Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 61 страниц)

Олег Морозов. Сыновья исповедь

С детства ловлю себя на странном ощущении, что помню войну. Понимаю, что не может быть этого, так как родился я через восемь лет после победного майского салюта. Но ведь помню!

Видимо, есть особое свойство человеческой памяти, делающее глаза и судьбы близких тебе людей как бы твоими собственными. Рассказы отца и деда о войне были неотъемлемой частью моего детства, органически входили в мою жизнь. Мы играли в войну в настоящих фронтовых пилотках, которые, казалось, еще хранили запах пороха и фронтового пота. Во дворе нас, пацанов, часто собирал вокруг себя безногий инвалид, передвигавшийся на самодельной деревянной тележке. И речь всегда заходила о войне.

Каждый такой рассказ обретал значение не просто очередной фронтовой истории. Это была судьба поколения, с которым мы – сыновья и внуки фронтовиков – составляли как бы одно целое. Мы успели впитать не книжное, а живое, пронзительное в своей достоверности, еще не остывшее за давностью лет восприятие войны ее участниками.

Сегодня можно многое прочесть о войне, просмотреть километры кинодокументов. Еще живы люди, которые способны рассказать о своей фронтовой молодости моим детям и внукам. Но это уже иное восприятие, лишенное живых примет послевоенного быта, пропущенное через фильтр времени. И не будет того замечательного рассказчика-калеки с его мятым пиджаком, одетым на голое тело, и медалью «За отвагу», которую каждый из нас считал за честь подержать в руках.

Преемственность поколений, вероятно, в том и состоит, что каждое последующее успевает взять от предыдущего максимум живой памяти и передать ее дальше. Это и есть подлинная нить истории, а все остальное – лишь ее отражение и интерпретации.

Мы помним войну той памятью, которая вошла в нас через фронтовые фотографии наших юных отцов. Когда их рассматривает моя пятнадцатилетняя дочь, она видит в них только одну из страниц семейной фотолетописи, такую же, как остальные. Я же помню эти фотоснимки в руках отца, еще совсем молодого. Мне не составляло труда соединить в одно целое худющего лейтенанта на фотографиях с человеком, который скупо и обыденно рассказывал о своей рядовой фронтовой биографии. И, может быть, именно житейской простотой, доверительностью, личностным мироощущением эти рассказы становились для меня высшей правдой о войне.

Из рассказов отца: «…Осенью 43-го под Киевом я уже обстрелянный был, животом от каждого разрыва не маялся. Сижу в окопе под жуткой бомбежкой, трофейные галеты жую и на небо посматриваю. У меня еще с первого фронтового дня, когда под бомбежку попал, привычка появилась. От страха, наверное. Вотрусь спиной в окоп, голову в плечи вожму, а смотрю вверх, туда, откуда смерть заявиться может. Вроде как стараюсь ее упредить, увернуться успеть. Сижу, глаза жмурю, когда землей плеснет. И тут удар, прямо в лицо, в рот. Сначала ничего не понял. Чувствую – во рту каша, будто кто-то мне целую пачку галет туда запихнул. Попытался сплюнуть, ну и, сам понимаешь, вывалились из меня окровавленные галеты вместе с зубами и клочьями мяса. Осколок здоровенный был, почти с кулак, но, видимо, на излете ударил.

Тут капитан, ротный, мимо бежит. Погиб он потом. Глянул и говорит: „Что хлебало разинул? На, – сует мне вату с бинтами, – утрись и давай в тыл“. Перевязали меня кое-как. Выполз из окопа и попытался своим ходом до медсанбата добраться. Да сил не хватило. Добрел до какой-то хаты. Ночь уже. Хозяйка увидела меня, охнула и сразу к чугунку с горячей водой потащила – присохшие бинты отпаривать. Сунула лицом в воду… В общем, отодрали кое-как. Голова кругом, боль жуткая. Но не это главное. Пока она мне перевязку готовила, увидел я себя в зеркале: вместо рта – черная дыра. И первая мысль: „Мне же только двадцать лет. Теперь ни одна девчонка не полюбит…“»

В начале 80-х отец провожал меня в длительную командировку в Западную Германию. На вокзале сказал в полушутку: «Передавай им от меня привет. Помнят, наверное, нашего брата!» Тогда я не придал значения этим словам, полагая, что тема войны вряд ли будет присутствовать в моем общении с немцами. На деле же получилось так, что почти не было разговора или встречи, где бы она не возникала.

