Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 61 страниц)

Екатерина Бодялова. В шестнадцать девчоночьих лет

День этот запомнился на всю жизнь.

Утром мы пришли на хутор Ясиновый. Здесь уже были солдаты и офицеры 252-й стрелковой дивизии, полки которой, выбив немцев из населенных пунктов, примыкавших к лесным массивам Нерубаевского лесничества, соединились с двумя нашими партизанскими отрядами.

Радости, казалось, не было конца. В строю стояли наши освободители. Рядом с ними, плечом к плечу, выстроились мои товарищи по партизанским отрядам. Помнится, на митинге с речами выступили командир 928-го стрелкового полка, командиры наших партизанских отрядов. Я слушала их горячие речи и невольно переносилась в те дни, когда четырнадцатилетней девчонкой в летний воскресный день, ставший черным днем в жизни многих, услышала страшное слово «война».

Словно наяву, проплывали передо мной картины более чем двухлетней давности. Призыв в армию отца… Отступление наших воинских подразделений через лесничество, где я жила, на восток… Оккупация моей родной Кировоградщины наглыми и самоуверенными фашистами… Надменные, холеные, они то и дело заявляли нам: «Москва – капут! Русиш – капут!»

Потом наступила трудная для нас с мамой зима. Припомнилось, как однажды (дело было в конце декабря) пошла я в лес за дровами. Мое внимание привлек листок бумаги, укрепленный на ветке дерева. Это была листовка, в которой сообщалось о полном разгроме захватчиков под Москвой. Я готова была плясать от радости. Я неустанно твердила: «Нет, гады! Нет! Москва и русиш – не капут!»

Находила я и другие листовки, написанные в основном от руки. В одной из них было стихотворение Миколы Бажана:

 
В нас клятва едина и воля едина,
Единый в нас клич и порыв:
Николи, николи не будет Вкраина
Рабою немецких катив.
 

Вот тогда-то и созрело у меня желание найти этих замечательных людей, которые в ночи оккупации не дрогнули перед грозным врагом, проявили мужество и в невероятно трудных условиях бросили вызов захватчикам. До нас стали доходить слухи, что в лесах нашего Нерубаевского лесничества действуют партизанские отряды и группы.

Вскоре я познакомилась с ребятами из Родниковки, где родилась и до переезда родителей в лесничество жила. Ваня Санжара, Вася Колцун и Вася Баркарь были старше меня. Я знала, что они – комсомольцы, знала, что они скрытно от немцев и полицаев отговаривают других парней и девчат окрестных сел и деревень от выезда в Германию. Догадывалась также, что не без их помощи те, над кем нависла угроза быть вывезенными в неметчину, неожиданно переправлялись куда-то.

Однажды я пришла к ним. Но, видимо, мой возраст не внушал доверия, и ребята сначала отнекивались, делая вид, что они ничего не знают, а позднее, убедившись в моем искреннем желании быть в рядах партизан, сказали, что, по их сведениям, туда без оружия не принимают. Уже потом я поняла, что и таким образом ребята пытались оградить меня от возможных партизанских опасностей и трудностей.

А вскоре мне удалось проникнуть в квартиру коменданта нашего села. Он в тот вечер гулял с полицаем. В его прихожей на вешалке висел пистолет в кобуре. Я осторожно вынула его. Никем не замеченная, выбралась из дома и под покровом ночи скрылась за селом. В ту же ночь разыскала Ваню Санжара и рассказала ему о пистолете.

Ребята наконец поняли, что я всерьез «заболела» делами партизанскими. Путь в лес к народным мстителям был открыт. Знакомыми только ребятам тропами меня провели в Семурину балку, где располагался отряд под командованием Семена Ивановича Долженко. В другом, Каменском лесу, укрывались партизаны отряда Куценко (Дубова). Отряды взаимодействовали.

