Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 61 страниц)

К вечеру 16 августа город Муданьцзян переходит в наши руки. И тут, как бы в награду победителям, начинается сильный дождь.

Высажены воздушные и морские десанты в Чанчуне, Мукдене, Дайрене, Гирине, Порт-Артуре, на острове Сюмусю.

Чанчунь – столица Маньчжоу-Го. Город новый. Отличная планировка, широкие проспекты, зеленые аллеи отделяют тротуары от мостовых. Большие здания европейского типа, только характерный изгиб черепичных крыш придает им восточное своеобразие.

Резиденция императора Генри-Пу-И, последнего отпрыска цинской династии, пустует. Пу-И оказался у нас в плену. Сдалась в плен и его многочисленная свита. Личная гвардия императора и другие маньчжурские войска не оказали серьезного сопротивления нашим войскам.

Окраины Чанчуня поражают своей убогостью. Море фанз, слепленных из жердей и бумаги. Японцы довели жизнь китайцев до нищенства. Весь урожай риса они забирали себе. Китайцам употреблять рис запрещалось. За утайку риса полагались палки и даже тюрьма. Хлеб и сахар тоже были запретными для китайцев. Многие даже не знали, что это такое.

Десантники высадились на Гиринском аэродроме, завязали уличные бои. На помощь им подоспели танкисты.

Покидая Гирин, японцы подожгли товарную станцию, нефтяные склады. Взрываются огромные баки, черный густой дым клубится до самого неба.

Японское население не успело эвакуироваться. Наше командование заявило им, что советские войска с мирными людьми не воюют. Заявление успокоило японцев. Они безбоязненно занимаются своими делами. Торгуют магазины, трубят по утрам мусорщики, к их тележкам торопятся женщины с ведрами и корзинами. Разносчики катят легкие тележки с яблоками, капустой, хризантемами, наперебой расхваливают свой товар.

Гирин расположен у подножья горного хреба Лаоэлин. Горы были приспособлены для обороны. Но наши части появились не там, где их ждали. Не заслонила Гирин и быстрая река Сунгари.

Центр Гирина сплошь японский. Тут современные здания, чистота, скверики, стриженая трава на газонах, цветы. Китайское население оттеснено на окраины. Там ветхие фанзы, там тесно, грязно. Сразу видно, кто господа, а кто служит им.

Советский солдат убежденно говорит собравшимся вокруг него рикшам:

– Скоро вы переселитесь на лучшие улицы, в лучшие дома.

Китайцы недоверчиво улыбаются:

– А кто же будет управлять?

– Сами! – убежденно отвечает солдат.

Так и есть. На улицах уже китайские регулировщики, началась регистрация безработных, созданы профсоюзы.

Вечером на стадионе – общегородской митинг. Более двадцати тысяч стеклось сюда народу. Реют советские и китайские флаги. В руках у каждого тоже флажки. На трибуне красное полотнище: «Ура СССР», «Ура Китай». Исполняются советский и китайский гимны. Выступает комендант города, выступают представители населения. Говорят горячо, страстно.

– Красной Армии-освободительнице – десять тысяч лет!

– Советскому Союзу – десять тысяч лет!

18 августа наши воздушные десанты высадились еще в нескольких городах Маньчжурии и Кореи, чтобы захватить аэродромы и другие важные военные объекты, предотвратить их разрушение.

Всего десять дней продолжалась здесь война. Десять дней, которые потрясли японский милитаризм до самого основания.

Радостная весть о полной капитуляции Японии облетает, как птица, наши войска. Всеобщее ликование. Дивизия «катюш», в которой я нахожусь, выпускает последний залп. Это не боевой залп, а салют в честь победы. Гвардейцы минометчики кричат ура, кидают в небо пилотки.

Армию Маньчжоу-Го постигла та же участь, что и Квантунскую армию. Она была наголову разбита, а остатки ее сдались в плен. Сам главнокомандующий ее император Пу-И задолго до конца боев покинул свою столицу, свою армию и свою империю.

