Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Евгений Добровольский. Бронебойный подкалиберный

У полковника Рахманова много изобретений. Первое он сделал в одиннадцать лет.

Это он, будущий талантливый изобретатель, был вундеркиндом всесоюзного масштаба. Так его называли. О нем писала «Пионерская правда» и вещала радиостанция имени Коминтерна. Я видел пожелтевшую газету с фотографией лобастого паренька в пионерском галстуке и узковатом пиджачке, из которого он явно вырос…

И вот ему восемнадцать. В таком возрасте в свободное время курсанты переписывают стихи про любовь и мысли великих людей, иногда ведут дневники в толстой тетраде с коленкоровой обложкой и, чтобы никто не прочитал, не посмеялся, сдают в каптерку строгому, но справедливому старшине. В восемнадцать курсанты пишут письма хорошим девушкам, мечтают о любви.

Курсант Рахманов ничего не писал, схему своего первого военного изобретения он составил на пальцах, без расчета, и это была мина еще невиданной конструкции и большой разрушительной силы.

При испытании мины она так рванула, что в округе посыпались стекла. Начальник училища написал рапорт по команде, а Рахманова первый раз вызвали в особый отдел, взяли расписку о неразглашении и забрали все его записи, после чего на три дня откомандировали в Москву в отдел изобретений при Наркомате обороны.

Он шел по Садовой в курсантской шинели с танковыми эмблемами на петлицах, останавливался и не узнавал Москвы. На заборах, в витринах Мосгорсправки висели плакаты «Родина-мать зовет!», «Раздавим фашистскую гадину!»

Чертежи мины, предложенной курсантом Рахмановым, еще накануне его приезда были переданы в производство на номерном заводе.

Через год он снова возвращается в Москву, уже лейтенантом. А через несколько дней лейтенант Рахманов получил назначение в действующую армию на Калининский фронт.

Кроме Рахманова и других не нюхавших пороху лейтенантов, туда же, на Калининский, ехали бывалые фронтовики, все из госпиталей, говорили о войне, какая у немца техника…

Артиллерийский капитан в каракулевой, с кожаным верхом ушанке курил «Беломор» и рассказывал, как его первый раз ранило под Брестом – еле вывезли, а потом второй раз под Москвой, на ближних подступах, под Дедовском.

– Танки у него сильные, – говорил капитан, сплевывая табачную горечь и хлопая себя по коленке, туго обтянутой шерстяными галифе. – Лобовая броня – соткой не пробить, его голыми руками, славяне, не возьмешь.

– Факт! – охотно поддакивал военинженер второго ранга в белом неохватном тулупе.

Николай слушал – и уже забрезжила какая-то своя мысль. А что, если сделать такой снаряд, в центре которого поместить связку сердечников из тяжелого металла с большим удельным весом, сам снаряд станет легче, и за счет этого повысится его начальная скорость. При ударе о броню пусть легкий корпус снаряда разлетится в осколки, зато тяжелый сердечник пробьет броню.

Все смотрели на капитана, на его медаль «За отвагу», а Николай Рахманов думал, что сердечник в его снаряде во время удара будет сильно нагреваться, может, даже до тысячи градусов, при такой-то скорости! Это наверняка вызовет пожар, в немецких танках будет взрываться горючее и боекомплект…

– У меня немецкая бритва «Золинген три кольца» еще от отца, из дома. С двадцать пятого года отец брился, я бреюсь, сноса нет… А тут танк… В лоб его не возьмешь!

…Под набор стержней можно поместить трассер, патрон с подкрашенным дымовым составом, тогда легче будет вести стрельбу, видно направление на цель…

– Танки нужны. Танки! Иначе большой кровью умоемся.

Молодые лейтенанты слушали бывалого капитана, но в разговор со старшими не встревали. Поезд шел к фронту, в окне, за светозащитной шторой, качалась луна, паровоз приглушенно гудел, и короткое эхо отдавалось в тихих лесах.

Хорошо думается под колесный перестук, просеиваются все мысли, шелуха отлетает, все стоющее остается.

