Текст книги "Казна Кальвадоса (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– За борт!! За борт!!

– Не торопись Эстер. Девочка прыгнет сама.

         Пират предал Полли и разразился на неё свирепым лаем. Фрезер открыл фальшборт в том месте, где спускали трап.

         С кривой улыбкой Фрезер протянул Полли визитку:

– На свете случаются чудеса. Я дам тебе визитную карточку на случай, если ты выживешь. Позвони, когда станет особенно плохо.

         Полли смотрела на воду, колеблющуюся у борта яхты, но не делала последнего движения. Плавники акул бороздили океан, предчувствуя добычу.

– Сама! Сама! – сказал Фрезер.

         Полли беспомощно оглядывалась, балансируя у края фальшборта. Эстер не удержала ненависти и столкнула её в воду.

         Полли упала спиной. Она быстро вынырнула, но считала участь свою предрешённой. Спасли её дельфины, которых она кормила во время плавания. Один из них поднял девочку носом, другой  – подставил спину. Со всех сил вцепившись в скользкий загривок, Полли понеслась к берегу. Акулы не причинили ей вреда. Самая зубастая в прыжке сумела откусить только кончик косички девочки.

         От страха и напряжения Полли потеряла сознание. Очнулась она на прибрежном  песке. Набегавшие волны лизали ей стопы. Полли обернулась. Её друзья– дельфины, то появляясь над водой, то скрываясь в волнах, шли мимо яхты Фрезера в открытый океан.

         На яхте видели спасение девочки, но преследования не последовало. Полли представляла искажённое злобой лицо Эстер, требующую спустить катер и догнать беглянку, и меланхоличного Фрезера, откладывающего приказание, объявляющего, что желает предоставить неблагодарную девчонку её собственной судьбе.

         Полли пошла вдоль берега. Через четыре часа она увидела очертания жалких хижин, крытых толем , брезентом, шифером, автомобильными покрышками, часто всем сразу. У хижин возились чумазые нестриженные ребятишки. Малыши строили дворцы из песка. Девочки играли в продавцов, укладывая на самодельные весы скелеты высохших рыб. Подростки гоняли спущенный мяч, поставив вместо ворот картонные коробки.

         Полли спросила по-английски дорогу. Её не поняли. Здесь говорили по-испански. Жестами показала руль и издала рычание. Дети отвели Полли  к старику, заводившему древний грузовик. На нём он собирался преодолеть расстояние до города, отвезти утренний улов. Полли показала знаками, что ей надо ехать, и старик взял её.

         Полли добралась до ближайшего города.  Город оказался так мал, что она  не обнаружила ни Красного Креста, куда рекомендовал обратиться Фрезер, ни полицейского участка. Маленькие судёнышки, увозили отсюда людей на юг, но у Полли не было денег на билет.

         На рынке Полли оказалась рядом с пожилым человеком, купившем стадо лам. Этот человек спросил Полли о чём-то непонятном. Полли ответила улыбкой. Человек дал Полли хворостину. Вдвоём они погнали лам в селение в горах. Шли два дня. Лам поили в ручьях. Утром пасли, давая пощипать травы. Полли спала, прижавшись к тёплому пушистому боку ламы.

         Перегонщик поделился с Полли деньгами. Из селения шёл грузовик. С пересадками Полли добралась до Сантьяго-де-Чили. Бродя по улицам большого шумного города, Полли случайно встретила Рича. Чтобы заработать на дальнейшую дорогу, он подрабатывал чистильщиком ботинок у отеля на центральной площади.

         Рич сказал, надо пробираться в Асунсьон. Там он знает немецкую баронессу, которая может им помочь. Надо молить Бога, чтоб старуха не уехала в Европу.

         Правдами и неправдами Рич и Полли прибыли в Асунсьон. Баронесса приняла их приветливо. Она знала Рича.

         Когда Рич и Полли немного отдохнули, баронесса, усадив гостей в кресла на веранде и угостив кофе, рассказала такую историю.

