Текст книги "Левый берег"

Автор книги: Алексей Кудашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Кудашин Алексей
Левый берег

Все события, описанные в этом романе, от первого и до последнего слова – плод фантазии автора.

Любые совпадения с именами реально существующих людей, наименованиями организаций

и географических объектов являются случайными

"Некоторые думают, что у них доброе сердце,

хотя на самом деле у них всего лишь слабые нервы".

Мария Эбнер-Эшенбах, австрийская писательница

24.09.2008. Россия, г. Анапа. ул. Горького. 08:43

"Вот интересно… Когда нет кризиса и банки приносят доходы, эти самые доходы забирают владельцы банков. А когда наступает кризис, и банки начинают сыпаться, то их спасают за счет бюджетных средств, то есть, за счет налогов, то есть, за счет денег, которые платят государству обычные работяги-налогоплательщики! Это же нонсенс какой-то!

Или вот еще. На планете Земля сейчас живут пять миллиардов людей. Ну, примерно… Общеизвестно, что восемьдесят процентов мирового ВВП потребляет так называемый "золотой миллиард". Западная Европа, Америка, Канада, Австралия там всякая. Спускаемся на уровень начальной школы, для простоты, и берем сто процентов мирового ВВП за сто апельсинов. Для удобства понимания. Это значит, что "золотой миллиард", условно говоря, съедает восемьдесят апельсинов, а остальные четыре миллиарда бедолаг – всего двадцать.

Так вот: предположим фантастический вариант. В ближайшие тридцать лет население Земли не увеличивается и не уменьшается, а мировой ВВП будет непрерывно расти каждый год на три процента. Такое невозможно, ясное дело. Но – предположим. Это значит, что в 2039 году он удвоится по сравнению с сегодняшней цифрой. Ну, грубо. Округляем. Таким образом, у нас – уже не сто апельсинов, а двести. Так? Так.

А теперь предполагаем еще более фантастический вариант. Этот самый золотой миллиард, набравшись совести, "кричит, что есть мочи": "Люди добрые. Мы и так зажрались! Не нужно нам больше ничего, кроме того, что у нас есть. Нам хватает своих восьмидесяти апельсинов. Мы не будем больше наращивать объем потребления". Что получается, я Вас спрашиваю?

А получается, батенька, что даже при самом лучшем варианте для объединенного человечества, через тридцать лет при сохранении той экономической модели, которая существует сейчас, "золотой миллиард" будет потреблять восемьдесят апельсинов, а остальные четыре – сто двадцать. Значит на каждый "не золотой миллиард" будет приходиться по тридцать апельсинов. Вот такая вот арифметика! А означает она то, что при наилучшем из наилучших вариантов экономического развития, подавляющее большинство людей, которые сейчас только появляются на свет, и к 2029 году достигнут полной зрелости, все равно будут жить почти в три раза хуже, чем "золотой миллиард"".

Андрей неспешно шел по улице Горького по направлению к центру. В этот утренний час людей в городе было немного. Да что говорить… "В утренний час…". Их в Анапе вообще было немного. Это в курортный сезон город разрастался чуть ли не до миллиона "жителей". А так, в межсезонье – деревня деревней, положа руку на сердце. Сорок тысяч населения, что ли… Андрей не помнил. Но именно такой город больше всего и нравился ему. Пустой, неспешный, отдыхающий после долгих летних трудовых будней. Извечное проклятие морских жителей: когда у других – отпуск, у них самая "пахота".

Впрочем, сейчас – не совсем межсезонье. "Бархатный сезон". Но все равно – не лето, конечно, когда город превращался в кишащий улей, а по улицам разгуливали пузатые тетки в купальниках с кричащими и непрерывно снующим туда-сюда маленькими детьми. Не менее пузатые неулыбчивые мужики с пляжными полотенцами на обгоревших плечах лениво пили разливное пиво из пол-литровых пластиковых стаканов и поглощали шашлык, готовившийся буквально на каждом углу, в немереных количествах. По городу разноцветными змеями ползли пионерские отряды, возглавляемые молоденькими, заторможенными от постоянных пьянок и регулярного недосыпа, вожатыми.