Было это давным-давно… Едет парень на фронт и думает о конструкции нового снаряда, не какого-нибудь, а подкалиберного, страшной разрушительной силы, такая у него юная фантазия, и попадает он в 148-й отдельный танковый батальон. Там-то его и вызывают второй раз в особый отдел.

– Вот, Николай Николаевич, какая петрушка, – потирая руки, говорит ему особист в звании майора, – вы носитель секретной информации. Вы автор новой мины, вот тут за вами значится и еще ряд изобретений, которые могут иметь военное значение, подъемные механизмы, цилиндр для паровой машины… А если вы в плен попадете?

– Да я как-то не собираюсь.

– Мало ли что не собираетесь, а ну, – неожиданно повысил голос майор, – одна нога здесь – другая там, получай предписание о переводе…

Очень скоро он оказался в училище, в городе Выксе под Горьким, где подготавливали механиков-водителей для броневиков БА-64.

Лейтенанта Рахманова назначили на скромную должность начальника учебного оборудования. Его командировали в Москву на «Красный пролетарий», а поскольку бумагу ему выписали солидную, то его принял в своем генеральском кабинете директор знаменитого завода. Лейтенант скромно просил дать инструмент – хорошо бы получить напильники, резцы, сверла, развертки, метчики, плашки… Ничего в училище нет!

– Простите, – устало сказал директор, отмахиваясь от его солидной бумаги, – в данный момент завод вам ничем помочь не может, товарищ… Рахманов?

– Так точно, Рахманов.

– Слушайте: Коля Рахманов – это вы? Вот интересно! Главного инженера ко мне! – приказал он секретарше, приоткрывшей дверь кабинета. – А я-то гляжу, лицо ваше вроде бы знакомо. Я же вас видел на слете ударников второй пятилетки…

В тот же день «Красный пролетарий» отгрузил в адрес училища ящики с инструментом, все самого высшего качества.

Вернувшись в Выксу, лейтенант Рахманов начал делать модель подкалиберного снаряда, благо недостатка в материалах не было: рядом при металлургическом заводе располагалась богатейшая свалка, куда свозили с полей сражений разбитые танки, машины самых разных марок.

Рахманов сам выпиливал стержни для тяжелого сердечника, вытачивал корпус из легкого металла. В апреле сорок четвертого все чертежи бронебойного снаряда были отправлены в артиллерийское управление, в отдел изобретений Красной Армии. Снарядом заинтересовались ученые, Рахманова вызвали в Москву.

Он еще не знал, что запущенные в серию его снаряды пойдут на фронт и будут пробивать и жечь любую бронетехнику фашистской Германии.

В силезской операции под Бреслау, под Будапештом, в Померании и под Берлином работали его снаряды, его бронебойные подкалиберные, секретность с конструкции которых сняли только в конце шестидесятых годов.

Он еще не знал и не мог знать того, что немецкий генерал-лейтенант инженер Эрих Шнейдер, подводя итоги второй мировой войны и анализируя развитие военной науки и техники, высоко отзовется о русском подкалиберном бронебойном снаряде… Ничего этого молодой изобретатель лейтенант Рахманов еще не знал. В новом кителе с ярко начищенными пуговицами, все по форме – в начищенных сапогах, в парадной фуражке он спешил в Москву.

Уже ждали Победу. Уже никто не сомневался, что Гитлеру капут и войне конец. Москва в черемуховом, в сиреневом цветенье, она ослепла от солнца, от счастья, от нестерпимого сверканья весенних луж. Ему улыбались московские девушки в босоножках на деревянной подошве, цокающей по асфальту, как кастаньеты, с голубыми нежными тенями под глазами от недоедания, и нежность переполняла его сердце. Пожилые люди с уважением смотрели на его золотые погоны и уступали место в транспорте.

Его никто не узнавал на шумных улицах. Телевидения еще не было, а портретов лейтенанта Рахманова не помещали в журнале «Огонек» рядом с конструкторами боевых самолетов и артиллерийских систем.

