Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 61 страниц)

Федосий Мельников. Вдали от Родины

Мой родной 712-й полк 132-й стрелковой дивизии, вместе с которым я прошел долгий боевой путь от Новгород-Северского до Варшавы, еще вел бои на правом берегу Вислы, когда меня направили на курсы «Выстрел» в подмосковный город Солнечногорск. Сборы были недолгими, прощание с товарищами сердечным, и в начале ноября 1944 года я уже находился в группе офицеров, в которой по ускоренной программе готовились командиры стрелковых полков. Пришлось привыкать к жизни в тылу, по ночам снились оставшиеся на фронте боевые друзья, штабная землянка, артиллерийские налеты и бомбежки…

Нас, группу старших офицеров, пригласили в Главное управление кадров армии и там сообщили, чтобы мы готовились к выполнению особо важного задания. Стали обмундировывать в новенькую военную форму, а когда пошили и штатские костюмы, стало ясно, что предстоит работа где-то за границей. Вскоре меня вызвали в Управление по репатриации советских граждан к его начальнику генералу К. Д. Голубеву, с которым мне пришлось встречаться в начале войны, когда он командовал 13-й армией. Генерал принял по-отечески, поинтересовался, готов ли ехать за границу, сказал несколько теплых напутственных слов и пожелал скорого возвращения в Москву.

В нашу группу входили генералы Драгун и Вихарев, полковник Колесов, майоры Ананьев и Перегудов.

– Вы, подполковник Мельников, назначаетесь помощником представителя уполномоченного СНК СССР по делам репатриации советских граждан из Западной Европы, – сообщил мне генерал Драгун.

Оставалось заехать в Министерство иностранных дел, чтобы получить дипломатические паспорта, на которых уже стояли визы различных государств, захватить почту для будущего советского посольства в Париже и иностранную валюту, и – до свидания, родная Москва! На Внуковском аэродроме наша группа погрузилась в комфортабельный самолет, и вот уже под его крылом скрылись знакомые силуэты.

В тот же день самолет приземлился для ночевки в Баку, чтобы на следующее утро взять курс на Тегеран. В Баку к нам присоединились еще несколько пассажиров. Познакомившись с ними, мы узнали, что вместе с нами летят в Париж секретарь Французской компартии Морис Торез, его жена Жаннета Вермерш и двое их маленьких детей.

Прибыв в Тегеран, отправились в советское посольство, а через некоторое время пошли прогуляться по городу. Впервые мне довелось проходить улицами чужой страны, наблюдать незнакомую жизнь.

На следующий день мы прилетели в Багдад, а еще через день – в Каир. Мы уже были в дружеских отношениях с Морисом Торезом и его семьей, тем более что они неплохо говорили по-русски. Впоследствии, во Франции, мне не раз приходилось встречаться с Торезом, слушать его на многолюдных митингах. Это был обаятельный человек, пользовавшийся у трудовой Франции огромным авторитетом.

Всюду, где мы приземлялись за пределами нашей страны, нас встречали американские военнослужащие. Создавалось впечатление, что хозяева и в Багдаде, и в Каире не арабы, а американцы. Так было и на острове Мальта, когда наш самолет приземлился для дозаправки. Всюду – американцы. Уж не их ли истребители пролетали над нашим лайнером в опасной близости, когда мы подходили к острову?

Следующим пунктом был Марсель, а затем – и Париж. Наконец-то мы у цели своего путешествия, на французской земле.

Французы, узнавая, что мы – советские люди, всюду встречали нас громкими возгласами «Рус! Сталин! Жуков!». Так было и после – казалось, вся Франция знает эти три слова. Разместили нас в хороших гостиницах «Рафаэль» и «Рица», и через несколько дней начались официальные встречи с командованием американских и английских войск.

Первым поручением мне было съездить в город Шербур и там на месте уточнить, на каком основании американцы погрузили наших людей на морские транспорты, куда намереваются их везти. Легковая автомашина быстро домчала меня до побережья Атлантики. В порту Шербура стояли корабли, на которых находилось тысяч пять советских граждан. От представителей американского командования я потребовал, чтобы мне разрешили поговорить со своими соотечественниками. Наши люди, в основном бывшие военнопленные, увидев советского подполковника, радостно приветствовали меня. Оказывается, их хотели отправить на какие-то американские острова и там использовать в качестве дешевой рабочей силы. Я распорядился всем выйти на берег, что и было сделано без долгих раздумий. Американское командование попросил временно разместить наших людей в палатках. После этого эпизода американцы не стали больше загонять советских граждан на свои корабли. По всем лагерям советских военнопленных оповестили, чтобы без разрешения представителей по репатриации они не давали согласия грузиться ни на какой транспорт.