На Мукденском аэродроме император вместе со своей свитой попал в плен. Впрочем, пленение свое он рассматривал не как поражение, а как освобождение от ига японских захватчиков. Он даже передал командиру десантников заявление, в котором были такие слова: «С глубоким уважением к Генералиссимусу Советского Союза Сталину, я выражаю ему искренние чувства благодарности и желаю его превосходительству доброго здоровья».

Что ж, видимо, действительно, неуютно чувствовал себя император в своей империи, в которой хозяйничали японцы.

Когда прозвучал в эфире приказ Микадо о капитуляции, японские солдаты вышли из укрытий. С готовностью складывают они в штабеля винтовки, бросают в общую кучу самурайские мечи, стаскивают в одно место и устанавливают рядами пулеметы, минометы, орудия. Низкорослый японский офицер с непомерно большой саблей на боку распоряжается этой работой. Приказания его выполняются скрупулезно и неукоснительно.

Полки, бригады, дивизии вместе со своими командирами маршируют в плен. Только нашему фронту сдалось семьдесят генералов, и никто из них не драматизирует это событие, никто не делает себе харакири, чтобы избавиться таким образом от позора. Некоторые офицеры запросились в плен со своими семьями.

Первыми начали разоружаться части третьей японской армии. Вслед за ними сложила оружие пятая армия. Командующий армией генерал-лейтенант Симидзу положил на землю самурайский меч и тихо отошел в сторону.

Теперь, когда не нужно стоять друг против друга с оружием, японцы относятся к нам без отчужденности и вражды.

О Советском Союзе они в полном неведении. А если и знают что-либо, то только небылицы и нелепости, заимствованные из геббельсовской пропаганды. Японское информационное ведомство довольно плодотворно сотрудничало с информационным ведомством Гитлера. Сейчас как бы спадает туман, и японские солдаты с интересом слушают рассказы о нашей стране.

Чье сердце не дрогнет при виде Порт-Артура? Прилепившийся к берегу Желтого моря как ласточкино гнездо, окруженный невысокими горами, Порт-Артур очертанием своим напоминает Севастополь. И от этого он кажется еще роднее.

Японцы после захвата Порт-Артура в 1904 году нацелились на Владивосток и ждали удобного случая, чтобы захватить его. Такой случай был, когда в годы революции японские войска оккупировали нашу Приморскую область. Они сожгли в топке паровоза Лазо, но им в конце концов пришлось уносить ноги. Конечно, наш Дальний Восток остался для них лакомым куском. Известно, что японский генеральный штаб еще в девятнадцатом веке разработал план захвата наших земель. И вот план этот рухнул. Советские войска прочно утвердились на Порт-Артурской твердыне.

С душевным трепетом ступаю на камни мостовых, обильно политые русской кровью. Благоговейно прикасаюсь к шрамам старинных крепостных стен. Взбираюсь на знаменитую Перепелиную гору, господствующую над сушей и морем.

Внизу под горой огромная бухта, разрезанная на западную и восточную части узкой полосой земли, именуемой тигровым хвостом. Бухту эту надежно защищают форты, капониры, бронированные поворотные башни, каменные переходные галереи, пороховые погреба, врубленные русскими руками в голые сопки, господствующие над всем пространством. Крепостные стены, сложенные из дикого камня и скрепленные железом и цементом, увенчанные и ныне грозными орудиями, пожалуй, не разбить даже современной артиллерией. Тот, кто обладает Порт-Артуром, этой великолепнейшей позицией, созданной природой и людьми, тот, безусловно, владычествует в этих краях.

Почему же он пал в 1904 году?

Сто пятьдесят семь дней и ночей выдерживал осаду Порт-Артур. Это был ад. Не хватало оружия, снарядов и патронов, нечем было перевязывать раны, не хватало продовольствия. 2 декабря был убит вдохновитель обороны генерал Кондратенко. Вечная слава ему! Через 18 дней комендант крепости генерал Стессель сдал крепость.

