Текст книги "Казна Кальвадоса (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

         Степанов услышал зловещие звуки трапезы, доносившиеся из бассейна. Когда подошли ближе, Витя содрогнулся от страшной картины. Круги крови расходились по воде. Аллигаторы пожирали ротвейлера Хуаниты. Осторожная собака без посторонней помощи не могла попасть в бассейн. Ясно, в парк приходили чужие. Собаку оглушили, потом бросили в бассейн на съеденье крокодилам. Так предположил Володя. Ему никто не возражал.

         Борис вспомнил о Павле. Почему он не вышел? Что с ним? Неужели невероятный шум, поднятый в доме, не разбудил его? Павел не злоупотреблял спиртным, его сон чуток, не сомневался Борис. У Володи возникли подозрения по поводу Павла. Что это за человек? Откуда? Мы так плохо его знаем. Степанов не поддержал Володю. Сомнения Володи можно отнести к любому из их случайной компании. Они все знают друг друга мало.  С самим Володей Степанов познакомился в день отъезда из Москвы, когда руководство возложило на того обязанность отвезти Степанова в аэропорт. А где Кальвадос?

         Злоумышленников не обнаружили, поэтому положили возобновить расследование утром, когда погода успокоиться, а пока вернуться в дом.   Нервы у всех были на столько взвинчены, что спать не хотелось. Хуанита предложила подняться на третий этаж, попить чаю в малой гостиной. Когда шли по второму этажу, Витя увидел выходившего из спальни Кальвадоса Павла.

         Павел вздрогнул, замер в проёме двери. Его неуклюжая тёмная фигура резко очерчивалась падавшим из комнаты светом.

– Он, кажется, мёртв, – растерянно сказал Павел.

         Степанов, за ним остальные, быстро вошли в комнату. Кальвадос сидел в высоком кожаном кресле спиной к дверям. Степанов приложил два пальца к шее Кальвадоса, где должна биться сонная артерия. Пульс отсутствовал. Степанов посмотрел на Хуаниту. Хуанита закричала.

         Позже Павел пояснил, что, услышав шум, проснулся и отправился выяснить, в чём дело. Он постучал к Степанову, Володе, Борису. Нет ответа. В окна коридора Павел видел ходивших по парку людей с фонарями. Уже собравшись присоединиться к ним, он заметил, что дверь апартаментов Кальвадоса стоит нараспашку. Павел заглянул внутрь. Кальвадос сидел спиной. Лысый череп, возвышавшийся над спинкой кресла, отливал желтизной в слабом свете от окна и из коридора. Павел окликнул Кальвадоса. Тот не отозвался. Тогда Павел включил свет, нащупав  выключатель на стене. Кальвадос никак не прореагировал. Павел подошёл. Черты лица Кальвадоса разгладились. Павлу показалось, что тот не дышит. Услышав шаги в коридоре, Павел повернул из комнаты. На пороге он встретил всех.

                                                                 7

         На другой день, после похорон Кальвадоса, Хуанита пригласила Степанова и его русских друзей в ресторан. Для них это было нечто вроде поминок. Отмечать поминки обедом не в парагвайском обычае. Хуанита заказала ресторан, чтобы проститься с русскими путешественника, собиравшимися уезжать.

         Друзья по несчастьям сидели за большим общим столом, уставленном салатами и бутылками с вином. Хуаниту постоянно отвлекали звонки по мобильному телефону. Узнавшие о смерти отца подрядчики наперебой предлагали свои услуги. Архитектор советовал перестроить дом, мебельщик – сменить обстановку, риэлтер – продать дом и переехать в другой район.  Назойливый юрист смаковал тонкие нюансы переоформления собственности.

         Оставшиеся вне внимания друзья обрели возможность обсудить еду и создавшееся положение.

– Борис, на этот раз ты выбрал не самое дорогое, – заметил Павел, разглядывая содержимое тарелки Бориса.

– Я немного научился ориентироваться в парагвайской кухне, – отвечал Борис, залпом выпивая бокал красного вина.

– А вот Володя не растерялся, заказал самое ценное, – продолжил Павел.