В середине декабря 1944 года вся наша группа выехала в Версаль, где располагался штаб командования американских войск. Там была достигнута договоренность о нашей дальнейшей работе, а мы получили предписание разъехаться по группам союзных войск для организации сбора и отправки советских граждан на Родину.

Я был командирован в Бельгию. Предстояло собрать и репатриировать наших людей, разбросанных по Бельгии, Голландии, Дании и северной части Западной Германии. Говоря точнее, следовало установить местонахождение, составить списки, собрать и отправить домой бывших военнопленных, угнанных фашистами гражданских лиц, в том числе женщин, детей, мучеников фашистских концлагерей – всего, как можно было предположить, не менее миллиона человек. А штата у меня никакого, даже переводчика нет. Оказавшиеся здесь советские люди стали моими помощниками с первых же дней, да и местное население оказывало всяческую поддержку.

Среди них был, например, подполковник Шукшин. Он попал в плен, но сумел бежать и здесь, в Бельгии, возглавил группу бойцов антифашистского Сопротивления. Шукшин и стал моим первым помощником, а с ним лейтенант Симусенко, Аня Парфененкова и другие советские граждане.

Война еще продолжалась. Гитлеровцы иногда бомбили Брюссель самоуправляемыми снарядами. В один из дней одна немецкая дивизия предприняла наступление на город Льеж. Она начала гнать части американских и английских войск – гораздо более многочисленные, хорошо вооруженные. Мне случилось быть в те дни возле Льежа – он расположен на востоке Бельгии, – и я подивился, как воевали тогда наши союзники. Но вскоре немцы были остановлены массированными налетами авиации.

Авторитет нашей Родины среди народов Западной Европы был велик. В нас видели стойких и мужественных бойцов против фашизма, освободителей Европы от гитлеровского порабощения. Вспоминается, как в день Красной Армии в 1945 году созданное к тому времени общество бельгийско-советской дружбы устроило торжественное заседание, на котором присутствовала королева Бельгии Елизавета. Меня, советского офицера, попросили выступить с докладом. Я очень волновался – еще бы, впервые в жизни приходилось делать доклад перед иностранной аудиторией, – но все же рассказал об истории Красной Армии, ее успехах в Великой Отечественной войне, ее освободительной миссии в борьбе с фашизмом. Тут же бельгийские друзья вручили нам боевое Знамя одной нашей дивизии, которое в начале войны захватили гитлеровцы, а бойцы Сопротивления отбили у них и сохранили. Это Знамя я передал потом генералу Драгуну для отправки на Родину. После заседания королева Елизавета пригласила меня в свою ложу и на русском языке поздравила с праздником, пообещала помочь в обеспечении наших людей одеждой. Свое обещание она выполнила.

Пришло время вслед за союзными штабами передислоцироваться в саму Германию, под город Ганновер. Здесь, на севере Германии, мы побывали во многих лагерях, где гитлеровцы содержали советских военнопленных, столкнулись с ужасными, нечеловеческими условиями, созданными для наших людей фашистскими извергами. Их подвергали страшным мукам гитлеровские палачи.

Как только кончилась война, в Париж и Брюссель прибыли советские посольства. Работать стало легче. Посол во Франции Богомолов и посол в Бельгии Сергеев не раз приглашали нас на беседы, выясняли, в каком мы нуждаемся содействии, и активно помогали нам выполнять свои функции.

Наши люди, свезенные на сборные пункты, с первых же дней стали устраивать свою жизнь по-советски. Размещались сборные пункты, как правило, в опустевших немецких военных городках. В Вестфалии, в городах Зенне, Аугусдорфе, Пасборне, Бохольте только в первые дни после освобождения разместилось более сорока тысяч человек. Больных, калек поселили в курортных особняках. Сбором, размещением и устройством людей занялись многие сотни бывших военнопленных, главным образом из командного состава. Военнослужащие составили воинские подразделения – роты, батальоны, полки. Гражданские люди объединились по сборным пунктам, которым они дали названия – имени Тельмана, имени Клары Цеткин, выражая тем самым солидарность с революционными традициями немецкого народа.