Седовласый поджарый профессор Боннского университета азартно рассказывал мне, как учил русский язык в лагере для военнопленных под Одессой, называя это время одним из лучших периодов своей жизни. «Я прочел в подлиннике Достоевского и впервые понял русскую душу, – говорил он. – У меня было время понять свою вину перед этим народом, трагедию войны и своего участия в ней. Счастье, что я вовремя попал в плен».

Запомнился разговор в одной семье, где меня гостеприимно принимали в течение нескольких дней. Ее глава, пожилой немощный немец со слезящимися глазами, узнав, что мой отец воевал, стал горячо просить передать ему привет от простого немецкого солдата, у которого, как он говорил, совесть чиста, на нем нет крови. А потом принес фотографию, с которой на меня смотрел молодой парень в страшной своей узнаваемостью форме. Закатанные рукава, «шмайссер» через плечо, каска. И все это на фоне типично российской деревенской улицы.

Эффект был потрясающий. Я не мог отделаться от мысли, что кто-то из этих двоих – плачущий старик или парень на фотографии – говорит неправду. Не мог представить одного бравым воякой, но и не принимал, физически не мог принять оправданий от молодого солдата, улыбающегося мне с фотографии.

Узнав об этом эпизоде, отец отреагировал спокойно: «В то, что не стрелял, не верю. А привет принимается. Мучается человек – значит совесть есть».

Сегодня у нас все реже и неохотнее вспоминают войну. «Новое прочтение истории» обрело обличительную направленность: сечь стали и правых, и виноватых. Мы вдруг устыдились сами себя и, устыдившись, не заметили, что с оглядкой вспоминаем даже о том, что является непреходящим достоянием нашей национальной гордости. Стало важнее успеть выговориться в самообличении, дабы кто-то не заподозрил нас в желании сохранить в памяти хоть что-то, на чем еще может держаться самоуважение народа, что можно, не краснея, поставить в заслугу истории страны.

Появился даже особый тип людей – профессиональные разоблачители, которые, превратив развенчание «темных» страниц нашего прошлого в самоцель, отказывают целому поколению советских людей в праве считать свою жизнь прожитой честно и праведно. Под лозунгом полной правды происходит возвращение к полуправде, вместо одних мифов создаются другие.

О войне заговорили с академической отстраненностью, рассудочно, порой с безжалостным холодным цинизмом. Поставлен под сомнение сам ее справедливый для нашего народа характер.

Происходит героизация такого отвратительного, органически чуждого человеческой нравственности явления, как предательство, которое кое-кто готов представить как чуть ли не идейное течение, как протест против системы, жертвами которой были якобы в равной мере и защитники Отечества, и предавшие его. Не парадокс ли, что старый немецкий солдат чувствует свою вину перед Богом и людьми, перед мальчишкой, ровесником его сына, а мы сегодня хотим втолковать сами себе, что на войне не было правых и виноватых, а были только ее жертвы?

Нас уверяют, что нынешние перекосы в прочтении истории неизбежны, мол, сегодня важнее всего преодолеть прежнюю односторонность. Но у меня нет уверенности, что именно эта «новая» правда не станет единственной и не осядет очередными свинцовыми догмами в сознании поколения, которое ныне только вступает в жизнь.

Справедлива мысль о том, что нельзя познать и преобразовать настоящее нашей страны, не поняв до конца ее прошлое. Но это в равной мере относится и к тому прошлому, которого нам незачем стыдиться. Отыскивая корни высоких нравственных ценностей, которые кладутся в основу обновления нашей жизни, мы должны видеть их не только в собственном прозрении, но, может быть, в первую очередь в нравственных устремлениях поколения, выстоявшего в военном лихолетьи, когда решалась судьба страны и всего мира. Оно было и осталось поколением победителей, для которого Победа – навсегда синоним таких высоких понятий, как свобода, справедливость, достоинство и надежда.

