Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Павел Антокольский. Из поэмы «Сын»

 
Вова! Я не опоздал? Ты слышишь?
Мы сегодня рядом встанем в строй.
Почему ты писем нам не пишешь,
Ни отцу, ни матери с сестрой?
 
 
Вова! Ты рукой не в силах двинуть,
Слез не в силах с личика смахнуть,
Голову не в силах запрокинуть,
Глубже всеми легкими вздохнуть.
 
 
Почему в глазах твоих навеки
Только синий, синий, синий цвет?
Или сквозь обугленные веки
Не пробьется никакой рассвет?
 
 
Видишь – вот сквозь вьющуюся зелень
Светлый дом в прохладе и в тени.
Вот мосты над кручами расселин.
Ты мечтал их строить. Вот они.
 
 
Чувствуешь ли ты, что в это утро
Будешь рядом с ней, плечо к плечу,
С самой лучшей, с самой златокудрой,
С той, кого назвать я не хочу?
 
 
Слышишь, слышишь, слышишь канонаду?
Это наши к западу пошли.
Значит, наступленье. Значит, надо
Подыматься, встать с сырой земли.
 
 
И тогда из дали неоглядной,
Из далекой дали фронтовой,
Отвечает сын мой ненаглядный
С мертвою горящей головой:
 
 
«Не зови меня, отец, не трогай,
Не зови меня – о, не зови!
Мы идем нехоженной дорогой,
Мы летим в пожарах и крови.
 
 
Мы летим и бьем крылами в тучи,
Боевые павшие друзья.
Так сплотился наш отряд летучий,
Что назад вернуться нам нельзя.
 
 
Я не знаю, будет ли свиданье.
Знаю только, что не кончен бой.
Оба мы – песчинки в мирозданье.
Больше мы не встретимся с тобой».
 

Александр Фридлянский. Каким он парнем был…

Каждый год 13 апреля, в чудесную пору начала весны, я прихожу на Новодевичье кладбище к могиле моего фронтового товарища. И всякий раз у скромного гранитного памятника, который венчает пятиконечная звезда, вижу людей. Стоит ветеран войны, стоит школьник. Склонилась поседевшая женщина. Стоят, опустив головы. Тишина. Безмолвно кладут они к подножью букетики подснежников, пушистые ветки мимозы. Слова на памятнике: «Герой Советского Союза Александр Анатольевич Космодемьянский, родился 27 июля 1925 г., погиб за Кенигсбергом 13 апреля. 1945 г.».

Молча смотрю я на памятник и никак, вот уже почти полвека, не хочется верить, что Саши нет.

…Передо мною небольшой фронтовой блокнот, где наспех, но довольно подробно я записывал рассказы Саши о боях, о товарищах, родных, близких. Перечитываю скупые, лаконичные строки и до мельчайших деталей вспоминаю наши беседы, которые мы вели в короткие перерывы между боями. Мне слышится его спокойный, уравновешенный голос и встает передо мною Саша Космодемьянский, живой, жизнерадостный, улыбающийся, немного застенчивый, такой, каким я вижу его, глядя на фотографии военной поры. Слышится его голос из 45-го: «Мне – 20».

Для меня эти воспоминания очень нелегки. И все же я вспоминаю.

Стоял дождливый сентябрь 1943 года. Войска нашего соединения в те дни находились в лесах под Оршей. Однажды по заданию редакции нашей армейской газеты «Уничтожим врага» я отправился в стрелковый батальон, бойцы которого успешно провели ночную вылазку во вражеский тыл и захватили при этом три «языка». В пути меня настигла и стала обгонять колонна танков «КВ». Урча могучими моторами, наземные дредноуты медленно ползли по раскисшей дороге. Я молча провожал их взглядом. И вдруг на башне одной машины заметил короткую, как выстрел, надпись: «За Зою!»

Журналистское любопытство заставило меня пойти вслед за колонной и привело в большой хвойный лес. Я разыскал машину с надписью «За Зою!». Люди в черных шлемах и синих комбинезонах осматривали ходовую часть, готовили капонир, маскировочный материал.

– Где можно видеть командира экипажа? – спросил я.