Русско-японская война была чужда русскому народу, тем не менее солдаты сражались храбро, с великой отвагой и доблестью. Команды кораблей «Гиляк», «Пересвет», «Забияка», «Европа», «Паллада», «Баян» решили пойти на дно, но не сдаваться противнику.

Прославленный форт номер 2 дольше других сопротивлялся японцам.

Притихшие, словно углубленные в себя, осматривают ныне этот знаменитый форт советские бойцы. Они пришли сюда издалека. За плечами расстояние, превышающее четверть земного экватора. Каждый участвовал в десятках сражений, не раз смотрел смерти в глаза. Они знают, что такое атака, яростный огонь артиллерии всех калибров и что такое пикирующие «юнкерсы», сбрасывающие фугасы весом в тонну. Все испытано ими, и потому с таким почтением рассматривают они поврежденные стены форта, сохранившиеся с тех пор орудия.

Пожилой солдат Гаврилов поднял заржавленный кусок железа, подбросил его на ладони, сказал:

– Может, этим осколком убило Кондратенко, а может, моего отца. – Оглядев печальным взглядом товарищей, пояснил: – Отец был наводчиком орудия в форту номер 2. Тут его и ранило смертельно.

Опустившись на колени, Гаврилов взял горсть земли, чтобы отвезти ее престарелой матери.

Длинный путь проделал Гаврилов сначала на запад до самого Берлина, потом на восток до Порт-Артура, чтобы увезти на родину горсточку земли, обагренную кровью отца, чтобы поклониться праху его, отрапортовать о великой победе советского оружия на западе, на юге, на севере и на востоке.

На груди солдата орден Славы, красные и золотые нашивки за ранения. Никогда он не плакал, а сейчас из глаз его сами собой текут слезы. И кажется, не солдат плачет, а бронзовое изваяние.

Советские танкисты, летчики, пехотинцы, бойцы всех родов войск восстановили поруганную честь русского оружия. Об этом говорят автографы, оставленные на башне горы Перепелиной, на стенах цитадели, на лафетах и стволах старинных орудий. Об этом свидетельствуют надписи золотом на красных лентах венков, которые приносят советские воины к могилам защитников Порт-Артура.

Сильное впечатление производит на нас братское кладбище русских солдат, матросов и офицеров, защищавших Порт-Артур. Вечным сном покоятся они в могилах, выстроившихся в последнем параде. На каждой могиле надпись золотом. На некоторых надгробьях сохранились даже портреты.

Пятнадцать тысяч могил утопают в зелени, в цветах. Между их шеренгами желтый песок.

В центре кладбища белая часовня с маковкой, увенчанной крестом. У входа на кладбище на постаменте – бронзовое изображение Георгиевского креста. Скупая надпись гласит: «Здесь покоятся бренные останки доблестных русских воинов, павших при защите крепости Порт-Артура».

У Георгиевского креста множество живых цветов и венки, венки, венки… На красной ленте одного из венков надпись: «Вечная слава борцам, павшим в 1904 году за русскую крепость Порт-Артур. От бойцов и офицеров Красной Армии, занявших город-крепость 20 августа 1945 года».

В сорока километрах от Порт-Артура, на берегу красивого залива Талиенван – Дайрен, русский город Дальний, морской торговый порт. Живописная дорога соединяет его с Порт-Артуром. Она тянется вдоль моря. Справа ослепительное море, слева уступы зеленых гор, на которых террасами расположены китайские поля.

По договору с Китаем Дальний заложен в 1898 году, всего за несколько лет до злополучной Русско-японской войны. Город строился быстро, с большим размахом. Он отлично спланирован. От центральной круглой площади расходятся прямыми лучами ровные широкие улицы. Его центральная и приморская части застроены фешенебельными коттеджами, утопающими в экзотической зелени и цветах. Причудливые арки, альпийского вида палисадники, журчание воды в искусно устроенных водопадах и благоухание цветов придают городу нечто сказочное.

