Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 61 страниц)

Ветеран труда москвич Борис Иванович СЕРГЕЕВ вспоминает, как

Борис Сергеев. Выходили из цехов… «катюши»

На московский завод «Компрессор» я пришел пятнадцатилетним пацаном.

Получил разрешение на работу. В нем было сказано, что могу трудиться четыре часа в день. Но, придя в цех, увидел таких же, как и я, пацанов – все они работали наравне со взрослыми. Смена длилась двенадцать часов: такое «законодательство» выработали для себя в военное время сами подростки.

А как же иначе? «Катюши» делали! За ними, новыми ли или «излеченными», многие артиллеристы приезжали с фронта сами.

Мы спрашивали фронтовиков: как там наши «катюши» – дают жару фашистам? Помнятся многие рассказы. И все они сводились к одному: гвардейцы получили приказ дать залп по врагу. И вот возникает гул и рокот. В голубом небе появляются красноватые, вытянутые в длину языки пламени. Снаряды летят в сторону противника.

Проходит, рассказывали гвардейцы, несколько секунд – и в районе переднего ли края врага или на его огневых позициях поднимаются фонтаны земли, пыли и дыма. Почти одновременно рвутся многие десятки реактивных снарядов.

…В три смены трудились мы, чтобы дать фронту больше «катюш». И откуда брались силы? Ведь ох каким голодным было времечко! Продукты питания в основном шли на фронт – тем, кто сражался с врагом на передовой. Все понимали это, на скудность пайка не жаловались.

Какой он был? До сих пор снятся мне «фирменные» (в том смысле, что, кроме них, в нашей столовой ничего не было) крапивные щи, состоящие из горячей подсоленной воды с несколькими листьями крапивы. Изредка бывали щи из свекольной ботвы. По спецталону рабочий мог получить также немного картошки.

Цеха завода не отапливались. Шасси автомобилей, на которых собирались и устанавливались «катюши», завозили на рабочие места в снегу. В сильные морозы руки «прикипали» к металлу автомобиля или гаечному ключу. Чтобы хоть чуть-чуть отогреть их, бежали к железной бочке с горячим коксом, которая стояла посредине цеха. «Расшевелишь» пальцы – и назад, к работе.

Были дни, когда и вовсе не уходили с завода. Трудились, пока от усталости не вываливался из рук гаечный ключ. Тогда падали прямо на чехлы от «катюш», лежавшие в углу цеха, и спали три-четыре часа.

Каждый работник, и особенно квалифицированный, был на счету. Сам я пришел на завод учеником слесаря, а уже через несколько месяцев руководил бригадой по сборке основного узла «катюши».

Такие бригады состояли из трех-четырех человек. Наша (не считайте за самохвальство) всегда ходила в передовых. «Трижды „с“ бьет „СС“» – шутили заводчане. Трижды «с» – это Серегин, Стулов и Сергеев, автор этих строк. Да можно ли было худо работать с такими ребятами, как Саша Серегин и Женя Стулов!

Понимали друг друга с полуслова. На мне обычно лежала операция разметки. Богатырь Стулов (ему тогда уже целых девятнадцать стукнуло!) верховодил в случаях, где требовалась физическая сила. Не менее ценными в работе были ловкость и сноровистость самого молодого члена бригады – Серегина.

И вот еще что удивительно. Несмотря на поистине адское напряжение, трудились с шутками-прибаутками. Молодость тому причиной? Характеры? Не знаю, но никогда не случалось раздора, не возникало уныния в нашем маленьком коллективе.

А «катюша» все совершенствовалась, «хорошела», как говаривали мы тогда. Заводчане осваивали новые типы установок. Их запуск производился прямо с упаковочной рамы, ставившейся на землю. Ни одно немецкое укрепление полевого типа не выдерживало удара таких ракет…

За всю войну не было случая, чтобы мы не выполняли сменного задания. Кроме, пожалуй… Впрочем, ведь можно сказать, что это было уже «по ту сторону» войны.