Я хорошо знала местность, и мне на первых порах поручалось вести наблюдение с опушки леса за дорогой и дальним селением. Вскоре меня перевели в отряд Куценко и зачислили во взвод Саши Коца. Многие партизаны хорошо знали меня через моего отца, работавшего в лесничестве. Меня, частенько увивавшуюся за ним в лес, друзья отца прозвали Лесовичкой. Это имя ко мне «прилипло», и на него я откликалась охотнее, чем на собственное имя. Определили меня сестрой милосердия при раненых, которых укрывали в специально вырытых и замаскированных землянках.

Не стану описывать бои, в которых участвовали партизаны наших отрядов. Об этом, кстати, хорошо написал Дмитрий Клюенко в документальной повести «Лесовичка», изданной в 1985 году в Киеве. Скажу лишь, что в конце декабря 1943 года части Красной Армии с боями вышли к лесам, в которых действовали наши отряды. Мы слышали приближающуюся канонаду. Естественно, партизаны не сидели сложа руки, вели бои с фашистами, делали засады на дорогах…

И вот – встреча солдат и офицеров нашей родной армии с партизанами.

На следующий день группу партизан, в том числе и меня, шестнадцатилетнюю, зачислили в 928-й стрелковый полк. Мне выписали красноармейскую книжку. Старшина роты связи выдал по росту шинель и сапоги.

Вместе со мной в роту была зачислена Дуся Гнида. Девушке не повезло. В боях под Михайловкой она была ранена, направлена в госпиталь и после излечения к нам в полк не вернулась.

Новый, 1944 год я встретила с комсомольским билетом в нагрудном кармане гимнастерки. Сибиряк сержант Николай Трофимов обучал меня работе на коммутаторе. Доброе внимание ко мне проявляли сорокалетние «дяди Вани» – Точилкин из Челябинска и Горских. Последний погиб под Секешфехерваром. Меня они называли не иначе как «дочка». За добро платила добром. Освобожденная от тяжелых катушек с кабелем, я нередко сутками не отходила от коммутатора, давая возможность отдохнуть тем, кому приходилось под огнем противника днем и ночью прокладывать и в случае порывов исправлять линию связи.

Мы шли по моей родной Украине. На всю жизнь запомнились выжженные фашистами села. Вместо домов чернели остовы печей с торчащими трубами. Во многих селениях – ни души. И сейчас от таких воспоминаний к горлу подкатывается комок и появляется «гусиная» кожа.

Корсунь-Шевченковский «котел» был первой расплатой за зло, содеянное оккупантами на моей земле. Никогда я не видела такого огромного количества немецкой техники, брошенной в те по-весеннему теплые февральские дни в степи, на непроезжих дорогах, в каждом селении. Настроение было приподнятое. Мы наступали!

Не могу не вспомнить и тех, кого нет с нами, кто навсегда остался лежать в освобожденной земле. Богатырского роста солдат Емельянов во время прокладки линии связи на наблюдательный пункт командира полка был тяжело ранен. Удалось ли его спасти? Осколком снаряда рядом со мной был убит полтавчанин Николай Рудь. А старший лейтенант Зарецкий! Словно и сейчас слышу его красивый голос – Зарецкий частенько пел на привалах и в перерывах между боями. Был он штабным работником, а до войны, говорили, артистом Малого театра в Москве. Погиб во время наступления. Находясь на переднем крае, он с криком «Ура!» первым поднялся в атаку и увлек за собой роту. Задача была выполнена, а замечательного певца не стало.

Помню и нашего комсорга полка Максима Бабинцева и сменившего его после ранения Владимира Дружинина. В расположении штаба их можно было встретить редко. Большую часть времени они проводили в боевых порядках батальонов.

Добрые воспоминания сохранились и о командире полка – энергичном подполковнике Мосиенко, о начальнике штаба майоре Тарасове, о комбатах Суворове и Озерове, о начальнике связи полка капитане Молчанове. Это были требовательные к себе и подчиненным офицеры. И сейчас, по прошествии многих десятков лет, я могу сказать, что все мы – рядовые и младшие командиры – с уважением и любовью относились к ним.