– А ты всё регистрируешь! – вспыхнул Володя. – Хуанита сказала, заказывайте, что хотите. Я и заказал. Не на свои же!

– Мог бы быть и поскромнее, аппетиты ещё те! – съязвил Борис.

– Что и говорить, не тюремная баланда, – уколол в ответ Володя, наполняя тарелку до края черепашьим супом.– Всё равно, нашего малороссийского сала у парагвайцев в меню нет.

– Заказал бы себе свинины, вот тебе и сало, – огрызнулся Борис.

– А мне кажется, Кальвадос не умер, – неожиданно сказал Витя, пивший холодный чай. – Такой человек не мог умереть

– Что ты несёшь! – вскипел отец. – Давайте лучше выпьем, – предложил Борис, наполняя бокал.

– Нельзя без Хуаниты, – заметил Степанов.

         Выключив телефон, подошла Хуанита, по пути она сделала ряд указаний официантам. Те поспешили за новыми блюдами.

         Сев во главе стола, Хуанита произнесла:

– Было бы лицемерием просить прощения за то печальное событие, которое собрало нас вместе, не я ему виной. Безжалостная судьба забрала человека во цвете лет, моего отца. Прав ребёнок, пожелавший ему бессмертия. Если не вечной, то долгой жизни отец заслужил. Семью со средним достатком он превратил в процветающую фамилию, не промотал, но умножил состояние, оставленное предками. Рудники, плантации и строения, которыми я горжусь, дело – энергии и трудолюбия гражданина со звучным именем  Диего Кальвадос…

– Хуанита говорила  за ужином, что у Кальвадоса есть брат, – прошептал Володя Степанову.

– Я тоже слышал. Но брат Кальвадоса исчез. Многие годы о нём ним слуху,  ни духу. Неизвестно жив ли он, – тоже тихо отвечал Степанов.

– Тогда у Хуаниты есть мотив, – заключил Володя.

         Чтобы он замолчал,  Степанов до боли надавил ему под столом ногой на ногу.

– Я отдала бы полжизни, если б было возможно воскресить отца, – продолжала Хуанита.– Религия рекомендует не вмешиваться в процессы природы, наука ещё не достигла пределов…

– Его можно клонировать, – вырвалось у Вити.

         Борис толкнул сына локтем под рёбра. Хуанита остановилась:

– Развитый мальчик, ты говоришь неуместное. Мой отец – не русский Ленин и не египетский фараон. Ему суждено лежать в земле, согласно обычаям нашей страны. Он ушёл туда, куда чуть раньше, чуть позже суждено уйти всем нам.

         Присутствовавшие за столом выпили не чокаясь. Наступила тишина, нарушаемая позвякиванием столовых приборов. Сдерживая неутолимый голод, Володя осторожно подцеплял вилкой салат из морепродуктов.

         Прощальный ужин проходил на открытой веранде ресторана у тротуара. Павел, откинувшись на спинку кресла спрятавшись за листья вьюна опутывавшего столбы веранды, разглядывал гулявшую по улице публику, проезжавшие автомобили и дальше – площадь с памятником генералу на коне.

– Дядя Валера!– дёрнул Степанова за брюки Витя.–  Ну, вы, хоть скажите, Кальвадос не умер?  Не умер?!

         На глазах мальчика стояли слёзы. Он успел искренне привязаться к Кальвадосу.

– Но с чего ты так решил? – тяжело вздохнул Степанов. Он хотя и довёз Кальвадоса до дома, то есть выполнил поставленную руководством задачу, не чувствовал себя удовлетворённым. В Москве тоже накуксятся. Не мог Кальвадос умереть уже после отъезда Степанова!

– Вот вы скажите, когда умер Кальвадос, не заметили ничего подозрительного?

– Нет, – на самом деле Степанову очень многое казалось весьма подозрительным.

– Ничего не пропало?

– Монета из стола пропала. Ну та, что расслаивалась. Может, ещё найдётся.

– Не найдётся!  Её украли… И, на Кальвадосе не было трупных пятен. Он будто спал, – горячо зашептал на ухо Степанову Витя.