Сейчас отдыхающих было мало, город постепенно настраивался на осенне-зимне-весенний лад, "впадал в спячку".

"Странно, что люди не обращают внимания на такие очевидные вещи, – продолжал размышлять Андрей. – Как там говорил мой преподаватель по Мировой художественной культуре? "Мир на самом деле гораздо эфемернее, чем думают люди. Просто-напросто человеку удобно верить в то, что жизнь подчиняется твердым, незыблемым законам". Наверное, он был прав. Человек не может без закона, без правил игры. Закон нужен ему как воздух, как хлеб, как вода. На Законе строится вся его недолгая жизнь. И иногда не так важно, кто и зачем установил этот самый закон. Главное – чтобы он был. Почему народ десятилетиями не свергает кровавых диктаторов? Потому что они опираются на армию, полицию, тайные службы? Чушь! Диктатор дает людям твердый Закон, правила, по которым нужно жить. И это – немало. Это очень даже много.

Дает… И силой, порой невероятной жестокостью, заставляет этот Закон выполнять. И люди знают: не они одни живут по этому Закону, а все вокруг. А если это делают все – значит это правильно. Значит так должно быть. И точка. И закрой рот! Стадное чувство? Ну да, оно самое. А что поделать? Как там у Булгакова: "Самый страшный грех – это трусость?" Истинная правда. Ничего не попишешь: человек слаб. И очень и очень немногие способны заходить за рамки, кричать во весь голос: это преступление! Это блуд! Ты – убийца и вор! И пусть в твоей власти меня растоптать, стереть в "лагерную пыль" – все равно ты… Очччень немногие".

Андрей перешел улицу Гребенскую, пропустив парочку такси. Почти половина кафе в центре города уже закрылась, оставшиеся были почти пусты и, по-видимому, тоже собирались "впасть в спячку". Кое-где была слышна музыка, смертельно надоевшая всем местным жителям за летний сезон.

"Вот так и здесь. – Андрей закурил. Он бросал. И снова начинал. А потом еще раз бросал, чтобы опять начать. В конце концов, после долгих внутренних дискуссий, компромисс со своей совестью был найден: три сигареты в день. – Людям сказали: надо помогать банковской системе. А то, что помощь эта – из их собственных карманов, как-то скромно умалчивают. Или вещают с экранов телевизоров о всеобщей пользе глобализации и международного разделения труда, забывая известить "дорогого телезрителя", что это самое "международное разделение труда" и "открытая экономика", как бы это сказать, весьма своеобразно понимаются в развитых странах.

Как понимаются? А примерно так: Вы нам – природные ресурсы, причем, необработанные. Не бензин и керосин, а сырую нефть. Не мебель и сборные дома, а "кругляк". Не машины и трубы, а железную руду. Не кольца и серьги, а золотой песок и неграненые алмазы. Почему? Ну, господа, что за глупые вопросы? Ведь у нас цивилизованные люди живут, а им работа нужна. Заводы нужны, фабрики, где бы они это сырье обрабатывали и делали мебель, бензин, машины, компьютеры. А куда мы их денем? Да как же куда? Вам, конечно! Не купите? А куда Вы на хрен денетесь? Сами-то производить не можете? Вот… А что Вы хотели? Сказано же Вам было русским языком: "глобализация" и "международное разделение труда". Не слыхали? Эх, Вы… Деревня… Учить Вас еще рыночной экономике и учить…

Андрей всегда размышлял на политические темы, когда шел на работу. Нет, ни к его жизни, ни к его работе политика не имела ровно никакого отношения. Просто он давно приметил, что, думая о политике, как-то незаметно проходит время. Это раз. А во-вторых, мозг работает. Не застаивается. Вот другие, к примеру, плеер слушают. Воткнут себе в уши две "пластмасски" – и все. Нирвана! Андрей такого не признавал. Музыку он любил больше чем женщин. Нет: также, как женщин. Он не наслаждался музыкой, он ел ее, он ею питался, заряжался, как телефон от розетки. В свое время окончил музыкальную школу по классу гитары, и сейчас, бывало, поигрывал. Но такого "плеерноого фастфуда" категорически не принимал.