Игнатий Рождественский. Ружейная береза

 
Здесь не кружились вражьи бомбовозы
И не рвалась немецкая шрапнель,
Здесь тишина, да сосны, да березы,
Серебряное полымя мороза
Здесь разожгла февральская метель.
 
 
В рассветный час, навстречу белым вьюгам,
Легко, как крылья, распахнув тулуп,
По голубым рассыпчатым застругам
В тайгу шагает рослый лесоруб.
 
 
Он смотрит зорко с льдистого пригорка,
Ряды берез смыкаются плотней.
Он даже не притронулся к махорке:
Сейчас не время баловаться с ней.
 
 
Молчит морозом скованная чаща,
Вот у реки тропа оборвалась.
Береза… С виду будто подходяща,
Такая вот годится в самый раз.
 
 
Глотнув, как спирту, крепкого мороза,
Седой лесник, прищурившись хитро,
Выстукивает, слушает березу:
Какое, дескать, сердце и нутро…
 
 
Молчат деревья и не встрепенутся…
Домой шагает в полуночный час:
«Теперь не грех махоркой затянуться,
На целый взвод винтовочек припас».
 
 
И он идет сквозь полымя мороза,
И твердо знает сердце старика:
Сибирская ружейная береза
Не подведет сибирского стрелка.
 

Андрей Давидьянц. Саратовский калач

Многие ли знают, что у нас в стране есть Новоузенский район? Для большинства – это «белое пятно». Только некоторые скажут: где-то в заволжских степях. Между тем в этом далеком районе, как в зеркале, отразилась чуть ли не вся эпопея Великой Отечественной войны и, в частности, – проявленное в те годы единство фронта и тыла. Степняки-новоузенцы храбро сражались на передовых позициях, самоотверженно трудились в тылу, ощущая себя в едином строю со всем народом, вставшим на защиту Родины.

В семье Героев Советского Союза – пять новоузенцев. Сотни тружеников села района получили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг».

За годы войны Новоузенский район Саратовской области дал стране более 4 миллионов пудов хлеба, 37 тысяч центнеров мяса, 41 тысячу центнеров молока и другую сельскохозяйственную продукцию.

Приведенные данные как бы подытоживают то, что происходило в военные годы. А как это выражалось в жизни и поступках людей, что они чувствовали, переживали?

Во время войны я работал корреспондентом «Комсомольской правды» по Саратовской области. Признаюсь, не сразу дошел до заволжских степей, они были для меня тоже «белым пятном».

Но вот на семинаре услышал выступление первого секретаря Новоузенского райкома комсомола Любови Рыскиной. Она с гордостью сообщила, что их район с честью выполняет долг перед защитниками Родины. И с не меньшей гордостью сообщила о работе сельских ребят и девчат. Молодежные тракторные бригады засевали половину пахотной площади, а юношеские комбайновые агрегаты скашивали большую часть хлебов.

– Его Величество Подросток – вот кому мы должны низко поклониться! – с пафосом заключила свою речь Рыскина.

Его Величество Подросток… Каков он? Спешу встретиться с героями заволжских степей.

– Завтра я уезжаю. Приглашаю в наши края, – сказала Люба.

Перед отъездом заглянул в библиотеку, чтобы хотя бы немного прочесть о Новоузенском районе. Мне посоветовали книгу писателя земского толка Г. Колесникова «Культурное хозяйство в некультурном крае». Читаю: «Но вот солнце начинает припекать сильнее и сильнее, земля высыхает, начинает трескаться, ясное безоблачное небо, наполненное зноем, начинает утомлять все живущее, поднимаются столбы пыли, люди и животные погружаются в полусонную негу, растения блекнут, сначала пытаются бороться, отстоять право на жизнь, но скоро уступают в неравной борьбе и окончательно замирают».

Еще больше заинтриговало: как в этих засушливых краях люди ухитряются выращивать хлеб, содержать скот и снабжать фронт продовольствием? Ведь здесь рождается знаменитый саратовский калач!

