Текст книги "Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3."

Автор книги: Алексей Кулаков

Соавторы: Борис Полевой,Александр Твардовский,Михаил Исаковский,Виктор Кочетков,Владимир Киселев,Леонид Леонов,Георгий Жуков,Павел Антокольский,Алексей Голиков,Николай Кузнецов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 61 страниц)

Владимир Василевский. Переправа, переправа…

Признаюсь, давно мечтал побывать в этом городке, где в годы Великой Отечественной войны принял бой. И вот я в Лодейном Поле. Это севернее Ленинграда. На встрече со своей юностью.

Милый, уютный городок. Неторопливая улица с ясноокими домами. А сколько здесь сирени! В бело-фиолетовых облаках стоит Лодейное Поле, когда она цветет. Горожане чтят подвиги наших солдат, их имена носят улицы, школы, скверы.

Направляюсь в Парк Победы, что разбит уже после войны на крутом берегу Свири. На том самом месте, где 1005 дней наши части держали оборону. Как ни стремился враг, а войска маршала Мерецкова так и не дали ему сомкнуть здесь второе, большое кольцо блокады вокруг Ленинграда.

Земля эта обильно начинена металлом. Вот рваный осколок… Трудно сказать, чей это металл – наш или противника. Может, он оборвал жизнь однополчанина из нашей 9-й роты москвича А. П. Быстрова, или ленинградца Б. М. Мермана, или курганца П. А. Сартакова…

А вот у этого дерева была моя огневая точка. Рваные дыры по всему стволу сосны. Помню, плотный был огонь. И дерево стоя приняло смерть.

Память вернула меня к тем далеким дням. Вспомнились ребята, которые легли вот здесь, в эту землю, растворились в ней, сделались ее частью, стали этой густой травой и полевыми цветами. Да, густо замешана эта земля.

Один день войны. «Переправа, переправа, берег левый, берег правый…»

Свирь – широкая, полноводная, быстрая река. Противоположный правый берег, словно паутиной, затянут колючей проволокой, изрыт глубокими траншеями. На нашем пути встали доты и дзоты, минные поля и противотанковые надолбы. Противник считал неприступными свои оборонительные рубежи. К тому же каждый метр земли на левом берегу тщательно пристрелян.

Удачно выбран КП командующего Карельским фронтом генерала армии К. А. Мерецкова. В стереотрубу он метр за метром просматривал вражеский берег. Генерал знал, что за каждым бугорком и кустиком, за стволами берез и елей, за каждым камнем притаилась смерть.

И так – на много километров.

Эту оборону предстояло прорвать, смять. Приказ Ставки гласил: нанести врагу решительный удар на фронте в полторы тысячи километров от Баренцева моря до Ладоги. А первый удар по врагу дать вот тут, на Свири, близ старинного русского городка Лодейное Поле.

– Какая ширина реки? – спросил Мерецков.

– Четыреста метров.

– А глубина?

– От пяти до семи.

– Скорость течения?

– Более метра в секунду. Бродов нет.

И тогда командование, чтобы обмануть гитлеровцев, решило обозначить начало форсирования реки переправой ложного десанта. Предполагалось, что враг, обнаружив его, откроет огонь и даст возможность нашим артиллеристам выявить и уничтожить огневые средства противника. Только после этого должно было начаться форсирование реки главными силами.

300-й гвардейский парашютно-десантный полк готовился вместе с другими частями форсировать Свирь. Вечером во второй батальон пришел майор Курганов, служивший до этого в полку, где совершили свой подвиг 28 героев-панфиловцев.

– Нам нужны смелые ребята, – сказал он, всматриваясь в лица бойцов. – Предстоит рискованное дело. Добровольцы есть? Три шага вперед!

Весь строй, слегка качнувшись, сделал три шага вперед.

Майор улыбнулся и спокойно заметил:

– Надо всего двенадцать человек. Двенадцать выносливых, закаленных, умеющих отлично плавать, стрелять. Волевых, физически крепких солдат.

– Я поплыву! – заявил Владимир Немчиков, командир стрелкового отделения.

– Пойду и я! – раздался голос пулеметчика Аркадия Барышева.