         Их тет-а-тет прервал громкий возглас Бориса:

– Смотрите, а вон и Светка!

         Борис стремительно встал и подошёл к краю балюстрады шедшей вдоль ресторана.

         Света была в изящном отливавшим металлом платье ниже колен, шляпке и перчатках до локтей, сумочка через плечо. Её сопровождало всё семейство, мама, папа, брат-инвалид. Прибавился мужчина средних лет в элегантном костюме и с тростью. Лицо мужчины носило следы бурь, пронесших его по жизни. Из-под усов, у изгиба губ, выглядывал застарелый шрам.

         Борис заговорил со Светой. Та ему неохотно отвечала. Красивой физиономией она показывала, Борис не пара её новому  положению в асунсьонском свете. Мать Светы – Марина  тоже угрожающе молчала, манекеном застыв в брючном костюме. Ох, в Москве она бы показала всем этим старым знакомым дочери!  Здесь в Асунсьоне приходилось прикидываться, вежливо улыбаться, чтобы не отпугнуть богатого парагвайского жениха зловещей сущностью русской тёщи. Муж Марины – профессор и сын– инвалид, Игорь, перетаптывались рядом, первый на ногах, последний на костылях. В семействе они играли роль массовки.

         Хуанита, наблюдавшая за встречей Бориса с семейством Светы и незнакомцем и, незадолго до этого развлекавшаяся тем, что концом туфли зачем-то трогала под столом штанину Павла, негромко воскликнула, адресуясь к нему, но услышал и Степанов:

– Боже мой, и вы знаете этих людей?!

– Борис знает, – ответил Павел.

– А они знакомы с этим человеком?!

– Кого вы имеет в виду?

– Модного усача в костюме.

– Наверное, знакомы, если они идут вместе. А что?

– Знакомство с ним не для кого не заканчивалось хорошо, часто завершалось трагедией. Это наш местный мафиози, полковник Родригес.

– Он военный? – спросил Степанов.

– Полковник – у нас почётное звание, – пояснила Хуанита. – Полковник национальной гвардии. Это ополчение самообороны, набираемое исключительно в случае войны. Последняя война разыгралась с Бразилией сто пятьдесят лет назад… Родригесу приписывают незаконную торговлю оружием, наркотиками, содержание публичных домов…

– Значит, полковник решил остепениться, – заметил Володя.

– Что вы имеете в виду?

– Он женится вон на той хорошенькой русской барышне, – сказал Степанов.

– Они познакомились по Интернету, – вставил Витя.

– Ваша девушка пропала! – всплеснула рукам Хуанита.

– И что же Родригес? – спросил Степанов.

– За руку его не хватали, но, говорят, он возглавляет законспирированную запрещённую организацию «Парагвайз труперс».

– Что это ещё такое?

– Переводится: « отряды Парагвая».

– Трупы Парагвая, – подмигнул Володя.

– Эта организация правого толка причастна к исчезновению неугодных политических деятелей, демократических активистов, терактам и ограблениям банков, – искоса поглядывая на Родригеса, Хуанита понизила голос.

         Полковник Родригес вежливо раскланялся с Борисом. На губах полковника играла дружелюбная чуть ироничная улыбка. Сидевшие за столом слышали обрывки фраз. Родригес спрашивал Бориса о погоде и дороговизне жизни в Москве. Полковник чувствовал обращенные к нему взгляды сидящих. Он приподнял шляпу и улыбнулся им. Хуанита забыв гадости, которые только что говорила, весело поклонилась в ответ. Остальные кивнули.

         Новое происшествие привлекло общее внимание. На тротуаре появилась старуха Имма Галль. Она словно взяла за правило показываться в тех же местах, что и наши герои. На этот раз на то была воля случая. Инвалидное кресло старухи толкали дуэнья и охранник в очках с толстыми стёклами.

         Приказав остановиться у балюстрады, старуха бесцеремонно оглядела сидевших за столом, Свету с семейством, Родригеса  и прокричала хриплым с прорывами визга голосом , обращаясь к Вите:

– Мальчик, иди сюда! Я тебе дам конфету.