Пришло время заняться увековечением памяти погибших в фашистской неволе. Нашлись сотни энтузиастов, которые стали уточнять количество жертв, фамилии людей, замученных, расстрелянных, погибших в муках и страданиях. Выяснилось, что немецкая администрация концлагерей не вела списков умерших и казненных советских людей. Приходилось вскрывать могилы, эти огромные страшные траншеи, и в присутствии официальных свидетелей подсчитывать количество захороненных в них мужчин, женщин, детей. Только в окрестностях городов Форелькруг и Далюм в двух массовых могилах мы обнаружили 65000 и 34000 трупов. Были установлены памятники с высеченными на мраморе словами: «Здесь покоятся русские солдаты, замученные в фашистском плену. Вечная память товарищам!» А сколько таких братских могил разбросано по всей Германии?

Те, кто выжил, перенес все ужасы неволи, рвались быстрее вернуться на Родину. Каждого прибывшего к ним советского офицера они встречали одним и тем же вопросом: «Когда вы нас отправите домой?» На сборном пункте в городе Зоесте Рейн-Вестфальской области оказалась группа бывших рабочих и служащих Мариупольского металлургического завода имени Ильича, насильно вывезенных оккупантами в неметчину. Ожидая возвращения в свой город, они написали коллективное письмо на родной завод, в котором рассказали, сколько мук и страданий, какие унижения и издевательства пришлось им перенести на фашистской каторге. Их поддерживала только надежда на победу Советской Армии.

«Бывало, в особенно тяжелые минуты, когда отчаяние закрадывалось в душу, – писали земляки и товарищи прославленного мариупольского сталевара Макара Мазая, замученного фашистами, – воспоминания о матери-Родине… ободряли нас, служили единственным утешением. Нет, не сломили нас ни издевательства, ни пытки, ни бешеная злоба фашистских варваров. Стоит жить и бороться, если есть надежда снова служить Родине. Нет на свете страны, прекрасней нашей Родины – сильнее ее, свободнее, счастливее и богаче! Привет вам, родные, привет и наша любовь! Знали бы вы, как мы все стремимся к вам, как хотим поскорее вернуться в родные цеха, к машинам, к станкам! Там наша жизнь, там наше счастье!»

Это письмо подписали Макарьян Григорий Иванович – мастер, Глебов Николай Иванович – слесарь, Кирюшин Федор Сергеевич – сталевар, Ковтун Харитина – маркировщица, Лоскутова Александра Васильевна – строгальщица, Калиниченко Варвара Дмитриевна – работница доменного цеха.

Нельзя было без волнения читать опубликованное в одной из наших газет письмо Веры Ковалевой своей учительнице Любови Александровне на Орловщину. Вера рассказала, как ее и младшую сестру Лену в мае 1942 года немцы схватили прямо на улице, отвели в комендатуру, посадили в грязную тесную камеру, где уже находилось человек тридцать избитых, полураздетых девушек и женщин, а через несколько дней в наглухо заколоченных товарных вагонах отправили в Германию, причем сестер затолкали в разные вагоны. Так Вера и не увидела больше свою сестру. Это было большое, политое слезами письмо, но кончалось оно радостными словами: «Только что нам объявили, что завтра едем на Родину. В груди стало так тепло, что кажется, будь его столько в ужасную зиму 1941–1942 годов, я согрела бы всю нашу семью. До свидания, до скорого свидания на Родине!»

Иногда нам открыто противодействовали официальные представители американского и английского командования. В лагерях советских военнопленных они заменяли гитлеровскую охрану своей, и наши люди оставались в плену, получалась только смена вывесок. Нам пришлось потратить немало нервов, чтобы американцы сняли свою охрану в одном из лагерей бывших советских военнопленных в городе Льеже, а затем только решительное вмешательство генерала Драгуна положило конец этому своеволию американского командования.