– Запишите и меня! – попросил снайпер Иван Паньков.

– Возьмите! – отозвался Петр Павлов.

– Подумайте, – сказал командир полка Н. А. Данилов, когда двенадцать бойцов остались с ним с глазу на глаз. – Вам предстоит выполнить важную задачу. Дело это десантникам по плечу. Нужно только, чтобы вы действовали, как всегда, решительно, смело, с умом…

По жестоким законам войны этим двенадцати полагалось умереть. Но кроме этих законов в бою есть еще и счастье, особое, военное. Счастье, когда твоя жизнь доверена умному, опытному командиру; счастье, когда рядом друзья, на которых можно положиться, как на самого себя; счастье, когда предназначенная тебе пуля почему-то летит мимо.

Ночью, когда берег затянуло плотным туманом, командир батальона повел гвардейцев к переднему краю.

– Чтобы форсировать реку, надо выявить и подавить вражеские огневые точки, – сказал комбат капитан В. Ф. Матюхин. – Враг хитер. Он будет молчать до последней минуты. Ваша задача – заставить его «заговорить». За полчаса до начала общего наступления вы первыми броситесь в реку и поплывете, привлекая к себе внимание, а значит, и весь огонь противника.

Солдаты молча слушали командира.

– У вас будут деревянные плоты, – продолжал он, – а на плотах – макеты «солдат». Это создаст видимость массовой переправы. Надо, чтобы фашисты поверили, что именно здесь, на этом участке, мы хотим нанести им главный удар. Враг откроет огонь по вашей «флотилии». Но вы держитесь, ребята. Этого и ждут наши артиллеристы, чтобы засечь огневые точки противника и уничтожить их.

Томительно тянулись дни подготовки. На берегу, в глубоком овраге, закипела работа. Саперы сооружали для группы плоты. Старшины раздавали солдатам сухой паек – они утверждали, что он необходим, что без него невозможно выиграть сражение. Но солдаты набивали вещмешки и карманы патронами и гранатами. Предстоял нелегкий бой.

Последний день перед переправой показался особенно длинным. Багровый диск солнца как бы нехотя, медленно-медленно опускался за горизонт. Вот его лучи уже коснулись вершин высоких карельских берез. Наступила ночь – ночь перед боем. Немчиков и его друзья, не смыкая глаз, наблюдали за противоположным берегом.

– Завтра исполняется ровно три года, как началась война, – сказал задумчиво Павлов.

– Ну и нашел дату! – заметил Малышев. – Ты лучше скажи, после войны в институт собираешься?

Немчиков понимал: солдаты не хотели говорить о завтрашней переправе. Он смотрел на черную кромку противоположного берега. Еще вчера заметил, что берег низкий, зарос кустарником. Подход для плотов будет удобный…

Перед боем, после комсомольского собрания, Владимир Немчиков отдал свой билет комсоргу.

– На том берегу возьму.

Так поступили и остальные.

За несколько часов до переправы двенадцать гвардейцев собрались в землянке командира полка полковника Данилова и написали простое, идущее из глубины сердца, обращение ко всем воинам:

«Дорогие боевые друзья! Нам доверена почетная задача – первыми форсировать Свирь. Мы клянемся, что выполним ее с честью, если бы даже нам пришлось пожертвовать жизнью».

Свирь… Спокойно несла она свои холодные воды в Ладогу, как, быть может, несла сто, тысячу лет назад. Тишина… Но как зловеща она перед боем! Что предвещает тишина двенадцати смельчакам? Кто знает, что ждет их на том берегу? Да и доплывут ли они?

Медленно начинается над Свирью день 22 июня 44-го года. На востоке занялась заря. Белая ночь незаметно переходила в утро. Над водой плыл туман.

– Пора! – раздалась команда.

Гвардейцы поднялись и молча двинулись к реке. До конца артподготовки оставалось тридцать минут, когда смельчаки столкнули плоты в воду. По реке дул прохладный ветерок.

Враг притаился и хранил молчание. Только изредка где-то далеко слышны были одиночные выстрелы.

Плывут через Свирь плоты. На плотах «бойцы» с пулеметами. Флаги красные трепещут на ветру. Но пулеметы молчат: они деревянные. Молчат и автоматы в руках «солдат»…

А плоты все ближе и ближе к вражескому берегу.