         Не склонный к шуткам Володя наклонился к Вите и прошептал:

– Не ходи. Конфета может быть отравленной.

         Витя встал, сделал три шага к старухе и остановился. Он смотрел то на неё, то на сидевших.

         Не дождавшись Вити, старуха двинулась по тротуару, погрозив клюкой, суковатой палкой с золотым набалдашником, полковнику Родригесу. Тот сохранил хладнокровие. Благорасположенность полковника Родригеса дошла до того, что он дал Борису свою визитную карточку. Борис ответил тем же. Правда его карточка сморщилась от вод Игуасу. Родригес сказал, что часто ездит в Москву по делам. С Борисом они договорились встретиться. Стоявшие рядом друг с другом, они составляли дикую пару: Родригес в элегантном костюме и Борис – в шортах и майке. Бизнесмены чувствуют себе подобных издалека, невзирая на платье.

         Больше день не принёс ничего примечательного, а вечером все готовились к отъезду.

         Витя ходил задумчивый. Никто не мог предположить, какие мысли бродили у него в голове. Даже толстяк Педро, с которым он играл вечером и который, по Витиной просьбе, показал расположение комнат дома и содержимое приусадебных построек.

         Ночью Витя встал и осторожно вышел в парк. Ротвейлер был мёртв. Новую собаку завести не успели. Ни чей лай не помешал Вите добраться до инвентарного сарая и взять присмотренную во время прогулок с Педро лопату.  Положив лопату на плечо, Витя пошёл к фамильным могилам Кальвадосов.

         Светила луна. Витя легко нашёл нужное место и принялся разрывать свежую не примятую землю. Витя чувствовал себя уверенно. Если  ему и мерещились привидения и скалящиеся мертвецы, то только самую малость. Главное, он почти не сомневался, что разрывал могилу Кальвадоса , а не ту, что рядом. Могильные плиты с надписями ещё не установили, при  слабых нервах легко и ошибиться.

         Большие летучие мыши с шорохом пролетали над головой Вити. Гнездившиеся на крыши кладбищенской церкви орланы протяжно кричали в темноте. Витя копал. Он дошёл до середины, когда из-за соседнего креста вышел Борис.

         По загадочному лицу сына, такое случалось, когда он взламывал очередной сервер в Интернете, Борис с вечера догадался, надо ждать сюрпризов. Он незаметно следил за сыном, но сон Бориса оказался чрезмерно крепким. Подвело парагвайское вино. Вот почему Борис появился не так рано, как ему хотелось. Ничего нельзя было предотвратить. Могила стояла разрытой, временный крест лежал в стороне.

– Вот это я предполагал! Вот этого я боялся!! – трагическим голосом сказал Борис.

         Витя остановился передохнуть, опёрся о черенок лопаты.

– От  десяти до пятнадцати лет – осквернение могил. А здесь у них, – Борис очертил в воздухе поверх крестов, – возможно, и строже. И не посмотрят , что ты несовершеннолетний… Не успел, – грустно заметил он в адрес самого себя. – Не остановил! А всё это вино…

– Папа я уверен, его нет в гробу, – сказал Витя.

– Я это ещё за ужином слышал, – стоически отвечал Борис. – А как всё начиналось! Я познакомился с полковником Родригесом и практически договорился о поставке крупной партии мурманской рыбы сюда в Парагвай…–  Борис вырвал у сына лопату.

– Папа, я не устал!

– Дай, я сам. Пусть лучше я сяду. Я сидел!.. Ты ещё не знаешь, что это такое.

         Борис принялся лихорадочно копать. Иногда он останавливался, вытирал пот со лба, бормотал: « Отец за сына…отец за сына!»

         Лопата ударила по крышке. Гроб отозвался эхом. Борис при помощи суетящегося Вити, Борис отгонял его, тот опять лез, достал гроб из могилы наружу. Борис поддел острием лопаты крышку. Она легко соскочила. В гробу никого не было.

– Я же говорил! – воскликнул Витя.

