Текст книги "Казна Кальвадоса (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Нет, мы тут с Павлом.

– Я вот, что говорю, – бодро отозвался Павел.– Мы прямо в экстремальный тур попали.

– И что же? – проворчал проснувшийся Володя.

– А то, что экстремальный тур стоит дороже, а мы в нём – бесплатно.

         Володя тихо вздохнул:

– Доведётся же оказаться в одной лодке с идиотами!.. Степанов, к тебе пока не относится.

– Дядя Валера,– сказал Витя. – Надо папу убрать от руля, а то он за борт свалится.

– Что с ним? Уснул?

– Часа полтора, как носом клюёт.

         По качающейся лодке Степанов подобрался к Борису.   Тот спал с сигарой во рту. Рука его лежала на руле. Но куда он рулил, он уже не знал.

– Давай его перенесём, – Степанов и Павел взяли Бориса подмышки, потащили на корму. Витя вытащил у отца изо рта сигару, выбросил за борт. Тот тут же проснулся:

– Вы решили, что я сплю?

– Я тебя заменю, – предложил Степанов.

         Борис невнятно кивнул. Его положили на дно лодки. Степанов сел за руль.

         Светало. Багровый диск солнца поднимался над джунглями. С берега послышался протяжный крик. Кто-то взял высокую ноту. Крик сменился клекотаньем. Смотревший в утренний туман Кальвадос оживился. Он сложил ладони вместе и прокричал в темноту. Из редеющих сумерек на берегу прорисовались плохо одетые люди с вершами, сетками и другими приспособлениями для рыбной ловли. Некоторые были в набедренных повязках. Кальвадос оживлённо заговорил с ними на языке, который  в Москве не понимал ни один специалист.

– Кальвадос узнал своих, – сказал Витя.

         Борис проснулся, услышал голоса и инстинктивно нащупал обломок весла. Перекрик неожиданно разговорившегося Кальвадоса и дикарей продолжался. Интонации не носили угрожающего характера, и все понемногу успокоились. За исключением  крупно дрожавшего Павла. Дикари и Кальвадос интенсивно жестикулировали. Кальвадос сел на скамью и кивнул вперёд.

– Лысый дорогу выяснял, – объяснил Володя. Кальвадос показал раскрытую ладонь.

– До чего –то осталось пять чесов или пять  километров.

          Лодка пошла вперёд, река ещё больше расширилась и изменила направление. По воде гуляли лёгкие волны, охотились чайки. Через пять –шесть часов показался населённый пункт. Он состоял из неказистых домов обмазанных глиной, крытых соломой и пальмовыми листьями. В реку уходили хлюпкие причалы, стоявшие на сваях и выстланные стволами деревьев.

         Лодка пристала к причалу. Путешественники ступили на берег. Их окружила толпа чумазых, нищенски одетых детей. Дети протягивали ладони, подносили сложенные пальцы к губам, давая понять, что хотят есть. Они бесцеремонно лезли в карманы путешественникам. От детей буквально приходилось отбиваться. Появились и взрослые. Они не просили, разглядывали туристов ничего не выражавшими взглядами. Борис на всякий случай посчитал необходимым незаметно переложить золотые часы из кармана в трусы. Павел на ломанном испанском спросил, где здание администрации или пункт туризма, отмеченный значком «i». Его не поняли.

– Полис! Полис! – закричал Володя , справляясь о полиции.

         Толпа разбежалась, потом опасливо собралась вновь. Кальвадос безуспешно пытался переводить. Никто не понимал ни его, ни местных. Из толпы вышел седой благородный старик в домотканом рубище с лицом, покрытым восковой маской проказы, из-под которой пробивались рыжие волосы. Старик ухитрился внушить,  надо идти за ним. Путешественники не без колебаний отправились за дедом.

         Пока шли по деревне, отчаянно вертевший головой Витя мог убедиться и передать остальным, что нигде не видно вывесок с надписями « Полиция», « Госпиталь», «Школа», «Администрация» или «Магазин».

– Здесь живут дети природы, – заключил вернувший хорошее настроение Павел.

– Главное, чтобы они нас не съели, – заметил Володя.