На эту памятную смену я, как обычно, заступил в восемь вечера. Около двух ночи мы шли с «обеда» из столовой. И вот тогда Юрий Левитан объявил по радио, что через несколько минут будет передано важное сообщение. Наши сердца забились в радостном предчувствии. Мы услышали долгожданную весть: фашистская Германия капитулировала, война окончена! Что тогда началось! Люди обнимались, целовались, пели песни. Работа приостановилась, но кто бы смог осудить нас за всего лишь несколько часов праздника…

А об этой истории поведал ветеран войны и труда Прокопий Леонтьевич ЛАЛЕТИН из города Алма-Ата.

Прокопий Лалетин. Гречка

Я был ранен и находился на лечении. Был я молод, раны быстро заживали. Знал медперсонал, они знали меня – в госпитале работали сибирячки, землячки из Абакана и Красноярска.

Однажды приходит медсестра и говорит, что к ним поступил тяжелораненый, мой земляк. Я немедленно пошел в палату. На койке лежал почти весь забинтованный Федоров. Я его сразу узнал. Это был председатель соседнего колхоза «Серп и молот», что в деревне Брагино, в пяти километрах от нашего села.

…До войны он часто бывал у нас. За самоваром, деловой беседой о колхозных делах он обычно засиживался с отцом допоздна. Отец мой, Леонтий Трофимович, тоже работал председателем колхоза «Первый луч». Колхозы соревновались между собой, и председателям было о чем поговорить.

Мне почему-то запомнилось, что Федоров проявлял большой интерес к гречке. Отец, как мог, рассказывал, а потом вдруг предложил:

– Давай-ка лучше съездим на поле, там все посмотришь.

Я увязался с ними.

Мы побывали на пасеке. А когда возвращались, Федоров попросился еще раз заехать на гречишное поле, чтобы выкопать несколько стеблей гречихи…

…Все это всплыло, когда я увидел Федорова. Но забинтованный человек молчал.

– Гречиху помните? Нашу поездку на гречишное поле? – совершенно неожиданно вырвалось у меня.

Глаза его как-то задергались. Он тихо и протяжно, почти по складам произнес: «Греч-ка». Сожалея, что не может поприветствовать меня, он покачал головой, и на глазах показались слезы.

Так закончился мой первый визит к земляку. Я стал ежедневно ходить в его палату. Он постепенно поправлялся. Подошло время выписываться. Я заглянул к Федорову.

– Еду на фронт, а вы поправляйтесь. А когда вернетесь домой – передайте моей маме и односельчанам привет.

На этом мы и расстались. Меня снова ранило, после лечения комиссовали. Вернулся домой. Немного отдохнул и пошел в деревню Убей, где у нас сельсовет. Захожу. За председательским столом – Федоров. Он обрадовался моему появлению, помог с трудоустройством. Я справился о его здоровье, поинтересовался, выращивают ли в колхозах гречиху.

– Не спрашивай, дорогой. Выращивали, а теперь нет. Приехал уполномоченный, увидел гречу и возмутился: идет война, стране пшеница нужна, а вы…

Вечером я был гостем Федорова. Хозяин угощал меня чаем с медом и гречневой кашей.

– Откуда же у вас гречка? – удивился я.

– Ну что ж… Придется раскрыть фронтовому товарищу секрет. Понимаешь, когда уполномоченный запретил ею заниматься, я посоветовался с председателями наших колхозов. И решили мы доложить ему, что указание выполнено. А сами на отдаленных участках, вдали от чужого глаза, продолжали выращивать гречу. Людей-то и в войну надо кормить… Тут, брат, все взаимосвязано. Где греча – там и мед. Колхозники довольны. Работают усерднее. Больше фронту дают хлеба, мяса и той же гречки…

Заведующий архивом музея Московского государственного технического университета имени Н. Э. Баумана Вадим Геннадьевич ПОЛЕЖАЙ рассказывает

Вадим Полежай. История старой фотографии

Эта небольшая пожелтевшая от времени фотография военной поры лежала в нашем музее много лет. На ней мальчик лет шестнадцати с не по-детски суровым, осунувшимся лицом разогревает горелкой металлическую форму, подготавливая ее для заливки металлом.

