнуто вздохнул.

– Может, потому что ты выглядишь так, а я вот так.

Я даже на секунду не понял, о чем он. Намек, что я уже старый? А потом вспомнились все те восторги, с которыми он меня описывал. В тот момент я отнес их на опьянение собственной властью и на запал момента, но я опять – не в первый раз уже – составил неверное суждение о моем мальчике. Он говорил именно то, что думал. Каждое слово. Разумеется.

– Ох, Тоби. – Я с трудом узнал собственный голос. – Ты ведь знаешь, насколько красив, правда?

Он опять покраснел.

– Ну, я ничего. Но не такой, как ты. Не такой, каким должен быть.

– А каким ты должен быть?

– Ну, не знаю… выше, сильнее, мускулистее. Прыщей поменьше.

– Тоби, Тоби. – Это словно какое-то заклятье – чем больше называю его по имени, тем больше мне хочется. – Пожалуйста. Позволь мне... – я понятия не имел, как закончить это предложение, но, кажется, оно было и неважно.

Мои руки накрыли его ладони, и хватка на полотенце постепенно, поначалу практически незаметно, начала ослабевать. Я увидел, почувствовал, ощутил, как напряжение покидает его тело.

– Да, – прошептал он, словно опьяненный. – Да.

Полотенце сползло ниже, обнажив одно плечо, часть руки и изгиб ключицы с ее темно-красными розеттами. Его глаза, затуманенные и темные от расширенных зрачков, не отпускали мои.

Боже милостивый. Он отчего-то доверял мне.

Я бы, наверное, мог его раздеть и соблазнить, и он бы позволил, но меня полностью обезоружила собственная нежность. Вместо этого я начал вытирать его, обнажая сантиметр за сантиметром худое тело, промокая воду полотенцем, пальцами, иногда губами. Я гладил жилистые мускулы, хрупкие косточки. Целовал воспаленные места на коже.

Он вздрогнул.

– Как я их ненавижу.

– Все не так уж и плохо. Мазью или гелем с перекисью бензоила мажешь?

– Маслом чайного дерева. Мама не верит в химию.

– Тоже хорошо.

Он не ответил.

– Они тебя не уродуют, Тоби. – Я нежно провел пальцем по россыпи темных пятнышек прямо над левым соском. – Они просто есть и все.

– Ну… – Он переминался с ноги на ногу. – Спасибо, но лучше бы их не было.

– Со временем пройдут.

– А если нет?

– А если нет, тогда присоединишься к еще восьмидесяти процентам населения страны.

Ответ его явно не устроил, и он буркнул себе под нос что-то неразборчивое. Его губы были совсем рядом с моими. На поцелуйном расстоянии. И чтобы отвлечь себя – нас обоих – я обернул его полотенцем вокруг талии и опустился на колени на коврике. Он хрипло выдохнул, а глаза еще больше потемнели. Я обхватил пальцами его щиколотку и поставил ступню себе на бедро. Концом полотенца я собрал и изничтожил льнувшую к нему воду. Каждую каплю, одну за другой. Повторил то же самое с другой ступней, а затем начал подниматься выше – по жестким курчавым волоскам на голенях, вверх по коленям до гладких бедер и нежной, как шелк, кожи на их внутренней стороне.

– Ч-черт. – Я чувствовал, как он дрожит под ладонями, полотенце уже не скрывало явной эрекции. – Чертчертчерт.

– Все… хорошо?

– Да. Просто сегодня, ну, лучшая ночь секса в моей жизни.

И поскольку именно это я и хотел сделать раньше – что, возможно, мне и следовало сделать – я провел рукой у него по ноге, обнял за бедро и прислонился виском к его колену. Закрыл глаза. Пальцы Тоби осторожно перебирали мне волосы, было тихо, темно и спокойно. И хорошо, так хорошо.

Время обвернулось вокруг нас обоих и крепко обняло.

– Знаешь, – наконец сказал он, – моя одежда уже, наверное, высохла.

Путь обратно на ноги оказался долгим, и я внезапно почувствовал, насколько устал. Я поддернул повыше полотенце и туже закрепил его на Тоби.

– Вызвать тебе такси?

Он повернулся и посмотрел в окно, сквозь жалюзи на котором уже пробивался серый предутренний свет.

– Да скоро уже метро начнет ходить.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты бродил ранним утром один по улицам.

– Слушай, ну я же не ребенок. И постоянно один брожу, ничего не случится.