И вдруг… Зловещую тишину разорвало несколько взрывов. Правый берег сразу ожил. Фашисты заметили «флотилию» и открыли бешеный огонь из всех видов оружия. Мины и снаряды рвались совсем рядом. Над головами гвардейцев свистели пули. Осколки с шипеньем и свистом шлепались в волны реки, обдавая смельчаков водой. Враг неистовствовал.

«Переправа, переправа, берег левый, берег правый…»

Правый берег изрыгал и сеял вокруг смерть.

А плоты все ближе и ближе к вражескому берегу. Их толкали те, кто добровольно взялся за выполнение особо важного и опасного задания – отвлечь противника ложной переправой, вызвать огонь на себя, дать возможность главным силам переправиться в другом месте.

Пули и осколки снарядов расщепляли плоты, со свистом вонзались в чучела, но плоты двигались вперед. Из-за разрывов, покрывавших поверхность реки, и водяной пыли мы с берега едва различали плотики и двенадцать отчаянных ребят. На середине кипящей от разрывов реки один за другим плоты стали взлетать в воздух. Вот перевернулся плот Юносова, и солдат ушел в воду. «Погиб», – подумал Немчиков. Но через секунду его голова вновь показалась на поверхности разбушевавшейся, словно в шторм, реки. Он тяжело, неровно дышал, силы явно покидали его. Несколько взмахов, и на помощь ему подоспел Михаил Попов.

– Живой? Цепляйся!..

Ухватившись за обломки бревна, они продолжали грести к правому берегу.

Взрывной волной оторвало от плота и отбросило далеко в сторону Ивана Зажигина. Но он, напрягая последние силы, догнал плот.

Что-то острое и горячее обожгло ногу Немчикова. Перед глазами замелькали радужные круги – ранен. Задеревеневшими пальцами он схватился за веревку у борта, чувствуя, что, если бросит, погибнет.

Почуяв неладное, Малышев подплыл к Немчикову.

– Продержусь… Помоги Бекбосунову.

Впереди виднелась черноволосая голова казахского парня Серикказы Бекбосунова. Тяжелый автомат, подсумок с дисками, намокшая одежда тянули его ко дну. От плота, который он вел, осталось только одно бревно. Оно, вращаясь, выскальзывало из рук…

Река бурлила и вставала столбами от густых и частых разрывов. Сколько раз накрывал с головой такой столб Петра Павлова! Сколько раз ставил «на попа» плот и швырял его в черную водяную пропасть! И каждый такой бросок мог быть последним. Болели руки. Им с трудом удавалось удерживаться за железные скобы, вбитые в крайнее бревно плота, когда его швыряло с бешеной силой вверх и вниз.

Сжав зубы от ярости, боли и ненависти, Павлов продолжал толкать плот вперед. Наперекор всему! Наперекор врагу, течению, наперекор нарастающей усталости плот хоть и медленно, но двигался к вражескому берегу.

Наконец долгожданные сигнальные ракеты.

Теперь заговорила наша артиллерия – сотни орудий разных калибров, минометы, «катюши» обрушили свой огонь на врага. Каждую минуту на голову противника из тысячи орудий и минометов обрушивалось, как потом подсчитали специалисты, шесть вагонов боеприпасов. Плотность огня была высока. Над головами гвардейцев прошли тяжелые бомбардировщики, на бреющем полете пронеслись штурмовики. Еще минута, и правый берег Свири, где в земле засел враг, окутало черным дымом. В воздух вместе с глыбами земли полетели массивные обломки «долговременных» укреплений, на которые так надеялся противник.

Горстка храбрецов во главе с Немчиковым достигла правого берега. Установили дымовую завесу, проделали проходы в проволочных заграждениях и, забросав врага гранатами, расчистив путь автоматами, ворвались в первые траншеи. Завязался рукопашный бой.

Вскоре на одном из дотов появился красный флажок…

Тем временем справа и слева от ложного десанта началась настоящая переправа пехоты и техники. И пошли через Свирь невесть откуда взявшиеся моторные лодки и понтоны. С ходу на большой скорости влетали в воду амфибии. Оборона врага была смята и раздавлена.