– Товарищ гвардии лейтенант, вас спрашивают, – крикнул сержант.

Из башни показался коренастый юноша с выбившейся из-под танкошлема темной прядью волос. Он ловко подтянулся на руках, выбросил ноги из люка и через несколько секунд был рядом. Прямое, открытое, совсем юное лицо. Над большими, немного озорными глазами густые брови.

– Слушаю вас. Командир танка гвардии лейтенант Космодемьянский, – четко доложил он.

«Вот оно в чем дело», – подумал я и засыпал лейтенанта вопросами. Но скромный и скупой на слова Саша не сразу разговорился.

– О чем, собственно, рассказывать? В боях еще не были, с врагом не встречались. А ведь слава сестры на меня не распространяется – правда? Я только брат и не больше.

Так состоялось наше знакомство. И только значительно позже после нескольких встреч, когда мы успели подружиться, Саша иногда кое-что рассказывал о себе.

Он был младше Зои на два года. О гибели сестры Саша узнал, когда ему еще не исполнилось семнадцати. Тяжело переживал он невосполнимую потерю. Зойка, его любимая сестренка, самый близкий друг, больше уже не вернется домой. Нет, он должен что-то предпринять. Чужие люди со всех фронтов пишут им домой, что мстят за Зою, а он, ее родной брат, остается в стороне.

– На фронт, бить врага – вот где я должен быть! – не раз говорил он своим школьным друзьям Володе Юрьеву, Юре Браудо, Николаю Неделько, Володе Титову.

– И мы с тобой, Саша, – отвечали ребята.

Решение приняли дружно – в танкисты! Они побывали на приеме у генерала в главном автобронетанковом управлении наркомата обороны и вышли оттуда окрыленные.

А 1 мая 1942 года Саша и его сверстники уезжали в Ульяновское Краснознаменное танковое училище им. В. И. Ленина. Впервые покидал он родительское гнездо.

– Я буду писать каждый день… – клятвенно обещал Саша матери перед отъездом. И он писал. Рано, на рассвете, поздними ночами, после утомительных походов. Писал, ничего не скрывая, о каждом своем шаге и, конечно же, главным образом об учебе, о первых шагах армейской службы.

У Любови Тимофеевны Космодемьянской бережно хранилась большая пачка писем, полученных от сына из училища и с фронта. Вот одно из первых, которое она дала мне прочитать. «Эх, мама, – горько восклицал Саша, – ничего-то я не умею. Даже ходить в строю толком не умею; сегодня, например, отдавил товарищу пятку. Командиров приветствовать тоже не умею. И меня за это по головке не гладят…»

Безудержное желание быстрее попасть на фронт, сознание, что это ему крайне необходимо, придавали Саше те силы, которые помогают людям достичь поставленной цели. От письма к письму чувствовалось, как он мужает, как закаляется его характер.

«Устаю, недосыпаю, но работаю как зверь. Уже хорошо изучил винтовку, гранату, наган. На днях мы ездили на полигон, где стреляли из танка. Мои результаты для начала нормальные: по стрельбе из танка на дистанции 400 и 500 метров из пушки и пулемета я поразил цели на „хорошо“. Теперь и командиров хорошо приветствую, и в ногу хожу молодцом…» И в другом: «Мама, мои занятия в училище близятся к концу, скоро начинаются экзамены… Работаю много. Я напрягу все силы, все свое внимание, чтобы страна получила хорошо подготовленного танкиста».

Почта доставляла Саше ободряющие, полные тепла слова, которые писала мать. К новому, 1943 году Любовь Тимофеевна сделала сыну дорогой подарок: в почтовом конверте лежала небольшая фотография. На ней запечатлена небольшая семья Космодемьянских. Слева сидит Зоя. Ясные, большие глаза, мальчишеская прическа. В центре – Любовь Тимофеевна. Справа – Саша. На обороте снимка надпись: «Дорогой Шура! Учись мужеству, храбрости и стойкости у своей сестры – Героя Советского Союза Зои. Будь достойным ее. Мама. Москва, 25 декабря 1942 года».