Обошелся Дальний русской казне в 30 миллионов рублей. Сумма по тем временам колоссальная. Удобная гавань, отличный, почти не замерзающий порт, прямая связь по проложенной русскими через Маньчжурию железной дороге и проволочному телеграфу предназначались для развития торговли, для быстрого сношения Петербурга с этим отдаленным краем.

В 1904 году Дальний вместе с Порт-Артуром попал в руки японцев и стал Дайреном.

Теперь город обрел свое первородное название. Над ратушей развевается красный флаг, на улицах звучит русская речь.

В городе не было боев, и потому все сохранилось нетронутым. Конечно, самые богатые японцы успели убраться. Основное же население осталось и быстро освоилось с новой обстановкой.

Гуляем по Дайрену. Здесь, как и в Гирине, Мукдене, полно рикш. Утлая двухколесная колясочка и человек в ее тонких, отполированных руками оглобельках. Рикши носятся по городу с утра до поздней ночи. Чем они питаются, где ночуют, неизвестно. В Китае миллионы рикш, но это не китайское изобретение. Оно пришло в Китай из Японии и распространилось дальше по всей Азии. Но и не японцы придумали рикш, а «изобрел» английский пастор Бейли, проповедовавший японцам слово Божье в семидесятых годах прошлого столетия.

Младший лейтенант Александр Грядов получал партийный билет. Подошел к столу парткомиссии, протянул кандидатскую карточку.

– Что же это, – удивился секретарь, – карточка пробита и вроде разрезана?

– Пробита и разрезана, – кивнул головой Грядов. – Пробита пулей, разрезана ножом.

И младший лейтенант рассказал историю, случившуюся с ним под Мулином.

Командир взвода Грядов после суточного марша находился со своими ребятами в боевом охранении. Вечерело. Пулеметные очереди сменились стрекотанием цикад. Со склона сопки, на которой расположился взвод, виднелись три фанзы. Вокруг – никакого движения, пустынно, тихо. «Брошены они, что ли?» – подумал Грядов и решил проверить. На всякий случай взял с собой автоматчика Третьякова. Осторожно спустились в долину. Неожиданно из кустов выскочил японец и молниеносно всадил нож в грудь младшего лейтенанта. Метил в сердце. И быть бы Грядову убитым, если бы удар не пришелся по карману гимнастерки. В этом кармане в металлическом футляре и хранилась кандидатская карточка.

Японец не ушел от возмездия, он был тут же сражен Третьяковым. Грядова отправили в медсанбат.

Так появилась ножевая метка на кандидатской карточке. А пулевая пробоина появилась ровно через сутки. Из медсанбата Грядова направили в госпиталь. На машину напали самураи. Пришлось отстреливаться. Грядов выпустил две обоймы из своего пистолета, уложил восьмерых, но и сам получил пулю в грудь.

Раненых выручили танкисты. По счастью, они расположились недалеко от места происшествия…

В редакции нам стало известно, что в Токийском заливе стал на якорь американский линкор «Миссури». 2 сентября в 9.00 состоялась церемония подписания Акта о безоговорочной капитуляции Японии. Первыми подписали его японцы, затем поставили свои подписи США, Китай, Англия, СССР, Австралия, Канада, Франция, Голландия и Новая Зеландия.

Вторая мировая война закончилась!

Когда я мысленным взором окидываю поля минувших сражений, в памяти встают бойцы, мои товарищи, мои побратимы в обгорелых шинелях, в разбитых кирзовых сапогах, испытавшие на себе нечеловеческие муки и страдания, лишения и голод. На них обрушивали миллионы тонн железа, их утюжили «тигры» и «пантеры», терзали «юнкерсы», «фокке-вульфы» и «мессершмитты». Они все пережили, выдюжили, выстояли. И остались людьми. Скромными, не утратившими чувства юмора, способными к добру. О самых тяжелых опасностях солдаты рассказывают, вроде даже сожалея, что это миновало, что уже нет прежнего риска, физического напряжения и крайней обостренности чувств. Много раз приходилось этим ребятам проявлять настоящее геройство, совершать подвиги, но никому и в голову не приходило считать себя героями. Героизм был для них нормой поведения.