К вечеру гвардейские части заняли вторую линию обороны. Всюду валялась исковерканная вражеская техника. Пахло гарью.

После боя Владимир Немчиков докладывал командиру батальона:

– Товарищ капитан, задание выполнено. Потерь нет!

– Нет потерь? – переспросил комбат Матохин.

– Так точно, нет!

– Молодцы, гвардейцы! – И он поцеловал каждого из двенадцати ребят. – Вы настоящие герои!

И Родина высоко оценила подвиг комсомольцев-десантников. Старшим сержантам Владимиру Немчикову, Борису Юносову, Виктору Малышеву, Ивану Панькову, сержанту Ивану Зажигину, ефрейторам Владимиру Маркелову, Ивану Мытареву, рядовым Аркадию Барышеву, Петру Павлову, Михаилу Попову, Михаилу Тихонову, Серикказы Бекбосунову за эту переправу было присвоено звание Героя Советского Союза. А было им в ту пору по 18–19 лет.

Спустя десятки лет побывал я в своем окопе. Стоял задумавшись и уже собрался было уходить, как ко мне подошла девчушка. Она играла невдалеке, там, где когда-то был наш дзот. Подошла и спросила:

– Вы кого-нибудь ищете?

– Ищу.

– И нашли?

– Да.

– Кого?

– Окоп свой.

– Окоп? Вы тут воевали?

– Воевал…

– А мне мама рассказывала, – продолжала она, – что здесь много наших погибло, когда переправа была. Правда это?

– Правда…

– А еще больше на том берегу убитых фашистов осталось.

– И это правда.

– Меня тогда на свете еще не было, – с какой-то грустью проговорила она.

Я промолчал, а сам подумал: «Милая ты моя девочка! Счастье это твое, что ничего этого не видела. Мы видели, знаем, помним и никогда не забудем!»

Владимир Смолин. Шесть минут

…В землянке нас четверо: Александр Ткаченко, Владимир Шалимов, Николай Рязанов и я. Первые трое – экипаж воздушного разведчика. Я – корреспондент фронтовой газеты «На страже Родины». Летчики вернулись с задания, побывав за линией фронта, и могли рассказать о полете по тылам противника. А мне, собственно говоря, это и надо: под впечатлением только что пережитого летчики всегда рассказывают точно, образно, причем, когда словами что-то и не выскажешь, здорово выручают жесты. За каждым из них – действие, мысль, порой целая поэма о мужестве маленького боевого коллектива.

Хороши июньские дни под Ленинградом. В один из таких дней экипаж капитана Ткаченко получил задание: разведать и сфотографировать вражескую оборону на Карельском перешейке. Здесь, к северу, в июне 1944 года линия фронта проходила еще в тридцати километрах от города, а на юге и западе враг был отброшен к Эстонии.

Начальник штаба полка майор Марцынюк сообщил экипажу, что на нашу сторону перешел финский солдат. Он дал очень интересные показания: за три года противник сумел не только восстановить прежнюю линию Маннергейма, поверженную советскими войсками зимой 1940 года, но и сильно укрепиться, построить много дотов, оснащенных бронеколпаками, соорудить огневую систему, гарантирующую неприступность занятых позиций.

– Ваша задача, – подчеркнул начальник штаба, – сфотографировать всю эту систему обороны, для чего придется пройти над тридцатикилометровым районом укреплений на высоте до тысячи метров.

– А если мы пойдем на высоте две тысячи, что-нибудь изменится? – спросил старший лейтенант Рязанов.

– В том-то и загвоздка, – ответил Марцынюк, – что пройти надо как раз на заданной высоте. Иначе эти бронеколпаки ни в какую лупу не разглядишь… А вы должны привезти из полета целый фильм. Потом он будет тиражироваться. И пехотинцы, и артиллеристы, и танкисты, и саперы – все бойцы, кому придется штурмовать вражеские укрепления, скажут вам братское спасибо.

