Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 61 страниц)

Толстой в штате редакции не состоял, но дай бог каждому штатному так работать в газете, как работал Алексей Николаевич. Он действительно чувствовал себя краснозвездовцем, а работники редакции чувствовали его своим! Он дружил с ними и часто беседовал с журналистами, особенно с теми, кто только что вернулся с фронта.

В редакции Толстой чувствовал себя как дома. Когда задерживался, ожидая гранки, верстку, а иногда и сигнальный номер газеты – хотел увидеть как будет выглядеть «Красная звезда» с его выступлением, – он укладывался в моей комнатушке на диване и дремал. Он никогда не стеснялся попросить еды, но мы старались предупредить его желание. А аппетит у него был всегда хорошим.

В редакции Толстой встречался и со своими старыми друзьями и знакомыми – Михаилом Шолоховым, Ильей Эренбургом, Петром Павленко и другими писателями, работавшими в «Красной звезде». Здесь он впервые познакомился с новым литературным пополнением, чьи таланты проявились в военную пору.

Однажды мы заговорили с Толстым о Константине Симонове. К этому времени Симонов уже напечатал в газете немало корреспонденций, очерков, стихов, стал заметной фигурой на фронте, а также среди писателей и журналистов. Толстому нравились его стихи и очерки, и он сказал мне об этом.

– Симонов только что вернулся с фронта, – сказал я Толстому. – Он здесь, в редакции. Хотите, я позову его?

С Алексеем Николаевичем Симонов был знаком лишь издалека. Он не раз видел Толстого в Союзе писателей в Центральном Доме литераторов. Как-то Алексей Николаевич сказал добрые слова о стихотворении «Генерал», и это было дорого для Симонова, ибо именно оно, по мнению поэта, положило начало его серьезной поэтической деятельности. В 1941 году Симонов написал цикл лирических стихов «С тобой и без тебя». Правда, тогда он думал, что до конца войны их вряд ли удастся напечатать, – не до лирики, мол, сейчас. Но они были не только напечатаны, но и встретили теплый прием у читателя.

Появился Симонов, худой, долговязый, с загорелым от фронтовых странствий лицом.

Они уселись в креслах друг против друга, и Толстой стал говорить о том, что ему понравилась любовная лирика Симонова. Диалог был у них пространный, и они заговорили вообще о лирике и поэтическом мастерстве. В общем, стихи Симонова понравились Толстому, с этого начался и этим закончился их длинный разговор.

Я поначалу рассчитывал, что разговор будет о делах фронтовых. Но о них на этот раз ни слова не было сказано. Говорили только о стихах. И все же эта беседа увлекла и меня, редактора военной газеты, которому в те дни было не до лирики…

4

Не раз просил Толстой у меня командировку на фронт. Понять писателя было нетрудно. Он хотел видеть войну своими глазами, его не удовлетворяли материалы, полученные из вторых рук.

Но сделать этого я не мог. Толстой в те годы был возраста, как говорится, непризывного, да и рисковать жизнью Алексея Николаевича нельзя было. Но все это мне трудно было объяснить писателю.

– А знаете ли вы, что в первую мировую войну я был специальным корреспондентом? – убеждал он меня. И рассказывал о своих поездках по дорогам войны в 1914 году на Волыни, в Галиции, Карпатах, а в пятнадцатом году на Кавказе. Напомнил он и Испанию, где побывал в траншеях под Мадридом.

Словом, доказывал, что фронт ему не в новинку.

В мужестве и бесстрашии Алексея Николаевича никто не сомневался. Но я отвечал Толстому, что и время другое, и война другая, и сам Алексей Николаевич другой. Говоря так, я имел в виду не только годы, но прежде всего его место в литературе. Но когда я понял, что эти аргументы не действуют, я призвал на помощь последний, самый сильный. Я сказал Толстому, что у меня был разговор на эту тему с секретарем ЦК партии А. С. Щербаковым и получил ясный ответ: «Ни в коем случае. Есть прямое указание Сталина – беречь Толстого, на фронт не посылать».

И все же мы старались дать возможность Толстому если не побывать на передовых позициях, то хотя бы встретиться с людьми войны.

Я знал, какой глубокий интерес вызывает у Толстого каждое сообщение о воздушном таране. Он преклонялся перед мужеством героев этих атак и не раз высказывал желание написать о них. Восхищала его не только «соколиная удаль и смелость» летчика, но и искусство тарана.