Особо хочется сказать о гордости нашего полка – разведчике Евгении Симонове. Три ордена Славы и столько же орденов Отечественной войны – таковы награды Родины этому мужественному и храброму человеку, с которым мы переписываемся и сейчас. Под стать ему и другой наш разведчик – высокий, статный Никита Якушев. Это они, когда нужен был «язык», уходили ночью за передний край к противнику и возвращались с «добычей».

Вот такие люди окружали меня в трудные годы войны. Многому я научилась у них тогда. Вместе с ними встретила нашу великую Победу. И доныне остались они для меня Учителями.

Григорий Кисунько. Впереди – Одесса

Это было в марте 1944 года. Обращаясь к саперам, капитан Силоминцев, говорил:

– Рядом с нами город Новая Одесса, впереди – водная преграда, река Южный Буг, а за нею – настоящая милая Одесса. Дадим немцу перцу, как давали под Сталинградом и Курском, Днепропетровском и Кривым Рогом…

В сторонке стоял, переминаясь с ноги на ногу, командир роты капитан Сохранов. Он мысленно был уже там, на берегу водной преграды, где ему предстояло обезвредить немецкие мины при ее форсировании. Не выдержав, Сохранов подошел к капитану, шепнул ему: мол, сокращайся, мне бойцы нужны, «горит» боевое задание.

Река Южный Буг у Новой Одессы не широкая, но март припекает в причерноморской степи, река кое-где вышла из берегов, а для саперов это хуже, чем просто широкая река. Враг на том берегу организовал не менее двух линий обороны, просматриваемых с нашей стороны. На этом берегу поставить много мин он вряд ли успел, но все равно надо проверить. Задача усложняется и тем, что часть минного поля могла оказаться залитой водой: поди придумай, как найти и обезвредить подводные невидимые минные подвохи.

По команде Сохранова рота спустилась к урезу воды. Под покровом ночи под шуршанье прошлогоднего камыша над рекой и плеск воды о берег, соблюдая шумомаскировку, по непролазной грязище, чавкающей под ногами саперов, командир разводил боевые расчеты по точкам будущих переправ при форсировании реки. И в это время немцы подвесили «фонарь» в темном небе, стало видно как днем, вся рота без команды мигом повалилась на землю и замерла. Но «фонарь» недолго продержался в небе: его расстреляли наши воины из тылов, и он рассыпался на быстро гаснущие «капли». На передовой никто не подал ни звука, следуя железному закону маскировки. С падением последней «капли» снова воцарилась ночь, только стало еще темнее. Лишь чуть поодаль, в ложбинке за холмом, где находилась пехота для форсирования реки, изредка в кромешной тьме на миг мелькал крошечный огонек: это какой-нибудь нетерпеливый солдат курил из рукава.

В 23.00 на местах, выбранных еще днем, заработали минеры. В ночной тишине слышны всплески воды о берег, заглушающие тихий, необходимый при разминировании разговор. И вдруг – ухнул взрыв мины, сопровождаемый оранжевой, быстрой, как молния, вспышкой. На том берегу затарахтело пехотное оружие, – пугливый стал немец, настороженный. Наш берег притаился, боясь обнаружить будущую переправу.

Взрыв мины и последовавшая за ним стрельба застали командира минеров майора Губенко в тот момент, когда он шел вдоль берега к месту, выбранному для главной переправы. Он с горечью подумал, что за этим взрывом последует еще одна похоронка, которую ему придется подписать на пока что не известного минера из его батальона. Но эти размышления прервала вдруг выпорхнувшая у него из-под ног кряква. Майор чертыхнулся: какая только что была стрельба, но она, проклятая, сидела молча, – вот теперь дернуло ее взлететь, закрякать, захлопать крыльями, поднять шум, который конечно же засекли немцы.