"Это все равно, что поедать какое-нибудь шикарное блюдо их французского ресторана на ходу", – думал он.

Справа показался спуск к парку "Родина", тоже почти пустому. А чего ему работать? В парке – качели-карусели. А дети-то поразъехались почти все. Работала только пара кафешек возле центрального входа на пляж, где висело большое электронное табло. Андрей иногда ужинал в одной из них. Жены-то нет, готовить некому… Кефиры, бутерброды, йогурты, макарончики с сыром, – это, конечно, хорошо. Но жидкие блюда кушать тоже иногда надо. А борщ там готовили отменно.

08.09.2006. Россия, г. Москва. Перекресток ул. Пречистенка и Чистого пер. 20:08

– А почему не попробовать?

Перед человеком в черном тонком свитере стояла белая чашка кофе, в руке дымилась длинная зеленая сигарета, которая никак не гармонировала с его обликом простого русского мужика-работяги, знающего себе цену и отнюдь не склонного к "понтам".

Маленькое кафе, настолько маленькое, что оно вмещало всего шесть столиков, пустовало. Вопрос о том, почему посетители не баловали это заведение своим вниманием, должно быть, интересовал на всей планете только трех человек: двух посетителей, сидевших друг напротив друга в дальнем от входной двери углу и давным-давно облюбовавших это кафе для своих редких дружеских встреч, и хозяина, который в минуты пьяной тоски клялся закрыть его ко всем чертям, но, трезвея и попадая под пресс огромного количества дел, ежедневно сваливающихся на любого московского бизнесмена средней руки, забывал о своем обещании до следующего запоя.

На столике, за которым беседовали друзья, лежало несколько скомканных салфеток, не замеченных официантом, а расположение посуды и кухонных приборов не оставляло сомнения в том, что посетители только что поужинали. Кроме них в кафе присутствовал еще молодой человек, с отвлеченным видом жевавший что-то за столиком, стоящим у входа в заведение.

– Наши вечные приятели из ничего ведь сделали этих сопляков! Бурекию, Коськива и этого, как его, студента бешеного, серба, ну напомни! Вот, блин старость – не радость! Ну, ты понял! Который Молошевича скинул…

– Да не помню я!

Его собеседник, высокий мужчина лет пятидесяти в светлом дорогом костюме пригубил виски. В свете настольной лампы тускло блеснул камень в массивном золотом перстне на правой руке.

– Да и фиг с ним. Не в этом дело. За три копейки три страны к своим ногам положили! Что, не так что ли? И всего только что и усилий-то приложили, что натаскали щенков, как полагается, да раздули врожденный комплекс мессии, вождя и революционера.

– Ну, я бы не сказал, что мало усилий приложили, это ты не прав… Мне-то поболее тебя известно. Но то, что окупилось с лихвой… Тут мне тебе возразить нечего! К тому же, там и объективные причины были…

– Да брось ты! Объективные причины… Тебе напомнить весенние деньки в гетто? Как мы в девяноста втором в Анжелесе эти самые объективные причины за полгода создали, а они эти причины фронтовыми бомбардировщиками раскатали?

– Да. Нервы мы им тогда потрепали. Жаль, страны уже не было, не дали завершить. А дело перспективное было… При должном усердии и везении, весь регион взбаламутить можно было. Ты, кстати, оказался прав. Я-то думал, что у них кишка тонка. Демократы, что с них возьмешь? А оказалось, все у них с пищеварительным трактом в порядке. Ну а что до того, что щенки эти дел натворили, так ведь мы тоже сложа руки не сидели. И многое сделали. Билорусь и Каргистан то отбили!