Мы знали, что сделана эта фотография в ту пору, когда мастерские Московского высшего технического училища после эвакуации его в Ижевск стали заводом по выпуску военного оборудования. Но кто был этот молодой человек, как сложилась его дальнейшая судьба, мы не знали, и заходившие в музей ветераны-литейщики не помнили имени паренька в истрепанном пиджаке.

С появлением новых постановлений о предоставлении льгот участникам обороны Москвы в музей стали заходить бывшие работники мастерских при МВТУ. Среди них оказался ветеран труда Иван Георгиевич Тишин. Каково же было наше удивление, когда, изучая экспозицию и материалы фондов, он неожиданно впился глазами в описанную выше фотографию. Да, в этом мальчике он узнал себя.

Мы попросили его рассказать о себе, и вот что услышали.

Родители Ивана, Агафья Семеновна и Егор Клементьевич, спасаясь от голода, переселились в 1925 году из родной деревни Бартеневки Саратовской области в Ташкент – «город хлебный». Здесь 1 августа 1928 года родился Иван Георгиевич. В 1932 году – новый переезд, в Москву.

Грянула война. Егор Клементьевич ушел в сформированную из бауманцев 7-ю дивизию народного ополчения. Последнее письмо от него получили из-под Ельни в октябре 1941 года. И вот страшная весть: «Сообщаем Вам, что Ваш муж кр-ц Тишин Егор Клементьевич, уроженец деревни Чувичи Ивантеевского района Саратовской области пропал без вести в октябре 1941 года. Настоящая справка является основанием для возбуждения ходатайства о получении пенсии».

Агафья Семеновна осталась одна с тремя детьми (младшей – два года). Она взяла Ивана за руку и повела его в дом напротив, в отдел кадров, на работу устраивать. Там посмотрели и удивились: кого вы привели? Мать вздохнула: другого выхода нет. И начали подбирать Ивану работу по силам. Зашли в механический цех, в литейный… Мальцу понравилось: искры, льется расплавленный металл. А здесь как раз требовались слесари. Вот и взяли подростка в ученики слесаря.

В мастерской Иван Тишин прошел путь от ученика слесаря до слесаря 4 разряда, а в начале 1943 года ему доверили управлять движением литейного конвейера. У него была рабочая карточка, и в это лихое время он содержал оставшуюся без кормильца семью.

Работали молодые парни невзирая на возраст – по 10–12 часов в сутки.

– Бывало, приходишь домой, в подвал, – вспоминал Иван Георгиевич, – усталый, грязный, валишься на кровать и засыпаешь. Сквозь сон слышишь плач матери: бедный, бедный…

Вечерами, когда были бомбежки, лезли с матерью на крышу, гасили зажигалки. Там уже были подготовлены бочки с водой, ящики с песком, рукавицы и клещи.

В 1943 году Иван, не прерывая работы в мастерских, поступил в железнодорожный техникум имени Дзержинского на улице Казакова. Днем учился, кончая занятия, шел работать в ночную смену. Так продолжалось год.

Потом у Ивана оказался «хвост» по математике.

– Вызывает меня директор техникума. «Как смеешь в такое время лодырничать?» Мне удалось вставить: «А ведь я еще и по 10 часов работаю!» Тогда он берет меня за руку, ведет в группу и говорит: «Вот, полюбуйтесь на героя. Год учится и работает!»

– Да, именно в это время я почувствовал, как много мне дала трудная школа бауманских мастерских, – отмечает в заключение нашей беседы Иван Георгиевич.

Член Союза журналистов из города Алмазная на Украине Иван МАНЬКО свою зарисовку назвал

Иван Манько. Благотворительница

Вся жизнь была дарована ей людьми. Еще маленьким ребенком она могла погибнуть – спасли люди. В два годика осиротела. Выпестовала и вырастила материна сестра. Жили они тогда в славном Миргороде. Там Анна и замуж вышла за кадрового военного. Мотались по стране. А вскоре репродукторы прокричали войну.