К началу июля 1945 года основная масса советских граждан была сосредоточена на сборных пунктах, и сотни тысяч их вернулись на Родину. На территории 21-й группировки английских войск были взяты на учет сотни тысяч освобожденных советских граждан, размещенных затем в 115 лагерях и сборных пунктах. Со второй половины июня 1945 года началась массовая отправка их на Родину. Удалось установить тридцать четыре фундаментальных памятника в местах, где были захоронены, замучены и уничтожены фашистами советские граждане.

Конец 1945 года. Париж. Немногим больше года пробыл я на чужбине, а казалось, что целую вечность. И вот, попрощавшись с друзьями, вместе с другими офицерами отправляюсь на аэродром. Самолет берет курс на Берлин, далее – Варшава, Минск и, наконец, Москва!

Здравствуй, Родина! Здравствуйте, родные и близкие. Я – дома. А главное – мы помогли вернуться домой из неволи тысячам и тысячам своих соотечественников.

Петр Дунаев. Полет в бессмертие

Они встретились через четверть века. В книге, которую назвали «Журналом встречи» и положили в вестибюле школы-интерната, появились примерно такие записи: «Прибыл с сыном и внуком», «С женой, сыном, дочерью и внуками»…

Там, где стоит интернат, во времена ленинградской блокады лежал пустырь, покрытый чахлым мелколесьем. Здесь, разумеется, не было ни станции метро «Дачное», ни этих обжитых проспектов и скверов.

На этом месте когда-то погиб экипаж комэска Николая Смирнова. Бомбардировщики возвращались с задания. На малой высоте выскочил летящий со стороны Ленинграда «хейнкель». Короткий бой – и печально памятным стал для полка этот пустырь…

Проходили годы, десятилетия, но память не остывала. Как по тревоге, со всей страны съезжались однополчане в Ленинград. Теперь уже поседевшие пожилые люди, у которых была общая фронтовая молодость и могла оказаться общей смерть. Многих унесла война, сократили жизнь старые раны.

Утро 16 декабря 1965 года. Ночью выпал снег, пушистой шалью укрывший асфальт улиц, проспектов, двор школы-интерната. У входа в интернатовский коридор среди ветеранов войны – бывший командир полка Владимир Сандалов в блеске генеральских погон и орденов. Рядом с ним – полковник Марьяновский. На встречу ветеранов он приехал с братом, доцентом Московского энергетического института. В годы войны тот командовал гвардейским танковым батальоном. Его Золотая Звезда Героя Советского Союза – за Могилев, два ордена Александра Невского – это Днепр и Березина.

Тяжело опираясь на костыли, к ветеранам полка подходит Николай Коломиец. В сентябре 1941 года в небе Ленинграда он был тяжело ранен в ногу, но свою «пешку», как называли тогда самолет «Пе-2», довел до аэродрома «на честном слове и на одном крыле». По излечении, углубив свои знания в Академии гражданской авиации, Николай Павлович десятки лет был руководителем службы движения управления гражданской авиации.

Вместе с ним прибыл и техник его самолета Георгий Светличный. 16 лет прослужил Георгий Петрович в 125-м БАП. Из этих шестнадцати лет 900 дней пришлось на блокадный Ленинград. Другой бывший техник Анатолий Соколов в дни боев в блокадном Ленинграде обслуживал самолет командира эскадрильи, человека песенной храбрости, своего тезки Анатолия Резвых. Невозмутимый и доброжелательный, он был похож на борца-профессионала. Случалось, Соколов в одиночку подвешивал к самолету стокилограммовые бомбы, а иногда, если ослабевшие от голода товарищи по оружию не могли свернуть гайку ключом, пальцы Анатолия Соколова их раскручивали. За годы войны техник-лейтенант Соколов совершил 14 боевых вылетов, с 22 июня 1941 года по 3 сентября 1945 года обслужил 768 боевых вылетов.

Обслужил… Запомним, что «технари» готовили к вылету боевые самолеты и в зной и в лютый мороз, в ливень и в пургу, днем и ночью. Делали свое дело под обстрелами и бомбежками, работали без сна и отдыха. Это легко сказать: обслужил, но за этим словом подвиги летчиков, их боевая судьба. И горько, что боевую славу пилотов не разделял техник самолета.