Нам уже, к сожалению, не успеть вернуть этим людям долги, которые они заслужили своей жизнью. Но есть вексель, который еще можно и должно оплатить сполна. Это – справедливая память.

А много ли надо, чтобы память была справедливой? Всего-то не забыть, что история не пишется с «чистого листа», что каждое поколение вправе рассчитывать на доброе слово потомков только тогда, когда само воздало должное памяти своих предшественников.

Валентин Мякушков. Побратимы верные мои

Но, бывало, в тьме ночной нетающей

На крутых откосах переправ

Падали в бою мои товарищи,

Срочный репортаж не дописав.

И тогда наборщики склоненные,

Разбирая почерки едва,

Набирали кровью обагренные,

Порохом пропахшие слова.

Тропами нелегкими, неблизкими

Вместе шли мы в жаркие бои,

А теперь вы стали обелисками,

Побратимы верные мои.

Юрий Чернов

В конце 1965 года мне довелось побывать в одной из московских школ на открытии музея Отечественной войны, созданного Зинаидой Борисовой – директором школы, страстным приверженцем славных ратных дел, совершенных советскими солдатами и офицерами в борьбе с фашистскими захватчиками.

На торжественное событие пришли участники огненных лет. Они рассказывали о том страшном времени, о подвигах фронтовиков, об их храбрости и геройстве.

Все присутствовавшие были взволнованы, никто не стыдился слез. В зале царил дух святой памяти о тех, кто в сраженьях с врагом обрел вечную славу.

Экспонаты мемориала – прямые свидетели пережитого – наполняли сердце каждого гордостью за подвиги воинов, выстоявших в противоборстве с гитлеровскими захватчиками.

Но вот мое внимание привлекла фронтовая иллюстрация, на которой был запечатлен наш танк среди поверженных им десятков вражеских машин и орудий. Снимок принадлежал военному корреспонденту «Известий» Анатолию Егорову.

Долго стоял я перед снимком, трагическим изображением одного из ликов войны, в котором раскрывалась героика русских богатырей, честно выполнивших ратное дело и тем внесших немалую лепту в великое дело Победы.

Позже, готовя рукопись книги «Летописцы Победы», я встретился с Егоровым, и он рассказал, как, находясь в огненном кольце, рискуя жизнью, рвался к поверженному, но и в своей неподвижности торжествующему танку, с каким гордым чувством фиксировал на пленку фашистские кресты уничтоженных вражеских машин. Журналист исполнил долг, как и тысячи его собратьев по перу и фотоаппарату. Он был одним из тех, кто с первых дней войны честно и храбро встал на защиту Отечества. Именно так начинали свою боевую биографию военные газетчики. Необстрелянные, неопытные, они глохли от грохота сражений, прорывались из огненного кольца, делили с бойцами и командирами тяжелую фронтовую судьбу, мерзли в окопах, ходили в атаки, дабы направить в свою газету яркие, волнующие строки.

Уже к концу 1941 года в войсках выходили девятнадцать фронтовых и девяносто три армейские газеты, а к середине следующего года их количество достигло уже восьмисот. Все редакции были укомплектованы журналистами, в большинстве добровольно вступившими во фронтовую печать. Разумеется, не остались в стороне центральные органы печати, радио и информационные агентства, такие как ТАСС и Совинформбюро. Сформированные в них группы военных корреспондентов были закреплены за различными фронтами. В общей сложности на войну ушли более десяти тысяч журналистов и около тысячи писателей, не говоря уже о многочисленном отряде типографских работников, обеспечивавших выход тиражей газет и боевых листков.

Из самого пекла боев, с передовых рубежей великого противостояния армий, а то и из глубокого вражеского тыла писали свои очерки, статьи, репортажи армейские газетчики, военные корреспонденты «Правды», «Известий», «Комсомолки», «Красной звезды».