– Не говори о еде, так есть хочется, – сказал Степанов.

– Съел бы вон того пацана? – Борис указал на грязного подростка, неустанно, разными способами пытавшегося залезть к нему в карман.

– Папа,  если они украдут наши кредитные карты, что они с ними будут делать? – спросил Витя.

– Что мы тогда будем делать, сынок? – вздохнул Борис.

– На ваши карточки  они оденутся  у « Дольче и Габбана», – подсказал Павел.

         Лепрозойный старик вывел туристов к автобусной остановке. Она представляла навес из пальмовых листьев на кривых столбах. У остановки стоял пожилой автобус  с вылинявшей табличкой «Асунсьон». Борис дал деду бразильских денег. Дед не взял, потребовал доллары. Расплатившись, все залезли в автобус. Местные жители не торопились уходить, они обступили автобус, поднимались на носках, заглядывая в окна. Дети то показывали, что хотят есть, то пытались продать камни, которые поднимали с земли.

         Автобус понемногу наполнялся источавшими непереносимый запах крестьянами и крестьянками. Многие держали корзинки с курами и индюшками. Крепкая, выряженная, как из костюмерной сгоревшего театра, тётка везла пронзительно оравшего порося. Соломенные шляпы, застиранные юбки попугаевых цветов, невыразимые жилеты ковбойских фильмов, соседствовали с чёрными парами, видимо, снятыми с проповедников пытавшихся засеять джунгли христианством. Кто курит, кто плюёт на пол жевательный табак, головы всех повёрнуты к путешественникам.

         Явился лихой внешности парень, в кожаных штанах и тужурке, сел на водительское место. С немыслимым скрежетом машина завелась и, подскакивая на неровной дороге, потащилась в столицу.

         Два с половиной часа ехали по прямой. Справа и слева непроходимой стеной высился тропический лес. Обезьяны скакали по кустам, осторожно выглядывали парнокопытные.

         На краю сельвы, у маленького ресторана, автобус сделал остановку. Крестьяне и русские туристы с Кальвадосом вышли размять ноги. Выпили крепчайшего кофе в крошечных дозах, в Южной Америке принято наливать на донышко. Выйдя на автобусную площадку, русские окинули взглядом окрестности. Впереди раскрывалось без конца и края  золотое в лучах солнца поле. Сухие вытянувшиеся растения несли колос. Степанов вошёл в поле и сорвал несколько колосков. Сопровождавший его Володя  с интересом их рассматривал. Степанов и Володя не могли ошибиться: пшеница, рожь, овёс. Первоначальная смесь злаковых, давшая питание, а следовательно, и жизнь  первым людям, она сохранилась только в Парагвае. Здесь её называют пампой. Борис с сыном затеяли игру в прятки, когда водитель зычным голосом предложил пассажирам продолжить путь.

         Дорога пошла мимо плантаций кофе, какао, рисовых полей. Встречались рощи кокосовых пальм и каучуковых деревьев. Из зарослей сахарного тростника вышли работники в широкополых шляпах с мачете за поясом. Долгим взглядом они проводили автобус. Проезд любого транспорта служил для них одной из немногих тем общения. У самой столицы появился асфальт, движение сделалось оживлённее. Грузовики везли лес, каучуковые шары, початки кукурузы, из живности – коров и свиней. Частных автомобилей было немного и все – старого образца.

         Пригороды Асунсьона составляли хижины, лачуги, жалкие нагромождения грубо сколоченных построек из случайного материала, разной длины брёвен, каких-то реек, балок, сломанных ящиков.  Многие строения не достигали человеческого роста. Люди находились в них лёжа, сидя, полусогнувшись. Угрюмыми зверьками выглядывали они из проёмов жилищ. Рядом бодро резвились оборванные дети, поколение за поколением донашивающие до истлевания обноски предшественников. Картину дополняли протянутые везде верёвки с сушащимся бельём.