– Учтите, – продолжал майор Марцынюк, – до вас сфотографировать укрепления пробовали и истребители, и закованные в броню штурмовики. Но ни у тех, ни у других ничего не получилось. Как правило, их подбивала зенитная артиллерия или зажимали истребители. Теперь вся надежда на ваше искусство. И решить эту задачу надо срочно! Командующий Ленинградским фронтом Маршал Советского Союза Леонид Александрович Говоров интересуется. С этой же целью к нам прилетает Главком ВВС Главный маршал авиации Александр Александрович Новиков. Как будете действовать, решайте сами, но чтобы фильм был сделан!

Глядя вслед удалявшемуся начальнику штаба, Ткаченко задумчиво проговорил, обращаясь к штурману Шалимову:

– Да, Володя, шансов на возвращение у нас, кажется, будет маловато… Но будем надеяться, что вернемся. Не раз ведь в пекло попадали…

В 13-м отдельном разведывательном авиаполку Ленинградского фронта за капитаном Ткаченко и его друзьями давно уже установилась репутация искусных воздушных разведчиков. У истребителей называют асом такого летчика, который сбил наибольшее число вражеских самолетов. Штурмовики выделяют тех, кто больше уничтожил танков, самолетов, живой силы противника на земле. А чем оценить мастерство воздушного разведчика?

…Летом 1942 года, после того как нашими войсками был оставлен Севастополь, гитлеровцы бросили высвободившиеся силы к Ленинграду. И с прежним ожесточением продолжали обстреливать город из артиллерии. А однажды на командном пункте воздушные разведчики получили сведения, что фашисты перебрасывают из Восточной Пруссии крупную часть дальнебойной артиллерии. Крупнокалиберные «берты» были предназначены для обстрела города на Неве.

Вскоре эти сведения подтвердились. Псковские подпольщики сообщили, что «берты» проследовали через их станцию. Эшелоны строго охраняются. Значит, с земли их уничтожить пока не представлялось возможным. Экипажам воздушных разведчиков Александра Ткаченко и Михаила Харузина командование дало задание сфотографировать большой участок железной дороги от Красных Струг до Сиверской. Дешифровка снимков, привезенных разведчиками, показала, что «берты» прибыли на станцию Гатчина, а потом словно в воду канули. Это обеспокоило наше командование. Не такой уж мелкий груз эти «берты», чтобы исчезнуть бесследно.

Район поиска оставался прежним – Гатчина. И командование воздушными силами фронта решило провести еще одну операцию. Было известно, что на Гатчинском аэродроме почти полностью сохранились авиационные ангары. Эти огромные помещения вполне годились для монтажа орудий. Версия подкреплялась еще и тем, что 100–120 истребителей, базировавшихся на аэродроме, немцы держали под открытым небом. Значит, ангары могли стать прибежищем для «берт».

В тот вечер в отдельной эскадрилье разведчиков обсуждалась поставленная задача. «Сорвать замысел фашистов. Уничтожить их дальнобойную артиллерию», – эта мысль лейтмотивом проходила в выступлениях летчиков. Командир эскадрильи Герой Советского Союза майор Николай Кузнецов, стройный, русоволосый офицер, спокойно, чуть глуховатым голосом объявил, что готов вылететь ночью с предельной бомбовой нагрузкой.

– Наш экипаж не отстанет от командира, – заявил старший лейтенант Дмитрий Туник.

Один за другим скоростные бомбардировщики уходили в ночное небо. Двое суток подряд на Гатчинском аэродроме гремели взрывы: летное поле получило такие повреждения, что о полетах с него не могло быть и речи. А «берты» – что с ними? Да и есть ли они в ангарах?

Командование решило выбросить близ Гатчины разведчика-парашютиста.

– Для ремонта аэродрома, – сказали парашютисту перед вылетом, – немцы будут сгонять местное население. Под видом крестьянина, направляемого на эти работы, вам во что бы то ни стало надо проникнуть к ангарам.