Активный подвижник армейской печати, поэт Алексей Сурков так характеризовал фронтовую жизнь журналиста: «День на передовой, вечер в пути, ночь в землянке, где при тусклом свете коптилки писались стихи, очерки, заметки, статьи. А утром все это читалось в полках и на батареях…»

Вспомним «Таню» Петра Лидова, «Дни и ночи» Константина Симонова, «Оправдание ненависти» Ильи Оренбурга, «Русский характер» Алексея Толстого, «Науку ненависти» Михаила Шолохова, незабываемые публикации Бориса Полевого, Павла Трояновского, Юрия Королькова, Евгения Воробьева, Евгения Кригера, Александра Кривицкого – все они, исполненные драматизма, доносили до людей свидетельства неодолимой силы духа сражающегося народа, нерасторжимой связи людей разных национальностей и разных поколений. Но главное в их творчестве – нравственная сила слова, поднимавшая солдат и офицеров действующих армий на новые подвиги.

Помню, с каким нетерпением в блиндажах, на огневых позициях, на подступах к решающим рубежам ожидали армейские и центральные газеты. Особенно вдохновляли воинов печатные выступления видных писателей, ставших военными корреспондентами. Их пронзительные строки звали к подвигу, вселяли уверенность в победе.

С огромной эмоциональной силой в ту пору прозвучали статьи Ильи Оренбурга «Вперед!», «Выстоять», «Бить и бить», Константина Симонова «Убей его!». Воздействие было столь велико, что в ответ на публикации Оренбурга бойцы, защищавшие Москву, писали: «…Пишем Вам и думаем: один из нас предлагает назвать Вас бесстрашным минером, другие – отважным танкистом, третьи – летчиком-истребителем, так как Ваши статьи так же грозны для фашистов, как все эти бойцы». Подобные письма получали Константин Симонов, Александр Твардовский, Александр Кривицкий, Петр Лидов, Павел Трояновский. Частенько взволновавшие их корреспонденции солдаты отсылали домой или хранили в бушлатах или шинелях.

А разве можно забыть, что журналисты – эти мужественные люди – всегда были в первых рядах воинов, освобождавших города нашей Родины, вступали с ними в Варшаву, Кенигсберг, Бухарест, Прагу, Вену, Берлин и слали оттуда взволнованные строки победных свершений.

Думали ли мы, что и через пятьдесят лет эти строки будут жить, по-прежнему вызывать священные трепет новых поколений. В чем же секрет притягательной силы, почему современный читатель предпочитает воспоминания о тех далеких событиях легковесным повестям и рассказам? Ответ один: летопись войны – самая яркая и значительная, самая потрясающая страница истории народа, и отражалась она фронтовыми журналистами, познавшими на своей шкуре все трагические ее перипетии, поставившими своей целью не пропустить ни одного важного боевого свершения. Константин Симонов образно выразил это в широко известной песне: «Жив ты или помер, главное, чтоб в номер материал успел ты передать».

И потому историк в военных летописях обнаружит неумирающие эпизоды великих сражений, найдет все то, чем жила, страдала и радовалась наша Родина в те тяжкие для нее годы.

Память цепко держит встречи с собратьями по перу в те дни. Одна из них запомнилась особенно ярко.

Было это осенью 1943 года на Черноморском побережье, невдалеке от Геленджика. Нежданно-негаданно повстречался с военкором «Правды» Иваном Ерохиным. С чувством хорошей журналистской зависти читал я его страстные публикации, боевые репортажи, что появлялись в «Правде» с Северо-Кавказского фронта, с самого уязвимого его участка. Мы сидели невдалеке от «морского охотника», как в ту пору назывались боевые катера, на снарядных ящиках и вспоминали все, что довелось пережить за годы войны, друзей и знакомых газетчиков. В конце беседы Иван с грустью сказал: «Пройдут годы, окончится война, и наши внуки, наверное, забудут все, что сделали в этой войне их деды, предадут забвению и наш с вами журналистский труд». Может, слова были другие, но мысль состояла именно в этом, и сказаны они были за четыре часа до гибели журналиста на подступах к Новороссийску, куда он шел на военном катере с морскими пехотинцами…

Память возвращает еще к одному эпизоду 1944 года в освобожденном Бухаресте. В отеле «Амбассадор» я нашел военного корреспондента «Известий» Евгения Кригера. То были дни радостных переживаний, душевного подъема, гордости за наших доблестных солдат.