Кругом ни деревца, ни водоема. На каком-то километре увидел впереди пруд и зеленый лесочек около него. Закричал, как в романах о путешествиях:

– Вижу оазис!

Но Люда охладила меня:

– Это мираж.

Да, то был мираж, обычный в тех краях. Зато потом увиденная мною реальность удивила куда больше. Увидел, как степняки наперекор суховеям выращивают добротную пшеницу.

По дороге в Новоузенск Люба Рыскина поведала о своей судьбе. Она из города Кричева Могилевской области. Работала на цементном заводе. В июле пришлось срочно эвакуироваться. Одета Люба была в легкое платье, на ногах тапочки. Оказалась в Орле. Поручили ей работу в прифронтовой полосе. Потом снова эвакуация. Добралась до Саратова. Оттуда направили за Волгу, в Новоузенскую МТС, помощником начальника политотдела. Уже наступила зима. Со станции до города (7 километров!) Люба шла в туфельках по снегу. Обморозила ноги. В МТС выдали валенки, шапку-ушанку. Устроили на квартиру. Так началась жизнь в заволжской степи, о которой она ничего не слышала.

Работала вместе со всеми, утопая в пашне, вручную высевала ячмень. Когда не хватало людей на уборке урожая, садилась на лобогрейку. Такому вожаку молодежь верила и подражала. «Товарищ Люба сказала – надо сделать!»

Рыскина показала письма земляков из армии. Эти весточки со штампом полевой почты размножались на машинке и рассылались в первичные организации. Они зажигали и вдохновляли людей, звали на подвиг в труде.

– Вот письмо нашей Анки-пулеметчицы, – сказала Люба.

Аня Жидкова – сестра начальника штаба Красной гвардии, казненного белогвардейцами. С первых дней войны она, учившаяся в Москве, добровольно ушла на фронт. Вот что она писала:

«Так много хочется сказать вам, но времени мало – скоро идти на дежурство. Пулеметом теперь владею хорошо, спокойно. Когда ночью гудит подмосковная земля от канонады и гудит подмосковное небо, я плечом к плечу с другими бойцами на передовой, мы отражаем самые жестокие атаки противника…»

Аня-пулеметчица погибла смертью храбрых.

В дни Сталинградской битвы пришло такое письмо:

«Дорогие братья и сестры, наши отцы и матери, все родные земляки! Пишем вам в развалинах дома, где проходит боевой рубеж. Нет ни стен, ни потолка, ни окон – все разрушено снарядами и бомбами. А мы стоим и будем стоять до конца. Фашистов дальше не пустим. Заверяем, что Сталинград для гитлеровской сволочи станет могилой. А вы там на полях работайте, не жалея сил, как мы жизни своей. Сообща будем нещадно бить врага».

Из Новоузенска поехали в Дмитриевку. Это большое село поразило вначале своим безлюдьем. И не только потому, что все были в поле. На фронт ушли 282 мужчины из 434. Это почти все трактористы, комбайнеры, шоферы, бригадиры. На их место встали пожилые мужчины, женщины и подростки 12–16 лет. Жены и сестры фронтовиков быстро окончили курсы механизаторов и вывели в поле технику. Молодь – на лобогрейки. Комсомолец Иван Ильинов в совершенстве овладел комбайном, стал давать самую высокую выработку не только в своем колхозе, но и в области. В 1944 году он убрал сцепом двух комбайнов 1900 гектаров зерновых, а за все время войны – 5 тысяч.

Первая встреча в Дмитриевке – с председателем колхоза Михаилом Илларионовичем Китаевым. Он рвался на фронт, но ему сказали: «Хлебная нива – тоже поле боя».

Рассказывая о колхозных делах, Михаил Илларионович с улыбкой добавил:

– Вот пришло письмо фронтовиков, просят вручить его лучшей девушке.

– И как вы ее определили?

– А без особого труда. Поезжайте на Тамарино поле. Там звено Тамары Данильченко. Одни девушки.