– Да я не сомневаюсь, что сделали. Мы ведь тоже не пальцем деланные. Но ведь согласись, что мы защищались, и только. А победить можно, только если атаковать. А преимущества наступления очевидны сами по себе, и состоят они, прежде всего, в том, что наступающий сам выбирает место и время для атаки, а значит, инициатива по определению уже находится в его руках. Так?

– Так-то оно так, конечно…

– То-то. К тому же, я и не говорю, что с кондачка все решать будем. Конечно, потратиться придется. Но это же копейки, ты же понимаешь.

– А чего это ты так радеешь за это дело? Я ведь знаю тебя, Иван, давно знаю… Ты в своем роде человек уникальный. Не то, чтобы таких как ты в природе не встречается… Встречаются, конечно, но крайне редко. Тебе на бабки плевать. Тебе при Союзе на них плевать было, при демократах. И сейчас тоже. Ты Ваня, не просто любишь свою работу, ты ей живешь. Ну скажи: что, зацепило? Неужто так понравилась концепция?

– Понравилась. – Человек в черном свитере устало снял очки в металлической оправе, медленно положил их на стол и задумчиво посмотрел в дальний верхний угол темного помещения. Его лицо, лицо человека, много повидавшего на своем веку, человека, которого уже практически невозможно чем-либо удивить, приняло задумчиво-отстраненное выражение. – Понравилась, Олег… И знаешь, что? Даже не сама концепция больше понравилась, хотя наработки неплохие в целом. А вот то, что он сам это все! Понимаешь, сам! – Его глаза блеснули и уставились на собеседника как два дула охотничьего ружья. – Ты ведь сам знаешь, Олег, не мне тебя учить! Ты знаешь, как это важно, когда человек сам рождает проект и сам разрабатывает все его детали.

Рука с перстнем неспешно крутила стакан с виски вокруг своей оси, не поднимая его со стола. Мужчина будто бы нехотя отвел взгляд от своего собеседника и уставился в окно.

– Я думаю, лишним будет говорить о том, что прежде чем докладывать тебе я очень тщательно все обдумал, – продолжал человек в черном свитере. Его голос вновь стал спокойным и ровным, в нем уже не чувствовалось прежнего азарта. – И я тебе говорю – это стоящее дело. Нюхом чую, будет из этого прок.

За столом повисла пауза, возникающая в тех случаях, когда одному из собеседников требуется время для того, чтобы обдумать сказанное и принять решение.

– Ты, наверное, уже и название придумал? – дорогой костюм улыбнулся уголком рта.

– Естественно, Олег. Проект "Троя". Хорошее название. В точку, – обыденно и просто ответил черный свитер.

– Кто еще в курсе? – после еще более долгой паузы спросил дорогой костюм.

– В том то и прелесть, что пока только трое. Ты, я и еще один товарищ. Он проводил первичную работу с документацией, ну ты понимаешь…

Собеседник коротко кивнул.

– Я с ним после этого беседовал, – человек в черном свитере потушил сигарету, – он глуп. В дело толком не вникал, просто передал по принадлежности. Он ничего не вспомнит, а если и вспомнит, то доказать не сможет. Все забрал я, а с журналами учета можно будет поработать.

Из дверного проема, располагавшегося рядом с барной стойкой, вышел бармен, который исполнял также и обязанности официанта, бросил беглый взгляд на пустой зал и вальяжно удалился обратно.

– Ты ведь понимаешь, Иван, – голос человека в дорогом костюме стал жестким, отдавая ледяными нотками. Он выговаривал каждое слово, будто боясь, что собеседник неправильно или не совсем правильно уловит смысл его слов, – то, о чем ты говоришь, это очень большая и серьезная работа. Дело тут даже не в затраченных средствах. Ты прав, они не такие уж и великие. Дело в том, что в таких делах провалы недопустимы. Понимаешь, просто недопустимы. В таких делах допустимы неудачи, но не провалы. Если проект окажется неудачным, я просто получу по шее. Мне не привыкать. Но если твои работники провалятся, спишут не только их. Спишут всех нас. Уж больно высокие ставки.