К местам, выбранным для переправ, саперы-понтонеры подтянули все, что не тонет: рыбацкие лодки, разрозненные понтоны, резиновые трофейные лодки, пустые баки из-под горючего, подтянулись и подразделения пехоты. Через проходы, сделанные минерами, быстро и бесшумно спускались на воду плавсредства, на них размещалась пехота. Минеры находились «на носах»: ведь это им, минерам, первым предстоит ступить на вражеский берег, при необходимости разминировать проходы для пехоты и вместе с пехотой идти в первую атаку.

«Флотилия» не доплыла и до середины реки, как снова повис «фонарь» ракеты и снова стало видно, как днем. Немец затараторил пехотным оружием, в ответ довольно успешно заработала наша артиллерия из глубины передовой, а затем в бой вступила и немецкая артиллерия. Но «флотилия» уже на том берегу с громким «ура» вела скоротечный прибрежный бой, которого так боялись немцы. Понтоны на канатах сновали от берега к берегу, доставляя подкрепление нашему десанту. Немцы яростно отбивались, но безуспешно: вот уже кипит бой за передовые линии немецких траншей, враг отходит на вторую линию. На рассвете первая линия была нашей, но бой продолжался, накапливались силы на захваченном плацдарме, переправа работала с большим напряжением. Случалось, что на переправе раздавались взрывы оставшихся необнаруженными вражеских мин, на которые натыкались десантные группы при причаливании к берегу. И тогда от взрыва взлетал вверх водяной султан, увлекая с собой обломки понтонов и то, что осталось от разметанных в клочья человеческих тел. Бой за плацдарм был тяжелым, в шуме боя слышались и страдальческие крики боли, и предсмертный стон, и ругань, и проклятия.

В разгаре боя к майору Губенко подошел командир стрелкового полка, поблагодарил:

– Молодцы, минеры! Очень удачно выбрали и подготовили места для переправы. Но вот уже светает, и немец наверняка с рассветом постарается сбросить нас в воду, а людей у меня мало, да и боеприпасы только те, что у людей на руках. А если у него еще и танки есть, то будет совсем плохо: ведь у нас – ни одного противотанкового орудия. Так что вся надежда – на минеров. Поставьте на этих двух бугорках хотя бы в один ряд противотанковые мины. Не дай бог, попрут танки – подавят десант гусеницами.

Губенко распорядился немедленно доставить на плацдарм противотанковые мины и поставить их на танкоопасном направлении, указанном командиром полка.

С началом дня разгорелся бой за плацдарм. Теперь уже наступление повели немцы, введя в действие все резервы, однако их атаки успешно отражались нашей обороной. Но вот издали послышался едва уловимый звук моторов. Значит, скоро здесь будут и их танки.

Губенко и командир полка стояли рядом и думали об одном и том же: пройдут ли танки в глубь плацдарма? Вот уже гул танков стал нарастать, солдаты приготовились к схватке со стальными чудовищами, бой подходил к своей драматической кульминации. Командир полка спросил у Губенко:

– Как Вы думаете: успели минеры на тех бугорках или нет?

Губенко вместо ответа указал ему на солдата, как-то странно размахивавшего руками.

– Что он там машет? – спросил комполка.

– Это сигнальщик, он передает, что мины поставлены.

Между тем танки, еще невидимые, взбирались на бугор, и звук их моторов перешел в оглушительный натужный рев, от которого даже у Губенко, бывалого боевого офицера, невольно забегали мурашки по спине – ничего с этим не поделаешь: танк есть танк. И вот показался один, чуть позади справа – второй, значит, будет и третий. Так и есть – уже три. Идут как на параде: нашей артиллерии на плацдарме еще нет, а из-за реки бьют пока мимо. Вот уже и бугор, где должны работать минеры, но танки спускаются с бугра, казалось, идут прямо на НП, где находились комбат и комполка.

– Что же это такое, где мины? – кричит комполка.