В поле мы увидели крепко сложенную девушку в кофточке с закатанными рукавами и с полевой сумкой через плечо. Поздоровавшись, она не стала ждать вопросов, а начала сама рассказывать о том, как пришлось добывать горючее для двигателя. Поле у них поливное. А лето выдалось засушливое. Нужна была вода для полива. Но куда ни обращалась Тамара за горючим для насоса, везде отказывали. Дошла до Саратова, и ей помогли.

Судьба Тамары Данильченко схожа с Любиной. Война застала ее в Черновцах. Там вступила в истребительный батальон. Ее ранило в ногу. Не успела подлечиться, а ей дали боевое задание: спасать скот, гнать его на восток. Дошли до Волги, но в Ахтубе, во время бомбежки, снова ранило. Повезли Тамару в Новоузенский район. Не помнит, как оказалась в Дмитриевке. Какие здесь гостеприимные люди! Вылечили. Научили работать в поле. Особенно внимательной оказалась агроном сортового участка Августа Алексеевна Амосова.

Звено Тамары Данильченко обрабатывало участок в 20 гектаров. Зимой девчата возили на быках снег из оврагов на поля, летом поливали участок водой из пруда. Урожай убирали серпами. А он был отменный: по 40 центнеров проса с гектара и по 20–25 центнеров пшеницы.

В село пришло печальное известие: в боях за Родину погиб дмитриевский комсомолец Петр Черкасов. Тамара с подругами пришли к его матери и сказали:

– Свое звено мы назовем его именем.

Мать подарила им портрет сына. Когда на обширном колхозном дворе состоялся смотр готовности к весеннему севу, почетное место заняло звено Тамары. А над плакатом, рассказывающем о подготовке звена к полевым работам, был поднят портрет Пети Черкасова.

Война изменила понятие о трудоспособном возрасте. Его Величество Подросток… Вот он, небольшого роста, вихрастый, часто в одежде отца, ушедшего на войну. И норму выполняет мужскую. В ту пору комбайнов не хватало, выручали жатки – «лобогрейки». На таких «чудо-машинах», ныне сданных в архив, Володя Заикин, отец которого погиб на фронте, скашивал за смену по 8-10 гектаров, в летние каникулы он зарабатывал до 250 трудодней.

Его сверстники Миша Кубанцев и Павлик Иванов чуть свет запрягали лошадей и – в поле. Их лобогрейки скашивали вдвое более заданного. Однажды на полевом стане появился боевой листок: «Привет вам, Миша и Паша! Вы умеете держать слово. Спасибо за ударную работу!»

– Это наша фронтовая норма! – с гордостью заявили ребята.

Лучшей наградой подростки считали, если об их ударной работе напишут из колхоза в действующую армию отцу или старшему брату. А для солдат такие письма – не меньше благодарности командира.

Мастера-старики должны были отремонтировать сельхозинвентарь, тракторы. А запасных частей не хватало.

– Выручайте! – обратились старшие к молодежи.

Снаряжается обоз в 17 подвод. Тянут их верблюды. Путь – в Саратов. Командует необычным походом комсомолка Анастасия Соколова. На подводах – мальчишки и девчонки. Они плохо одеты, не досыта накормлены. В оба конца рейс длился десять дней. А их было совершено – шесть, в общей сложности – это 2400 километров! Тяжело, но молодежь выполнила наказ старших: запчасти доставлены вовремя…

Мне довелось присутствовать на заседании правления колхоза. Его председатель Михаил Илларионович Китаев докладывал о ходе косовицы. Говорил он в обычной своей манере – тихо. А в заключение повысил голос:

– Сегодня мы снова объехали все бригады. Зерно уже есть. Пора начинать хлебосдачу!

– Первый красный обоз будет молодежный, – заявила Тамара Данильченко.

В тот же вечер на току закипела работа. Потрудившись в поле или на фермах, юноши и девушки шли на помощь сортировщицам зерна. Готовили повозки-бестарки, обшивали их досками и обмазывали глиной, чтобы зерно не просачивалось через щели. Приносили из дома наволочки от подушек и матрасов – мешков не было. Грузовики взяли на фронт, а лошадей недоставало. Запрягали быков, коров и верблюдов.