В среднем за год в Лондоне происходит около ста семидесяти убийств. Ориентировочно семьдесят тысяч вооруженных нападений. Примерно четыре тысячи нападений с огнестрельным и двенадцать тысяч – с холодным оружием.

– Знаю, но все равно предпочту, чтобы ты взял такси. Или… – вырвалось у меня прежде, чем я успел себя остановить.

– Или?

– Или… останься на ночь. На оставшуюся ее часть.

Он прищурился, и я понял, что опять могу стать жертвой его очевидных махинаций. А главное, тут даже не скроешь, что сам же намеренно в них и ввязался.

– Где остаться, у тебя на диване?

– У меня есть комната для гостей.

– Спасибо, конечно, но лучше я попытаю счастья с метро.

– Не манипулируй мной, Тоби, – сказал я со всей строгостью, на которую был способен. Он заулыбался, ни капли не пристыженный.

– Я не манипулирую, я веду переговоры. Ты не хочешь, чтобы я ехал домой на метро. Я хочу остаться с тобой. С тобой.

Ох, в проигрышах ему крылось свое пугающее удовольствие.

– Если останешься со мной, между нами ничего не будет.

Я ожидал возражений (даже надеялся на них?), но он только кивнул и с таким энтузиазмом, что подумалось, уж не сдался ли я безоружному противнику? Эта мысль заботила меня куда меньше, чем следовало бы.

– Ну, ладно. Сюда.

И так я отвел его в спальню, которую когда-то делил с Робертом.

– Да-а, мужик, дом у тебя, конечно… – присвистнул Тоби.

Время, которое я посвятил его обустройству, казалось потраченным зря. Хобби другого человека. Я подтолкнул Тоби к кровати. Он сбросил полотенце и нырнул в простыни, но не раньше, чем успел сверкнуть бледными бедрами и ямочками на пояснице.

Я выключил свет, чтобы не смотреть, какие очертания принимает его тело под одеялом, пока он ворочался и устраивался поудобнее. После чего снял халат и осторожно улегся рядом.

Он все еще ерзал, тихо мурлыча себе под нос, и так основательно завернулся в одеяло, что я не поручился бы, что смогу его вообще оттуда когда-нибудь вытащить.

Я обычно не сплю на спине, но сейчас посчитал, что так будет благоразумней.

– Спокночи, Лори.

– Будильник завести?

– Неа, не надо.

Боже, в его усталом голосе звучала та же хрипотца, что и от возбуждения. Я уже довольно давно ни с кем не делил кровать и успел забыть, каково это – ощущать под боком чужое тело. Мне практически слышались взмахи его ресниц и биение его сердца.

Что было плодом моего воображения, поскольку он улегся на бок, спиной ко мне, и свернулся тугим калачиком.

Я слушал его дыхание, пока оно не стало медленным, ровным и глубоким, после чего рискнул и перекатился к нему. Я даже не почувствовал, когда он сдвинулся, но внезапно его тело оказалось крепко прижато прямо ко мне – спина к моей груди, зад уютно устроился в гнезде моих бедер. Он сладко и явно умышленно засопел. «Интересно, улыбается или нет?»

Я закинул на него руку и подтянул к себе, пальцы практически инстинктивно сомкнулись вокруг запястья, чтобы не сбежал.

Назвался груздем, с волками жить… и так далее, и тому подобное.

По телу пробежал мягкий импульс желания – не секса, не боли, не унижения или иного вида разрядки, а вот этой спокойной близости. Обнимать кого-то в темноте.

Он, видимо, это тоже почувствовал. Как я шевельнулся за его спиной, как у меня перехватило дыхание. Я ждал, беспомощно и в подспудном страхе, ответа. Поцелует. Возьмет. Я бы не сопротивлялся. Принял бы его со всей его искренностью, настойчивостью и юным желанием запретного. Но он не солгал, когда пообещал мне пощаду. Его пальцы согнулись, чтобы погладить меня по руке, и он устроился поудобней в изгибе моего тела, дав мне вот это взамен.

Глава 4. Тоби

Я просыпаюсь хрен знает во сколько в чужой кровати в руках у человека, которого едва знаю, и не могу представить чего-то еще идеальней. Меня никогда так не обнимали. Настолько… целиком. Его пальцы до сих пор лежат на моем запястье, хоть и не сжимая. Такая приятная тяжесть – как будто он не в силах меня отпустить. Он, наверное, за ночь и не пошевелился ни разу.

Я суперосторожно, чтобы не разбудить, поворачиваюсь под обхватившей меня рукой лицом к нему.

Лори.