                                                                9

         В начале января 1945 года Имму Галль, врача экспериментатора из Дахау,  срочно вызвали в Берлин. Пройдя по мрачным коридорам просторного дома на Принц-Альбрехт-штрассе, 8, с застывшими эсэсовцами у проёмов дверей Имма оказалась в длинной вытянутой приёмной с четырьмя колоннами красного паросского мрамора по центру. Вымотанный бессонными ночами плотный коротконогий без единого  волоса на лысом черепе гестаповец поднялся Имме навстречу из-за стола. Багровый абажур настольной лампы, единственного источника света в помещении, придавал мертвенной бледности лица офицера особо зловещий оттенок, бросал от его фигуры громоздкие карикатурные тени на пол, стены, лепной потолок, заклеенные с целью маскировки  чёрной бумагой большие окна. Офицер двигался, тени разбегались по колоннам, казалось, что навстречу Имме идут четыре человека сразу. По погонам Имма определила, это штурмбанфюрер.

         Гестаповец предложил закурить – Имма отказалась, предложил присесть – Имма осталась стоять. Сев на край стола зелёного сукна, гестаповец закурил герцеговинскую папиросу, и завёл разговор о критическом положении на фронтах. Он говорил страшные вопиющие пораженческие слова. Раньше их решались произносить лишь шепотом в офицерских клубах. Когда они исходили от лица облечённого властью, подозревали испытание благонадёжности. Гестаповец сказал, что война, которую шесть лет Германия ведёт со всем миром, безнадёжно проиграна. Ошибки политиков, стратегические просчёты военного командования, последние поражения, сделали капитуляцию страны вопросом времени. Невозможно сражаться, когда на один немецкий самолёт приходиться десять противника, на один танк  – пятнадцать союзников, на одного пехотинца – двадцать вражеских солдат. Не хватает снарядов, нет горючего. Положение исправить нельзя, заводы разрушены, профессиональные кадры истощены тотальной мобилизацией. В сложившихся условиях партийное государственное руководство решило поручить наиболее верным людям, тем, кому в случае оккупации грозит трибунал, вывезти из Германии золотой запас Рейха в третью страну, надёжно укрыть до особых распоряжений. Имма вытянулась. Серый пиджак напрягся на её лопатках. Она поняла,   сидевший   перед  ней     человек в чёрной гестаповской форме, не лжёт,  не испытывает, он говорит страшную правду, которую давно многие осознали, но в военное время сдерживались высказать вслух.  Дальше гестаповец сказал, что партия и народ верят в Имму, поручая ей в числе избранных сложную и рискованную операцию. Имма проверена, сомнений в ней нет.

         Имма не знала, чем она заслужила подобное доверие. Кто, как и когда её проверял, оставалось для неё загадкой. Работая в лаборатории Дахау, она не замечала пристального внимания к своей персоне ни со стороны медиков, ни со стороны военных. Имма просто увлеченно занималась делом, к которому у неё лежала душа.

         Двадцать лет назад при невыясненных обстоятельствах пропал без вести её отец, учёный – химик. Имма осталась в норвежском Бергене без родственников и средств к существованию. Она пришла в лабораторию, где ранее трудился отец. Там вошли в положение девушки,  из сострадания предложили должность младшего лаборанта. Имма мыла лабораторную посуду, наполняла чашки Петри агар-агаром, окрашивала экспериментальные культуры по методу Грамма. Имма работала и училась. Ей удалось поступить в университет Осло.

         В детстве и юности Имма не слыла красавицей. У неё была узкая вытянутая голова,  с выдающимся подбородком. Голубые глубоко посаженные глаза смотрели отстранённо и немного угрюмо. Выпуклый лоб выступал утёсом, маленький прямой нос с узкими ноздрями терялся в полноте бледных обескровленных щёк. Всем этим  она очень походила на отца. Густые крепкие  прямые чёрные волосы, здоровые белые длинные зубы, миниатюрное телосложение передалось ей от матери.