         Центр Асунсьона – дома колониальной архитектуры, громоздкие каменные здания жёлтой штукатурки, обязательно с просторными балконами, обширными окнами  с почти всегда опущенными жалюзи. Некогда аляповато вызывающие фасады обильно обвалились. Человек, впервые въехавший в столицу, мог полагать, город недавно перенёс землетрясение или подвергся авианалёту. Улицы, мягко говоря, убирались плохо. Скомканные газеты, жестяные банки, картонные упаковки, перекатывались ветром с тротуара на тротуар. Груды хлама лежали у электрических столбов. Пустые поваленные на бок мусорные контейнеры валялись неподалёку. Витрины магазинов, рекламные надписи выглядели блеклыми, под стать домам, будто выгоревшими в нещадном парагвайском солнце.

         Люди, заполнявшие улицы, носили одежду летних тонов, преимущественно белую и бежевую, но были они как неглаженные, отсутствовал лоск, манеры. Казалось, каждый оделся второпях. Редко встречались чересчур элегантные пожилые мужчины  в светлых костюмах, платках на шеях, модных шляпах, с дорогими кольцами на средних пальцах. Они неторопливо прогуливались или сидели в кафе. Многочисленные дорого одетые излишнего веса матроны тоже не отличались вкусом, крикливое платье, накидка или сумасшедшего цвета пиджак вопили о достатке. Город не излишествовал безопасностью, ни одна из богатых матрон не надевала драгоценностей. Дамы не ходили одни. Они шли с мужчиной или их сопровождал слуга.

         Автобус прибыл на площадь, центр которой украшала башня с часами. Путешественники, крестьяне, гуси, утки,  индюшки и свиньи спустились в город. Витя попросился в туалет, но Борис не отважился пустить его в  пугающие развалины каземата, куда входили и откуда выходили люди с разбойничьими физиономиями. Оказавшись вне туристических троп, путешественники чувствовали себя угнетённо. Им, особенно сотрудникам милиции, чудились  нападения, грабежи, как минимум мошенничества и мелкие кражи. « Карманы! Карманы! Ушки на макушке!» – неустанно повторял Володя.  Он вытянул руки по швам, ухитряясь одновременно контролировать карманы брюк  и мундира. Легкую эйфорию сохранял  Павел. Ему по-прежнему всё нравилось.  Его чудом не испорченный в водопаде фотоаппарат-«мыльница» непрестанно щёлкал. Павел задирал голову, находя всё новое очарование в осыпавшейся архитектуре. Степанов держал подмышки его и Кальвадоса. Чтобы зазевавшись, ни тот, ни другой не попали под машину. Один из-за чрезмерной отдачи новым впечатлениям, второй – из-за полной отстранённости от всего.

         Степанов уточнил адрес Хуаниты  у полицейского. Павел тем временем поймал такси. Набившись в салон, как сельди, отправились.

         Хуанита жила в фешенебельном районе недалеко от Конгресс-Холла. Здесь было почище, хотя, как и везде в Асунсьоне, фасады зданий требовали серьёзной реставрации. Двухэтажный с мансардой особняк располагался среди парка, окружённого высокой решёткой. К жёлтому с белыми балконами дому вела посыпанная морским голышом дорожка.  Там и сям виднелись клумбы  с розами, тюльпанами, ирисами. В искусственно созданных  болотцах  цвели орхидеи. Два прирученных аллигатора с ошейниками позёвывали у бассейна. Голова кружилась от вязкого запаха тропических цветов, он подавлял аромат европейской растительности, которую хозяйка пыталась насильственно привить в несвойственной ей почве. Заросли жасмина образовывали живую изгородь, делившую парк на участки. Два белых флигеля или хозяйственные постройки размещались впереди и по сторонам главного входа, где сейчас стоял серебристый кадиллак.

– Чтоб я так жил! – не удержавшись, воскликнул Володя, потрясённый открывшимся ему великолепием.

         Таксист посигналил. Из будки  у ворот вышел охранник.  Внимательно осмотрев сидевших в авто, он справился о цели визита, позвонил в дом, получил добро и лишь потом, нажав на кнопку, открыл ворота. Степанов заметил над воротами две видеокамеры, а вдоль всей ограды – провода  с сенсорными датчиками. Система охраны особняка заслуживала уважения.