В ответ ему – взрыв, первый танк завертелся на месте, второй пытался его обойти, но – еще взрыв, и он встал как вкопанный, сверкнув пламенем в клубах черного дыма. Третий танк без разворота попятился назад, и в этот момент на сопровождавшую танки пехоту пошел в рукопашную наш десант. После яростной схватки немцы дрогнули и побежали. Под ударами наших войск они отходили на запад, в сторону Одессы…

В ночь на 9 апреля 1944 года с наших позиций стали видны пожары в Одессе. В кромешной тьме они были заметнее, и казалось, что горит сплошным пожаром вся Одесса. Солдаты роптали, что начальство медлит с наступлением: мол, так он, гад, до последней головешки спалит город. Особенно переживали одесситы. У Губенко был зам по тылу капитан Каптур, оборонявший Одессу, Севастополь, Сталинград. От Волги весь путь прошагал в батальоне минеров. Его семья оказалась в оккупированной Одессе, и чем ближе мы подходили к этому городу, тем более настойчивым было его желание идти впереди наступающих. Так было и при форсировании реки Южный Буг, когда он добился разрешения пойти на тот берег в первом эшелоне переправы. Но его лодка наткнулась на мину и разлетелась на куски. К счастью, Каптур отделался легким ранением и не выбыл из строя. Это он впоследствии обеспечил доставку на плацдарм и установку противотанковых мин, решивших исход боя. И вот – томительное ожидание последнего боя за освобождение Одессы и встречи с семьей.

В тот памятный день Губенко вызвали на КП дивизии, к комдиву, который сразу приступил к постановке задачи:

– Видишь, справа – лиман, слева – Черное море. Между ними – перешеек суши. Это замок, запирающий вход в Одессу. Наверняка там немец укрепления построил. Укрепления разгромим артиллерией и авиацией, а вот проходы, очищенные от мин, – за тобой. Ясно?

– Куда уж ясней. Когда начинать?

– Мы должны быть в Одессе ночью.

– Сейчас 13.00. Когда же успеем?

– Да ты хотя бы щели чистые от мин дай. В них проскочим, а там расширяй дорогу для большого наступления.

Губенко вскочил на коня и помчался в расположение своих рот, поставил им боевые задачи. Солдаты расходились на разминирование, чертыхаясь от усталости. Они давно забыли о ночном отдыхе, а днем спали буквально на ходу, ловили любую возможность, чтобы вздремнуть. Приказ лишал их и этой возможности. Им предстояла очередная бессменная ночная игра в «орел-решку» с минными невидимками. Но они видели, как накапливались войска, гусеничная техника, артиллерия, готовясь к освобождению Одессы. Казалось, зашевелилась вся причерноморская степь. И комбат Губенко, и его минеры словно бы ощущали дыхание себе в затылок этой могучей машины наступления, изготовившейся в ожидании «щелей» в минных полях.

…Прохладным утром следующего дня майор Губенко и капитан Каптур присели на скамейку одесского бульвара. Рядом в сквере хоронили погибших при взятии города. В утренней свежести наступающего дня плыла скорбная музыка.

Звуки похоронной музыки бередили не только боль утраты павших воинов-освободителей Одессы. Каптур только что узнал от соседей, что его семья была замучена фашистами в одесском гетто, и сейчас, продолжая плакать, мысленно прощался с ней. А сидевший с ним рядом Губенко думал о своей семье, оставшейся в оккупированном Мариуполе…

К офицерам подошел вестовой комбата солдат Дубровин, из донских казаков. Нерешительно потоптавшись, сказал:

– Товарищ комбат, дайте я вашу шинель починю, а то немец за ночь в ней дыр понаделал. Или возьмите пока мою. – Потом, еще смущенно потоптавшись, добавил: – И санврач велел капитану Каптуру явиться на перевязку.

Губенко взял друга под руку, повел к рядом стоящим лошадям.