         За Иммой не гонялись  почитатели. Ничто не отвлекало её от занятий. С курса на курс она переходила отличницей. Сверстники находил сердце её открытым, но не для любви, а для сочувствия отстающим. Если им не снижали балл, то за то, что курсовые работы сокурсников чересчур походили на её собственные. Двух мнений, кто у кого списал, у педагогов не существовало.

         С возрастом красота Иммы не увеличилась. Девушка трезво относилась к себе. Она не думала о замужестве. Идеалом ей служили женщины науки – Софья Ковалевская, Софья Складовская –Кюри.

         Имма окончила университет по специальности – нейрохирург. Вернувшись домой Имма возобновила работу  в лаборатории отца, но уже не в должности младшего лаборанта , а врача – экспериментатора. Началась война. После оккупации Норвегии  Германией Имме предложили работу в Дахау. Она приняла предложение и переехала в Баварию.

         Если б Имма занималась взрослой, а тем более детской черепно-мозговой хирургией, заработки ее, несомненно, были бы более чем достаточны, но она предпочитала чистую науку. Жила  она на те скромные средства, что выделялись из статьи военных расходов. Официально должность Иммы называлась – полковой врач, воинское звание – майор, на самом деле  уже пятый год она трудилась в секретных лабораториях вермахта. Второго такого сухого педантичного, всецело погружённого в науку человека, внутренняя и внешняя жизнь которого слилась воедино в ежедневной профессиональной работе  вряд ли кто-либо взялся разыскать, поэтому Имма недоумевала, отчего ей предлагают участие в сугубо армейской операции.

         Офицер тем временем перешёл к конкретике. Из любекской гавани выйдут шестнадцать подводных лодок, на каждой из которых будет по пятнадцать тонн золота. Направление движения пока точно не оговорено, но предполагается надёжное место в Африке, Юго-Восточной Азии или в Латинской Америке.  Лодки повезут специальное техническое оборудование для строительства хранилищ. Команду каждой субмарины укомплектуют особо надёжными людьми моряками, врачами, инженерами. Не мене важная задача, на лодках эвакуируют четыре сотни семей, которым грозит смертельная опасность после прихода союзников. После выполнения поставленной задачи подводные корабли вернуться в Северную Атлантику для участия в боевых действиях, а среди топей и джунглей, вдали от  неблагодарной Европы, возникнет немецкая колония, где люди станут дожидаться лучших времён. Небольшую слаборазвитую страну путём деловой активности и финансовых рычагов скоро можно будет всецело подчинить интересам германской колонии.

         Гестаповец обошёл стол, широко опёрся на него обеими руками. Участвовать в данном деле Имме предлагается не только как одному из лучших специалистов в области медицины, способной при необходимости оказать квалифицированную хирургическую помощь высокопоставленным эмигрантам, но и из-за жизненной угрозы нависшей над ней самой. Имма с недоверием посмотрела на гестаповца. Да, да, продолжал он, врачи-экспериментаторы из концентрационных лагерей военнопленных, неизменных спутников современных массовых войн, нашими противниками объявлены преступниками перед человечеством. Военным медикам , честно выполнявшим профессиональный долг, грозит смертная казнь или многолетнее тюремное заключение. Если б мы выиграли войну, мы бы судили англичан и американцев за развязывание всемирной бойни, за несправедливый Веймарский мир, таивший в себе новые сражения. Теперь будут судить нас. Одно из обвинений – концентрационные лагеря. Но что было делать с тремя миллионами пленных, которые сдались  в первые два года войны на Восточном фронте? Гуманнее их было содержать в лагерях и кормить, чем расстреливать. Естественно, качество питания уступало лучшим берлинским ресторанам. Некоторых из пленных вы, медики, стерилизовали, чтобы они не плодили в неволе лишние рты, на других, обычно добровольцах, проводили хирургические операции, чтобы выяснить, как лучше лечить наших раненых. Враги объявили белое чёрным. Врачи концлагерей – не просто врачи, они врачи-убийцы в глазах победителей. Им предстоит понести наказание или скрываться. Имме в числе других врачей-экспериментаторов лучше принять предложение гестапо, чем от  него отказаться.