У него слегка пахнет изо рта, но и у меня не лучше – обычный утренний запах. Мне просто нравится на него вот так смотреть. Во сне он в чем-то больше, а в чем-то меньше похож на себя – одновременно строгий и мягкий. И, уютно устроившись рядом с ним в тепле, самому не верится, сколько всего он мне дал за одну ночь: силу, подчинение, доброту. А теперь и вот это. Умиротворенность.

Он еще и первый человек, который воспринял меня серьезно. Первый, с которым я по правде почувствовал себя красивым. И, блин, ну что я после этого смогу дать ему взамен?

Очень-очень аккуратно я касаюсь его ресниц. Уголка рта. Вообще не шевелится. И меня немного напрягает, что так, пожалуй, ведут себя сталкеры.

Знаю, мы с ним не любовники и не друзья, даже не встречаемся, и да – он проснется и вызовет такси, чтобы оно увезло меня из его жизни. Но надеюсь, он не будет жалеть об этой ночи – о том, как привел домой глупого мальчишку. Я-то буду помнить о нем до конца своих дней.

Не уверен, что я все тот же человек, который пробрался в тот дурацкий клуб. Единственное, что там оправдало ожидания – это Лори. Мне даже где-то хочется, чтобы мы с ним встретились позже, когда я буду старше и круче, и весь такой утонченный. Не знаю, как именно бы встретились – как-нибудь. Не могу себе толком представить. Лучшее, на что способно мое воображение, это мы в смокингах. И сидим в таком типа… баре с дубовой мебелью и свечами, в темных тонах. И я такой бармену: «Лучшее виски, что у вас есть, пожалуйста». И Лори выглядит совсем как сейчас, но я какой-то нечеткий, и мозг так и хочет подставить на мое место Дэниэла Крэйга, и, ёпт, что это за фантазия такая, где мою роль в моей же голове играет кто-то левый?

А потом, встреть я его в другой раз, меня бы сейчас здесь не было. И он не стал бы моим первым. А я это ни на что не променяю.

Надеюсь, я после него вообще смогу смотреть на других мужиков.

Понятия не имею, сколько сейчас времени. Поздно, видимо, судя по солнечному свету, который весь яркий, сверкающий и пронзительный, как иногда бывает после страшного ливняка. А еще спальня у Лори – это такая до невозможности прекрасная комната для пробуждений, почти как из сказки, особенно если посмотреть на огромную кровать с пологом. Точнее, какой-то ее понтовый современный вариант, что ли, раз балдахина-то над кроватью как раз и нет, только корпус и столбики по бокам спинок, покрытые резными спиралями и изгибами, и с блеском, который встречается только у очень хорошего дерева – таким глубоким и насыщенным, что оно кажется теплым на ощупь. Богато, но без показухи и, честно сказать, у меня от вида этих столбиков рождается целая куча непристойных идей.

Он бы охеренно выглядел привязанным за руки, за ноги к краям такой кровати.

И уж эту-то фантазию я могу вообразить во всех деталях.

Не уверен насчет технических моментов, но, думаю, тут можно скрутить человека во всякие интересные позы. Под человеком я Лори имею в виду. Ноги подняты и широко раздвинуты, руки над головой. Открытый, беспомощный и немного униженный. И он так заводит, так заводит. Я точно знаю, как бы он смотрел: нахмуренный, и готовый на все, и смущенный, и возбужденный.

И мой. А я – его, за то, что разрешает мне с собой такое сделать.

Господи, каково это вообще – когда тебе настолько доверяют и настолько тебя хотят, что отбрасывают страх, стыд и комплексы? Все то, что вроде как важно. Частицы нас, которые мы должны защищать и беречь.

Я иногда задаюсь вопросом, что говорит обо мне это желание найти человека, который вот так ради меня все отбросит. Но потом думаю – да какая разница – желание оно и есть желание. Тогда либо все, что мы хотим – странное, либо ничего. Если только речь не о, ну… чем-то типа авокадо. Вот чего вообще не понимаю, так это авокадо. Мякоть у него аж в рот не лезет, а уж на вкус это как жевать изнутри чью-то мошонку. Кому такое вообще, на хрен, захочется?

Через пару минут я осторожно выбираюсь из-под его рук и сползаю с кровати. Бедный мужик, наверное, совсем измотался – даже не шелохнулся после всего этого. Только охеренно умилительно простонал, почти что всхлипнул. Просто так, конечно, но я притворяюсь, что это из-за меня. Из-за того, что меня рядом больше нет.