Многое из того, от чего волосы вставали дыбом, теперь видится в ином свете. Бойцы вспоминают о таких случаях с неизменной веселостью.

Суворову принадлежат слова о том, что на войне побеждает тот, кто не жалеет себя, кто не боится смерти. Советские солдаты дополнили суворовскую формулу: «Побеждает тот, кто знает, что воюет за правое дело».

Истории еще предстоит оценить, во что обошлась нам эта великая победа. Это для потомков. А мы и без того знаем цену, которую отдали за нее. Реки крови и моря слез, снесенные до основания города и села, разбитые фабрики и заводы, разоренные колхозы. И миллионы человеческих жизней.

3 сентября в Москве, Хабаровске, Чите, Владивостоке прогремели салюты в честь победы над Японией. Короткая была война, но какая напряженная, драматичная, стремительная!

Когда меня спросят: «Где ты был во время Великой Отечественной войны?», – я отвечу: «На фронте».

Летописец, описывая битвы русских дружин и ратей, очевидцем которых он был сам, скромно добавлял к своей летописи: «Случилось, грешному, и мне быть на полях сражений, на которых сложили головы многие из тех, с кем шел локоть к локтю».

И я буду помнить, буду чтить святые имена тех, кто своим примером явил всему миру неизмеримую высоту духа. Ту высоту, на которую поднимается народ, отстаивая достоинство, свободу, честь. Я буду всегда хранить в своем сердце имена товарищей, уснувших вечным сном в болотах Волхова, в тундре Заполярья, на сопках Маньчжурии и Кореи. Доблестно послужили советские ратники своей Отчизне. Святую кровь пролили за нее.

Борис Полевой. Возмездие

(Странички из Нюрнбергского дневника)

О Нюрнбергском процессе существует большая литература. Несколько книг написано советскими авторами. Среди них мне хочется особенно выделить большой и серьезный труд Аркадия Полторака «Нюрнбергский эпилог». Автор этого труда был секретарем советской делегации на процессе, располагал обширнейшим материалом, и это делает его книгу особенно весомой.

Но в последнее время на Западе стали появляться книги, авторы которых пытаются взять под сомнение справедливость решения Международного Военного Трибунала и даже объявить сам процесс исторической ошибкой… Ну еще бы! Ведь международные законы, впервые примененные в Нюрнберге, осуждают любую преднамеренную агрессию, объявляют вне закона все средства массового уничтожения, обстрел мирных городов и сел… Эти законы как тягчайшее преступление осуждают захват чужих территорий и геноцид… И, конечно же, законы эти осуждают нацизм в любой его ипостаси.

На процессе я был корреспондентом «Правды». То, что вы прочтете, – это записи, сделанные мною еще в те давние дни. Готовя их к печати, я не модернизировал их, а лишь литературно обрабатывал, стараясь сохранить дух того времени и мое тогдашнее восприятие происходившего.

…Я опоздал на процесс всего на шесть дней, но уже в машине понял, как это для меня плохо. Сюда со всех концов земли слетелось и съехалось свыше трехсот корреспондентов, фотографов, кинооператоров, художников. Все они уже перезнакомились, вросли в необычную, сложную обстановку процесса, успели послать в свои газеты первые очерки, фотографии, зарисовки. Сложился свой, особый быт, а у представителей советской прессы произошло, оказывается, территориальное деление на два племени – курафеев и халдеев.