Евгений, уже широко известный фронтовой журналист, охотно рассказывал, как начинал свою жизнь на войне. В первый же день войны его вызвал главный редактор газеты Леонид Равинский и назначил ему район боевых действий. И закружила его жизнь в вихре военных событий, замотала по фронтовым дорогам. Он вспоминал о том, как с Константином Симоновым принял крещение в оборонительных боях за Смоленск, как с пистолетом в руке полз на ничейную землю за материалом для газеты, вспоминал свою жизнь в корпусе К. Рокоссовского, боевые походы за реку Стырь у Луцка. Особенно запомнился его рассказ о встречах в Восточной Пруссии с Александром Твардовским в тот период, когда поэт начал создавать поэму «Василий Теркин».

После войны, когда мы с Борисом Бурковым готовили книгу «Летописцы Победы», Кригер незадолго до кончины показал свои записи о маньчжурской битве, необычные страницы о том, завершающем периоде войны. Именно тогда мы оценили, какой яркий вклад внес этот способный газетчик в военную журналистику.

Много запоминающихся встреч было и с Мартыном Мержановым и радиожурналистами Николаем Стором и Вадимом Синявским. Запомнились их неунывающие лица, переполненные записями планшеты, висящие на ремешках «лейки», растоптанные в походах сапоги.

Не могу не сказать о той огромной роли, какую играла переведенная на военный лад центральная печать, составлявшая костяк военкоровского корпуса. Она создавала яркий стиль подачи материалов, обогащала жанровую палитру публикаций.

Фронтовики высоко ценили и отважную работу радиорепортеров и кинодокументалистов. Передаваемые в Совинформбюро сводки и ленты кинохроники были крайне необходимы и на фронте, и за рубежами нашей Родины, воспринимались как живительный воздух, поднимали дух миллионов людей тыла, укрепляли уверенность в победе.

Помню радиопереклички освобожденных городов, яркие выступления Александра Фадеева, Алексея Суркова, Всеволода Вишневского, Ильи Эренбурга, Константина Рокоссовского, проведенный журналистами радиорепортаж о параде наших войск в памятные дни ноября 1941 года с Красной площади, передачи, которые велись в дни героической обороны Ленинграда и Одессы. Их с нетерпением ожидали на аэродромах, в госпиталях, в трудовых коллективах. Они вызывали тревожные чувства и неукротимую волю прийти к осажденным на помощь, вызывали уверенность в неодолимости русских воинов, стойкости их духа.

Военные дороги не раз сводили меня с этими людьми, и я всегда восхищался их умением улавливать самые важные эпизоды войны для передачи по телеграфу.

Окидывая мысленным взором все пережитое на войне, я не могу не сказать о тех горьких утратах, какие понес наш журналистский корпус в огне сражений. В редакции не вернулись более полутора тысяч армейских журналистов. И если бы меня спросили, какие годы своей журналистской жизни я считаю наиболее значимыми, я без колебаний ответил бы: те, что были потрачены на розыски павших товарищей. Именно тогда я узнал о судьбах многих журналистов, их боевой жизни и смерти.

Ориентирами поиска стали письма родных и коллег по редакциям армейских газет, строки уже пожелтевших фронтовых газет, справки военных архивов. И открывались трагические картины, каждая из которых могла бы стать темой для документального очерка или рассказа.

Передо мною имена погибших на войне журналистов. Я понимаю, разыскано до обидного мало, если учесть, что в редакции и студии не вернулось в пять раз больше. Но и этот мемориальный перечень в состоянии донести всю драматичность пережитого каждым, поведать о трудных и опасных дорогах, какие они прошли на фронтах.

Журналисту Ивану Денисенко, руководителю Могилевской подпольной организации, предстояло выполнить боевое задание. Но он плохо знал обстановку в городе, на какую-то минуту ослабил бдительность и был выслежен гитлеровскими разведчиками. Отбивался, но силы были неравные, вырваться не смог.