                                                               8

         Оставшись одна, Полли Беккер не испытывала страха, она чувствовала горе. Парусник, которому следовало доставить их на Галапагоссы, развалился ночью. Полли крепко спала, ей снились красивые фламинго, смешные утконосы, неповоротливые броненосцы и множество других забавных животных. Мама обещала, она увидит их завтра. Вдруг послышались крики, беготня сотни ног. В дверь каюты, где спала Полли и её родители, громко застучали. Чей-то встревоженный голос потребовал, чтобы они немедленно поднялись наверх. Полли смертельно хотелось спать, а ещё досмотреть сон про броненосцев и утконосов. Она сидела на кровати и торопливо заплетала косички. Папа и мама быстро поднялись и теперь одевали её. Раздавались стуки откидных кроватей, дверей, ступенек лестниц. Полли слышала такие звуки, когда они отплывали из Гуаякиля,  и множество людей одновременно поднимались на борт и занимали каюты. Сейчас наоборот. Всем срочно требовалось выйти на палубу. К топоту, возгласам и стукам, создаваемыми людьми, присоединился ещё звук. Его издавал корабль. Он вдруг дал знать себя. Корабль скрипел, корабль подавался. С усилием, еле заметно, но основательно, стены смещались относительно друг друга, потолок кривился, пол дрожал. Корабль  ожил. Он дышал, он боролся, восстанавливая  покореженные внешней болезнью составляющие. Люди понимали, ему трудно. Наступит мгновение, и он сложится карточным домиком.

         Полли и её родители занимали каюту без окон. Они не могли видеть, что происходит  снаружи. Когда они вышли и пошли по лестнице, где уже толпились люди, Полли удалось заглянуть в боковой иллюминатор. За бортом, в лучах корабельных прожекторов вздымались чёрные волны. Они надвигались на корабль. Каждая последующая волна накрывала предыдущую. Круглые часы на стене показывали третий час ночи.

         Кто-то закричал: «Тонем!» Толпа на лестнице осела, люди, будто сжались, а потом распрямившейся пружиной разом двинулись по лестнице, расталкивая соседей. Полли никогда не видела людей такими неодетыми, непричесанными, неприбранными, не накрашенными. Красные потные лица, раскрытые рты,  голые шеи. До мертвенной белизны вцепившиеся в поручни пальцы. От людей дурно пахло, они сквернословили, дрались. Локти  сталкивались с локтями, плечо отодвигало плечо. Ещё ценились вещи. Толпу будоражила брань из-за оторванной ручки чемодана, зажатого между телами несессера. Но кто-то уже летел сломя голову, бросив всё. Полли заметила  молодого симпатичного мичмана. Когда они поднимались на корабль, он вежливо подал руку маме, принял саквояжи у отца. Мичман приятно улыбался, словно не существовало большего счастья, чем принять их на судне, где он служил. Позже Полли заметила, как точно так же он улыбался другим людям. Теперь этот мичман, появившись внизу лестницы, грубо работал локтями. «Мне надо наверх, мне надо наверх!» – огрызался он на просьбы пассажиров вести себя повежливее. Он стремился на палубу, туда же, куда и остальные. Зубы мичмана скалились, как у хищного зверя.

         С пронзительным визгом охнула толстуха, которой наступили на ногу. «Берегите детей!» – крикнул  пожилой мужчина. Заглянувший в люк  помощник капитана потребовал, чтоб детей передавали на палубу. Мама не отпустила Полли. Она передала её отцу, тот высоко поднял дочь над толпой, чтобы не раздавили. Сидя на плечах отца, Полли смотрела на других детей. Как и её,  их несли на плечах.

         За кормой бушевал шторм. С неистовым рёвом огромные чёрные волны катились по безбрежному океану. Полли не знала океан сердитым. Он всегда встречал её ровным, ласкающим взгляд безмятежным простором. Над ним летали белые птицы, по нему плыли серебристые корабли, сопровождаемые благодушными дельфинами, теми, что всегда спасают людей, попавших в беду.  В небе застыли кучеряшки облаков. Таким океан был на картинках. Полли наблюдала на картинках и шторм. Это когда гибли люди. Люди держались за мачты, к ним приближались прозрачные подсинённые валы воды. На картинках беда и покой были контрастны. Полли поняла, настоящий, страшный шторм нельзя изобразить. Ну, если только не закрасить картину чёрным. Настоящий шторм, это когда полный мрак. Прожекторы от садящихся аккумуляторов высвечивают лишь несколько ярдов у корабля. На самом судне тлеют светлячки сигнальных огней. Обескровленные, перекошенные страхом лица, попадая в свет, вспыхивают и застывают в воздухе, витая  масками из музея восковых фигур.