         Такси покатило по алее. Из дома по лестнице навстречу машине спустилась молодая полная женщина в светлых широких брюках, голубой распашонке и шляпке-корзинке. Тяжёлые золотые украшения сверкали на её запястьях и шее. Женщину сопровождал упитанный мальчик  в матроске и  лоснящийся ротвейлер. Машина остановилась. Хуанита кинулась к отцу и бурно со слезами обняла его. Кальвадос не остался столбом. Дав волю чувствам, он похлопал дочь по спине. Никто не ожидал от него чрезмерной эмоциональности. Степанову всё же показалось, что глаза Кальвадоса увлажнились. Когда после продолжительной разлуки достойный отец обретает любящую дочь, свидетели сцены чувствуют себя лишними. Так некоторое время и происходило. Потом очередь приласкаться досталась внуку. Кальвадос  с усилием поднял его на руки. Одна собака не узнавала бывшего хозяина. Ротвейлер щетинился и злобно рычал. Вышедший из дома слуга скоро увёл сопротивлявшегося пса.

         Солидного раскланявшегося с Витей мальчика в матроске звали Педро.  На языке мимики и жестов он тут же нашёл общий тон и увёл Витю к бассейну показывать крокодилов.

         Хозяйка предложила путешественникам отдохнуть после дороги. Каждый получил изолированную комнату в большом доме, а Степанов целые апартаменты. В первой комнате у него стоял широченный дубовый стол зелёного сукна с зелёной же лампой, для работы,  и мягкая кожаная мебель для дневного отдыха, во второй – крепкая красного дерева двуспальная кровать, махагоновый шкаф, телевизор и торшер. В ванной к удобствам добавлялось джакузи.

         Приняв душ, приведя себя в порядок, путешественники спустились в столовую. Здесь ждали пирог с индейкой, омары, мясо тапира,  парагвайские вина. Педро и Витя начали с десерта, набросившись на фруктовый торт.

          Разговор вертелся вокруг Кальвадоса. Хуанита интересовалась, как он был найден, где жил в России, какие обстоятельства сопутствовали его доставке в Парагвай. Она не уставала восхищаться мужеством русских туристов, спасшихся из водопада. Что же касается того, кто мог преследовать отца, об этом Хуанита не имела ни малейшего представления. Он всегда жил тихой размеренной жизнью потомственного плантатора. Сначала занимался какао, позже – кофе и чаем,  года два назад купил марганцевые рудники на севере страны. Что отец мог делать в Европе? Это было вне понимания Хуаниты. Она знала, что у отца есть родной брат, но она его не помнила. Хуанита была совсем маленькая, когда тот уехал из страны. Брат Кальвадоса жил где-то в Европе, вроде бы тоже занимался бизнесом,  в производстве или на рынке ценных бумаг. Отец никогда не говорил, что собирается к нему. Отношения между братьями нельзя было назвать тёплыми. Хуанита не знала, чтобы они созванивались или переписывались, кроме поздравительных открыток, которые они получали к Рождеству. Однажды в Европе случился какой-то экономический скандал не без участия дяди.  Отец показал Хуаните газету, где на первой странице была фотографии дяди. «Как он похож на меня!» – воскликнул тогда отец. Действительно, сходство оказывалось разительным.

         Рассказывая всё это, Хуанита поглядывала на Кальвадоса. Отец не проявлял интереса к разговору, вместе с детьми предпочтя всей еде торт.

         Завтра Хуанита покажет газету с фотографией дяди, если он заинтересовал Степанова, а пока, после ужина, предлагает выйти на террасу, посидеть в шезлонгах, полюбоваться закатом. Закаты в Асунсьоне неописуемые. В гостиной дома висят картины местных художников, живописующих закаты. Разделяя вкусы дочери, их собирал отец.

         Поблагодарив хозяйку, путешественники вышли на террасу, сели в кресла. Борис попросил сигару. Красный диск солнца опускался за дома. Пейзаж окрасился в пурпурные тона. Лица присутствующих стали красными, будто они сидели в фотолаборатории.