Забегая несколько вперед, скажу, что фотография эта побывала с Сашей во всех боях. Она ходила в грозные атаки, первой врывалась в города. Это фото было с Сашей и в его последний смертный час…

Государственные экзамены курсант А. Космодемьянский сдал отлично. Аттестационная комиссия присвоила ему звание лейтенанта с назначением в гвардейские части.

…21 октября 1943 года на одном из участков Западного фронта 42-я гвардейская Смоленская танковая бригада с целью улучшения позиций предприняла атаку сильно укрепленного рубежа вражеской обороны в районе Тухиня – Рыленки. Впереди первого батальона, наносившего удары на главном направлении, находился экипаж под командованием Александра Космодемьянского. То было боевое крещение молодого офицера. Тяжело сложился бой. Большие потери понес враг, да и мы многих не досчитались. Я читал после этой операции боевое донесение, подписанное командиром бригады полковником Котовым. Вот что он писал: «При прорыве обороны противника в районе Тухиня 21 октября 1943 года мужественным и смелым офицером показал себя командир танка КВ 1-го танкового батальона гвардии лейтенант А. А. Космодемьянский. Он действовал инициативно, смело и решительно. Машина под его командованием блокировала блиндаж с солдатами и офицерами противника. Когда танк был подбит, Космодемьянский вместе с экипажем на поле боя восстановил его и продолжал выполнять задачу. Экипаж уничтожил 2 противотанковые пушки, 3 миномета, четыре огневых точки и около 50 вражеских солдат. Экипаж взял в плен 23 гитлеровца».

Последняя фраза имела особый смысл. Дело в том, что перед танкистами бригады находился не только враг, топтавший нашу землю, а именно те фашистские выкормыши, которые под Москвой в Петрищево зверски мучили, а затем казнили Зою. Да, те самые гитлеровские солдаты и офицеры из 197-й немецкой пехотной дивизии. «Я отомщу за смерть моей сестры…» – писал Саша в заявлении при поступлении в училище. Теперь он начинал мстить…

Октябрь 1943 года был для Саши месяцем больших испытаний. Только-только он побывал в первом бою, встретился лицом к лицу с врагом – и вдруг новое испытание, не менее суровое. В «Правде» были опубликованы пять фотографий, которые ошеломили, потрясли Сашу. Эти снимки нашли в полевой сумке матерого гитлеровского офицера, одного из палачей Зои, которого сразила пуля советского снайпера, младшего сержанта П. Бондарева возле деревни Потапово под Смоленском. Еще не читая текста, Саша сразу узнал на снимках Зою. Фашисты ведут ее на казнь. На ее груди доска с надписью «Поджигатель домов». Последние минуты. Она перед виселицей…

Я помню, как все мы были потрясены этими снимками. У меня горький комок подступал к горлу, сжимались кулаки. А каково было ему?

В те дни в подразделениях нашей армии появились листовки. В обращении командования к воинам говорилось:

«Товарищи бойцы, сержанты и офицеры! Остатки фашистской дивизии, солдаты которой замучили Зою Космодемьянскую, находятся перед нашими частями… Ни один из этих палачей не имеет права на жизнь. Нет места лютым зверям на земле… Во имя нашей Родины, во имя свободы нашего народа – смерть проклятым палачам! Отомсти, боец!»

Долгое время считалось, что младший сержант П. Бондарев погиб в том бою под деревней Потапово. Однако удалось установить, что он жив. По просьбе сотрудников петрищевского мемориала П. Бондарев написал воспоминания о том бое. «Наш стрелковый батальон, – сообщил старый солдат, – штурмовал высоту 240,0 под деревней Потапово. Мы выбили гитлеровцев из траншеи. Вскоре фашисты предприняли контратаку. Я из своей снайперской винтовки уничтожил несколько вражеских солдат. Как потом выяснилось, у одного из них в полевой сумке были те самые фотографии. В бою за высоту был ранен. После госпиталя участвовал в освобождении Белоруссии, дошел до Варшавы, где был еще раз ранен».

Мне неизвестно, жив ли сейчас ветеран. А письмо свое он тогда прислал из Луганской области.