– Горе можно убавить только Победой. Давай заедем на перевязку, а потом – догоним свою часть…

Теперь минеров ждала новая водная преграда – река Днестр. Широченная, быстрая, глубокая, с тремя паводками в году.

Виталий Корионов. Спустя три года

1

26 марта 1944 года. Шел 1009-й по счету день Великой Отечественной. Обычный день войны: непролазная грязь, отчаянное сопротивление врага, форсирование нашими частями под обстрелом бурно разлившейся пограничной реки. И все же день тот был необычный: ударная группировка войск 2-го Украинского фронта на 85-километровой полосе вырвалась на реку Прут – Государственную границу Союза Советских Социалистических Республик. А 8 апреля войска 1-го Украинского фронта вышли на государственную границу с Чехословакией и Румынией. В тот же день Государственный Комитет Обороны принял постановление о восстановлении охраны Государственной границы СССР.

«К ним!», – так коротко, но емко назвал в те дни свою статью в «Красной звезде» Илья Оренбург. «Для Красной Армии нет рубежей, – писал он. – Ее рубежи – это Победа, это – Берлин».

Очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы Советского Союза по всей линии, от Черного до Баренцева моря. Преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в собственной берлоге – таков был приказ Родины своим Вооруженным Силам на 1944 год.

Второй составной его частью было принципиальной важности положение: освободить народы Европы от фашистских захватчиков и оказать им содействие в воссоздании своих национальных государств, расчлененных фашистскими поработителями; народы, подпавшие под фашистское иго, вновь должны стать свободными и самостоятельными, обрести полное право самим решать вопрос о государственном устройстве.

Эти цели легли в основу планирования Ставкой летне-осенней кампании 1944 года.

То уже не были военные операции обычного типа. Фашизм своими злодеяниями породил у народов такую ненависть, что даже одни названия освобождаемых советских городов передавались из уст в уста как символ победы, превращаясь во взрывчатку огромной силы. Далекий от симпатий к коммунизму, министр внутренних дел США Гарольд Икес, выступая в июне 1944 года, констатировал: «Своей героической защитой родины русские не только доказали всему миру, что можно разгромить нацизм, но и вдохновили на борьбу, зажгли мужеством те народы Объединенных Наций, которые давно находятся на грани отчаяния. Миф о непобедимости фашизма был развеян на полях Советской России решительной стойкостью народов России».

Подобные оценки важны тем, что они изобличают лживость измышлений наших недругов относительно процессов, которые развертывались в то время в странах оккупированной Европы.

В последнее время началась зачастую ничем не оправданная переоценка ценностей, а по существу, самая настоящая фальсификация истории. Стало модным выдавать «белое» за «черное», и наоборот. Поэтому на мгновение прерывая рассказ, касающийся событий сорок четвертого года, я попытаюсь заглянуть почти на полвека вперед, когда начал утверждаться провокационный миф о том, что народно-демократические режимы в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, пришедшие здесь к власти в 1944-45 годах, были будто бы посажены силой штыков.

Как же, однако, в действительности обстояло дело? Чем большие поражения нес на советско-германском фронте гитлеризм, чем скорее Красная Армия-освободительница приближалась к измученным странам, тем явственнее складывалась качественно новая политическая обстановка в Европе. В ходе освободительных битв начинал становиться явью боевой союз сражавшихся с гитлеризмом европейских народов и спешившей им на помощь Красной Армией.

В Югославии осенью 1943 года в рядах Народно-освободительной армии сражалось уже до 300 тысяч бойцов. В Греции весной 1943 года было освобождено две трети материковой части страны. Во Франции к началу 1944 года партизанские отряды и группы, объединенные в единые французские внутренние силы, насчитывали до 500 тысяч бойцов. В Словакии к августу 1944 года народным восстанием было охвачено две трети страны. Антифашистские движения явно перерастали в национальные восстания, в народно-демократические революции.