– А ведь этому делу их не учили, – говорил он. – Героизм героизмом. Но какая нужна точность, расчет, выдержка! Как это получается?

– Знаете что, – сказал я писателю. – Вот только что мне сообщили о новом таране. Летчик из подмосковного истребительного полка Виктор Кисилев вчера таранил немецкий бомбардировщик. Если хотите, мы вас отвезем в полк, он рядом, недалеко. Там и узнаете, как все это происходит. И напишете. – Он с радостью согласился…

Связаться с летчиками особого труда не составляло. Я позвонил комиссару полка и сказал, что к ним собирается Толстой, скоро выедет. Военком ответил, что с радостью встретят писателя.

– Ждем…

На второй день мы усадили Толстого в редакционную машину и в сопровождении репортера Дмитрия Медведовского и фотокорреспондента Сергея Лоскутова отправили в полк.

Когда бригада приехала, боевая жизнь в полку шла полным ходом. Высоко в небе патрулировало дежурное звено. Одни машины поднимались в воздух, другие возвращались с патрульных полетов. Многие летчики отдыхали после ночных дежурств. Но о приезде Толстого они знали и просили обязательно их разбудить, как только появится писатель. Понравилось Алексею Николаевичу, что все – и рядовые и офицеры – были подтянуты, побриты, в чистых гимнастерках с белыми подворотничками…

Толстой обошел стоянки самолетов, осмотрел машины, взбирался в кабины летчиков, обстоятельно беседовал с ними. Затем все собрались на зеленом поле стоянки самолетов, в тени крыла истребителя, замаскированного еловыми ветками. Уселись полукругом на траве. Алексей Николаевич в летнем сером пиджаке и синем берете сидел, поджав под себя ноги по-восточному, держа в руках записную книжку.

Несколько дней тому назад в Москве проходил Всеславянский митинг, на котором Толстой председательствовал и выступал с речью. Алексей Николаевич рассказал, что там было. С глубоким интересом летчики слушали писателя. А потом Толстой внимательно слушал рассказы летчиков – мужественных и скромных воинов, тех, кто уже два месяца в смертельных боях защищает столицу.

Беседа Толстого с героем будущего очерка Виктором Кисилевым продолжалась более часа. Этот «смуглый от солнца и ветра» парень со шрамом от виска до подбородка сидел перед ним, застенчиво поглядывая «серыми веселыми глазами», и рассказывал писателю все как было. Герой, который сознательно шел на самопожертвование, «оправдывался» перед Толстым. Сбить-то он сбил немецкий бомбардировщик, но погорячился, не рассчитал – его истребитель «ушел» в землю, и он еле успел выпрыгнуть с парашютом. Кисилев убеждал писателя, что можно протаранить вражеский самолет и сохранить свою машину.

Писатель успокоил летчика по поводу «промашки». Потом спросил:

– Можно ли все, что он так откровенно рассказал, напечатать?

– А чего же нельзя? Другим польза…

Для Толстого этот ответ был очень важный. Писатель во всех своих выступлениях в нашей газете всеми силами старался писать правду о войне, не приукрашивая и не фальсифицируя факты.

Уезжая поздно вечером, Толстой взволнованно рассказывал о своей поездке, не раз повторяя:

– Какие люди!.. Какие люди!..

Вскоре в газете появился очерк «Таран»…

Был Толстой на аэродроме дальних бомбардировщиков, ездил в район Калуги. В те дни из рейда по тылам врага вернулся 1-й гвардейский кавалерийский корпус генерала П. А. Белова. Корпус пять месяцев действовал в районе Вязьмы и Дорогобужа, наносил мощные удары по войскам фашистов. Толстой был безмерно рад этой поездке и говорил, что привез с собой целый короб фактов и впечатлений. Рассказывая об этом, писатель с загадочной улыбкой спросил меня:

– Вы что-либо слыхали о партизанском танковом батальоне?

– Нет, – ответил я.

О таком батальоне Алексей Николаевич впервые узнал от генерала Белова. Командир корпуса посоветовал ему съездить в село Александровка, где разместились партизаны, и там разыскать лейтенанта Гамбурга.

Толстой так и сделал.

Это действительно была примечательная личность, а история танкового батальона – героическая страница Отечественной войны.