         «Но что я буду делать? В чём моя задача?»– спросила Имма.                       – « Непосредственные инструкции вы получите на лодке. Первоначально как терапевт следите за здоровьем команды», – отвечал гестаповец. Имма увидела, что офицер окончательно устал. Он давно не спал, сломлен напряжённым бодрствованием. Гестаповец опустился на стул, прикрыл глаза полной ладонью. Белое сальное лицо его показалось Имме в красном свете  абажура неестественным. « Вы согласны?»– прозвучал сухой вопрос. – «Да…»– « Ещё одно, я знаю, в юности вы потеряли отца.  Вы не пытались его разыскать?»  Имма вздрогнула: « Чем больше я думаю об этой странной трагической истории, тем больше прихожу к выводу, что разгадка её на Цейлоне, где в молодости работал отец. Когда–нибудь я хотела бы туда съездить. »  Офицер изучающе смотрел на Имму: « Хорошо, можете идти . »

         Имма повернулась на каблуках, пошла. Её ладонь сохраняла  ощущение липкого вязкого рукопожатия человека, который так и не соизволил назвать себя, но которому она дала слово участвовать в опасной, возможно, смертельно опасной экспедиции. Имма спустилась по широкой лестнице  с зеркалами до расписанного амурами потолка, золочёными  фигурами ганимедов, обнимавших канделябры с электрическими лампами. Гулко хлопнула дверь. Имма обернулась на эсэсовцев, дежуривших у входа. В свете разорвавшейся в соседнем квартале бомбы вспыхнула надпись: «Главное Военное Медицинское Управление Рейха».

         Силы вдруг оставили Имму, она почувствовала, сколько душевной и эмоциональной  энергии потеряно за время разговора с гестаповцем на то, чтобы казаться естественно непринуждённой, милой и обаятельной. Обычные ночные головные боли, спровоцированные взрывами бомб, гулом пролетающих самолётов, рёвом  авиационных сирен, вспышками разорвавшихся снарядов, выхватывавших из темноты острые готические силуэты зданий, нахлынули на Имму, сделали из мозга сплошную пульсирующую неопределённую мякоть, в которой растворилось тело. Каждый нейрон страдал гадкой тупой болью, как при зубном пульпите.  Имма отмахнулась от лезших в голову медицинских терминов, диагнозов, их, из профессиональной интуиции, она пыталась поставить сама себе, пошла медленнее по ярко озарённой  горевшими зданиями улице  с брошенными поперёк автомобилями, распростёртыми трупами людей  и животных.

         Лодки отплыли из Любека не в январе, а гораздо позже – в последних числах апреля. Страну окутал хаос.  В поражении не сомневались самые бравые оптимисты. Смерть фюрера поставила точку шестилетней авантюре.  Погрузка на субмарины проходила в страшной спешке под грохот союзнической бомбардировки. Вопреки строгому  контролю на корабли попало немало случайных лиц.

         Имма никогда не забудет той страшной ночи, когда эмигранты всходили на борт подводных лодок. Заплаканные глаза, искаженные отчаянием лица. Санитары на носилках вносят раненых, способные держаться на костылях идут сами. Крики детей, покорность женщин, апатия мужчин, глухой низкий звук бомбардировщиков союзной авиации. Старший офицер, бьющий рукояткой пистолета о плечо солдата, сдерживающего толпу, вопящий, он должен взойти на борт раньше, потому что он адъютант генштаба, и вся его семья уже на лодке. Сталкивающиеся чемоданы, баулы, мешки. Два мичмана, отбирающие перед люком лишнее,  оставляющие исключительно личные вещи. Картины, подсвечники, фамильное серебро летят за борт. Прижав узелки с документами, по узкой лестнице люди поднимаются на субмарины.

         Ещё при погрузке эмигранты стали свидетелями, как один из ящиков с клеймом государственного казначейства упал и разбился, открыв аккуратно сложенные золотые слитки. Их быстро подобрали. Никто ничего не сказал, но будут ли люди молчать потом?