– Я все понимаю, Олег. Я же не пацан. Если бы я не был уверен в том, что дело стоящее, я бы не стал тратить свое и, что еще более неприятно, твое время.

Дорогой костюм подался вперед и, положив массивные предплечья на стол, негромко произнес:

– Кроме того, ты же знаешь, такие вопросы решает только Хозяин. Лично.

Судя по выражению лица, на человека в черном свитере эти слова не произвели того эффекта, на который рассчитывал собеседник. Спокойным и ровным голосом, не озаботившись снижением громкости звука, он ответил:

– Мне это известно. Однако давай будем точными. Хозяин решает вопрос о начале исполнения мероприятий. Но дать команду на открытие проекта может и директор. У него для этого есть и полномочия, и средства.

Он открыл лежащую на столе квадратную пачку сигарет, достал одну и, воспользовавшись обычными спичками, закурил.

"Странно, – подумал дорогой костюм, – сколько его знаю, всегда прикуривал спичками. Ни разу не видел зажигалки в его руках. И всю жизнь забываю спросить, с чего бы это. А ведь нарушает, сучонок, одну из главных заповедей, которую вбивают в голову еще на первом курсе школы: не иметь никаких особенных привычек, по которым тебя можно вычислить. Не сжимать фильтры сигарет, не иметь словечек-паразитов, не носить с собой любимых вещичек всяких…".

– Будет ли он советоваться с хозяином – это его проблемы, – продолжал черный свитер, – посоветуется – хорошо. А не посоветуется, так он особо ничем и не рискует. При самом худшем варианте, максимум, получит по шапке за то, что израсходовал средства впустую. Но, не мне тебе объяснять, для работника его уровня – это не тот проступок, за который можно отгрести по полной программе. А выгода его очевидная: при случае предоставит Хозяину заряженное и смазанное ружье. А стрелять из него или нет – будет решать уже сам Хозяин. Если мы все сядем в лужу, достанется и ему, это без вопросов. Но тут уже виноваты будут все: и Хозяин, и он, и мы. А тебе известен вечный принцип: когда виноваты все – не виноват никто. Если дело начнет принимать опасный оборот – начнут рубить концы. Может и мы с тобой в список этих "концов" попадем, это в зависимости от размера шухера. Но ведь нам с тобой не привыкать. Вся наша жизнь из этого состоит. Нас столько раз могли пустить в расход и свои и чужие, что постоянное ожидание конца уже стало частью нашей жизни.

Лицо человека в дорогом костюме не выражало никаких эмоций, но в глазах проскользнула искорка, уловить которую был способен только человек близкий и знающий.

– Давай сыграем, Олег. – Глаза человека в черном свитере вдруг стали добрыми, голос смягчился. Он смотрел на своего собеседника так, как смотрят друг на друга закадычные друзья, которые уже давно все сказали друг другу, и им не нужно слов для достижения полного взаимопонимания. – Ей Богу, мы с тобой уже свое отбоялись…

Дорогой костюм долго смотрел в глаза собеседника, будто пытаясь загипнотизировать его, затем откинулся на мягкую спинку стула, залпом опрокинул в себя оставшийся на донышке стакана напиток, и бодро произнес:

– Ладно, пришли мне материалы, я посмотрю. И если соглашусь с тобой, доложу директору.

– Спасибо Олег. Я знал, что ты учуешь дичь. Мы ведь с тобой одной крови.

– Да, ты прав. А знаешь, я тут недавно вспоминал школу, какие мы были тогда восторженные щенки. Нам казалось, что весь мир в наших руках, что весь мир – шахматная доска, наша шахматная доска!

– Но ведь мы с тобой и проиграли неслабо! Помнишь как тогда, в Камбодже…

– Как не помнить. Но ведь и соперники у нас были сильные.

– Это точно. Сильные. Помнишь, как Степаныч говаривал: "хочешь научиться хорошо играть – играть только с сильными соперниками".

– Умный мужик был, царствие ему небесное. Таких офицеров нынче и не осталось почти.