Прошло менее года после первого боя, который гвардии лейтенант Космодемьянский принял под Оршей, но как возмужал, повзрослел он за этот период. Десятки атак, в которых ему довелось участвовать, закалили его, принесли ему славу храброго офицера. Ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени украсили его пропитанную потом гимнастерку. К этому времени Александр Космодемьянский был уже командиром тяжелой самоходной установки.

Быстро вошел он в контакт с новым экипажем. Это были боевые ребята. Наводчик гвардии старший сержант Виктор Аксенов из Челябинска, заряжающий гвардии рядовой Митрофан Дударев из Воронежа, замковый гвардии сержант Александр Фесиков из Алмы-Аты. Каждый из них много слышал и читал о Зое Космодемьянской и внутренне гордился, что служит под началом брата героини.

И вот мы идем в наступление. Нас зовут стонущие в неволе белорусы и литовцы, нас зовет родная земля. 23 июня 1944 года войска 3-го Белорусского фронта, прорвав сильно укрепленную, глубоко эшелонированную вражескую оборону, перешли в решительное наступление.

Батарея, в состав которой входило и самоходное орудие гвардии лейтенанта Космодемьянского, поддерживала наших пехотинцев и танкистов. С десантом автоматчиков его машина стремительно продвигалась вперед, первой врывалась в населенные пункты.

На следующий день взвод наших самоходок был контратакован пятью фашистскими танками, поддержанными артиллерией. На окраине небольшого белорусского села завязался горячий бой. Метким выстрелом Космодемьянский зажег один вражеский танк. Затем его машина скрытно отошла по глубокому оврагу и оказалась в тылу противника. Ее появление было неожиданным для врага. Несколькими выстрелами Александру удалось поджечь еще два танка и разбить два противотанковых орудия. Фашистская контратака захлебнулась. В этом бою Саша был ранен в руку. Наводчик перевязал ему рану, и самоходка продолжала вести огонь.

Тяжелые бои разгорелись на подступах к Орше. Враг создал вокруг города несколько оборонительных поясов, мощный огневой заслон. Ни днем, ни ночью не прекращалось сражение. Случилось так, что во время ночной атаки на пригород командира батареи тяжело ранило. Саша Космодемьянский принял командование на себя. Самоходки с десантом пехоты действовали стремительно, прокладывая путь огнем и гусеницами. Саша на своей машине первым ворвался в расположение противника. Автоматчики спешились и овладели крупным опорным пунктом. А на утро радостная весть разнеслась по всему фронту – Орша освобождена. За отвагу и мужество командир представил гвардейца к новой боевой награде – ордену Красного Знамени.

«Меня поздравляют, и это, конечно, очень приятно, – писал в те дни Саша, – но ведь очень правильно говорят в народе: „Не смотри, что на груди, а смотри, что впереди…“»

Ничто не может сравниться с радостью победы. И никто не может так глубоко прочувствовать это, как тот, кто добывал ее в смертельном бою. «В Белоруссии настал желанный час освобождения, – писал Саша матери. – Люди встречают нас цветами, угощают молоком. Старушки со слезами рассказывают о мучениях, которые им пришлось перенести. Но все это позади. И воздух кажется особенно чистым, а солнце особенно ярким…»

…Позади остались Борисов, Минск, Молодечно, Вильнюс, Каунас. В августе 1944 года части фронта вышли на границу с Восточной Пруссией. С наблюдательных пунктов уже виднелись островерхие, конусообразные крыши немецких домов. На топографической карте гвардии лейтенанта Космодемьянского красная стрела пролегла через голубую жилку реки Шешупы и острием своим вонзилась в надпись «Ширвиндт». Сюда, в этот первый немецкий населенный пункт, был нацелен удар.

В те дни перед вторжением на землю врага в жизни Саши Космодемьянского произошло важное событие. Его приняли в партию. Мужество, стойкость, преданность Родине, проверенные в десятках боев, были лучшей рекомендацией. И все же он волновался.