В едином боевом союзе объединялись все патриоты – от коммунистов до анархистов. Несомненно, однако, и то, что в авангардную силу сопротивления оккупантам постепенно превращались стойкие патриоты-коммунисты. Наиболее ярко роль коммунистов в народном антифашистском движении проявилась в Италии и во Франции. В Северной и Центральной Италии к осени 1944 года существовало 15 освобожденных районов, были освобождены Милан и Турин, а затем под ударом народного восстания рухнул режим Муссолини. Силами восставших был освобожден и Париж.

Весьма заметную роль в движении Сопротивления играли советские граждане, по тем или иным причинам оказавшиеся на территориях, занятых гитлеровцами. В зарубежных странах против фашистских оккупантов сражалось более 40 тысяч советских граждан.

Европу все сильнее охватывало пламя народных освободительных революций. И как бы ни изощрялись сейчас фальсификаторы событий второй мировой войны, они бессильны изменить зафиксированный историей факт: в порабощенных гитлеровцами странах еще до прихода Красной Армии совершались народные демократические революции. Эти процессы были подготовлены самим ходом освободительной антифашистской борьбы народов. В странах же, где для переустройства общественной жизни соответствующие внутренние условия не созрели, народно-демократические революции не могли состояться. Так, например, обстояло дело в Австрии, Норвегии, Дании, хотя на территориях этих стран находились советские войска. «Норвежский народ, – говорил король Норвегии Хокон VII, – принял Красную Армию как освободительницу».

Что касается роли Красной Армии в освобожденных ею странах, то она на этом новом этапе фактически сводилась к прикрытию их народов от посягательств новых внешних «покровителей». Генерал Ш. де Голль имел полное основание констатировать в декабре 1944 года: «Французы знают, что сделала для них Советская Россия, и знают, что именно Советская Россия сыграла важную роль в их освобождении».

С восстановлением Государственной границы СССР наступала новая фаза войны: непосредственное освобождение Европы от фашизма. Основной театр военных действий переместился на территорию союзников Германии по антикоминтерновскому пакту. История вернула перчатку тем, кто ее бросил человечеству. Однако дамоклов меч германского вторжения продолжал висеть над Британскими островами, дополняемый налетами ракет «ФАУ-2». Американцы увязли в войне с Японией, и Вашингтону становилось все очевиднее, что без помощи СССР Соединенные Штаты из этой трясины не вылезут. К тому же продолжалась подготовка немцами плацдармов в Бразилии для обстрелов с территории этой страны ракетами «ФАУ-2» самих Соединенных Штатов.

Дело спасения миллионов человеческих жизней, судьбы мировой цивилизации упирались, таким образом, в мобилизацию и концентрацию всех сил, способных поскорее сломить агрессора.

Во время пребывания наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова в Лондоне в июне 1942 года в принятом англосоветском коммюнике отмечалось, что сторонами была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году, то есть о высадке англо-американских войск в Северную Францию. Однако соглашение было нарушено. При этом задержку с высадкой своих войск на континент наши союзники объясняли то неготовностью плавсредств, то опасением понести большие потери, а то и просто непогодой.

Пришлось принимать новое решение, для чего была проведена в августе 1943 года в Квебеке конференция президента США Ф. Рузвельта и премьер-министра Великобритании У. Черчилля. «Квадранта» – таково было кодовое название сей конференции – свелась к принятию договоренности об открытии второго фронта в Европе 1 мая 1944 года (операция «Оверлорд»), а также разработки контуров создания Организации Объединенных Наций и об ответственности четырех великих держав за сохранение мира после окончания войны.

Для конкретного решения насущных вопросов было намечено созвать совещание «большой тройки». Где именно? Черчилль предложил оригинальный вариант: провести встречу в персидской пустыне «Эатбания», где разбить «три лагеря и жить комфортабельно в полном уединении и безопасности». Рузвельт отметил, что по конституционным причинам «он не может покинуть страну надолго». Не мог оторваться от повседневного руководства Ставкой и Сталин. Сошлись на Тегеране, где с первых же минут в повестку дня «большой тройки» самой жизнью был поставлен центральный вопрос: намереваются ли западные державы выполнять принятое Рузвельтом и Черчиллем в Квебеке решение об открытии второго фронта в Европе?