Когда проводила мужа на фронт, алели рассветы для нее без радости, гасли вечера без встреч, дни и ночи наполнялись тревогой за мужа, за судьбу Родины. Из этого оцепенения выводили тяжелый физический труд и надежда. Знала, что надежда уходит из жизни последней.

А между тем фронтовая вьюга закружила письма мужа с фронта: ни весточки, ни адресочка. Где он? Жив ли? Тишина.

Горе Анну валило с ног, но работу она не бросала. Именно в ежедневной работе, порой черной, изнуряющей, среди таких же людей, среди женщин, покрытых черными платками, Анна находила спасение, забвение, утешение. Люди ценили Анну Юрасову за труд:

– Для нашей солдатки – все работы сладки.

Сама Анна так говорила:

– Одна у нас теперь беда – война. Одна и радость будет на всех – победа. А для этого стоит и жить, и трудиться день и ночь.

А наедине с собой звучал мотив песни: «Жди меня, и я вернусь…» И грустно, и обнадеживающе становилось на душе, и по ночам она прислушивалась к каждому шороху, ждала мужа и победу. Победа пришла. Пришло и черное письмо: «Ваш муж пропал без вести».

А кругом зарождалась новая, послепобедная жизнь. Анне нужна была такая работа, которая вывела бы ее из оцепенения. «Пропал без вести – это же не убит. Может, откликнется, напишет, вернется. Надо только ждать и ждать…»

Анна ждала от мужа весточки. И чтобы быть ближе к письмам, первой прикасаться к ним руками, пошла в почтальоны города Алмазная, что на Ворошиловградчине. В первый день так набегалась, так намаялась с сумкой, но была счастлива: она при добром деле, она нужна людям, она ждет и для себя письмо.

На длинных и долгих дорогах активной жизненной позиции Анна Андреевна Юрасова разминулась со своей старостью, которая затаилась во всех тупиках и закоулках малоподвижного образа жизни. А ее в этом непрерывном движении догоняла людская отзывчивая доброта, внимание, благодарности и награды. Десятки удостоверений и знаков победителя, Почетных грамот бережно хранятся в ее доме.

В 1986 году ей исполнилось 70 лет. Можно бы и на отдых. Но…

– Идет наша благотворительница, – встречают ее люди у порога дома.

Можно ли уйти от таких людей? Это она возвращает им те блага, которые получала в течение всей жизни, особенно в детстве, в период военного лихолетья, когда и для нее люди совершенно бескорыстно творили добро.

С доброй улыбкой вспоминает Стэлла Федоровна БЕРЕГОВАЯ (Усть-Донецк Ростовской области) радиопередачи, которые велись в годы войны под общим названием

Стелла Береговая. «Огонь по врагу!»

Нужно ли говорить, как нелегко жилось нам в далеком тылу в годы войны. Но по понедельникам многие из нас старались попасть домой пораньше: Новосибирск транслировал сатирическую музыкально-литературную передачу «Огонь по врагу!». Любили мы ее, ждали с нетерпением, гадали, о чем сегодня будут рассказывать ведущие Шмельков и Ветерков.

– А рассказывали они обо всем. И о том, как отважно сражаются наши бойцы, о их находчивости и смекалке, о том, в какие курьезные ситуации попадают иной раз, доставалось трусам и неумехам, говорили о любви и ожиданиях. Одним словом, речь шла о жизни. Однако юмор в отношении наших красноармейцев был мягким, не злым, напротив, вызывал добрые ответные чувства слушателей.

Больше всех доставалось врагу. И хотя фашисты порой еще переходили в наступление, мы чувствовали, что успехи их непрочны, что перелом не за горами. В этом мы были уверены. Главное же, после таких радиопередач все мы шли на свои участки работать с двойной, тройной энергией.

Соловьев-Седой и Давидович написали песню «Играй, мой баян». И стала эта песня лейтмотивом всей передачи. А заключали ее ведущие своим куплетом:

 
Вернемся скоро снова
И просим мы вас не забыть
Шмелькова, Ветеркова
И песни их полюбить.
Играй, мой баян,
И скажи всем врагам,
Что жарко им будет в бою.
Что больше жизни
Мы Родину любим свою!
 