         Борис беспокоился, не съедят ли детей крокодилы. Сразу после ужина дети опять  возвратились к бассейну с горячим желанием кормить пресмыкающихся остатками пирога и торта. Борис периодически вытягивался с кресла, ему мерещилось, что рука сына уже в масти хищника. Дети насаживали еду на  шампуры для барбекю, потом протягивали крокодилам. Те жадно глотали.

         Володя лениво ковырял  во рту зубочисткой. Кальвадос, будто забыв о прежних пристрастиях, высказанных дочерью, снял, повесив на спинку шезлонга, пиджак и мерно задремал, безразличный к закату. Хуанита заметила, как изменился отец. Он стал скучным, апатичным, не всегда адекватным. В глазах дочери стояли слёзы. Что-то ужасное сделали с головой  отца. Откуда эти шрамы? В какую чудовищную переделку он попал, что так изменило его характер? В доме он не узнаёт комнат, привычных вещей. Этот особняк он спроектировал и построил, прожил в нём большую часть жизни, а она видела, как он ищет туалетную комнату, о расположении которой не мог не знать.

         Что за странный язык, на котором обычно говорит Кальвадос, а дочь ему  бойко отвечает, спросил Степанов. О, это язык индейцев гуарани, на нём общается половина населения страны,  выходит множество газет. Наравне с испанским он считается официальным.

         Случайно за светской беседой, бросив взгляд в сторону Кальвадоса, Степанов заметил мелочь, которой сначала не придал значения, потом она заставила его окаменеть. Кальвадос повесил пиджак на спинку кресла не совсем аккуратно. Воротник вывернулся наизнанку, и Степанов ясно увидел срезанный под корень ярлычок. Степанов сомневался, не помнил точно, но всё же, если ему не изменяла память, Кальвадоса нашли в этом пиджаке, и  когда снимал он его многократно, ярлычок всегда был. Ярлычок – такая мелочь, которую трудно заметить, и Кальвадос, постоянно находившийся в отстранённом состоянии, вряд ли приехав, домой,  первым делом взял да и срезал ярлычок с пиджака.  Или это сделала Хуанита? Прислуга? Кто-то другой? Зачем? Степанов твёрдо решил дождаться удобного момента и осмотреть вещи Кальвадоса. А пока он побеспокоил  Хуаниту, почему отец не переодет. Та отвечала, что прачка готовит вещи, и с завтрашнего дня отец, конечно же, будет уже не в том, в чём проходил почти год.

– Отец сильно переменился, – сказала она. – Лучше стало, что он перестал жевать табак. Была у него дурацкая привычка.

– Зато я теперь его нюхаю, – односложно добавил мало разговорчивый Кальвадос и извлёк довольно симпатичную, неизвестно как у него появившуюся табакерку. Кальвадос набил обе ноздри табаком. Чувствовалось, он давно собирался сделать это, да не решался.

– Красивая у вас табакерка, – сказал Степанов.– Позвольте.

– Пожалуйста, купил в Сан-Пауло, – перевела Хуанита.

                                                               6

         Вечером, когда Степанов остался один, к нему заглянул Витя:

– Вы видели?– горячо заговорил он.– Кальвадосу кто-то все лейблы на одежде срезал.

– Ты тоже заметил?

– Давно, – важно отвечал Витя.

– Не могла ли это сделать Хуанита?

–  Не знаю. В Сан-Пауло, где мы играли, лейблы были. Я уверен. Кальвадос от жары пиджак снял, я смотрю – на пиджаке фирма крутая.

– Какая?

– «Бёрбери».

– Ты определённо заметил?

– Мы с папкой на такие вещи моментально реагируем. Престижники, так нас мама называет. Не заметили? У папы «ролекс», кроссовки «адидас», всё родное.

– А у тебя что?

         Витя, полный значения, достал из штанов бумажник:

– Бумажник от «Монти», – Витя вздохнул.– Денег пока нет, не заработал… Кстати, та монета у вас?

         Глаза мальчика горели, голос сорвался.

– У меня,– признался Степанов.

– Берегите её. Я вот что думаю, чип внутри монеты может содержать не всю информацию, а часть. Остальная информация на других монетах. На вашей же самое главное. Без чего другое не действует, – Витя посмотрел по сторонам.– Вам может угрожать опасность.