         На палубе опять кричали,  бегали, толкались. Папе Полли составляло много труда не уронить её. Налетавший шквалами проливной дождь сделал палубу скользкой. Мама упала. Другие люди падали тоже. Корабль сильно кренило то на один борт, то на другой. Упавший человек, как по горке, тут же катился к борту. Держась за фальшборт, он вставал. Когда корабль накренялся, а накренялся он на каждой волне, ощущалось, как внутри трюма переливаются набравшиеся туда тонны воды.  Раздавались голоса, проклинавшие судно. Они мешались с чьей-то молитвой. Один человек, совсем рядом от Полли, сказал,  что на подобном судне вообще не следовало выходить в море, что подрядчики обманули, перекрытия съели черви, ржавчина растворила обшивку, а налипшие на киль моллюски превратили корабль в  неуправляемую лохань. Полли повернула голову. Это говорил капитан.

         Путешествие предполагали сделать красивым. В путь отправились на паруснике. Когда налетел шторм, никому не стало дела до парусов. Серые полотнища хлопали высоко на мачтах. Грот-марсель обернулся вокруг мачты, а бизань, оторвавшись, упал на палубу, сбил с ног десяток матросов и пассажиров, сгрёб ковшом, и унёс в бушующее море.

         Капитан грозил главному инженеру судом. Тот соглашался предстать перед судом, если они спасутся.  Пассажиры  подбегали к капитану и требовали, чтобы он что-нибудь сделал. Он направлял их к спасательным шлюпкам.

         У шлюпок шла драка. Треск готового в любую минуту распасться на части старого судна придавал паники. С круглым фиолетовым лицом женщина прокладывала дорогу к шлюпкам, орудуя тяжёлым ридикюлем. Удар ридикюля пришёлся пожилому мужчине по затылку. Мужчина повернулся, схватил женщину за локти.  Женщина двинулась напролом по мостку, спущенному от борта к шлюпке. От страха у женщины появилась нечеловеческая сила, она волокла вцепившегося ей в локти мужчину. Дети и взрослые распластались у поручней, уступая им дорогу. Зацепившись каблуком за перекладину, женщина пошатнулась, грузным телом легла на канат, перевесилась. Ещё секунда и оба, женщина и пытавшийся остановить её мужчина, полетели  вниз.

         Помощник капитана ревел в рупор. Он требовал построиться в очередь, пропустить вперёд детей. Его никто не слушал. Каждый находил аргументы быть первым.

         Дождь и брызги от обрушивающихся волн накрывали палубу, заливали лица, мешали видеть.  Не надеясь скоро добраться до шлюпки, папа передал Полли вперёд. Вместе с другими детьми накрывшись с головой  плащом из полиэтилена,  Полли села на скамейку спасательной лодки. На носу стоял  высокий моряк с фонарём. Он принимал детей, подталкивал их к свободным местам в середине и на корме. Уже заполненные людьми качались на воде по соседству другие шлюпки. В спешке в шлюпку, где находилась Полли, передали очень много детей.  Помощник капитана кричал : «Детей вперёд!». Родители поняли, что шлюпка для детей, взрослым же следует плыть отдельно. В шлюпке разместились около сорока малышей, папа и мама Полли, моряк, женщина с грудным ребёнком и священник.

         Трос отцепили. Лебёдка задрожала, таща трос наверх. Лодка свободно заметалась на волне. На палубе кричали и метались оставшиеся люди. Чёрные валы били судно  с противоположной спуску стороны. От ударов судно накренялось, издавало напряжённый скрежещущий звук, точно тужился титан, борющийся с другим, превосходящим по силе титаном. Полли приметила ещё пять шлюпок, опустившихся вдоль борта.