Сама песня о баяне стала популярной, родной. Распевали ее все: от мала до велика.

P. S. 9 мая 1991 года из передачи «Играй, гармонь» я узнала, что Шмельков и Ветерков – артисты Адашевский и Борисов. Вероятно, Борисов первым исполнил песню «Играй, мой баян».

Бывший заместитель начальника 7-й колонны паровозов особого резерва Народного Комиссариата путей сообщения Илья Ефимович ВЕТРОВ (город Киев) свои воспоминания назвал

Илья Ветров. Одиссея «сибиряка»

Стояла запоздалая весна. Среди вернувшихся локомотивов не было паровоза СО 17-122. Что сталось с ним? Никто не знал. Говорили, что у Северского Донца локомотив обстреляли фашисты, убили помощника машиниста Алексея Смирнова. Тогда же на имя его матери в село Бобылевка Горьковской области ушла «похоронка». Но Смирнов не погиб.

…На станции Купянск Алексей проснулся от резкого толчка. Он вскочил с лежанки, где отдыхал, выпрыгнул из теплушки. Неподалеку от головы поезда дымилась огромная воронка. Возле нее, завалившись на бок, лежал паровоз. Алексей кинулся туда. Его окликнул военный с погонами майора:

– Вы машинист? Помощник! Вот и хорошо. Немедленно отцепляйтесь и под «аннушку». Другого паровоза нет. А эшелон нужно срочно вести на Святогорскую. Там наши, но у них нет боеприпасов. От вас зависит судьба важного участка фронта.

Ровно через двадцать минут литерный поезд, замаскированный ветками и защитными сетками, оставил станцию Купянск. Вел его машинист Кушков, а Смирнов снова залез в теплушку.

Дорога шла вдоль Северского Донца. На левом берегу наши, на правом – немцы. Как только лес поредел и в широкой просеке показалась голова поезда, вражеский берег ощетинился огнем. Снаряды рвались близко. По котлу забарабанили осколки. Из пробоин брызнули фонтанчики горячей воды. Но вот рядом разорвался снаряд. Паровоз вздрогнул и остановился. Алексей увидел, как Кушков соскочил с подножки и метнулся к подбрюшному люку котла. Тут его и настигла мина.

Раздумывать было некогда. Смирнов спрыгнув на землю, подбежал к паровозу, поднял машиниста и перенес на платформу. В будке никого не было. Заглянул в топку: коротким пламенем горел антрацит. На манометре – 12 атмосфер. «Не беда, поеду!» Состав двинулся с места. Один, без машиниста и кочегара, Алексей стал выводить состав из опасной зоны. Увидев входной семафор, облегченно вздохнул и рукавом вытер вспотевшее лицо…

– Молодчина, механик! – крепко пожал ему руку артиллерийский полковник. – Выручил ты нас, браток. Весь фронт тебе спасибо скажет…

Через неделю на станции Всполье Алексей Смирнов догнал свою колонну. Друзья радостно встретили смельчака, которого считали погибшим. А вскоре газеты принесли весть: за доставку эшелона с боеприпасами через огневую завесу врага Алексей Смирнов удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда.

…А время было тяжелое. В нашей паровозной колонне особого резерва НКПС вышла из строя почти половина локомотивов. Тогда решили мы собрать деньги на строительство паровозов. Один из машинистов нашей колонны, Тимофей Плосконос, внес три тысячи рублей. Его примеру последовали: русские – главный кондуктор Петров и поммашиниста Глебов, латышка – проводница Лиеманис, белорус – машинист паровоза Соколовский, цыган – поммашиниста Камешкеров, еврей – вагонный мастер Шервицер… Собирали деньги даже дети. Непоседливый Павка, семилетний сынок кондуктора Канюки, выпросил у отца «сто рублей на паровоз».

«Построенный паровоз, – писали мы тогда в Москву, – просим передать Герою Социалистического Труда товарищу Смирнову». Из Москвы последовала правительственная телеграмма: «Просьба будет выполнена».