– Ясное дело, – улыбнулся Степанов.

– Серьёзно. Скоро, я знаю… – Витя осёкся, будто сказал лишнее.

         Степанов вертевший Витин бумажник, протянул его назад:

– Бумажник твой подделка. Вот здесь мелко написано – Анкара. Чья это столица?

         Витя молчал.

– Пробелы в географии!

         На этом они расстались.

         Ночью Витя спал так крепко, что когда ему захотелось в туалет, он машинально встал и пошёл налево, руководствуясь расположением московской квартиры. Однако налево была стена. В неё Витя и упёрся. Витя пошарил руками по стене в поисках двери. Нашёл картину в массивной раме. Только после до Вити дошло, что он не дома. Калейдоскоп событий вчерашнего дня молнией пролетел в голове.

         Не был Витя и в гостинице. Чтобы попасть в туалет, следовало выйти из комнаты и двинуться в конец коридора. На соседней кровати, широко раскинувшись, могуче храпел отец. Витя не стал его будить, не маленький.

         Надев шлёпанцы, Витя в трусах и майке вышел в коридор. Светила луна. Расставленные вдоль окон большие растения в кадках отбрасывали на пол угрожающие тени. В чужом доме Витя чувствовал себя неуютно. Ему представлялись сцены  из фильмов ужасов. Вот растения протягивают корявые ветви и хватают его. А вот  из стены выходит таинственный человек. Не успел Витя так подумать, как увидел впереди человека.

         Сначала Витя принял его за Кальвадоса. Что-то показалось общим в походке и развороте плеч. Но человек был явно выше ростом и шире. Если искать образец, неизвестный больше походил на атлета, охранника странной старухи, виденного Витей  в самолёте, а потом в отеле в Сан-Пауло. Витя принял его за Кальвадоса, потому что он вышел из апартаментов предназначенных для хозяина дома.

         Несколько соединенных между собой просторных и удобных комнат располагались за дверью в середине коридора. До своего исчезновения Кальвадос многие годы предпочитал ночевать в них. Не удивительно, что Хуанита отвела отца именно туда. Другое дело, Кальвадос, возможно, вследствие черепно-мозговой травмы, не угадывал своих комнат. В тоже время, он хотел угодить дочери, не пугать её, и притворялся, что узнаёт старые вещи и комнаты. Его притворство читалось, от  этого становилось ещё неприятнее и страшнее.

         Человек вышедший из дверей спальни Кальвадоса, был не Кальвадос. Он шёл осторожно, крадучись, но, не оглядываясь, будто никакая угроза не определяла его поведение, а единственное чего он хотел, не наделать шума. Человек шёл по коридору. Вите, если он не передумал идти в туалет, приходилось следовать за ним.

         Дойдя до лестницы, человек пошёл наверх. Там находился жилой чердак или мансарда с комнатами и наклонными окнами. Витя свернул в туалет.

         В туалете было пусто и жутко. Журчала вода, пахло плесенью. Кроны деревьев, раскачивавшиеся в лунном свете за окном, казались призраками. Витя делал своё дело, когда порыв ветра с грохотом раскрыл окно. Куча пальмовых листьев влетела в помещение, вспугнув маленькую ящерицу, притаившуюся на кафеле. Ящерица пронеслась по стене перед глазами Вити, приведя  его в трепет.

         Витя опрометью вылетел из туалета и сразу остановился. Страх и любопытство боролись в нём. Витя пугливо посмотрел в коридор, на туалет, и, стараясь не скрипеть ступеньками, пошёл по лестнице на третий этаж выяснить, что там может делать человек, которого трудно отвести к обитателям дома. Если б он был слугой, вряд ли он стал бы двигаться столь осторожно, даже учитывая середину ночи.

         На лестнице Витя услышал, как в парке отчаянно залаял ротвейлер. Вдруг голос собаки прервался , она захрипела и смолкла.