Слоняться по его дому с болтом, трепыхающимся на ветру, как-то неудобно, так что я оборачиваюсь вчерашним полотенцем и спускаюсь на кухню. Мои шмотки распушились лишнего в сушилке, но так нормальные, и я одеваюсь. А потом какую только странную хрень внезапно для самого себя не начинаю делать.

Я раздвигаю для него все шторы. Поднимаю «Таймс» с коврика у двери. Сегодня воскресенье, так что почту не принесли. А потом я снова оказываюсь на кухне и заглядываю в холодильник. Вообще, наполнение ничего так, надо сказать – такое несколько анонимное «от сервиса по доставке еды из супермаркета».

По идее, надо бы собираться. Уходить по-тихому, чтобы ему не пришлось, проснувшись, спрашивать себя, чем он думал, когда вчера привел меня домой и разрешил остаться на ночь.

Но потом я вспоминаю, как он спит без задних ног наверху, и как обнимал меня всю ночь. Как вытирал полотенцем, так осторожно и нежно, смотрел на меня, словно на очень дорогого человека, и спрашивал про бензо-что-то там. Как я реально почувствовал его заботу. Ну, и как возбудился тоже. И теперь мне хотелось что-то сделать для него взамен.

В мире не так много вещей, в которых я точно знаю, что спец, но завтрак сготовить могу. У меня, по-моему, и изначально были к этому задатки, но полгода в «Сальном Джо» закалили Тоби Финча до самурая яичницы с беконом.

Пипец как офигенно, да? О таком, блин, будущем родители мечтают для своих отпрысков. Табиточка станет доктором. Рори будет баллотироваться на премьера. Криспин изгоняет остриц из сомалийских сирот. А Тоби – ну, Тоби ничего так орудует сковородкой.

Но слушайте, я хотя бы на что-то гожусь. А одно время думал, что в принципе ни на что. И вообще, мне всегда хотелось поиграться с АГой.

Я хочу пофорсить и приготовить ему настоящий стопроцентный английский завтрак, но из того, что у него есть на кухне, получится где-то процентов на семьдесят пять, не больше, а делать кое-как я не люблю, поэтому будет болтунья.

Какое-то время я обнюхиваю плиту как покупатель-задрот: открываю все дверцы, заглядываю внутрь, пытаюсь понять, что делает та или эта хрень, пока не определяю, которая из них, скорее всего, обжарочная печь. Нахожу решетку для гриля, раскладываю на ней полоски бекона и засовываю все это внутрь, повыше к теплоэлементу. Потом я обнаруживаю такую типа металлическую ракетку для бадминтона, которая раскладывается на две, и либо это припасено для каких-то извращений за пределами моих самых разнузданных фантазий, либо в ней поджаривают тосты, так что я ставлю ее нагреваться на конфорку.

И тут на меня нападает страх облажаться. Потому что яичница это… целое такое искусство. Чайная церемония в кулинарии. С виду все просто, а на деле есть куча тонкостей и вариаций. Волшебно.

У меня уже дошло до того, что все постоянные посетители в «Джо» просто говорят: «Как я люблю, Тоби, ты же знаешь» – и я действительно знаю. У меня реально в голове двадцать разных рецептов болтуньи. Не слишком так повод гордиться для человека, который должен был стать адвокатом, но чем богаты. А яичных дел мастер – это все же лучше, чем ничего, правда?

Но загвоздка в том, что я не знаю, какую яичницу любит Лори. И это проблема, ведь мне хочется сделать ему самую охерительную яичницу, что он когда-либо пробовал или даже представлял на вкус. Какая ему больше нравится: традиционная или по-американски? Комочки большие или маленькие? Соленая-перченая заранее или потом? Кремовая или масляная?

Боже мой, у меня сейчас мозг вскипит.

В итоге я жарю так, как больше всего люблю сам. Точнее, обычно для себя-то я не выпендриваюсь, но для него делаю, как если бы хотел сводить себя в первоклассный ресторан. Звучит странно, но смысл понятен, да?

Я разбиваю яйца в сковородку, добавляю чуток сливочного масла и приправ – у него даже соль морская есть и все дела – и на десять секунд оставляю их в печи. Отсюда, в общем, есть два варианта – мешать до опупения или бить себя по рукам и выжидать.