         В некоторых каютах судна ещё горел свет. На нижней палубе, где коридоры залила вода, заблокированные в каютах люди стучали кулаками в илюминаоры, скребли по стеклу ногтями, ища и прося спасения. Поднятые к потолку рты жадно глотали остатки воздуха. Глаза с отчаянием глядели на опускавшиеся за окнами шлюпки. Там, где вода дошла доверху, к иллюминаторам прилипли трупы. Размытыми силуэтами они темнели в свете корабельных прожекторов.

         Корабль прикрывал шлюпку от больших волн. В его тени не так качало. Передав одному из детей фонарь, моряк перешёл на середину, оттолкнулся от судна веслом. Тут поняли, взрослых слишком мало, чтоб успешно грести. На вёсла усадили папу и священника. Мама гребла с моряком. Шлюпка никак не могла отойти от тонущего судна, её присасывало к борту. Мимо унеслись в ночь два катера на моторах. Находившимся в них повезло больше. Несколько часов жизни им было гарантировано.

         Наконец откатная волна отбросила шлюпку от судна. Оставалось налечь на вёсла. Взрослые гребли что есть силы. Жилы на шее папы вздувались. Мама плакала, но гребла. Священник запел псалом. Шлюпка всё дальше удалялась от  корабля, но начинало происходить нечто странное. Она шла по кругу,  попав в резьбу гигантского  водоворота, составленного из менявшегося ветра, косых волн и подводного течения. Сила природного винта намного превосходила человеческую. С подветренной стороны шлюпку неумолимо влекло на наветренную. Тоже происходило и с другими шлюпками, как бы в них  старательно не гребли.

         Когда шлюпка оказывалась с наветренной стороны, рано ли, поздно, водяной вал вздымал её на гребень и с неистовой скоростью возвращал уже к   другому борту судна. Один удар, второй. Шлюпки переворачивались или разлетались в щепы.  Люди барахтались в пенящейся воде. Кого-то уносило под киль, он бился головой о днище. Дыхания не хватало, чтобы вынырнуть, глотнуть свежего воздуха и продолжить борьбу. Слабые тонули сразу. Люди действовали инстинктивно. Выработанные миллионной историей рефлексы заставляли действовать так, а не иначе. Сознание гибнущих, как сторонний наблюдатель, смотрело на тела, корчившиеся, цеплявшиеся, впивавшиеся ногтями и зубами во всё, что могло хоть на миг удержать на воде, продлить жизнь, заканчивавшуюся неминуемым. Гибло тело, выключался наблюдатель.

         Новые вопли послышались на палубе. Они были так сильны, что ни вой бури, ни шум волн не мог их заглушить. Из-за туч вышла луна и синим похоронным светом высветила картину трагедии. Стали рушиться мачты. Они скрипели, качались, потом с адским грохотом падали вниз, круша корабельные постройки, разбивая борта, убивая, калеча и увлекая в море собравшихся на палубе людей. Мачты срывали с креплений оставшиеся шлюпки, лишали последней надежды. Фок-мачта, сломленная порывам шквала, пронеслась по палубе катком, давя живое. От её удара закачалась капитанская рубка, заискрились провода. Рубка вспыхнула и загорелась. Пламя моментально перекинулось на каюты первого класса. Всполохи пожара открыли мечущихся от шлюпки к шлюпке людей. Матросы отбивались баграми от наседавших пассажиров, которые, не считаясь с числом, набивались в ещё не спущенные шлюпки.  Их опускали с людьми. Едва коснувшись воды, перегруженные шлюпки быстро тонули.

         Падавшие мачты, реи, такелаж попадали на не успевшие отплыть  от судна шлюпки, разбивая  их, топя людей.  Страшный крик человеческого отчаяния разрывал грохот бури,  добавлял к её жёстким барабанам пронзительное пианиссимо. Люди взывали к небесам, небеса оставались неумолимы.