         Витя опасливо выглянул в коридор третьего этажа.  Чувства его обострились, нервы напряглись до предела. Тихо безжизненно мерцают лампы дневного света, одна чуть потрескивает. Идти дальше казалось совсем страшным. Витя собирался повернуть вниз, когда услышал странный звук, примешивающийся к треску лампы и шуму усиливающейся за окном бури. Пи-пи-пи. Словно кто-то попискивал или с интервалом скрёбся ногтям по стеклу.

         Любопытство заставило Витю пройти дальше по коридору. В середине располагались апартаменты Хуаниты, столь же обширные как у отца, и прямо над его комнатами. Вот оттуда и доносились скрипучие звуки. Витя внимательно вслушивался. Как человек помешанный на компьютерах, он скоро определил, звук  электронный.

         Крадущийся человек исчез. Витя чувствовал себя в некоторой безопасности. Подойдя к дверям Хуаниты, он минуты две прислушивался, потом попытался заглянуть внутрь, чтобы выяснить, что же там попискивает. На зло дверь прилегала к косяку совсем плотно. Осмелевший Витя лёг на пол и заглянул под дверь. Тут была щель. Через неё просматривался низ комнаты. Витя мог разглядеть ковровую дорожку, ножки кресел. Дальше он увидел ножки стола и стула, край женского пеньюара.

         Витя пыхтел, пот бежал по его лбу и щекам. Ему приходилось оглядываться. Любой, заставший его за подглядыванием, мог поставить в неловкое положение.

         Пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, Витя сдвинулся по щели к косяку. Луч света ударил ему в правый зрачок. Удача! Жучок-короед проел крошечную дырочку сантиметрах в сорока от низа двери. Через неё можно смотреть и видеть. Витя взглянул и как фотовспышкой схватил сидевшую к нему спиной за столом Хуаниту. Плечи её чуть покачивались, а рука отбивала на столе  ритм. Именно движение руки, надавливавшее на что-то, что Витя сначала принял за компьютерную «мышь», извлекало странные писклявые звуки. Перед Хуанитой на столе стоял какой-то аппарат. Из-за её спины Витя разглядеть его не мог. Догадка искрой пробежала по возбуждённому мозгу Вити. До него дошло. Он слышал эти звуки, знал о них, по крайне мере, они здорово напоминали известные ему. Манипуляции Хуаниты извлекали радиосигнал. На подобные сигналы Витя натыкался, когда был радиолюбителем. Это было перед тем, как папа купил компьютер. Рука Хуаниты отстукивала радиоключём. Сложный сигнал, точно не морзянка, летел неведомому адресату  в леса  сельвы или за океан.

         Витя отступил от двери и снова огляделся. Он чувствовал страх и неловкость, будто открыл святую святых дома Кальвадоса.  Как и на втором этаже, середину коридора занимала небольшая оранжерея экзотических растений в горшках. Невидимыми узами внимание Вити приковалось к месту среди горшков. Там торчала человеческая нога. Вернее, часть её, скрытая ботинком и штаниной. Загипнотизированный ужасом, Витя не отпрянул,  а пошёл ближе к горшкам. Липкий пот  покрыл его лоб, руки и шею. Он напоминал кролика, бредущего на съедение к удаву.

         Подойдя, Витя чётко разглядел кровавый след, лужу крови, проломленный череп с кусочками мозга на щеке, неестественно разбросанные конечности.

         Таинственный человек, за которым шёл Витя, лежал недвижимо. Другой неизвестный оборвал ему жизнь.   Паралич ужаса сменился истерикой отчаяния. Витя ринулся вниз. Вбежав в свою комнату, он принялся будить отца:

– Папа, папа, вставай! Там наверху труп!!.

         Борис бормотал во сне, ворочался, сопел, натягивал на себя одеяло, которое отвернул сын.

– Какой труп? – не понял Борис, просыпаясь, садясь на кровати, растирая кулаками красные глаза.

– На третьем этаже кого-то убили и бросили среди цветов, – горячо объяснял Витя.

– Кого убили?

– Я не знаю.

         Борис в огромных семейных трусах в горошек и синей майке с олимпийской символикой прошёл к холодильнику, открыл пиво:

–  Тебе ничего не померещилось? – спросил он, делая большие глотки из банки.