Я бью себя по рукам и отвлекаюсь на то, чтобы поставить на плиту чайник. А потом опять вынимаю сковородку и нежненько складываю яичницу пополам. Немного странно, что она не на конфорке, где можно было бы на нее поглядывать, и я нервничаю, что сейчас все испортится на фиг. Но потом я ловлю волну. Ну да, это всего лишь яичница, а не кордон блё, но для меня в готовке есть что-то правильное. Ты одновременно спокоен и сосредоточен. И в итоге получаешь что-то, что можно пощупать, чем можно порадовать другого человека.

Когда я в следующий раз проверяю АГу, яйца почти готовы, все такие золотистые и бархатные. Вмешиваю в них сметану и свежепорезанное орегано и выкладываю на тарелку поверх поджаренных в клеточку тостов вместе с горкой масла и беконом-гриль. И, конечно, пробую чуть-чуть из остатков на сковороде, чтобы убедиться, что я ему тут не говно на палочке подавать собрался, но нет – хорошая. Вкусная. Кремовая такая, но не чересчур, воздушная и аппетитная. Вот, мне еще и это в готовке нравится: всегда знаешь, когда получилось.

Я не нахожу ничего типа подноса, но умудряюсь подняться наверх с газетой, тарелкой и чашкой чая в руках. Он до сих пор спит сном праведника, свернувшись в месте, где я лежал, возможно, в тепле, которое от меня осталось. Сгружаю все на прикроватный столик и сажусь рядом с ним на край матраса. Я никогда не пытался кого-то будить, ну, романтически. Понятия не имею, как это делается.

– Э… с добрым утром… Привет.

Нда, так, пожалуй, и дремлющую мышь не поднимешь.

Я нагибаюсь, чтобы потрясти его за плечо, и это кажется до ужаса интимным прикосновением – когда другой человек вроде как беззащитный и спит, а ты – нет.

– Лори?

Если я надеялся быть понежнее, то мне двойка. Он подрывается и за миллисекунду переходит от бессознательного состояния к лихорадочному. А на лице отражаются эмоции, как в волшебном зеркале: удивление, непонимание, потеря, осознание. В середине есть момент, когда меня будто бы рады видеть, но он проходит так же быстро, как и остальные. В итоге передо мной снова Лоренс Дэлзил, и он сухо и обреченно произносит:

– Доброе утро, Тоби.

– Ку-ку, – лыблюсь я в ответ, потому что идиот, не знали? – Я тебе завтрак приготовил.

Сперва он опять весь в недоумении, а потом с опаской, что меня совершенно не вдохновляет, произносит:

– Ну что ты, не стоило.

– Не бойся, не отравишься.

– Извини, я не имел в виду… – Он еще пытается толком проснуться.

– Имел-имел, но ничего страшного. Давай, садись. Я и чай заварил.

На это он реагирует и выпрямляется. Одеяло спадает с плеча, и я внезапно вспоминаю, что под ним-то он голый. И ё-мое. Ну, в смысле, я его уже видел, да, но чувство новизны пройдет еще нескоро.

Хочу, чтоб голый и всегда.

В утреннем свете я замечаю другие вещи, другие тени. Солнечные зайчики у него на плече. Золотистые искры в волосках на руках. Хотя такой свет прощает немногое, выдавая кое-где седину и пятнышки на коже, места, где тело обветренное и повидавшее жизнь, а мышцы честно заработаны.

Он был великолепен вчера – на коленях, весь лощеный и где-то плод моих фантазий. И он по-прежнему великолепен сегодня утром – помятый, усталый и настоящий.

Черт, я ж завтрак подавать должен, а не стоять и похотливо пялиться, воображая, что еще я с ним сделаю. И между прочим, кое-что из «еще» – это вполне себе нормальные вещи. Поцеловать, например.

Передаю ему тарелку, слегка ее тряхнув, чтобы воздух наполнился запахами масла и трав. Лори все еще полусонный, так что я прощаю его «Мама родная, да это, кажется, съедобно» выражение лица.

– Правда, не стоило.

– Мне хотелось, – пожимаю я плечами.

– А ты?

Ах да. Я.

– Блин, вообще забыл, представляешь.

Почему-то моя глупость заставляет его улыбнуться. Ё-мое, я, конечно, таким темпом скоро буду гадать любит-не любит на ромашке, но все равно – какая же у него улыбка. От нее янтарные искры в глазах прямо светятся.

– Разделим напополам, – говорит он мне.

Вот так мы и сидим у него в кровати, и он кормит меня кусочками тоста и яичницы, а я чувствую себя таким окруженным заботой, а еще возбужденным и охрененно счастливым. Хочется никуда не уходить и никогда не возвращаться к своей стремной жизни.

Хочется, чтобы вот это было моей жизнью.