Начал войну Григорий Гамбург, молодой тогда лейтенант, в августе сорок первого года. На втором месяце боевых действий его танк был подбит, а он ранен, контужен, потерял сознание, остался на поле боя в тылу у немцев. Подобрали почти бездыханного лейтенанта колхозницы, выходили его. Как только танкист поправился, он собрал таких же выздоравливающих красноармейцев, создал партизанский отряд и во главе его воевал с немцами. Немного позже отряд влился в мощное соединение, именовавшееся Отдельный партизанский полк имени 24-й годовщины Красной Армии.

– Таких историй теперь немало, – заметил писатель. – Но самое необычное и чудодейственное началось позже.

В лесах и болотах Смоленщины, где воевал полк, партизаны увидели подбитые и оставленные при отступлении танки. И вот явился Гамбург к командиру полка и сказал:

– Видели технику? А что, если собрать ее, посадить партизан на танки?

Лейтенанта сразу же благословили на это дело.

Прежде всего лейтенант разыскал в партизанских отрядах танкистов, шоферов, трактористов, механиков. Вытащили из пруда три трактора, утопленных колхозниками, чтобы они не достались немцам. Отремонтировали и с их помощью стали вытаскивать из болот и леса танки – средние, «тридцатьчетверки». С невероятным трудом, без особых приспособлений, – как говорится, почти голыми руками, – восстановили разбитые машины. Нашли и боеприпасы. Потом снаряды им доставляли с Большой земли воздушным путем.

Вскоре танковый батальон вступил в бой. Он стал ударной силой партизанского отряда, сражавшегося от Варшавки до Соловьевой переправы и от Дорогобужа до Калужского большака. Можно представить себе панику в немецких гарнизонах, увидевших в своем глубоком тылу советские танки! Участвовал батальон и в рейдах кавалеристов Белова, а потом, когда генерал получил приказ уходить через линию фронта, танкисты прикрывали отход корпуса.

Но вот кончились боеприпасы, горючее, и генерал приказал танкистам сжечь танки и выходить из окружения группами. Обливаясь слезами, словно теряли родных детей, они окатывали боевые машины бензином, сжигали их и взрывали.

– И сейчас еще, – заметил Толстой, – танкисты, рассказывая мне об этом, волновались, и глаза их были полны слез…

И в Барвихе, и особенно здесь, под Калугой, Алексей Николаевич собрал богатейший материал. Что с ним делать? Ведь он ни в какой «подвал» или «трехколонник» не влезет.

Выход все же нашли. Через год после начала войны мы в редакции стали задумываться: не попробовать ли нам на страницах «Красной звезды» печатать произведения больших форм, чем корреспонденции, очерки? И хотя газетный лист – это не книга, но большое произведение можно печатать с продолжением. Я предложил тогда Толстому:

– Алексей Николаевич, а не написать ли вам повествование? Места в газете не пожалеем. Будем печатать с продолжением.

Толстой с радостью встретил это предложение. Пришло время, и он принес мне первые главы своего повествования, «Рассказы Ивана Сударева», которые и печатались в восьми номерах газеты. Это было самое значительное произведение Толстого о Великой Отечественной войне, которое встретило душевный отклик не только на фронте, но и в тылу.

Спустя много лет после войны я разыскал Гамбурга. Он стал доцентом одного из ташкентских институтов. Он приехал в Москву, и мы с ним встретились. Примечателен его рассказ:

– Это было в селе Александровке, – рассказывал он о писателе, оставившем неизгладимый след в его душе. – Сидел я в избе и занимался своими делами. Вдруг прибегает вестовой и говорит, что меня требуют в столовую, там ждет какой-то представитель в штатском. Прибежал в столовую. Навстречу мне поднялся могучий мужчина в гражданском костюме. Лицо мне показалось знакомым, – потом я сообразил, что видел его портрет в газетах и журналах. Он пристально посмотрел на меня, словно прощупывал глазами, и спросил:

«Вы лейтенант Гамбург? Будем знакомы. Я Толстой Алексей Николаевич…»

Можете представить, как это меня ошеломило. Я недоумевал – зачем понадобился знаменитому писателю?

Толстой, увидев, что я растерялся, подошел ко мне, обнял и усадил на стул. Сам сел напротив и сказал:

«Посоветовал побеседовать с вами генерал Белов. Меня очень интересует, как вы смогли организовать в тылу врага танковый батальон. Я хочу написать об этом».

Алексей Николаевич предложил мне стакан чаю. Но я был так взбудоражен этой встречей, что – сам не знаю, почему – отказался. Писатель улыбнулся и сказал:

«Ну что ж, более крепкого ничего нет. Вот приедете в Москву ко мне, там найдем кое-что. Если не хотите чаю, тогда давайте побеседуем».