Позиция советского руководства была ясна: в выполнении Соединенными Штатами и Англией своих обязательств оно видело не только осуществление союзнического долга, но и способ приковать войска противника к месту их нахождения, лишив врага возможности маневрировать резервами, перебрасывать их в разных направлениях, в частности, для подавления народных выступлений. При этом силы антигитлеровской коалиции получали больше возможностей решать свои стратегические и тактические задачи, одновременно облегчая силам движения Сопротивления осуществление их задач.

Ф. Рузвельт в письме к Черчиллю 3 апреля 1942 года писал: «Ваш народ и мой требуют создания фронта, который ослабил бы давление на русских, а эти народы достаточно мудры, чтобы понимать, что русские убивают сегодня больше немцев и уничтожают больше техники, чем вы и я, вместе взятые».

Но именно этого-то меньше всего хотел Уинстон Черчилль. Если очистить речи и послания Черчилля от словесной шелухи, обнажая главное в его позиции, то это – любыми средствами, тайными и явными, оттянуть открытие второго фронта в Северной Франции, максимально обескровить Красную Армию, подорвать позиции Советского Союза при решении послевоенных вопросов.

В этой связи заслуживают внимания признания представителей командования вооруженных сил США. Подсчитывая соотношение военных сил, они были далеки от политики. Их занимала чисто военная сторона вопроса. Тем характернее их выводы. Комитет начальников штабов еще летом 1942 года пришел к выводу: армия и флот США, равно как и другие союзники США, уже в период между 15 июля и 1 августа 1942 года располагали реальными возможностями для того, чтобы осуществить высадку в Северо-Западной Франции…

К наступлению лета 1944 года западные союзники имели превосходство по личному составу в три раза, по орудиям и минометам – в два, по танкам – в шесть, а по боевым самолетам – в 13 раз. Такое превосходство могло создаться лишь по одной причине: основные силы германской армии были скованы на советско-германском фронте. Как заметил американский историк С. Патрик, Германия проиграла вторую мировую войну на полях России, а не в живых изгородях Нормандии.

Черчилль же продолжал тратить энергию на то, чтобы убедить американцев перенести центр тяжести военных усилий в Южную Италию, Южную Францию, на Балканы. Черчиллю хотелось любой ценой не допустить выхода в эти районы Красной Армии, соединения ее действий с нарастающей волной освободительного движения народов, стремившихся взять свои судьбы в собственные руки.

Да и позиция Рузвельта не так уж разнилась от намерений Черчилля. Он также выступал за совместную с Англией оккупацию большей части Европы, в частности, занятие Северо-Западной Германии, а также портов Дании и Норвегии. Более того, президент США заглядывался на Берлин. «…Мы должны дойти до Берлина, – заметил он. – Тогда пусть Советы занимают территорию к востоку от него. Но Берлин должны взять Соединенные Штаты». Хотя справедливости ради надо сказать, что подобной одержимости, как у Черчилля, комплекса антисоветизма у Рузвельта не было. Будучи более реалистичным политиком, Рузвельт видел, что Красная Армия, поддерживаемая антифашистским движением народов, обладает всеми возможностями добить фашистского зверя самостоятельно, даже без помощи второго фронта. Уже после сражения на Курской дуге президент США вынужден был констатировать: «Если дела в России пойдут и дальше так, как сейчас, то, возможно, будущей весной второй фронт и не потребуется». В момент наибольшего накала обстановки на Тегеранской конференции, когда еще раз предпринималась попытка сорвать намеченные сроки открытия второго фронта, американский президент твердо заявил: «Я возражаю против отсрочки операции „Оверлорд“, в то время как г-н Черчилль больше подчеркивает важность операции в Средиземном море».