Через несколько месяцев, а это уже в сорок четвертом году, в Красноярске на заводе Сибтяжмаш был построен мощный паровоз СО, которому присвоили номер 17-1613. За этим паровозом прибыла бригада Алексея Смирнова.

Славный путь прошел машинист Смирнов со своим «Сибиряком». Бывал под бомбежками, артобстрелами.

И вот Победа. Месяцем позже Смирнов обеспечивал доставку в Москву на реставрацию картины Дрезденской галереи. Еще через месяц прокладывал путь поезду, в котором на Потсдамскую конференцию ехала советская правительственная делегация.

…Как-то, возвращаясь из Донбасса, я проезжал родные места. Вот и Чаплино. Поезд остановился у широкого перрона. Пассажиры высыпали из вагонов. Вышел и я подышать.

– Товарищ комиссар, здравствуйте, – окликнул кто-то меня.

Я повернулся и увидел улыбающегося мужчину в форменной тужурке машиниста. Он поспешно вытирал руки.

– Алексей Григорьевич! Леша!

Были встречи и в Киеве, и в Москве. Где наш «Сибиряк»? Начались поиски, а потом и восстановление Алешиного паровоза. 10 октября 1974 года наступил торжественный день. На одной из площадей Днепропетровска на гранитном пьедестале застыл устремленный вперед стальной богатырь. Здесь была вся интернациональная шестерка, работавшая на паровозе: машинисты Алексей Смирнов (русский) и Петерис Цирулис (латыш); поммашинисты Петр Зенин (белорус) и Михаил Плетень (украинец); поездные кочегары Борис Табилошвили (грузин) и Арам Авякян (армянин).

_{Фотографии А. Смирнова и паровоза см. в иллюстрационной вкладке.}

А сейчас – слово ветерану войны Александру Леонтьевичу ЛЕОНТЬЕВУ из г. Киева.

Александр Леонтьев. В родном колхозе

Попал в госпиталь. Пока лечился, подружился с соседом по койке – старшим лейтенантом Мазуренко, тоже зенитчиком. Выписали нас в один день. Оба были направлены в резерв. Здесь мы еще больше подружились. Видимо, это заметили товарищи.

– Ну что у вас общего: один Пат, другой Паташонок? – подначивали они. – И родом разные: один хохол, другой – чуваш.

Как-то на построении нам сообщили приятную новость:

– Желающие могут взять кратковременный отпуск для побывки на родине.

Я был несказанно рад. Мог ли я мечтать о встрече с престарелой матерью, сестрами, односельчанами.

– Поедем ко мне, – предложил я Мазуренко, Украина которого была еще под немцем.

…Нужно ли рассказывать, как встречали нас в родном селе. Сын с фронта приехал, да еще не один – со своим украинским другом.

Мы решили так: эти три дня будем работать, помогать колхозу. Рано утром пришли в бригаду.

– Какая норма на вывозке навоза? – спросил Мазуренко.

– Десять возов – один трудодень, – ответил бригадир.

Засучили рукава и – за работу. Сделали по две нормы. А вечером выходили за околицу, где пели чувашские, украинские и русские песни. Односельчанам сразу понравился голос гостя – певучий, протяжный. Наши песни слышались далеко за речкой Анишкой.

Навестили мы и село Рындино, где жили семьи военных из моей прежней части, эвакуированные из Москвы. Правда, в селе застали лишь малышей.

– Где же москвичи?

– Они на уборке ржи, – ответил за всех шустрый белокурый малый.

В сопровождении босоногих юнцов отправились на ржаное поле.

– Вот так и мы по-фронтовому, с утра и до ночи, трудимся, – рассказала Зоя Николаевна – жена командира батареи Шлихтинга. – С первых же дней включились в колхозный труд. Стали работать доярками, звеньевыми в бригаде и наравне со всеми перевыполняем нормы выработки.

Прощаясь с женщинами, мы обещали рассказать обо всем этом их мужьям, братьям, которые с оружием в руках борются против фашистов…