На третью ночь разведчик выбросился с парашютом. Вскоре он радировал: «берты» действительно упрятаны в ангары. Налеты нашей авиации помешали их монтажу. И еще: от Пушкина до Красного Села фашисты собираются строить укрытия для дальнобойной артиллерии. Все орудия, которые уцелели, следует искать только там…

И тогда за дело взялись экипажи бомбардировщиков и штурмовиков. Операция была проведена великолепно…

Зимой 1942–1943 года мне часто доводилось бывать у воздушных разведчиков. Войска Ленинградского и Волховского фронтов в ту пору готовились к прорыву блокады Ленинграда. Александру Ткаченко и его друзьям командование поручило разведать всю глубину фашистской обороны на предполагаемом участке прорыва. И не только на нем! Ведь требовались еще и отвлекающие полеты с целью дезориентации врага. Надо было все сделать так, чтобы противник как можно позже узнал, где ему будет нанесен решающий удар.

При фотографировании вражеской обороны каждый экипаж выполнял по восемь-двенадцать маршрутов. И это при мощном зенитном огне и непрерывных атаках истребителей. Часто приходилось прерывать фотографирование и вступать в смертельную схватку с «мессершмиттами» и «фокке-вульфами».

Восемьдесят боевых вылетов совершили в ту трудную пору воздушные разведчики, сфотографировав 52 тысячи квадратных километров вражеской обороны. Более двадцати раз они вступали в воздушные бои с немецкими истребителями. Четыре фашистских стервятника сбили стрелки-радисты и штурманы. Но и сами разведчики понесли потери: пять боевых машин не вернулись с заданий. Дорогой ценой было заплачено за то, чтобы добыть необходимые сведения о противнике.

Утешало только одно: фильмы, отснятые экипажами, представляли большую ценность. Дешифровка снимков показала, с какими преградами столкнутся воины обоих наших фронтов на участке прорыва. Свыше 1000 артиллерийских, минометных, более 300 зенитных позиций, 3580 долговременных огневых точек создал враг за полтора года, изо дня в день совершенствуя свою оборону во мгинских болотах и на Синявинских высотах. Данные, добытые Александром Ткаченко и его друзьями, были нанесены на фотопланшеты и схемы, фотокарты командиров наземных частей. Они помогли сохранить жизнь тысячам советских бойцов и командиров, бросившихся на штурм вражеских позиций. 18 января 1943 года войска обоих фронтов соединились, и блокада Ленинграда была прорвана!

Александр Ткаченко не раз в те дни летал на своем «Пе-2» для установления мест базирования авиации противника. Только это было в те времена, когда действовать приходилось на больших высотах, порой в одиночку отбиваться от многочисленных атак истребителей…

– Однажды над аэродромом Раквери, – вспоминает Ткаченко, – на высоте семь тысяч метров стрелок-радист крикнул мне: «Командир, нас преследуют „мессеры“»! В разреженном воздухе наш «Пе-2» едва выжимал скорость четыреста километров в час, а «мессершмитты» – пятьсот. В тот момент все зависело от того, удастся ли нам оторваться от истребителей. Мы ушли в сторону солнца, чтобы «мессеры» потеряли нас. На борту у нас была отснятая фотопленка с очень важными данными: тартусский и псковский аэродромные узлы, где только что мы побывали, забиты «юнкерсами», «дорнье», «хейнкелями». Теперь бы только доставить пленку по назначению.

В районе Пскова за нашим «Пе-2» потянулся инверсионный шлейф. Фашисты следили за нами. Пришлось немедленно изменить высоту полета. Над Лугой мы встретили только зенитное противодействие, и поэтому штурман стал по радио передавать данные разведки. Меня бросило в жар, хотя термометр в кабине показывал минус сорок пять градусов. Я догадался: кислородное голодание! Значит, надо снижаться, и левая рука сама уже машинально легла на сектор газа. «Саша, снижаться нельзя», – откуда-то издалека донесся голос штурмана. «У меня, кажется, кончился кислород», – едва проговорил я, и перед моими глазами все затуманилось. Когда я пришел в себя, сердце молотом стучало в груди. Я ненасытно стал заглатывать кислород из шланга кислородного прибора, который сунул мне штурман… Потом произошел воздушный бой. Немцы уничтожили бы нас, не подоспей группа «яков» Героя Советского Союза Николая Зеленова. Израненного «Пе-2» я кое-как дотянул до своего аэродрома. Нашими разведданными тотчас же воспользовались летчики дальнебомбардировочной авиации. Замысел фрицев об организации массированных налетов на Ленинград был сорван в самом зародыше.