Резвых и Соколов. Разные по характеру люди, но комэск, блистательный воздушный боец, был уверен всегда в готовности «пешки» к бою. Рядом с самолетом неизменно стоял не менее блистательный «технарь», для которого жизнь командира была дороже своей. Но когда Резвых не вернулся с боевого задания, полк вздрогнул. Почему? Почему не вернулся комэск? Может быть, лишь потому, что был измучен так, как может быть измучен на войне командир, которому приходится раздвигать пальцами обгорелые веки, чтобы видеть прицел. Трое суток Анатолий Соколов не уходил с летного поля. Он ждал своего командира. До конца своей жизни Анатолий Иванович помогал семье боевого друга словом и делом. Не без его влияния сын комэска – Константин Резвых посвятил жизнь авиации, стал доктором технических наук. А внука назвали Анатолием – в честь деда и в честь дяди Толи. Три года срочной службы сержант А. Резвых служил в гвардейском полку, которым командовал дедушка, в котором капитан Резвых защищал Ленинград.

С венками, букетами роз и гвоздик мы направляемся на Пискаревское кладбище.

Здесь тихо. Воздух сух и прозрачен. Невыразимое чувство скорби и печали вызывают безымянные холмы-могилы, в которых захоронены жертвы блокады и павшие защитники города-героя. На гранитных плитах цифры: 1941–1942, а впереди огромная гранитная стена и изваяние женщины, осеняющей дубовым венком эту героическую землю, в которой нашли вечный покой сотни тысяч ленинградцев.

Рвет сердце печальная музыка оркестра, по суровым лицам мужчин, ходивших рядом со смертью, льются слезы, в голос ревут женщины.

Герой Советского Союза полковник Алексей Петрович Поздняков, обращаясь к своему товарищу по оружию, боевому другу, тоже Герою Советского Союза Ивану Михайловичу Павкину, тихо говорит, показывая на гранитные холмы-усыпальницы:

– И наша вина перед ними. Плохо защищали их.

Я слушаю летчика-героя и вспоминаю: мать лейтенанта Позднякова четырежды получала похоронки с сообщением, что ее сын пал в бою смертью храбрых…

Многие из ветеранов впервые увидели Ленинград в подробностях не с воздуха, не из кузова санитарной машины, а в непосредственной близости, впервые прошлись по его улицам и площадям. Ходили по палубам и кубрикам «Авроры», были в Мраморном дворце, в Эрмитаже, любовались Казанским собором, творениями Кваренги и Росси, скульптурами Мартоса, Фальконе.

А вечером ветераны гвардейского полка пикирующих бомбардировщиков выстроились на поверку:

– Первый командир полка майор Кобец!

– Погиб смертью храбрых 24 июня сорок первого. На встречу приехали его вдова, сыновья, внуки.

– Командир эскадрильи капитан Смирнов!

– Погиб смертью храбрых, защищая Ленинград. На встречу приехали: мать, вдова, сын, дочь, внуки.

– Командир эскадрильи капитан Резвых!

– Погиб смертью храбрых, защищая Ленинград. На встречу приехали его вдова, сын, внуки.

– Герой Советского Союза младший лейтенант Черных!

– Погиб смертью храбрых, повторив подвиг Гастелло. В строю школьники школы номер двадцать восемь имени Героя Советского Союза Ивана Черных города Прокопьевска. В строю делегация Киселевского машзавода имени Ивана Черных.

– Герой Советского Союза лейтенант Косинов!

– Погиб смертью храбрых, повторив подвиг Гастелло. В строю учащиеся Успенской сельской школы имени Героя Советского Союза Семена Косинова Курской области.

– Герой Советского Союза сержант Губин!

– Погиб смертью храбрых. В строю делегация горняков забайкальской шахты «Объединенная» во главе со своим бригадиром Героем Социалистического Труда Владимиром Ивановичем Ардиным. В строю делегация теплоходов Балтийского морского пароходства «Иван Черных», «Семен Косинов», «Назар Губин». В строю делегация воинов полка, в списки которого Черных, Косинов, Губин зачислены навечно. В строю жители ленинградских улиц имени Ивана Черных, Семена Косинова, Назара Губина.

Вечерняя поверка продолжается.

– Герой Советского Союза генерал-майор авиации Сандалов!

– Я!

– Герой Советского Союза полковник Поздняков!

– Я!

– Герой Советского Союза генерал-майор авиации Яловой!

– Я!