– Я видел точно. Напротив комнаты, где тётя Хуанита. Я не мог ошибиться. Пойдём, я тебе покажу!

         Борис возвратился к кровати, взъерошил волосы:

– Чего ты мне собрался показывать, труп?

– Ну да. Может, он ещё жив.

– Либо он труп, либо нет. В любом случае мы никуда идти не можем, – тяжело выдохнул Борис.

– Почему?! Ты же такой смелый.

– Потому что я сидел, – резко оборвал Борис.– Сидел в тюрьме, сынок. Я никогда тебе про это не рассказывал.

– Мама знает? – спросил Витя.

– Мама знает, – подтвердил Борис и уже мягче пояснил. – Я сидел за экономическое преступление.

– А ты меня, сынок, в мокрое дело впутать хочешь. Ты мало живёшь, не знаешь злых и завистливых людей. Сейчас мы туда пойдём, потом нам дело пришьют. Скажут, мы его и убили. Я убил. Трупы – дело милиции. Надо будить дядю Володю.

– Так пойдём, разбудим!!

– Надо подумать… Ты не слышал, как дядя Валера рассказывал, его чуть не сутки продержали в полицейском участке, когда кто-то напал на лодочника. Дядя Валера был лишь свидетелем. Того человека только ранили. Если же кого-то убили, нас задержат навечно, тем более, если мы с тобой к трупу первые явимся.

– Дядю Валеру задержали в Бразилии, а мы в Парагвае.

– Какая разница, малыш?.. Эх, а ведь мы маме обещали вернуться… Ладно, пойдём.

         Борис натянул джинсы. Нехотя он отправился будить Володю. Витя следовал сзади хвостом.

         Володя поднялся медленно с тяжёлыми вздохами: «Вляпались в историю!» и «Поспать не дают!». Он разбудил Степанова. С предосторожностями все четверо поднялись на третий этаж, приблизились к апартаментам Хуаниты. Тихо, не звука. Развернулись к оранжерее. Ничего не видно. Подошли ближе. Что-то случилось с электричеством. Лампы замигали. Давала знать  буря за окном. Ветви качавшегося дерева у ставня били по кабелю, высекая искры. Витя вскрикнул. Борис влажной ладонью зажал ему рот.

         Среди горшков никого не было. Посередине  середине коридора тянулся мокрый, как от швабры след. Если здесь кто-то и был, пока прособирались, человека убрали. Следы торопливо замыли водой. Борис с негодованием смотрел на сына, не подвёл ли он его в глазах остальных, не стал ли труп плодом воспалённого воображения ребёнка.

         Володя ворчал, но Степанов не склонялся  относиться к словам мальчика с недоверием. Он предложил, невзирая на неуместное время, постучаться к Хуаните, спросить, не знает ли  чего о происшествии она. Витя ничего не сказал о том, что разглядел в дырочку, проделанную короедом. После исчезновения трупа Витя справедливо полагал, доверие  к нему подорвано, дальнейший рассказ вызовет ещё большее раздражение отца. Степанов, допускавший возможность существования трупа между горшками, который потом унесли, засомневается, услышав совсем неправдоподобное повествование мальчика. Володя же склонялся к позиции Бориса.

         Хуаниту разбудили. Она вышла в голубом пеньюаре с рюшками, заспанными глазами. Хуанита сказала, что ничего не видела и не слышала. Сейчас она оденется и выйдет. Витя пытался заглянуть ей за плечо, чтобы увидеть, стоит ли на столе передатчик, который он видел раньше. Ему это не удалось.

         На ноги подняли слуг. Накинув плащи, они с фонарями обследовали парк. Сигнализация не сработала. Если некто и проник в дом, то несомненно знакомый с системой охраны и расположением комнат. Бушевавшая буря мешала осмотру. Порывы ветра срывали с деревьев ветви и листья, несли через парк. Брызги дождя летели в лицо. Путешественники, вышедшие вмести с прислугой в парк, обследовали подступы к запасному входу. Никаких следов. Володя обнаружил старый мундштук. По виду он пролежал в траве несколько лет.