– Да…

Собеседники улыбнулись, глядя друг на друга. За окном кафе прошла шумная стайка молодых людей, одетых как на карнавал в Венеции.

– Как Аня? – спросил человек в черном свитере дружеским домашним голосом, как бы подводя черту и давая понять, что обсуждение дел закончено.

– В порядке, спасибо, – ответил дорогой костюм, его голубые с серым оттенком глаза потеплели. – Сын балбесом растет. Все ему на тарелочке подносишь, а он как должное воспринимает, каплю усилий приложить не хочет. Эх, Ваня, избаловала их Москва, размягчила. Раньше уверен был, а сейчас еще больше уверился: нельзя детей в Москве растить. Ни мужиков нормальных не выходит, ни баб. Нечто среднее к двадцати годам образуется…

– Да мне можешь не рассказывать. У меня с дочками такая же тема. Знаешь, смотрю на них и поражаюсь. Не умеют они простым вещам радоваться. Куску хлеба радоваться не умеют. Не знают они, как этот хлеб доставаться может. А мы с тобой знаем. Не потом, кровью добывать его иногда приходится людям.

– Эх, надо было мне своего к себе на родину, на Поморье… Там бы мужиком вырос.

– Ага, – хохотнул собеседник, – тебя бы твоя Аня рядом с твоей родовой избой и закопала.

– Это точно, – поддержал дорогой костюм. – Да чего там говорить, она его и воспитала, я ведь домой-то только ночевать приходил.

Оба грустно помолчали.

– На выходные к нам на дачу приедете?

– Давай, почему нет. Давно семьями не встречались.

По мостовой лениво застучали капли теплого сентябрьского дождя. Серый асфальт постепенно приобретал темный земляной оттенок. Проезжающие изредка автомобили, казалось, плыли по узкому московскому переулку подобно небольшим прогулочным лодкам, плавно покачивая дворниками. Собеседники, повернув головы к окну, долго молча смотрели в пустоту. Если бы какой-нибудь знаток человеческих душ в этот момент посмотрел в глаза этим двум зрелым мужчинам, то он увидел бы там покой. Не тот покой, который приходит к человеку, мирно отдыхающему на раскаленном пляже или у себя в саду жарким днем, а чувство, которое известно только тем людям, которые всю жизнь по глупости своей его не имели и иметь не хотели. Такое чувство приходит к человеку неожиданно, как дар сверху. Человек знает, что скоро снова придется бежать и драться, что покой скоро, очень скоро покинет его, и поэтому наслаждается им так, как наслаждается знаток прекрасным коньяком, смакуя его и получая несказанное удовольствие от каждого глотка. Наслаждается и надеется на то, что когда-нибудь, пусть и не в этой жизни, ему удастся закончить все дела и обрести полное равновесие и согласие с собой и с миром.

– Ладно, засиделись мы с тобой, Все мозги ты мне высушил своим проектом. Три часа, почитай, расклады раскладывал. Но не зря время потратили… Ты прав, я добычу учуял. – Человек в дорогом костюме поднялся и протянул руку на прощанье своему собеседнику. – В случае успеха уйдешь на пенсию генералом. Хотя… – он по-доброму усмехнулся – тебе ведь и на это плевать…

Уверенной походкой, не оглядываясь, он прошел к выходу. Крепкий молодой человек, поставив чашку с каким-то горячим напитком на стол, быстро, но не теряя собственного достоинства, поднялся, открыл ему дверь и вышел, оставляя человека в черном свитере в одиночестве.

05.09.2007. Россия, г. Пенза. ул. К. Маркса. 11:46

У Дениса было отличное настроение. Никаких видимых причин для этого не было. Он не получал хороших новостей и не выигрывал в лотерею. Однако на душе определенно было как-то хорошо. Может быть, влияла чудесная солнечная сентябрьская погода. А может – общение со студенчеством. Сегодня он прочел свою первую лекцию. Раньше «старшие товарищи» доверяли молодому аспиранту лишь семинарские занятия. Но сегодня профессор Капцугов, уважаемый «ученый муж» и научный руководитель аспиранта Кириллова, приболел. И, учитывая в целом положительные характеристики молодого ученого, а также тот факт, что Денис переходил на третий заключительный курс и активно готовился к защите диссертации, заведующий кафедрой поручил ему временно заменить профессора на первом курсе исторического факультета.