         Почти месяц лодки плыли из Северного моря, огибая Европу, через Атлантику к устью Ла-Платы. Многие не выдержали путешествия. Некрепкие не перенесли стеснённости и духоты. Люди с больным сердцем умирали первыми. Всякий выход на поверхность для проветривания сопровождался похоронами. Трупы помещали в спальные мешки, привязывали балласт, бросали за борт. Те, кому в печальные минуты удавалось выпросить у командира разрешения выйти на воздух подышать, в оцепенении ужаса смотрели на поглощаемые волнами тела. Каждый боялся, а некоторые желали  стать следующими. За переход  похоронили больше пятидесяти  стариков, восемьдесят четыре ребёнка.

         В Северной Атлантике налетела на мину и подорвалась одна из субмарин. Никто не спасся. Другая лодка потеряла управление и села на мель уже у берегов Бразилии. От удара о дно нарушилась герметичность. Четыре отсека наполнились водой. Шестнадцать человек погибли. Остальных людей, как и часть груза, удалось поднять наверх , разместить на остальных лодках.

         Во время похода Имма находилась на субмарине, выделенной под лазарет. Сюда свозили ослабленных и раненых, которым сделалось хуже. Столовую превратили в операционную. Имма бралась за самые сложные операции на черепе и мозге. Ей помогал доктор Ганс  Хингст, специалист по полостной хирургии. Если встречалась его патология,  врачи менялись местами. Плейер из подчинённого превращался в главного. Имма ассистировала. Терапевтическую помощь оказывал доктор Курт Клятт.

         Госпитальную лодку моряки прозвали лодкой смерти. Здесь не прекращались похороны. Больных и с открывшимися ранами привозили сюда часто слишком поздно.  Смерть наступала не от неквалифицированно выполненных операций,  а от невозможности обеспечить необходимую дезинфекцию. Нагноения и сепсис убивали выздоравливающих. Тяжёлый запах гноя, наполнявший субмарину, психологически угнетал команду и эмигрантов.

         В последних числах мая субмарины вошли в устье  Ла-Платы. Далёкие берега терялись в тумане. Лишь по усилившейся примеси пресной воды определили, океан кончился.

         Меры предосторожности усилили до предела. На проветривание поднимались исключительно ночью. Случайная рыбацкая шхуна, ставшая свидетелем всплытия лодок, немедленно расстреливалась и потоплялась. Информация о  немецких субмаринах, появившихся  у Южной Америки могла поставить крест на операции. Движение продолжилось вверх по течению Ла-Платы, потом по вливавшейся в неё Паране. Когда река сузилась, а глубина не позволила подлодкам плыть дальше, пересели на спущенные с субмарин катера. Командиры получили предписание отогнать подлодки к берегам Уругвая и ждать дальнейших указаний. Впоследствии в связи с известиями о подписании мира в Европе, лодки пришлось затопить. Команды по суше пробрались к своим товарищам в Парагвай.

          Вблизи Асунсьона эмигрантов высадили с катеров. С них взяли слово  хранить тайну. Большинство не подозревало о чём идёт речь. Единицы догадывались о перевозимом золоте Рейха. Ещё меньшее количество твёрдо знало о нём.  Ганс Хингст, Имма, и её помощница медсестра стали единственными медиками, кому определили сопровождать группу, продолжившую путь на катерах вверх от Асунсьона. Группа состояла из крепких молодых офицеров. Руководил ею тот самый штурмбанфюрер, что вербовал Имму в Берлине. За время перехода через Атлантику, Имма его не видела. Штурмбанфюрер плыл на командирской субмарине.

         Катера пробирались по суживающейся реке. Ветви деревьев, лианы нависали слева и справа, цеплялись за одежду офицеров, борта катеров. Наклонив головы, плыли в коридоре из растений. Всё чаще слышался скрежет корней прибрежных деревьев и камней о днище.