Саша не любил громких фраз, никогда их не произносил. Но тот, кто внимательно наблюдал за ним, знал, что все свои моральные и физические силы он безраздельно, до конца отдает нашему делу – победе над фашизмом. И делал это Саша не из юношеской горячности, а по глубокому убеждению. В его жизни не было ни одного часа, ни одной минуты, которой бы ему надо было стыдиться. Таким чистым, духовно закаленным, скромным он был.

Осень 1944 года и зима 1945 года прошли в ожесточенных наступательных боях. Были у Александра поединки с «тиграми» и «фердинандами», был он не раз ранен, но не покидал своей самоходки.

Атаки советских войск развертывались с нарастающей силой.

«…Они отчаянно сопротивляются, – пишет он матери в одном из последних писем, – держатся за каждый фольварк, но под напором нашей грозной техники все же пятятся назад. Чувствую, война приближается к концу…»

В конце марта соединение, где служил Космодемьянский, вышло к берегам Балтийского моря. Молодой офицер стал уже командиром батареи, ему присвоили звание гвардии старший лейтенант. На его карте был уже Кенигсберг – столица Восточной Пруссии, фашистская крепость, окруженная старинными фортами и каналами.

Штурм крепости начался сильнейшей артиллерийской и авиационной подготовкой. От взрывов далеко окрест дрожала земля. В воздухе не прекращался гул самолетов. Эскадры штурмовиков и пикировщиков висели над городом, окутанным дымом и огнем.

Мне не удалось поговорить в те дни с Сашей, а после было уже поздно. Но остались документы, записи в истории части. Предельно скупо описаны в них подвиги, но и этого достаточно для того, чтобы представить, с какой беспримерной отвагой дрался с врагом в последних боях Саша.

Запись первая. «6 апреля 1945 года Космодемьянский вместе с экипажем самоходной установки, под сильным артиллерийским и минометным обстрелом с помощью саперов навел переправу через канал Ландграбен шириной в 30 метров и первым форсировал водный рубеж. Только машина перемахнула через переправу, как она рухнула, и экипаж остался один на том берегу. Немцы – у них было пять орудий – открыли огонь по советской самоходке. Но экипаж Космодемьянского сумел сманеврировать, найти укрытие и открыть ответный огонь. Ему удалось подавить вражеские орудия. Огнем пушки он уничтожил артиллерийскую батарею врага, до 60 солдат и офицеров, взорвал склад с боеприпасами».

Запись вторая. «8 апреля 1945 года батарея под командованием Космодемьянского, преодолевая минные поля и плотный заградительный огонь, выдвинулась на открытую позицию перед одним из фортов и, открыв мощный огонь, первой ворвалась в расположение противника, принудив капитулировать гарнизон форта. В результате смелых и решительных действий было взято в плен много вражеских солдат и офицеров, захвачено 9 исправных танков, 200 автомашин и склады с горючим».

Запись третья. «12 апреля 1945 года батарея преследует отступающих гитлеровцев. Горячий бой разгорелся за один из населенных пунктов на Земландском полуострове. Самоходчики под командованием Космодемьянского подбили 2 самоходных орудия противника, подавили огонь 18 дзотов и истребили 50 фашистов».

Запись четвертая. «13 апреля. Продолжая развивать наступление, батарея Космодемьянского в условиях трудно проходимой лесисто-болотной местности, взаимодействуя с пехотным полком, первой ворвалась в населенный пункт Фирбруденкруг, что северо-западнее Кенигсберга».

А через несколько часов в этот роковой день 13 апреля осколок вражеского снаряда оборвал красивую, светлую жизнь славного бойца. Он не дожил до своего 20-летия всего три месяца.

Мужеству и отваге нет забвения. Высшую степень отличия – звание Героя Советского Союза присвоила мать-Родина посмертно своему храброму сыну Александру Анатольевичу Космодемьянскому, подвиг которого, никогда не забудется нашим народом.

Невозможно вместить в строчки целую жизнь человека. Но память вмещает все. Саша Космодемьянский живет в сердцах людей, в их делах. Школа имени Зои и Александра Космодемьянских в Москве. Улица Зои и Александра…

Смерти у храбрых нет. У храбрых есть только бессмертие. Приказом министра обороны Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Космодемьянский Александр Анатольевич был зачислен навечно в списки 1-й танковой роты 328-го тяжелого Дновского Краснознаменного ордена Кутузова полка. «Его беззаветная преданность Родине и верность военной присяге, – говорилось в приказе министра, – должны служить примером выполнения воинского долга для всего личного состава Советской Армии и Военно-Морского Флота».