Кириллов и не думал отбрыкиваться. Никаких особенных планов на этот день, да и на ближайший месяц, у него не было. Диссертация была, в общем и целом, закончена. Денис "торжественно вручил" черновой вариант текста и автореферата научному руководителю еще в августе, и теперь ожидал вердикта. В свое время он потратил немало времени на то, чтобы убедить Капцугова взять над ним научное руководство. Дело было в том, что сам профессор, как и большинство работников кафедры, специализировался на изучении политического движения на Урале в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков.

А выпускник истфака Кириллов интересовался историей немецких военнопленных в Союзе в послевоенный период. Он увлекся этой темой еще на третьем курсе, во время похождения обязательной для всех студентов архивной практики. В областном архиве он наткнулся на фонд, в котором хранилась документация одного из крупных лагерей военнопленных, располагавшемся во второй половине сороковых под Пензой. Убедившись, что материалы еще не введены в научный оборот, студент Кириллов принялся за работу и написал весьма приличную курсовую, а затем и дипломную работу по этой теме.

Кафедра единодушно похвалила усердного студента и рекомендовала ему поступать в аспирантуру. К слову сказать, его дипломный проект смотрелся исключительно выгодно на фоне того, что готовили другие его сокурсники. Рассматривая очередное такое художество, беззастенчиво скачанное из Интернета, на предзащите, один из профессоров, у которого, видимо, просто лопнуло терпение, взбесился и потребовал отклонить дипломный проект и оставить нерадивого "студиозуса" без диплома. В конечном итоге, парня пожалели. Все свои же, все-таки…

Об аспирантуре Денис особо никогда не задумывался. Но и в армию идти ему, положа руку на сердце, особо не улыбалось. Нет, он не боялся "дедовщины", холодов или плохого питания. "Многие отслужили и вернулись. И я отслужу. Не слиняю", – спокойно говорил он сам себе. Проблема лежала совсем в иной плоскости. Дело было в том, что все друзья и знакомые Дениса, отслужившие в армии, при всем том, что у каждого из них остались разные впечатления от службы, в один голос выносили единственный безапелляционный вердикт: потеря времени.

"Просто потеря времени". Именно так и говорили они. Все как один. И у Дениса не было основания им не верить. Никаким военным специальностям солдат не обучали. А если и обучали, то "спустя рукава". Патологическое безделье и "черные работы" на каких-нибудь объектах, зачастую не имеющих к Вооруженным силам ни малейшего отношения, – вот и весь солдатский быт. А учитывая старую армейскую истину о том, что солдат без дела – потенциальный преступник, эта самая преступность во всех ее проявлениях и распространялась в частях, как чума. "Дедовщина", граничащая с банальной "уголовщиной", воровство, наркомания… Весь "набор джентльмена".

Одним словом, терять время, да еще и таким самым что ни на есть глупым образом, Денису жутко не хотелось. Он не считал себя умнее всех, но почему-то был уверен в том, что данное "время препровождение" к святому делу защиты Родины имеет весьма отдаленное отношение. Однако он твердо для себя решил, что и "косить не будет". Скорее, предстоящая служба воспринималась Денисом как неизбежное зло.

Но тут появилась альтернатива. Студент долго не раздумывал. Получив благословение у родителей, он собрал нужные документы и сдал их в отдел аспирантуры и докторантуры. Успешно прошел вступительные экзамены, немного попотев над английским языком, и был принят. Примерный студент-"краснодипломник", спортсмен, выступающий в баскетбольной команде факультета и шахматной команде университета, молодой исследователь, четко представляющий себе направление своей будущей работы, – что еще надо? Ситуация упростилась, благодаря тому, что конкурса при поступлении почти не было. Отказать пришлось только одному соискателю места.