         На четвёртые сутки движение застопорилось, люди сняли с катеров ящики с ценным металлом, снесли на берег. Раскинули лагерь. Имма потребовала палатку. Здесь она оказала помощь двум раненым. Шарфюрер неосторожно упал с катера,  лейтенант расшиб голову о нависшую над рекой ветвь.  Украдкой наблюдая со стороны, Имма определила, штурмбанфюрер действительно главный в экспедиции. Близ Асунсьона при высадке эмигрантов он наорал на пожилого мужчину, про которого Имма точно знала, что тот бывший министр; экс-министр просил помощников для переноски  багажа. В лагере штурмбанфюрер постоянно конфликтовал с молодым генералом, претендовавшим на лидерство.

         Выйдя на берег, офицеры переоделись в штатское. Штатское в Германии и провинциях Парагвая отличается разительно. Когда захватывали «языков»,  местных жителей уточнявших маршрут, с них снимали одежду для себя. Не веря обещанному молчанию, «языков» умерщвляли. Офицеры, надевшие местные тряпки, по внешнему виду всё более превращались в разношерстный сброд.  Было досадно и комично наблюдать, как штурмбанфюрер,   сам в крестьянском рубище, с соломенной шляпой на голове, наутро выстроил  пёструю компанию  и потребовал найти лошадей.

         Лошадей нашли на третий день. Пастухов уничтожили, жителей деревни, где забрали телеги, постигла та же участь. На телеги поместили часть золота и инженерное оборудование. Не уместившиеся ящики  в мешках повесили на спины лошадей.  Прежде чем отправились дальше, заметили исчезновение молодого генерала, чуть раньше окончательно разругавшимся с штурмбанфюрером. Последний приказал искать пропавшего. Но тот, как сквозь землю провалился. Негодованию штурмбанфюрера не было предела.

         Местность становилась заболоченной. Помимо подробной карты, имевшийся в одном экземпляре, штурмбанфюрер ориентировался на только ему  известные знаки. Имма подозревала, что он бывал в Парагвае раньше. Позже Имма узнала, штурмбанфюрер, его звали Отто Герр, руководил сверхсекретным отрядом Гимлера, поставившего задачей укрыть сокровища

Рейха в случае поражения в войне.

         Шестнадцать дней отряд пробирался через непроходимые джунгли, сменяемые участками болот с зыбкой колеблющейся почвой. Кончались запасы еды, люди падали от усталости. Колючие ветки болотного кустарника рвали одежду, царапали до крови кожу. Следовало опасаться растения с широкими как у кактуса, но мягкими листьями. Прикосновение к листьям вызывало ожог. У нескольких офицеров возникли серьёзные нагноения. Ганса Хингста укусило неизвестное насекомое, похожее на гусеницу, толщиной с большой палец, длинной сантиметров десять, чёрного цвета с множеством ножек. В болотах подобные гусеницы водились в неисчислимом количестве. На месте укуса появился нарыв, вскоре гангрена охватила руку до локтя. Хингст умер. Смерть  хирурга  умножила обязанности Иммы.

         Половина лошадей, наевшись неизвестной травы пала. Часть ящиков с золотом пришлось нести на плечах. Офицеры толкали телеги. Конца путешествию не предвиделось. Люди роптали. Штурмбанфюрер Отто Герр бегал с вальтером, бил в спины отстающих,  угрожал расстрелять любого, кто бросит груз. Мучил недостаток воды. Запасы её кончались. Воду брали из луж, обезвреживая марганцовкой. От жары и сырости вздувались консервы. Есть следовало с осторожностью. Старшему офицеру удалось протащить на подлодку и таким образом вывести из Германии, овчарку, теперь она сопровождала отряд. После гибели   пяти человек от ботулизма, открытые консервы сначала давали пробовать ей.

         Болото сменила крепкая каменистая почва. Над верхушками деревьев замелькали горы. Возникла новая напасть. Люди разбивали обувь о камни, из сапог и ботинок высунулись пальцы. У Иммы заканчивались бинты, расходуемые  на перевязку потёртостей и ссадин.

         Отряд петлял по узким ущельям, переходил бурные горные речки. Офицеры становились цепочкой, передавали ящики с берега на берег из рук в руки. Лошади бешено ржали, не желая наступать в ледяную воду. Накануне дня, когда  Герр объявил окончательную остановку, в ущелье отряд попал под обвал, погубивший восемь человек и практически всех оставшихся лошадей.