_{Фотографию А. Космодемьянского см. в иллюстрированной вкладке.}

Юлий Крылов. Горсть родной земли

С Иваном Федоровичем Афониным мне довелось служить недолго. Но я и сейчас с чувством признательности вспоминаю этого душевного, жизнерадостного человека. Не сведи меня с ним фронтовая судьба, кто знает, возможно, и моя жизнь сложилась бы по-иному.

Познакомились мы в ноябре 1944 года. В те дни шли ожесточенные бои на подступах к Будапешту. Нас, группу младших лейтенантов, выпускников Тульского пулеметного училища, направили в распоряжение штаба 68-й гвардейской стрелковой Краснознаменной Проскуровской дивизии. Встретивший нас гвардии подполковник Наугольный в двух словах объяснил положение, сложившееся в полосе наступления дивизии, и приказал немедленно отправляться в подразделения.

– Подробнее с обстановкой познакомитесь на месте, – сказал он, пожимая нам руки.

На пути в 198-й гвардейский стрелковый полк, куда я был назначен командиром взвода, впервые услышал от пожилого бойца-связного о гвардии младшем лейтенанте Афонине.

– Три дня назад в этих местах был бой, – рассказывал боец, сопровождавший меня на передовую. – Перед четвертой ротой во время атаки ожил разрушенный немецкий дзот. Вдруг откуда ни возьмись появился Афонин. Собрал группу добровольцев – и в обход. Подобрались с тыла и забросали огневую точку гранатами. А тут и вся рота ударила…

Сержант Ткаченко показал мне, уже в сумерках, позиции, представил солдат, ввел в курс задачи. Далеко за полночь Ветров, мой ординарец, провел меня в землянку.

– Крайнее место справа – свободно, – сообщил он.

…Было еще темно, когда сквозь сон я услышал голоса и какое-то движение. С трудом проснулся, вылез из землянки и увидел такую картину: в траншее расположился старшина с термосами. К нему подходили бойцы, получали в котелки ароматную кашу и, чуть отойдя в сторонку, с аппетитом завтракали. Один из бойцов, шмыгнув носом, произнес:

– А вы, товарищ младший лейтенант, не скромничайте, заправляйтесь на весь день.

Ветров снял с цепочки на ремне ложку и котелок и подал мне:

– Ешьте, товарищ младший лейтенант.

– Спасибо, – поблагодарил я его и примостился с котелком в стрелковой ячейке. Есть особенно не хотелось.

– Ну, землячок, с таким аппетитом ты много не навоюешь, – неожиданно услышал над собой веселый голос.

Подняв голову, увидел высокого человека в кубанке и с автоматом на шее. Грудь его плотно обтягивала короткая ватная телогрейка, туго перехваченная ремнем с портупеей.

Дружелюбно улыбаясь в короткие усы, он протянул мне руку:

– Афонин… С прибытием, значит?

– Вчера вечером, – уточнил я, вставая и пожимая его жесткую, в мозолях ладонь.

– Ты что на меня уставился, землячок? Или признать никак не можешь? – спросил Афонин. – Лучше скажи, как там жизнь в тылу?

Достав из вещмешка пачку «Беломора», я предложил закурить. Афонин дотошно расспрашивал, а под конец произнес:

– Хоть бы единым глазком взглянуть на родные рязанские места… А ведь, знаешь, как упирается фашист? Хуже того барана, из басни. Не хочет понять, что его песенка уже спета.

– И откуда у него этакая сила берется? – вслух думал я.