– Герой Советского Союза Попов!

– Я!..

«Никто не забыт, ничто не забыто», – детской нетвердой рукой выведено на кумаче в актовом зале интерната. А над сценой, с которой пожилые ветераны глядят на своих взрослых детей, другой плакат, плакат-рассказ, плакат-символ. Острый шпиль Петропавловки, две зенитки на переднем плане, аэростаты, развешанные над силуэтами домов, желтый сектор прожектора и – красным – пламя над сбитым самолетом…

«Вечная память погибшим, вечная слава живым».

Мало осталось их, ветеранов первого состава знаменитого бомбардировочного полка.

За первые пять месяцев боев за Ленинград погибло шестеро из каждого десятка летчиков. И это был уже, собственно, второй с начала войны и после пополнения 125-й полк пикирующих бомбардировщиков…

На другой день была встреча в Большом зале Дворца культуры имени А. М. Горького. Сюда пришли более двух тысяч ленинградцев, воинов гарнизона, нахимовцы, курсанты училищ, слушатели академий.

В президиум поднимается невысокий суховатый человек. На его груди орден Ленина, ордена Красного Знамени, другие боевые ордена, медали и среди них выделяются четыре: «За оборону Ленинграда», «За оборону Севастополя», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Ветераны, пожилые, поседевшие люди, оказывают ему особое внимание. Кто это? И удивленно шепчут, узнав:

– Да это же Солдатов… Владимир Константинович… Это он вел в последний полет легендарный экипаж Ивана Черных.

Рядом теснятся его бывшие механики и мотористы Владимир Широков, Анатолий Соколов, стрелок-радист Николай Михайлович Федотов, за плечами которого более трехсот боевых вылетов.

Бьют барабаны, по проходам движутся школьники Кузбасса, Чудова, Томска, Ленинграда, Севастополя… К счастью, программа не столь тщательно отрепетирована, поэтому все получается здорово. Школьникам все хочется как следует рассмотреть, подсчитать на груди седого ветерана с черной повязкой на глазу ордена, разглядеть тех, кто сидит в партере и в президиуме на сцене. Некоторые отстают, зал дружески им кричит: «Не сюда! Налево, вон туда! Догоняйте!» Смеются и ветераны, стараясь сохранять серьезность, и не очень прислушиваются к тому, что сейчас рассказывают об их боевой работе, что для всех стало уже историей, но дух всеобщего братства вновь сплачивает, возрождается то «чувство локтя», которое их так поддерживало в критические минуты блокадной войны.

А на третий день ветераны с детьми, внуками, женами – почти 300 человек – поднялись рано утром и направились в Чудово…

Подминая легкий пушистый снежок, лежащий на рельсах, электропоезд мягко тормозит у станции старинного русского городка. Гостей встречает Антонина Михайловна Благочинова, преподаватель чудовской школы имени Н. А. Некрасова, со своими следопытами, учениками 6 «а».

Чудово! Здесь трое летчиков, трое боевых товарищей по оружию, направив свой объятый огнем самолет на колонну вражеских танков, прокричали:

«Прощайте, друзья, прощайте, товарищи!»

В небе этого города летчик Иван Черных, штурман Семен Косинов, стрелок-радист Назар Губин провели свой последний бой.

Вот как рассказывал об этом Владимир Константинович Солдатов:

– На исходе дня в разрывах черных облаков мы увидели дорогу, по которой катилась пехота на автомашинах и танках. Тут же, сразу были встречены мощным огнем зенитной артиллерии. От их огня небо кипело, я чувствовал, как по моей «пешке» ударяли осколки. Штурман Алеша Поздняков молча колдовал над картой, делал расчеты, подал команду: «Командир, на боевой». Тут уж ведешь самолет как по линейке. «На боевой» – венец всей нашей работы. Когда самолет вздрогнул – наши бомбы пошли на противника, – Алексей Петрович крикнул:

– Командир! Черных… Черных горит!

Я увидел, что правая плоскость его самолета была в огне, он резко кренился вправо. Дал команду покинуть самолет, а в ответ услышал:

– В плен, на поругание? Нет! Прощайте!

Горящий самолет вышел «на боевой». От фюзеляжа оторвались бомбы. Трассирующие пули понеслись к земле, к скоплению вражеских солдат. Выйдя из атаки, самолет развернулся и вновь лег «на боевой».