Начался новый этап жизни. Сразу после окончания университета Денис, при помощи родителей и несмотря на протесты все тех же родителей, снял недорогую однокомнатную квартиру в соседнем доме и стал жить отдельно. Поставив перед собой цель как можно быстрее "защититься", он уверенно к ней шел. Легко сдал все три "кандидатских минимума" уже через год. Просиживал днями в архиве, где его уже все знали. Копил материал. Постоянной работы у Кириллова не было. "Деньгу рубил" по-разному. Писал "курсовики", дипломные для обленившихся студентов, а то и просто короткие доклады. Подрабатывал, где придется. Родители помогали продуктами. Денис не стеснялся, брал. "Вроде как еще учащийся пока", – оправдывал он себя.

Семьей пока не обзаводился. Молодой, высокий спортивный парень пользовался успехом у девушек еще с подросткового возраста. Трудно было сказать, что именно привлекало противоположный пол. Некоторые говорили Денису, что у него красивые и "бездонные" голубые глаза. Другим нравились густые и прямые русые волосы. Третьим особенно импонировала интеллигентная манера общения. Парень, в отличие от многих своих сверстников, при девушках старался матом не ругаться, обращался с ними приблизительно по-джентльменски.

Тут, должно быть сказывалось воспитание. Как ни крути, с семьей Денису решительно повезло. Все его детство прошло в двухкомнатной достаточно просторной квартире на проспекте Победы, весьма престижном районе. Ее окна выходили прямо на крупную автодорожную круговую развязку, в центре которой на небольшом возвышении стоял памятник в честь Победы из темного камня. Из какого именно – парень никогда не интересовался.

Мать Дениса, окончив в свое время все тот же Пензенский пединститут, работала учителем географии. Школа, в которой она трудилась и которую закончили и Денис, и его младшая сестренка Алена, находилась в десяти минутах ходьбы от дома. Надежда Александровна Кириллова была очень интеллигентной женщиной, ну очень… И образованной, к тому же. Иногда это раздражало Дениса, но чаще он все-таки гордился такой мамой… Никто и никогда не смел ей хамить. Даже отец. Она так "несла себя по жизни", что у любого наглеца отнимался язык, как только ему на ум приходила мысль сказать этой аккуратной, вежливой и слегка надменной женщине какую-нибудь гадость. Надежда Александровна пользовалась заслуженным уважением окружающих: и коллег по работе, и учеников, и соседей, и членов семьи.

А батя был, как бы это лучше выразиться, "попроще", что ли… Может быть, поэтому Денис любил отца немножко больше. Не чувствовал такого "мировоззренческого разрыва", как в общении с матерью. Простой деревенский парень Вячеслав Федорович Кириллов, можно сказать, сам "пробился в жизни". Окончив сельскую школу, а затем ПТУ в райцентре, и получив профессию каменщика, он, как и подавляющее большинство молодых людей в то время, был призван в армию. Попал в Пограничные войска, в Забайкалье, и честно "оттрубил" там срочную службу. Но, в отличие от, опять же, подавляющего большинства своих сослуживцев, в родную деревню возвращаться не стал, а прямо из части подал документы в Высшее пограничное командное училище имени Дзержинского.

Кто знает, может быть, старший сержант Кириллов был действительно хорошо подготовлен во всех смыслах. А может быть, сказались отличные характеристики с места прохождения срочной службы. Денису кто-то когда-то говорил, что к абитуриентам, поступающим в военные учебные заведения прямо из регулярных воинских частей, в советское время было особенно благосклонное отношение. Считалось, что для будущего офицера опыт прохождения службы в качестве "нижнего чина" весьма полезен. Так или иначе, Вячеслав Федорович поступил в ВПКУ и успешно его окончил. Каких усилий это ему стоило, Денис догадывался, но папу не расспрашивал. Отец был не особенно разговорчивым человеком.