В тюрьме журналист не пал духом, стойко держался на допросах, не выдал товарищей. Спокойно выслушал смертный приговор. Перед тем как идти на казнь, успел написать свои предсмертные поэтические строки:

 
Сделал я для Отчизны, что мог,
От врагов ее счастье берег,
За нее я стоял средь огня,
И она не забудет меня.
 

Поэт, литсотрудник армейской газеты «В бой за Родину» майор Яков Чапичев, ставший в разгар боев заместителем командира стрелкового батальона, бросился на штурм дома-крепости. Погиб в рукопашной схватке. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Секретарю редакции армейской газеты «Красный боец» Борису Дубаху пришлось заменить выбывшего по ранению командира и принять на себя командование стрелковым батальоном. Он мужественно руководил операцией и в одном из боев погиб от разорвавшегося снаряда.

Майор Цезарь Кунников до войны работал ответственным редактором газеты «Машиностроение». В ночь на 4 февраля 1943 года во главе штурмового отряда он осуществил крупную десантную операцию по освобождению Новороссийска. Отряд высадился на западном берегу Цемесской бухты. Во вражеском стане началась паника. Плацдарм был завоеван, и никакая сила не способна была сокрушить отважных русских воинов. В этом бою майор Кунников был смертельно ранен. Его отвезли на Большую землю и там похоронили. Посмертно он стал Героем Советского Союза.

Поэт, корреспондент армейской газеты «Отвага» Муса Джалиль тяжело раненным, в бессознательном состоянии был захвачен фашистами. В лагере под Берлином он возглавил подпольную организацию, в августе 1944 года был казнен. Чудом сохранившиеся написанные им предсмертные стихи дошли на Родину, и мужество Героя Советского Союза вошло в бессмертную летопись Отечественной войны.

Золотая звезда Героя «светила» еще одному журналисту – Борзунову Семену Михайловичу. Выполняя задание редакции фронтовой газеты «За честь Родины», он 22 сентября 1943 г. на подручных средствах форсировал Днепр с первым десантом разведчиков 51-й танковой бригады 3-й гв. танковой армии в районе Букрина, что южнее Киева. В «Наградном листе», извлеченном спустя много лет из тайников архива, говорилось:

«Небольшая группа, во главе которой фактически встал офицер-журналист, действуя смело и решительно, под огнем врага успешно переправилась через реку, закрепилась на ее правом берегу и обеспечила переправу мотострелков. Трое суток тов. Борзунов вместе с гвардейцами отбивал многочисленные контратаки гитлеровцев (стрелял из автомата, действовал гранатами, ходил в штыковую) и лишь на четвертый день, когда бой немного утих, получил возможность заняться своими корреспондентскими обязанностями…

Благодаря героизму капитана Борзунова редакция получила возможность оперативно рассказать о первых героях Днепра – комсомольцах Семенове, Петухове, Иванове и Сысолятине, которым было присвоено звание Героя Советского Союза и вместе с которыми сражался корреспондент. Сдав материал в газету, тов. Борзунов с текстом приветственного письма Военного Совета фронта к названным выше героям вновь отправился на западный берег и продолжал непосредственно участвовать в расширении Букринского плацдарма…»

И таких «наградных листов» немало хранится еще в архивных тайниках, обреченных пока на безвестность.

Редактор подпольной партизанской газеты Константин Гришин был схвачен гестаповцами и заключен в тираспольскую тюрьму. Он сохранил стойкость до последних минут своей героической жизни. Родным он писал: «За все это время я не имел удрученного состояния… Я переживаю за вас, за Сашу, за товарищей».

Заместитель редактора областной газеты в Николаеве Жорж Смилевский стал командиром партизанского отряда «Журналист». В апреле 1944 года во главе группы подрывников вел ожесточенную схватку с карательной экспедицией гитлеровцев. Но силы были неравны. Израсходовав последний автоматный диск, Смилевский пал изрешеченный вражескими пулями.