– Откуда?.. Прижали фашиста крепко, вот он и собрал все, что осталось. Боится эти края потерять. Они ему сейчас – во как нужны. – Афонин провел ребром ладони по горлу. – А что представляет в данный момент для фашистской Германии Венгрия? Она – как подбрюшье у зверя: проткни его – и капут. Через Венгрию – прямой путь в Австрию и Южную Германию…

Многое узнал в то утро от парторга: о боевых традициях дивизии и нашего полка, о трехслойной системе укреплений вокруг Будапешта, о неудачной попытке наших войск с ходу овладеть венгерской столицей.

Уходя, Афонин посоветовал:

– В твоем взводе самые опытные сержанты, да и бойцы – кое-кто от Сталинграда воюют. Командовать ими командуй, но и учись у них. И помни, что ты не только командир…

Мне повезло: на фронте наступило затишье, и я смог основательно познакомиться с подчиненными и своими командирами. В беседах с бойцами мне часто помогал парторг. Не знаю, каким образом он узнавал про мои дела, но когда я заводил разговор с красноармейцами, Афонин оказывался рядом. Внимательно слушал, а, затем незаметно вступал в разговор. Беседовать с людьми он любил и умел, чему старался научить и других. Не раз советовал мне: старайся так объяснять суть дела, чтобы тебя не только сами понимали, но и других убеждали в том же.

Самого же Афонина можно было видеть вместе с бойцами в любое время суток. Сколько раз, обходя ночью позиции взвода, видел его мирно покуривающим с пулеметчиком или стрелком. Как правило, после таких встреч он находил меня и делился своими впечатлениями.

– Какой же у нас золотой народ! – сказал мне однажды. – Бойцу не сегодня-завтра в бой идти, и еще неизвестно, уцелеет ли, а он о делах в своей деревне рассказывает, письмо из дома читает.

Я согласился с ним, заметив:

– Ну, наш колхозник – это тебе не то, что местные крестьяне – забитые, напуганные…

Мои слова Афонину не понравились.

– А чем нехорош тебе местный крестьянин? – Он строго посмотрел на меня. – Или рабочий? Мы с ними одним миром мазаны. Венгерский пролетарий первый признал нашу революцию…

В тот раз наш разговор на этом и закончился: противник начал артобстрел. Однако Афонин вскоре вернулся к нему…

В полутора километрах от передовой, в небольшой деревеньке, располагался штаб полка и тыловые подразделения. Отправляясь однажды туда по делу, Афонин пригласил и меня. Помнится, неделю назад, когда мы взяли эту деревеньку, она была словно вымершей. И сейчас картина оставалась прежней. Жителей нет. Дома, где не располагались наши бойцы, стояли с закрытыми ставнями.

Когда мы возвращались, Афонин неожиданно свернул к одному из таких домов.

– Давай заглянем, погреемся, да заодно посмотрим, как тут народ живет.

Подошли к длинному дому. С одной его стороны тянулась терраса, куда выходило несколько дверей. Афонин направился к той из них, что вела в жилую часть дома, и постучал. Но никто не отзывался. Мы уже решили оставить нашу затею, как вдруг послышались осторожные шаги и старческий голос спросил, видимо, кто мы и что нам нужно.

Употребив весь известный ему запас венгерских слов, Афонин объяснил, чего мы хотим: зайти просто так. За дверью раздумывали, затем звякнул засов. Мы увидели высокого старика в полотняной одежде и жилете из темной материи. Седые волосы и длинные белые усы дополняли его портрет.

Все ли понял из объяснения, не знаю, но дверь распахнул и жестом пригласил войти.

Мы увидели самую обыкновенную обстановку бедной деревенской избы. В углу комнаты стояла широкая кровать с горкой подушек, рядом с ней – потемневший от времени комод; вдоль стен – лавки, на стенах – семейные фотографии в рамках; возле двери – полка с посудой, домотканные полотенца; наконец, печь с лежанкой… За грубо сколоченным выскобленным до желтизны столом собрались обитатели дома: старушка, женщина лет тридцати, закутанная в черный платок, и мальчик.

– Здравствуйте, хозяева! – поздоровались мы, но все пугливо молчали. Мы присели на лавку, огляделись. Афонин, обращаясь к старику и подбирая нужные слова – венгерские вперемежку с русскими, – начал как бы знакомиться. Мы вскоре поняли, в свое время старик находился в России в плену и был свидетелем рождения первого в мире государства рабочих и крестьян. И тут Афонина проняло.