Одна за другой наполнялись пшеницей повозки. Все ждали команды о выезде.

– Есть первая тысяча пудов! – весело и громко объявил весовщик.

– Поехали! – крикнула Данильченко.

По дороге к хлебоприемному пункту девушки пели.

Перед въездом в город обоз остановился. Подтянулись отставшие подводы. Все стряхнули пыль с одежды, почистили обувь. Поправили кумачовые полотнища, на которых было написано: «Хлеб – фронту», «Дмитриевка – Родине». Перед строем хлебосдатчиков лучшему комбайнеру, ветерану труда Григорию Петровичу Андрееву, вручили Красное знамя, он пошел с ним впереди колонны. У элеватора состоялся торжественный митинг. В разгрузке активно участвовала молодежь райцентра.

В честь завершения уборочной страды и хлебосдачи в сельхозартели состоялся веселый праздник. С вручением наград передовикам, с песнями и танцами. И с угощением. Стряпухи выставляли на столы пшеничные блины. Люди твердо стояли на родной земле, умели умножать, брать ее богатства.

На праздник пригласили гостей, повели в дом, где обычно останавливались приезжие. Там уже были выставлены нехитрые деревенские яства: вареное мясо, соленья, яйца, разварная картошка. Гости расселись за столом…

Пожилые женщины отмахиваются от угощения. Но им вручают стаканы. Бабоньки жмутся у стены, потом произносят по заволжскому обычаю:

– Здравствуйте!

И подносят к губам чарки.

За все четыре года войны село Дмитриевка сдало 400 тысяч пудов хлеба, 18 тысяч пудов мяса, более 2 тысяч центнеров молока, 125 центнеров шерсти, 40 центнеров брынзы, тысячи тонн картофеля и овощей.

Казалось, все в порядке. Но ведь на фронте сражаются их мужья, братья, дети. И рождается инициатива: дополнить плановые поставки продовольствия взносами в фонд обороны со своих подсобных хозяйств, из заработанного на трудодни.

Кроме того, люди сдавали шерсть, теплые вещи. Все для фронта, для победы! И это не только в Дмитриевском колхозе, а по всему району. Особые посылки были отправлены сталинградским детям – одежда, обувь, продукты питания, учебники. Засевались гектары «для детей фронтовиков».

А потом начались денежные взносы на вооружение армии.

С правого берега Волги пришло известие: в селе Степное Новопокровского района колхозный пчеловод Ферапонт Головатый лично внес 100 тысяч рублей и на них приобрел для фронта самолет-истребитель. Как всколыхнулось село Дмитриевка! Состоялось общее собрание колхозников. Единодушно решили поддержать патриотический почин Головатого. Каждый стремился пожертвовать свои сбережения во имя победы. В короткий срок собрали более миллиона рублей. На них были приобретены 2 самолета и 16 танков. А подарок фронту от всего Новоузенского района – 17 самолетов.

Когда весть о почине Головатого облетела весь мир, из Шотландии прислал ему письмо эдинбургский врач:

«Наши газеты опубликовали сообщение о Вашем поступке. Но я и мои знакомые не понимают, что заставило Вас отдать свой личный капитал для помощи правительству. И скажу Вам искренне: мы не верим, что у Вас будут последователи».

Как же ошибся шотландец!

По всей стране прокатилась мощная волна массового патриотического движения под лозунгом «Оружие – фронту!».

На трудовые сбережения народа были созданы танковые колонны «Тамбовский колхозник», «Челябинский колхозник», авиаэскадрильи «Валерий Чкалов», «Марина Раскова». Построили на свои средства эскадрильи полярники, архангельцы, жители Узбекистана и других регионов. От Москвы до самых до окраин…

По соседству с Новоузенским районом расположен Ершовский район. Побывал я там в селе Краснянка. От той поездки до сих пор храню небольшой блокнот. В нем карандашные выписки из «спец-папки» колхозного правления.