Дело в том, что вместе с профессиональными журналистами прилетели сюда и известные наши писатели и художники: Илья Эренбург, Константин Федин, Леонид Леонов, Юрий Яновский, Семен Кирсанов, Всеволод Вишневский, Кукрыниксы и Борис Ефимов. Из уважения к этим корифеям их поместили в роскошной, но полуразрушенной гостинице «Гранд-отель». Для журналистов же американская военная администрация отвела огромный дворец карандашного короля Иоганна Фабера, где организован пресс-кэмп – лагерь прессы. Очень удобный, комфортабельный, надо сказать, лагерь. Вот в нем-то и в окружающих его флигелях и близлежащих домах и разместились вместе с иностранными коллегами корреспонденты советских газет и радио. А так как всякое географическое разделение требует соответствующего наименования, то «Гранд-отель», где поселились корифеи, получил среди журналистов наименование «курафейник». Писатели, узнав об этом, не остались в долгу и, так как среди журналистов присутствует известный фотокорреспондент капитан Евгений Халдей, пресс-кэмп стали называть «халдейник», а обитателей его – соответственно «халдеями».

Корреспондентский билет мне в этот день достать не удается. Комендант суда американский полковник Эндрюс ведет меня на гостевой, нависающий над залом балкон, битком набитый какими-то респектабельного вида господами и дамами… И вот я уже смотрю в зал, на судей, сидящих за продолговатым столом под сенью советского, английского, американского и французского флагов. На подсудимых, размещенных в этаком дубовом загончике, на противоположном конце залитого мертвенным, синеватым светом зала. Смотрю и думаю, что присутствую при осуществлении самой заветной мечты, которой все годы войны жили миллионы моих соотечественников на фронте и в тылу.

Сбылась, сбылась мечта людей. Советские воины сломали хребет фашистскому зверю, дошли до Берлина и водрузили свое знамя над главной цитаделью фашизма. Нацистские главари пойманы и вот теперь ждут возмездия.

– По существу здесь сидит все гитлеровское правительство, – наклоняясь ко мне через ряд, говорит Крушинский.

Да, он прав. Когда-то вот так же и, вероятно, в том же порядке сидели они за столом президиума на позорно знаменитых партейтагах здесь, в Нюрнберге. Не хватает только, как говорят журналисты, трех «Г» – Гитлера, Гиммлера, Геббельса. Вот на этих-то троих отсутствующих подсудимые и их адвокаты, как мне уже рассказали, с первых дней процесса пытаются свалить вину за все тягчайшие преступления третьего рейха.

Должно быть, находясь в плену карикатуристов, я сразу же был поражен обыденностью и, я бы сказал, даже благопристойностью внешнего вида подсудимых. Ничего страшного или отвратительного – просто сидят двумя рядами разных лет господа: кто слушает, кто беседует между собой, кто делает записи в лежащих перед ними на пюпитрах бумагах, кто посылает записки своим адвокатам, сидящим чуть ниже, по ту сторону барьера. И хотя вон тот, добродушного вида толстяк в сером мундире из замши, в первом ряду справа, – это сам Герман Вильгельм Геринг, «второй наци» Германии, поджигавший рейхстаг, организовавший «ночь длинных ножей», подготовивший захват Австрии, Чехословакии, публично грозивший превратить в руины Лондон, Ленинград, Москву; а этот худой с лицом черепа субъект – Рудольф Гесс, правая рука Гитлера в нацистской партии, сочинявший вместе со своим фюрером евангелие нацизма – «Майн кампф»; а благообразный высокий господин – это коммивояжер международных заговоров Иоахим фон Риббентроп; а высокий военный с квадратным суровым лицом и гладко зачесанными волосами – фельдмаршал Вильгельм Кейтель, соавтор захватнических планов Гитлера, хотя кровавые дела этих людей давно известны всему миру, на внешнем облике суперзлодеев это как-то не отразилось. Мирная обыденность подсудимых поразила меня в этом зале больше всего.

И еще сам ход судопроизводства. Сегодня слушаются показания свидетелей. Двое из них рассказывали о концентрационных лагерях и способах умерщвления людей такое, что за одни эти преступления, как мне кажется, следовало без долгих разговоров отправить на виселицу всю компанию подсудимых. Между тем судопроизводство течет медленно. Председательствующий судья – лорд Джефрей Лоренс – коренастый старик с большой головой и сверкающим лысым лбом – ведет его неторопливо, дает защите тормошить свидетелей вопросами о каких-то малосущественных деталях.