         Утром начали бурить скважины, чтобы сделать хранилище для сокровищ. Несколько человек армейскими лопатами разгребали завал, извлекая вчерашние трупы и ящики с золотом. Работы шли три дня. Часть золота спрятали в глубоких карстовых пещерах, которыми богаты местные горы. Остальное – в приготовленных котлованах, которых оказалось больше, чем нужно. Сверху ящики засыпали породой, сравняли с землёй.

         Дело было сделано. Офицеры хотели отметить завершение экспедиции небольшим пиршеством, открыв последние консервы и фляги с коньяком и шнапсом. Пока офицеры, сидя на камнях, выпивали и закусывали, некоторые из них, отделившись от остальных и заранее подговорённые штурмбанфюрером, достали автоматические винтовки и расстреляли товарищей. Трупы побросали  в незарытые котлованы, туда же положили инженерное оборудование и лопаты, затем засыпали и их.

         Имму никто не предупреждал, что в целях соблюдения секретности большая половина группы будет уничтожена. Она предчувствовала ту же участь для себя. Если хотел, штурмбанфюрер шепнул бы ей на ухо о включении в число избранных. Тот того не сделал. При первых звуках стрельбы и открывшихся убийствах, Имма почла за благо бежать в лес.

         Совершив преступление, убийцы стремились уничтожить следы. Они сожгли телеги и ненужный инвентарь. Определив возвращаться налегке, забили последних лошадей. До поздней ночи убийцы пировали. Спрятавшись в кустарнике в лесу, Имма слышала буйные пьяные вопли.

         Ее искали, но поверхностно. Лес не прочёсывали. То ли было не до неё, то ли полагали, в местных джунглях выжить невозможно. Рано или поздно она умрёт от голода, станет жертвой диких животных, погибнет от укуса смертоносного насекомого. Имма не отходила от лагеря потому, что, не зная дороги, решила незаметно следовать позади возвращающегося отряда.

         Поздним вечером Имма разыскала ручей и напилась воды. От страха голод не особенно мучал её. Ночь выдалась лунная. Имма притаилась, прислушиваясь к малейшим шорохам. Она колебалась, безопасней ли сидеть под деревом или взобраться на ветви.

         Имма прислонилась спиной к стволу. Она нашла тяжёлый сук , зажала в руке. Если на неё выйдет хищный зверь, она не отдаст свою жизнь легко.

         Глаза смыкались. Тяжесть перенесённых испытаний навалилась на тело, неумолимо тянуло в сон. Пару раз Имма забывалась и чуть не падала.  Удержав равновесие, она вздрагивала, пугаясь шума собственного движения. Наступал кроткий промежуток бодрствования. Имма пребывала в полуобморочном состоянии.

         Вдруг она услышала шаги. Какой-то рослый человек пробирался через заросли. Имма замерла. Человек прошёл совсем рядом от неё. Он направлялся к лагерю. Шаги вскоре стихли. Перебираясь с ветви на ветвь,  Имма осторожно поднялась на высокое  квебрахо. Низкие ветви дерева доходили до земли. Имма легко пробралась к верхушке. Палку она не бросала.

         С верхушки дерева хорошо просматривался лагерь. Лунный свет открывал палатки, тлеющие костры. Стояла глухая ночь. Тишина редко нарушалась пронзительными криками птиц и животных. Со стороны лагеря не доносилось не звука. Люди спали.  Приближалась новая трагедия.

         Тень вышла из палатки. Скользнул луч фонарика. Имма хорошо видела фигуру человека, пробиравшегося от палатки к палатке. В свете луны в руке его блеснул штык-ножь. Человек заходил в палатку. Вскоре оттуда доносился всхлип, иногда стон. Человек, Имма узнала его, это был штурмбанфюрер Герр, успел обойти все палатки. Никто не оказал ему сопротивления. После вечерней попойки люди спали, как убитые. Герр хладнокровно перерезал горло, колол в сердце. Он желал один обладать тайной места, где лежат сокровища.