«Протокол общего собрания колхозников.

Присутствовало 71 человек.

Слушали: о выделении подарков для Красной Армии.

Постановили: построить боевой самолет стоимостью в 100 тысяч рублей и выделить в подарок бойцам 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова махорки в количестве 1,5 тонны».

Из письма маршалу Георгию Константиновичу Жукову:

«В 1944 году наш колхоз перевыполнил план урожайности зерновых культур на 24 процента. Махорки получили 47,6 центнера, что составляет 362 процента к плану. Сдано государству 22300 пудов зерна, на 3200 пудов больше задания. Сдано сверх плана 2700 литров молока, 470 пудов мяса».

Из рассказа члена правления колхоза Ольги Даниловны Сизоненко:

– Муж мой в армии, с фашистами воюет. И так у многих колхозников наших – у кого муж, у кого сын или брат на фронте. Кровное наше дело – победить врага. Постановили мы подарить 1-му Белорусскому фронту самолет, а где его купить? Дело непривычное. Поехала я с звеньевой Пелагеей Головачевой в Саратов, на авиазавод. Там приняли наш заказ, в короткий срок выполнили. В самолет вложили полторы тонны махорки, 77 ящиков, в каждом наше письмо бойцам.

Из письма маршала Г. К. Жукова колхозникам:

«Все наши бойцы радуются вашим хозяйственным успехам. Сердечно благодарим за заботу о Красной Армии. Ваш самолет будет вручен лучшему и храбрейшему летчику. И за махорку спасибо.

Радостью победы славен путь воинов, прошедших от Волги до Одера и штурмующих сейчас последние цитадели фашистской Германии. Враг бешено сопротивляется, но мы победим!»

Из письма воинов 1-го Белорусского фронта:

«Ваши подарки также радуют нас. Закуривая крепкую саратовскую махорку, мы вспоминаем славных тружеников тыла. Спасибо, дорогие товарищи, за подарок. Мы не останемся в долгу перед вами и преподнесем свой подарок. Это будет Берлин!»

Из письма солдата Ивана Дзюбана, сына бригадира Михаила Яковлевича Дзюбана, вырастившего махорку:

«Привет с 1-го Белорусского фронта. Мы гордимся тем, что вы, работники колхоза, не забываете своих воинов, которые в логове зверя наносят ему сокрушительный удар».

Всего по стране было внесено на оружие для армии 17 миллиардов 350 миллионов рублей наличными деньгами, 4 миллиарда 500 миллионов рублей облигациями государственных займов, на 1 миллиард 776 миллионов различных драгоценностей. На собранные средства были построены 30522 танка и самоходных артиллерийских установки, 2500 боевых самолетов, более 20 подводных лодок и военных катеров.

Первый свой самолет Ферапонт Головатый подарил фронту во время Сталинградской битвы. Второй – весной 1944 года.

Мне довелось при этом присутствовать, стоять рядом с Головатым и его женой на аэродроме Саратовского авиационного завода (бывшего завода комбайнов). Высокий, плечистый, с наголо обритой головой, он подошел к истребителю, у которого стоял летчик Борис Еремин.

– Дарю тебе вторую свою «пчелку», – сказал Головатый, – но с уговором – пусть она ужалит Гитлера в самую задницу!

На истребителе было написано: «От Ферапонта Головатого 2-й самолет на окончательный разгром врага».

Самолет взвился в небо. Ферапонт поднял голову и сказал:

– Долети, моя «пчелка», до Берлина…

И вот настал День Победы, который приближал весь народ. В домах, на улицах всеобщее ликование. Звоню в Москву, поздравляю с победой главного редактора «Комсомольской правды» Бориса Сергеевича Буркова, всех коллег.

Вспоминаю Ферапонта Головатого, его фразу, сказанную на аэродроме, и передаю статью в редакцию. 11 мая 1945 года она была напечатана под заголовком «Моя „пчелка“ долетела до Берлина».