Он достал записную книжку с металлическими кольцами на корешке переплета, уселся поудобнее и стал слушать. Я и рассказал ему историю партизанского танкового батальона. Алексей Николаевич порой вставал, ходил по комнате, останавливался, вновь садился. Все время делал какие-то пометки в книжке. Засиделись мы далеко за полночь. Толстой прервал беседу и просил зайти завтра. Он проводил меня до дверей и, вновь обняв, сказал: «Не забудьте о завтрашнем дне. Все это очень интересно и для меня очень важно».

На второй день беседа продолжалась пять часов. Потом Толстой усадил меня в «эмку», и мы колесили по улицам Александровки и по соседним селам, разыскивая моих однополчан. Там писатель встретился с Сударевым…

Таковы источники знаменательного цикла толстовских «Рассказов Ивана Сударева». Таковы только штрихи работы писателя в газете и воинских частях. Смог он многое увидеть, услышать и написать. Но он буквально рвался на фронт.

Толстому все же удалось прорваться на фронт, на самую передовую. В июне 1943 года Алексей Николаевич вылетел из Москвы на Северный Кавказ по делам Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию фашистско-немецких злодеяний в Краснодаре и других районах края. Там он и побывал в боевых частях, на передовой.

Этого я не знал. Лишь спустя много лет в архиве Института мировой литературы я увидел письмо поэта Илья Сельвинского Алексею Николаевичу. Это письмо со штампом полевой почты на конверте все объяснило. Сельвинский, работавший во фронтовой газете, писал с Северо-Кавказского фронта Толстому: «…Был я на днях у товарища Г., к которому вы заезжали с Тюляевым. Этот товарищ рассказал мне о том, как Вы просили его показать Вам игру на некой шарманке, и угостил Вас, приказав „играть“ целому полку.

Цель обстрела выбрал не дальнюю, а ближнюю, по которой шарманки никогда не работают.

Поиграли, стало быть, и дело с концом. Вы уехали. Дела пошли прежним чередом.

Но вот тут надвигается самое интересное. Когда начали брать пленных немцев, оказалось, что игра имела последствия: в то время как Вы сидели у товарища Г. – на передовой у немцев прохаживался какой-то генерал, приехавший с инспекционными задачами. И вот этого-то генерала шарманка и укокошила. Это, несомненно, Ваша, Алексей Николаевич, заслуга! Ведь если бы не захотели повидать тот беглый залп, который Вы видели, т. Г. не выбрал бы ближайшую цель.

И до чего же Вы, оказывается, везучий. Я два года сижу на фронте, как пришитый, – и ни одного генерала не убил…»

Тюляев – это председатель Краснодарского крайисполкома тех лет, а «товарищ Г.» – командующий армией генерал, впоследствии маршал Гречко. Что же касается «шарманки», то каждому, даже самому не посвященному в военные тайны человеку, ясно, что это наши «катюши». По-другому Сельвинский не мог написать, цензура полевой почты это все равно бы «замазала», не пропустила.

И еще об одной встрече, правда необычной, хочу рассказать.

В марте 1943 года, в дни, когда советские люди щедро дарили свои средства и сбережения на строительство самолетов, танков, пушек для сражающейся армии, Толстой передал свою премию, присужденную ему за роман «Хождение по мукам», на постройку танка и попросил назвать его «Грозный», связав это название с именем Ивана Грозного, о котором в 1943 году написал драматическую повесть. Об этой повести писатель говорил так: «Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергали мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую, страстную русскую душу – Ивана Грозного, чтобы вооружить свою „рассвирепевшую совесть…“»

И вот в хмурое ноябрьское утро Алексей Николаевич с группой писателей, тоже передавших свои премии на строительство танков, выехали под Москву для вручения боевых машин их экипажам.

На поляне выстроились «тридцатьчетверки». Ярко светится на броне командирской машины белая надпись: «Грозный». У машины четверо танкистов. Трое совсем еще молодые парни в черных комбинезонах и шлемофонах. Четвертый, постарше, в фуражке и защитных очках на черном околыше.

Краткий митинг. Алексей Николаевич торжественно передает свой танк экипажу и обращается к нему с душевным напутствием. Потом осмотр машины. Толстой, горячий, любознательный, дотошный, взбирается на танк. Писатель осматривает приборы, вооружение. Он садится на место командира Беляева и, прищурив левый глаз, смотрит в прицел, затем пересаживается на место механика-водителя, просит, чтобы закрыли люк, глядит в смотровую щель, пытаясь представить себе, как из танка может выглядеть поле боя. Большой, грузный, с трудом уместившись на сиденье, спрашивает:

– Как, не тесно вам здесь?