И потом этот бледный, ровный, какой-то угнетающий свет, при котором все вокруг приобретает зеленоватый, мертвенный оттенок. Окна плотно зашторены. Оказывается, наш новый знакомый полковник Эндрюс как-то сострил перед журналистами относительно подсудимых: «Я позабочусь о том, чтобы всем им не видеть солнца». Заключенные сидят в камерах тюрьмы, которая расположена тут же, в здании Дворца юстиции. Там тоже искусственный свет, а из тюрьмы в зал подсудимых ведут по специально проложенному тоннелю, лишая их тем самым даже мысли о возможном побеге.

…Я уже записывал слова Главного Американского Обвинителя, судьи Джексона, который, начиная свою первую речь, пообещал:

– Мы приступаем к предъявлению доказательств преступлений против человечности… Господа, предупреждаю, они будут такими, что лишат вас сна.

Признаюсь, при этих словах советские журналисты переглянулись: можно ли чем-либо вызвать подобную реакцию у тех, кто своими глазами видел Бабий Яр, Треблинку, Майданек, Освенцим? Но судья Джексон оказался прав. Уничтожение людей представляло собой в нацистском рейхе большую, широко развитую, хорошо спланированную и организованную индустрию. Мы уже притерпелись к страшным доказательствам, закалились, что ли, задубенели, и сна, а в особенности аппетита, это нас не лишало.

Того и другого мы лишились, и лишились не фигурально, а в полном смысле этого слова, когда на трибуну поднялся помощник Главного Советского Обвинителя Лев Николаевич Смирнов. Образованный юрист, отличный оратор, апеллирующий в своих речах не столько к сердцу, сколько к разуму судей, он привел такие данные и подкрепил их такими доказательствами, что вызвал раздор даже и на скамье подсудимых, где обвиняемые принялись спорить между собой, а Шахту стало плохо, и его увели отпаивать какими-то успокоительными средствами.

Нет, эта сцена не должна быть забытой, и я опишу ее подробней, ибо позднее, по прошествии времени, трудно будет даже поверить, что такое когда-то могло произойти на Земле – планете, населенной разумными существами.

О выступлении Советского Обвинителя было объявлено еще накануне. Поэтому ложа прессы, далеко не ломившаяся в эти дни от избытка корреспондентов, была сегодня полным-полна. Войдя в зал, мы удивились: посреди стояли стенды, а на столах лежали какие-то массивные предметы, закрытые простынями. На трибуне Обвинителя тоже стояло нечто, прикрытое салфеткой, а на столе ассистента лежала толстенная книга в кожаном переплете, напоминавшая своим видом средневековые инкунабулы.

Л. Н. Смирнов, называя в ходе своего выступления количество жертв, умерщвленных в одном из нацистских лагерей, показывал эту красиво переплетенную книгу. Нет, это был не семейный альбом обитателей какого-нибудь рейнского замка, и не коллекция снимков призовых скаковых лошадей. Это был бесконечный список людей разных национальностей, застреленных или отравленных газом. Обвинитель не без труда поднял этот фолиант и, обращаясь к судьям, произнес:

– Это всего только деловой отчет генерал-майора полиции Штруппа своему начальству об успешной ликвидации варшавского гетто. Тут только имена умерщвленных. Ваша честь, прошу вас приобщить эту книгу к вещественным доказательствам.

Каждая страница, каждая строка этой страшной книги рассказывала миру о том, что скрывалось под понятием «национал-социализм».

На процессе в документах американского обвинения немало уже говорилось о массовом истреблении людей в самой Германии и в оккупированных странах, о том, как сотни тысяч лишались имущества, изгонялись из домов, как миллионы гибли в газовых камерах и душегубках. Но того, что содержал отчет генерал-майора Штруппа, нам слушать еще не приходилось. 23 апреля 1943 года рейхсфюрер СС отдал через фюрера СС в Кракове приказ: «Со всей жестокостью и безжалостностью ликвидировать варшавское гетто».