В каких только переделках не побывали потом Ткаченко, Шалимов и Рязанов!..

К тому времени, когда началась операция на Карельском перешейке, на счету Александра Ткаченко было уже сто двадцать боевых вылетов. Потом к ним прибавились еще восемьдесят семь. Но из всех двухсот семи вылетов, совершенных ветераном нашей разведывательной авиации, полет над «Карельским валом» запомнился Ткаченко как второй день рождения. В тот раз экипаж действительно побывал на грани между жизнью и смертью…

Незадолго до старта летчикам принесли свежую метеосводку. Над Финским заливом – облачность. Высота две тысячи метров. «Это как раз нам на руку», – подумал Ткаченко и тут же спросил Шалимова:

– Штурман, что подсказывает в таких случаях опыт?

– К заданному району мы можем вывалиться из облаков. А чтобы не демаскировать себя, надо отказаться от истребителей прикрытия. Лишний шум нам сейчас ни к чему…

– Умница, Володя! – похвалил друга Ткаченко. – Теперь скажи: сколько нам держаться на боевом курсе?

– Шесть минут! Всего шесть минут!

Да, за шесть минут разогнанный «Пе-2» должен по прямой пройти над тридцатипятикилометровым районом вражеской обороны. И только при этом условии может быть отснят аэрофильм…

Собственно, за этим сюда и приезжало начальство из разведуправления штаба фронта, из воздушной армии. Ох, как нужен сейчас аэрофильм нашим наземным войскам!

Генералы с надеждой поглядывали на самолет с цифрой «10» на хвосте и надписью на фюзеляже «За Ленинград!».

Ткаченко хотел поговорить со штурманом, поделиться своими тревогами, но Шалимов был занят подготовкой карты района фотографирования. У штурмана, как всегда, все было просто и ясно. Только по блеску глаз чувствовалось, что он тоже переживает…

…И вот теперь, вернувшись из боя, они зашли в землянку, пронизанную не очень-то ярким ленинградским солнцем.

– Первый маневр нам удался, – рассказывал Ткаченко, – к исходной точке для фотографирования вышли тютелька в тютельку, выскочив из-под облака. Через мгновение вся равнина сверкнула огнями. К нам потянулись трассы пулеметных очередей. Самолет от разрывавшихся поблизости снарядов стало швырять, как щепку. Словом, начался танец смерти. В тот же миг наш «Пе-2» с ходу врезался в огненную стену. Временами казалось, что огонь не ищет нас, а замыкает в свое кольцо. Продержаться хотя бы минуты три-четыре – и мы обязательно закончим фотографирование, – вот единственное желание, которое было у меня в тот момент. А когда я увидел огромную дыру на правой плоскости, подумал: «Черта с два продержишься!» Меня удивило спокойствие Шалимова. Когда наша машина была готова вот-вот загореться, – по разбитой плоскости хлестала смесь масла с бензином, а от прямого попадания отбило левую мотогондолу, – Володя невозмутимо подавал команды: «Влево три градуса. Так держать! Держи курс, Саша! Доверни вправо. Вот теперь хорошо!» Самолет, к великому удивлению всех, не загорелся, и вздох облегчения вырвался из моей груди, когда штурман сообщил: «Аппараты выключил… Теперь маневрируй!»

Слушая их взволнованный рассказ, я представил себе, как развивались события дальше.

Через одну-две минуты «Петляков» уже шел над лесом и «брил» макушки сосен… Когда приземлились, Геннадий Мамаев насчитал на машине более шестидесяти пробоин. Осколком пробило и комбинезон Шалимова, но сам он был цел и невредим.

На проявление аэрофильма не потребовалось много времени.

За успешное выполнение этого важного задания Указом Президиума Верховного Совета СССР Александру Ткаченко и Владимиру Шалимову было присвоено звание Героя Советского Союза, а Николай Рязанов получил орден Красного Знамени.

Последние месяцы Великой Отечественной войны воздушные разведчики провели в боях за освобождение Прибалтики.

Особенно ценные сведения доставляли Ткаченко и его друзья в те дни, когда заканчивалось сражение за острова Сааремаа и Хиуме. Было это уже поздней осенью 1944 года.