– Ничего, – в том ему отвечает танкист, – там, в бою, утрясется…

Командир машины Беляев, бывалый танкист, награжденный орденом Ленина еще в дни Московской битвы, рассказывает о ходовых и боевых качествах своей «тридцатьчетверки», хвалит маневренность и выносливость машины.

Полчаса продолжалась беседа. Потом состоялся военный парад. Танки прогремели мимо трибун, пошли вдоль опушки леса и, круто развернувшись, остановились на поляне. Затем танкистов проводили на фронт.

Через некоторое время Толстой получил печальное известие: погиб «Грозный», погиб и его экипаж. Горько, как близких родных, оплакивали в семье Толстого эту гибель. Но война есть война. Даже узнать, где и как погибли танкисты, тогда не удалось.

Минуло двадцать семь лет. Из рабочего кабинета Толстого Ираклий Андроников вел передачу о жизненном пути и творчестве Алексея Николаевича. Он показывал различные фотографии. Среди них – известное уже нам фото «Грозного» и погибшего экипажа. А в это время в Краснодаре смотрел передачу бригадир слесарей-ремонтников завода «Металлоштамп» и… узнал себя. Это был командир «Грозного» Павел Беляев. Он не погиб. Не погиб тогда и «Грозный». Беляев сразу же написал об этом в Москву, а потом приехал в столицу и рассказал о судьбе «Грозного» и его экипажа.

Боевой путь танка начался сразу после 7 ноября. «Грозный» шел по дорогам войны. Он форсировал реки, сражался за города и села Украины. Под Пятихаткой рота Беляева встретилась с «тиграми» и в тяжелом единоборстве уничтожила четыре вражеских машины, под Кировоградом группа танков, в которую входил «Грозный», прорвалась в глубокий тыл немцев, атаковала вражеский аэродром, уничтожила 30 тяжелых бомбардировщиков и две батареи врага.

В одном из боев Беляев был контужен. Но «Грозный» продолжал воевать. Беляев проследил его путь до августа 1944 года – танк сражался уже на румынской земле. Но здесь ниточка оборвалась…

Беляев был четырежды ранен и дважды контужен. Он воевал в Польше, Восточной Пруссии, штурмовал Кенигсберг, закончил войну командиром батальона. Приехав в Москву, Беляев на Новодевичьем кладбище возложил цветы на могилу Толстого…

Можно много рассказать о жизни и работе Алексея Толстого в годы войны, о его писательском подвиге, несокрушимой жизнеутверждающей силе патриотизма.

Михаил Шолохов писал:

«Алексей Толстой – писатель большой русской души… Он находил простые задушевные слова, чтобы выразить свою любовь к советской отчизне, к ее людям, ко всему, что дорого сердцу русского человека…

В дни Великой Отечественной войны Толстой-писатель, пламенно любивший родину и всем сердцем ненавидевший фашизм, заговорил гневным языком трибуна, и к голосу его с напряжением и пытливым вниманием прислушивались бойцы на фронте и те, кто в тылу помогал Красной Армии добывать победу».

Толстой часто обращался через нашу газету к советским воинам то с величаво-торжественным, то с душевным словом: «Дорогие и любимые товарищи, воины Красной Армии!..», «Товарищ, друг, дорогой человек на фронте!..», «Низкий вам поклон, солдаты Красной Армии…». И фронтовики отвечали писателю тем же. Пожелтевшие от времени письма бойцов к писателю хранят слова глубокого уважения, любви и благодарности. «Ваши статьи читаем по нескольку раз, и всегда после читки статей нашу Родину-мать хочется крепче любить». «Всякий раз после читки Вашей статьи мы крепче сжимаем винтовку, бдительней несем службу…» «В такую тяжелую и грозную годину для нашего народа слушать Вас – величайшая отрада…»

Во многих полках и батальонах Алексея Николаевича зачисляли почетным солдатом и гвардейцем, присылали на его имя красноармейские книжки и гвардейские значки. На имя Толстого открывали счет уничтоженных фашистских орудий, танков, самолетов.

Это ли не наивысшая награда и признание воинского подвига писателя!

_{Фотографию А. Н. Толстого см. в иллюстрационной вкладке.}