Сотрудник дивизионной газеты «Боевые листки» Николай Кондратьев был среди тех, кто сражался в первые дни июля 1941 года в осажденном Севастополе, и, когда группа бойцов поднялась в контратаку, с ними был и журналист. Он сражался до своего смертного часа.

Константин Симонов рассказывал мне о фотокорреспонденте газеты «Известия» Павле Трошкине, с которым не раз сводили его фронтовые дороги: «…Мне и потом на протяжении войны, до сорок четвертого, приходилось бывать на разных фронтах вместе с Трошкиным, но с особой силой мне в память врезались две первые совместные с ним поездки на фронт… Обе поездки были тяжелые, полные опасностей и самых непредвиденных обстоятельств, в том числе и трагических. Некоторые из этих обстоятельств дали мне возможность и оценить и навсегда запомнить различные стороны своеобразной угловатой натуры Трошкина.

На мой взгляд, он был человек недюжинный. Мне казалось и продолжает казаться и сейчас, что, останься он жив, он бы не только мог создать из собственных достовернейших снимков целую летопись войны, но ему к этой летописи не понадобился бы автор текста. Он был необыкновенно заинтересован в людях, любопытен, восприимчив, и мне казалось, что он еще когда-нибудь сам напишет обо всем, что видел. К несчастью, он погиб незадолго до конца войны – был убит бандеровцами в перестрелке на дороге недалеко от Львова. Говорили, что он залег в кювете, около своей подбитой машины с автоматом и отстреливался до последней секунды».

Нельзя без волнения читать эти человеческие документы, они берут за душу, волнуют пронзительной суровой правдой. Так восприняли читатели и книгу, где впервые был опубликован список погибших на войне журналистов. Запомнились строки молодого газетчика, какие я получил недавно: «Не отработать нам и сотой доли того, что сделали фронтовые журналисты, не испытать того, что легло на их плечи. И пусть живет их подвиг в наших сердцах, пусть память о них не угаснет, пусть как эстафету мы примем все, что сохранилось в пожелтевших армейских газетах».

Глубоко справедливые слова.

* * *

В августе 1993 года на площадке перед входом в Центральный Дом журналистов в Москве под сенью древнего ясеня был открыт изваянный скульптором Львом Кербелем памятник фронтовому журналисту.

…У разбитой снарядом колонны в плащ-палатке, с пером и записной книжкой предстал до боли знакомый образ корреспондента армейской газеты. В этом облике нашел олицетворение фронтовой корреспондент Великой Отечественной войны.

Не забуду тех торжественных минут, когда перед взором предстал этот верный солдат слова, кровью сердца своего оставлявший на скупых газетных полосах незабываемые картины ратных подвигов, страницы жестоких схваток с противником.

Не уйдут из памяти берущие за душу слова, сказанные на открытии оставшимися в живых фронтовыми газетчиками, их горящие глаза, их рассказы о ярких эпизодах из фронтовой жизни. Все, о чем было сказано в тот угасающий день, довелось пережить и мне. И суровую походную и окопную жизнь, и тревожные дни военных неудач, и дни победных свершений, и трагические минуты потери друзей.

Война поглотила нас безраздельно. Мы жили ею, дышали каждым ее днем, каждым, то радостным, то печальным, ее исходом, спешили к местам сражений, чтобы записать по горячим следам мужественные действа солдат, смело прорывались на решающие участки сражений, словом, были плотью и кровью всего огромного военного организма, сплоченного единственной целью – защитить Отечество.

Свято берегу в сердце всех, с кем связан был единой судьбою, кого, не ведая того, провожал в последний путь, чьими публикациями восхищался. На моем столе хранятся газетные снимки Иосифа Уткина, Ивана Ерохина, Евгения Кригера, публикации военных газетчиков, оставивших заметные следы в широкой читательской аудитории, имена тех, кто проявил себя в решающие минуты жизни и пал смертью храбрых.

Памятник на Суворовском бульваре неотступно владеет моей душой, и всякий раз, когда я подхожу к нему, вызывает святую память и чувство восхищения газетчиками, выполнившими свой святой долг перед Отечеством.