Мне тогда довелось участвовать в одном из мощных ударов гвардейцев. Всю воздушную операцию с начала и до конца разрабатывали по аэрофильмам, добытым Александром Ткаченко и его друзьями. Они выступали в роли и режиссеров, и сценаристов, и кинооператоров.

Но расскажем все по порядку. Аэрофильм, доставленный накануне экипажем Ткаченко, нуждался в уточнении. Вдруг вражеские корабли ночью снялись с якорей и взяли курс к берегам Германии? А может, к дебаркадерам причалили новые транспорты?

Доразведку целей выполняли экипажи гвардейского полка.

…Аэродром еще скрывался в легкой туманной дымке, а над Сааремаа уже появился наш воздушный разведчик. Летчик младший лейтенант Дикин внимательно всматривался в знакомые очертания острова. В бухте Свальферог стояли немецкие суда. По берегу от Мяеке до Сяере разведчики обнаружили около десятка крупных и мелких судов противника.

Советский разведчик еще фотографировал цель, когда четыре «Фокке-вульфа-190» с разных направлений пошли на него в атаку. Экипаж со снижением оторвался от преследователей и на бреющем полете, слившись с местностью, достиг своего аэродрома. Через несколько минут летчик докладывал о проведенных наблюдениях командиру соединения. В воздух немедленно поднялись восемнадцать бомбардировщиков. Их вели опытные пилоты Кузьменко и Моисеенко.

Удар по порту был внезапным. Наши самолеты зашли на цель с моря и со стороны солнца. На четыре транспорта и сорок автомашин, набитых гитлеровцами, обрушились бомбы. На удаление до шестидесяти километров над портом был виден столб огня и дыма.

В это время летчики 34-го Краснознаменного гвардейского авиаполка пикирующих бомбардировщиков ждали приказа. Командир полка Михаил Николаевич Колокольцев познакомил экипажи с обстановкой.

Во втором часу дня раздалась команда: «По самолетам!» Летчики, штурманы, стрелки-радисты бросились к пикировщикам.

Первым ушел в воздух флагманский корабль Героя Советского Союза гвардии капитана Сергея Глинского, следом за ним взлетел самолет гвардии старшего лейтенанта Николая Мирошниченко. Один за другим пикировщики уходили в небо. Стартовали и мы. Мы – это экипаж лейтенанта Тюряева со штурманом Тверским. Место стрелка-радиста занимал я. Подробности того полета я вспоминаю часто.

…Сквозь люк пулемета в кабину врывается холодный ветер. Бомбардировщик, нагруженный тяжелыми фугасками, стартует легко. На борту каждого бомбардировщика надпись: «Ленинград». Летчики эскадрильи «Ленинград» под командованием Героя Советского Союза Николая Клочко совершают свой пятидесятый боевой вылет. (Еще в 1943 году трудящиеся города начали сбор средств на постройку боевых самолетов, танков и другой боевой техники для воинов, отличившихся в боях за Ленинград. Когда стал вопрос, кому вручить новенькие боевые машины, у командования сомнений не было: личному составу гвардейской эскадрильи Николая Антоновича Клочко.)

Клочко впереди, он ведет нашу эскадрилью туда, к острову Сааремаа, где еще сопротивляются недобитые фашисты.

Более получаса мы летим над освобожденной землей. В наушниках ларингофона слышу песню. Это голос нашего штурмана гвардии старшего лейтенанта Владимира Тверского:

 
Иду по знакомой дорожке,
Вдали голубеет крыльцо,
Я вижу в открытом окошке
Твое дорогое лицо!
 

Да, дорожка Володе была знакома. За последние дни авиация непрерывно сопровождала пехоту, расчищая стрелкам, артиллеристам, танкистам дорогу к острову. И вот теперь, в первую неделю октября 1944 года, войска нашего фронта загнали фашистов на маленький клочок земли на южной оконечности острова Сааремаа. Летчики вели свои воздушные корабли туда, где на узком перешейке укрепились гитлеровцы, где сосредоточены их батареи. Маленький хутор и мыза Кюла превращены в опорный пункт немецкой обороны.