         Зло не может оставаться безнаказанным. К Герру спешило возмездие.  Оно пришло, но, пожалуй, слишком поздно. Человек прошедший мимо Иммы, оказался молодым генералом, некогда покинувшим отряд, риттером  фон Шобертом. Он набросился, на штурмбанфюрера, когда тот вышел из последней палатки. Схватка была ужасной. Успех склонялся  то к одному, то к другому сопернику. Генерал победил, заколов штурмбанфюрера его же штык-ножом.

         Генерал заглядывал в палатки, пытаясь отыскать живых. Мертвы оказались все. Над трупом хозяина  надрывно выла овчарка. Генерал не уходил, он остался в лагере до утра. Утром он лазал по планшетам в поисках письменных принадлежностей.  Карту местности штурмбанфюрер успел сжечь. Не оказалось в палатках и ни одного листа бумаги.

         Генерал разыскал перо, заправленное чернилами. На запястье он зарисовал окрестности, отметив крестами котлованы, где лежало золото.

         Генерал пошёл через джунгли назад. Каждый день он наносил на кожу новые метки, зарисовывая маршрут. Имма хорошо это знала, потому что осторожно пробиралась следом. Она не показывалась генералу, неуверенная в его намерениях. Золото слишком многих сводит с ума, тем более в  немыслимых размерах. Недоверие Иммы вызывало прежде всего то, что перед уходом генерал не только похоронил убитых , но и постарался всячески уничтожить следы лагеря. Палатки сжёг огнемётом, засыпал землёй признаки присутствия человека.

         Прежде чем пойти за генералом, Имма спустившись с дерева, крадучись вышла на место лагеря. В воздухе витал запах пепелища. Ветер перекатывал клочки сожженного брезента и мундиров. Имма искала пистолет. Свой она оставила вместе с портупеей, когда бежала из палатки. Пистолет придал бы уверенности в долгом пути через кишащую опасным зверьём сельву.

         Обострённый слух Иммы донёс до неё стон. Камни, которыми генерал забросал яму с трупами, чуть шевелились. Имма без промедления бросилась разрывать братскую могилу. Сверху лежала медсестра, помощница Иммы, русская, перешедшая на службу в вермахт. Сердце девушки ещё билось, она дышала. Медсестру ранили в грудь. Она попала под пули расстрельной команды, ночью вырезанной штурмбанфюрером. Генерал счёл девушку мертвой и бросил в общую яму.

         Имма взвалила раненую на плечи, потащила вниз к ручью. Там она промыла раны, влила в губы девушки воды. Следовало бы извлечь пулю, но инструментов теперь не сыскать. Имма запустила в рану пальцы, нащупала и достала пулю. Она снова промыла рану, перевязала лентами из разорванного кителя.

         Оставив девушку у ручья, Имма возвратилась в лагерь. Она разыскала кучу оружия, пистолеты, автоматы, пехотный пулемёт. Имма взяла пару вальтеров и обоймы к ним.

         Иммы нашла уцелевший кусок брезента с грубо прорванной   штык-ножом дырой. Её мог сделать некто, выбравшийся при расстреле или во время резни. Золото доставляли двести офицеров. Некоторые из  них умерли от пищевых отравлений, укусов змей и ядовитых насекомых, осложнённых нагноениями ран. Кто-то бросив отряд бежал вблизи Асунсьона. После известия о поражении в войне дисциплина значительно упала. По медицинскому журналу Иммы к месту, где прятали сокровища, прибыло сто шестьдесят четыре человека. Расстрельная команда штурмбанфюрера включала около двадцати. При таком большом количестве людей неминуемо кто-то должен был уцелеть. Не всех застали врасплох,  не все безропотно ждали своей участи. Когда штурмбанфюрер  перерезал горла, кто-то мог услышать стон, сдавленный крик, и вместо того чтобы оказать сопротивление, спастись бегством. Кто спасся, сколько человек, определить Имма не могла.