Докладывая начальству о выполнении этого приказа, Штрупп сообщал: «Я решил уничтожить всю территорию, где скрывались евреи, путем огня, поджигая каждое здание и не выпуская из него жителей».

Дальше деловым тоном говорилось, как осуществлялось это мероприятие, как эсэсовцы и приданная им в помощь военная полиция и саперы заколачивали выходные двери, забивали окна нижних этажей и затем поджигали здания. В густонаселенных домах, где теснились согнанные со всего города семьи, слышались душераздирающие вопли заживо горящих людей. Они инстинктивно пытались спасаться от огня на верхних этажах, куда пламя еще не доставало. Но пламя шло за ними по пятам. Пленники выкидывали из окна матрацы, тюфяки, и, думая спасти, выбрасывали на эти матрацы детей, стариков, сами же выпрыгивали из окон, ломая ноги, разбиваясь насмерть. Тех, кто чудом оставался невредимым и пытался отползти от пожарища, унося детей, преследовали. В отчете так и писалось: «Солдаты неуклонно выполняли свой долг и пристреливали их, прекращая агонию и избавляя от ненужных мук».

Все это действительно было страшно, но самое страшное, как оказалось, ожидало нас впереди. Еще не раскрытыми стояли стенды посредине зала. И по-прежнему что-то массивное, затянутое простынями белело на столах. И вот советский прокурор после перерыва сорвал покрывало с одного из этих предметов, и в зале сначала наступила недоуменная тишина, а потом послышался шепот ужаса. На столе, под стеклянным колпаком, на изящной мраморной подставке стояла… человеческая голова. Да, именно человеческая голова, непонятным образом сокращенная до размера большого кулака, с длинными, зачесанными назад волосами. Оказывается, голова эта была своего рода украшением, безделушкой, которые вырабатывали какие-то изуверские умельцы в концентрационном лагере, а потом начальником этого лагеря дарились в качестве сувениров знатным посетителям.

Приглянувшегося посетителю или посетительнице заключенного убивали, каким-то определенным способом, через шею, извлекали остатки раздробленных костей и мозг, соответственно обрабатывали и съежившуюся голову снова набивали, превращая в чучело, в статуэтку.

Мы смотрели на эту голову под стеклянным колпаком и чувствовали, как мороз подирает по коже. Над нами, на гостевом балконе, истошно вскрикнула какая-то женщина. Затопали ноги: выносили ту, что потеряла сознание. А между тем Лев Николаевич Смирнов продолжал свою речь. Теперь он предъявлял суду показания некоего Зигмунда Мазура, «ученого» сотрудника одного из научно-исследовательских институтов в Кенигсберге. Спокойным, сугубо деловым языком этот «ученый» рассказывал, как в лабораториях института решалась проблема «разумной промышленной утилизации отходов гигантских фабрик смерти – человеческого мяса, жира, кожи».

По распоряжению прокурора были сняты все простыни со стендов и столов. Оказалось, что там находится человеческая кожа в разных стадиях обработки – только что содранная с убитого, после мездровки, после дубления, после отделки. И, наконец, изделия из этой кожи – изящные женские туфельки, сумки, портфели, бювары и даже куртки. А на столах – ящики с кусками мыла разных сортов: обычного, хозяйственного, детского, жидкого для каких-то технических надобностей и туалетного, ароматного, в пестрых, красивых упаковках.

Прокурор продолжал свою речь в абсолютной тишине. Подсудимые сидели в напряженных позах. Риббентроп со страдальческой миной закатил глаза и закусил губу. Геринг, кривя рот, писал своему защитнику записку за запиской, Штрейхер истерически кашлял или хохотал, Шахта вновь вывели из зала: ему опять стало дурно. Его обычно неподвижное, жесткое бульдожье лицо было бледно и растерянно.