«Зачем они заходят на цель? – подумал я. – Бомбы у них сброшены, патроны расстреляны». Но в тот же миг в колонне вражеских танков раздался страшный взрыв. Пламя и дым вознеслись выше облаков…

Защищая Ленинград, подвиг Николая Гастелло повторили Виктор Каштанкин, Семен Алешин, Владимир Гончарук, Николай Бобров, Леонид Михайлов, Михаил Шаронов, Василий Гречишкин, Алексей Перегудов – все они удостоены звания Героя Советского Союза. Огненный таран совершили и наши сандаловцы – Иван Сергеевич Черных, Семен Кириллович Косинов, Назар Петрович Губин. Ровно через месяц после акта героического самопожертвования во имя победы они стали Героями Советского Союза.

Что их вело на подвиг, где истоки их величайшего мужества?

В жизни и воспитании характера выпускника Томской школы ФЗО Вани Черных большую роль сыграл коллектив Киселевского машиностроительного завода и его первый наставник – токарь Сухопарный Трофим Трофимович. В те же годы он стал летать, закончил аэроклуб.

Военную годину Иван Черных встретил в 125-м бомбардировочном авиационном полку. Передо мной многие документы архивов: служебные и боевые характеристики, наградные листы, письма родным и близким. Иван Черных, шутник, острослов, был общим любимцем. И летную работу он любил, летал уверенно, в бой шел с большим подъемом.

19 июля 1941 года Ваня писал своей матери Марии Никитичне:

«На земле, занятой немецкими захватчиками, горят наши мирные города и села, стонет под фашистским сапогом наша родная земля. Беспредельная, неистребимая ненависть к врагу до того охватывает меня, что я едва владею собой…

Знай, мама, твой сын оправдает доверие советского народа. Он бил и будет бить фашистов, как сможет и насколько у него хватит сил в воздухе, а если придется, и на земле, до последнего патрона».

Штурман самолета лейтенант Семен Косинов был на год старше своего командира. Родился и вырос в селе Успенка Курской области. Высокий, стройный, всегда подтянутый, много учился. О высоком боевом духе Семена, его непоколебимой уверенности в разгроме врага говорят его письма. В конце ноября 1941 года он писал из Ленинграда сестре Матрене Кирилловне:

«…На мою долю выпала великая честь защищать наш любимый Ленинград – колыбель революции. Я горжусь этим. Все бойцы, защитники города, поклялись не сдавать его, и никакие трудности не поколеблют наши ряды. Мы все глубоко уверены в том, что германские полчища покатятся от города на Неве и со всей советской земли во много раз быстрее, чем они шли сюда. Мы победим! Ни превосходство в танках и самолетах, ни в другом вооружении не спасут фашистов. Они будут разгромлены».

Третий член экипажа, стрелок-радист сержант Назар Губин, родился в 1918 году в селе Заргол Читинской области. Он был мастером по авиационному вооружению, обслуживал технику на земле. Летчики знали: если оружие проверял и готовил Губин, оно в бою не подведет.

Назар рвался в небо, хотел сам бить фашистов. В ноябре 1941 года он подал рапорт с просьбой о переводе на должность стрелка-радиста. Он писал:

«Заверяю вас, что у меня хватит силы и воли в любую трудную минуту отразить атаки врага. Буду драться до тех пор, пока бьется мое комсомольское сердце, а если понадобится, то отдам свою жизнь за свою Родину».

В своих воспоминаниях «В небе Ленинграда» Главный маршал авиации А. А. Новиков, рассказывая о когорте блестящих бойцов, мастеров своего дела, называл героями среди героев Владимира Сандалова, Василия Михайлова, Владимира Ромашевского, Анатолия Резвых, Владимира Солдатова и экипаж Ивана Черных.

«Каково созвездие геров! – восклицал военачальник. – Какие характеры! О каждом можно написать повесть…»

Вечером в коридорах и классах школы-интерната у станции метро «Дачное» совсем домашняя и мирная картина. Ветераны смотрят телевизор. Поют старинные военные песни. Сгрудившись вокруг табуретки с наваленными на газетке горкой сахара и нарезанного ломтями хлеба, ужинают, пьют кефир. А потом интернат затихает. Отбой!