– Эх, отец, как же так? Нашу революцию своими глазами видели, а сейчас прячетесь от русских. От рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели. Вот он, – Афонин показал на меня, – из рабочей семьи, я – из крестьянской. А разве может русский рабочий обидеть венгерского рабочего или русский крестьянин – крестьянина-мадьяра?

Старик весь напрягся, слушая, потом в раздумье опустил голову и вдруг начал быстро-быстро говорить. Афонин пояснял: их стращали русскими; кто, дескать, останется, пусть приготовится ко всему – русские убивают, грабят, угоняют в Сибирь…

Старик умолк – трудно признаваться в своей слабости. Но Афонин и тут нашелся. Он достал из вещмешка (как будто специально положил туда для этой встречи) консервы, сало, хлеб, пачку чая и сахар.

– Давайте угощаться…

Женщины заговорили между собой, и в их голосах мы уловили нотки удивления и радости. Старик что-то сказал им, они вышли и, вскоре вернувшись, постелили на стол холстину и поставили большой глиняный сосуд с вином.

– Ну, будет пир на весь мир! – воскликнул Афонин и произнес несколько слов по-венгерски. Домочадцы переглянулись и громко рассмеялись.

– Ты что им такое сказал? – Я удивился: откуда это и когда успел узнать и запомнить чужие слова, на которые так дружно отреагировала семья?

– Да присказку, вроде нашей: «Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец». Переводчик из штаба дивизии научил.

Атмосфера изменилась, хозяева повеселели. Мальчуган, осмелев, подошел ко мне, что-то пролепетал. Я, конечно, ничего не понял и протянул ребенку кусочек сахара. Он взял охотно и с довольным видом убежал к бабушке.

Старик разлил вино.

– На здоровье! – произнес он по-русски и первый выпил.

– За победу! – добавил Афонин. – И за нашу крепкую дружбу после войны.

Когда мы собрались уходить, недоверия к нам уже не было. Женщина – жена старшего сына, служившего в армии, – скинула черное покрывало и оказалась молодой и милой. Старик, что-то вспомнив, быстро вышел во двор, раскрыл ставни и вернулся с красивой девушкой лет двадцати.

– Это наша дочка, самая младшая, пряталась… от недоброго глаза.

Мы покидали простой этот дом с душевной теплотой и грустью. Кажется, еще одной венгерской семье удалось открыть правду об окружающем мире и сути событий в нем. А сколько было вокруг действительно запуганных фашистской пропагандой!

На повороте дороги мы оглянулись. Семья стояла у порога. Все помахали нам. А в окнах с открытыми ставнями пылало солнце, проникая внутрь крестьянского дома.

– Ну, вот, – как бы подытоживая все виденное и пережитое, проговорил Иван Федорович. – Пусть и еще в одном доме будет светло.

После этого случая я по-иному стал смотреть на местных жителей. Они уже не казались мне столь робкими и безвольными. Так Афонин преподал мне урок, который помнится до сих пор.

Вот-вот должно было начаться новое наступление. Мы его ждали и тщательно готовились к нему. Завезли боеприпасы, выдали теплое белье, зимние портянки и шапки. Пополнили личным составом и мой взвод – бойцами из Кировской области. Сержант Ткаченко, принимавший пополнение, доложил:

– Хлопцы дельные, работящие, кажется, надежные. Один только – бирюк бирюком. Не то напуган сильно чем-то, не то религиозный…

– Ладно, потом разберемся, что он за человек, – махнул я рукой. – Учить будем днем и ночью, пока время есть.

Вечером в соседней роте состоялась беседа с бойцами. Когда она окончилась, Афонин пошел со мной.

– Хочу к твоим бойцам заглянуть, не возражаешь?

– Всегда рад, а сейчас – вдвойне. Во взводе пополнение, ребята ничего, шустрые. Вот только один, Камешков, странно себя ведет. Как услышал про немецкие танки, забился в угол землянки, не ест, не пьет – смерти дожидается. Товарищи пробовали расшевелить – не помогло. Что делать?