Просто крутая яичница, и классный парень, и никаких проблем.

А яичница и правда крутая, между прочим. Я вижу, что она ему реально нравится.

И в этом еще одна прелесть еды: смотреть, как с удовольствием едят другие. Хотя, надо сказать, меня это обычно не заводит, но Лори исключение.

– Где ты так научился готовить?

Я одновременно удивлен и доволен, как слон, что он интересуется. Ну, или просто поддерживает разговор со своим одно-и-две-десятых-разовым перепихом. В любом случае, мне нравится видеть его и таким. Расслабленным, и полусонным, и обласканным. Маленький незащищенный кусочек человека по имени Лори.

– Да нигде, – отвечаю я. Но он вопросительно склоняет голову и явно не даст мне отделаться только этим. – Ну, я вроде как в детстве много для себя готовил.

– Почему? – резко. – Твоя мать и в еду не верит?

Опс, кажется, я случайно выставил себя этаким беспризорником, с которым дома плохо обращались и не кормили. А на самом деле все совсем не так. У нас с мамой хоть и случались непростые времена, когда я был младше, но сейчас я уже, ну, все понял и простил. Мама все-таки. Что тут поделать?

– Нет, в еду-то она верит, а вот во время – нет.

– Что, прости?

У него такое лицо, что просто не могу удержаться от смеха.

– Она не страждущая раба Времени. – Он по-прежнему ноль эмоций. Я часто с таким сталкиваюсь, когда пытаюсь объяснить про маму. – Из Бодлера?

Полный ноль.

Вздыхаю и грызу последний ломтик бекона. Вкуснющий – солененький и ароматный, с очень легкой копченой ноткой, которая дает вкусу глубину.

– Она верит, что делать что-то надо, когда тебе хочется, иначе ты превращаешься в хронологический механизм и все такое. Но лично я, например, очень даже страждущий раб. Мне хочется есть три раза в день, и чтобы сначала шло соленое, а потом сладкое, и хочу спать ночью, а просыпаться утром.

Он садится прямее, отчего одеяло сползает еще больше, и я на секунду отвлекаюсь на… боже мой… да на все. Соски, и волосы, и тугие валики мышц. Он такой мужественный, и вообще, я б его так и съел, и…

Вашу мать, он же говорит что-то.

– И она просто бросила тебя на произвол судьбы?

– Да ты что, нет. Еда у нас всегда была. Но меня через какое-то время стало тошнить от бомжпакетов и прочих горячих кружек, и я начал экспериментировать. – Его лицо приняло хорошо знакомое мне выражение сотрудника органов опеки. – Лори, мы нормально живем.

– Извини, конечно, но по описанию мама у тебя какая-то чокнутая.

– Эй! – Никому не позволено звать маму чокнутой, кроме меня. – Она гений. – На этом месте его лицо обретает второе не менее знакомое мне выражение. – И да, я в курсе, что со стороны гения от чокнутого, наверное, сложно отличить.

Вот поэтому я и не люблю о нас рассказывать. Люди вечно неправильно понимают. Что доводят тебя вовсе не горячие кружки, а то, что ты всю жизнь на втором месте. Не, вы не подумайте, мама меня любит. Больше, чем кого-либо еще в мире. Я в этом ни разу не сомневался. Но есть у нее и кое-что другое – вечно гаснущее пламя вдохновения.

Вот тут она и танцует.

Не ради обыденных вещей, типа яичницы, или отметок в школе, или надежд других людей. И я все понимаю. И принимаю. Но вот ей никогда не понять, каково это… не иметь вдохновения. Она всегда поддержит меня во всем, чем бы я ни занимался – учил бы юриспруденцию или работал бы за 5,03 фунта в час помощником повара в забегаловке – но в этом-то и вся, блин, проблема.

– Невероятно вкусно, спасибо, – нарушает молчание Лори.

– Ну да, ничего так. – У меня внутри все почти скачет от удовольствия. Я так люблю, когда другим нравится моя еда, что самому стыдно и неловко. Ведь по сути ты вроде как ищешь похвалы, как несчастная собачонка. Это типа желания быть у кого-то на первом месте.

Его пальцы блестят от масла с последнего кусочка тоста. Хорошие у Лори руки. Потому что, раз уж на то пошло, у него все хорошее. Сильные, ухоженные и очень-очень твердые. Но только не в те редкие моменты, когда дрожат, и это само по себе полный улет.

Я так мало знаю об этом мужчине, но мне точно известно, что терять контроль он начинает с рук.