         Полли и её родителям недолго пришлось ожидать общей участи. Уцелевшую при падении мачт, оказавшуюся, несмотря на усилия гребцов, с наветренной стороны шлюпку очередная волна подняла выше корабля, потом опустила в бездну и уже на исходе своей силы ударила о борт. Взрослые безуспешно пытались оттолкнуть шлюпку от судна вёслами. Её  снова и снова тянуло к борту, как магнитом. Единственное, что удавалось, это мало по малу смещаться относительно борта к корме. Появилась слабая надежда обогнуть судно, опять оказаться с подветренной стороны и повторить всё сначала. Стихия словно издевалась над людьми. Шлюпка шла к корме. Казалось, вот-вот она окажется за ним. Вдруг ветер ослабевал волны меняли направление , и шлюпку гнало к носу. Обессилевшие, в мокрой одежде с распущенными волосами люди добивались сохранять наполовину вытянутого весла дистанцию от борта корабля.

         Корабль тёмной массой нависал над терпящими бедствие, оттуда летели части построек, доски, куски обшивки, тросы, бочки, крепления. У моряка из рассечённой головы текла кровь. Переборки внутри корабля тяжело скрипели. Как раненое животное, он издавал протяжные ноющие звуки, не рождавшие иллюзий на благоприятный исход.

         Когда люди в шлюпке опускали вёсла, её тут же притирало к судну. Слышался звук трения. От него мурашки шли по спине. Соскользнувшее, оказавшееся под наклоном между шлюпкой и бортом судна весло, сломалось. Моряк далеко отбросил обломок. Выронила весло мама. Сломалось  весло у священника. Шлюпка сделалась неуправляемой и отдалась на волю волн.

         Волны откатывались, поднимали на  гребень шлюпку и били её о борт корабля. Удар, ещё удар. Шлюпка трещала. Моряк наклонился, чтобы поднять из воды выпущенное мамой весло, и упал в море. Пенящиеся волны скрыли его голову. Большая волна ухватила шлюпку, оттащила от судна, повлекла назад, подняла на вершину так, что корабль оказался глубоко внизу. Чудилось, мощным движением волна перебросит шлюпку через корабль. Волна не удержала её. Шлюпка скатилась с вершины и перевернулась. Игрушечными фигурками дети и взрослые высыпались в кипящую бездну.

         Полли пришла в себя на рассвете. Бессознательно, до посинения она обхватила руками обломок грот-мачты и, распластавшись, лежала на ней. Корабль исчез. Над океаном вставало алое круглое солнце. Напуганные явлением дня разбегались грозовые тучи. Голубое чистое небо распространялось от края до края. Тучи сменились еле различимой сеткой перистых облаков. Шторм стих. Море покрывалось редкой рябью под порывами утреннего бриза. На сколько хватало глаз, плавали обломки кораблекрушения.

         Полли села на мачте, огляделась. Она искала людей. Вчера на парусник поднялось не счесть пассажиров, где они теперь? Где их мопсы, болонки, левретки, кошки на привязи и карликовая дрессированная свинья? Никого. Безучастно качаются волны океана. Главное, нет мамы и папы. Иногда они уходили из жизни Полли, но потом всегда возвращались. Рядом оставались дед, бабушка, тётка, старший брат Боб. Вдруг Полли поняла смерть. Это когда не возвращаются. Когда исчезают насовсем,  и ничего не сделаешь.  Пойдёшь направо, там нет того, кто исчез. Налево, тоже нет. А ещё и идти-то некуда, как сейчас, когда кругом океан.

         От конца мачты в воду уходил кусок зацепившейся парусины. Полли смотрела туда. Вырисовывалось что-то знакомое. Так бывает в шараде, когда в переплетении линий на рисунке надо выискать фигуры людей, очертания животных и предметов. За рябью воды под парусиной угадывалось нечто. Полли развернулась и осторожно поползла к концу мачты. Вода была прозрачной. Она плескалась, то набегая, то уходя. Если волна убегала, обнажалась человеческая рука, вцепившаяся в парусину.

         Человек, мужчина, утонул. Каждая волосинка шевелюры растянулась в воде, рот замер в гримасе крика. Полли бросила взгляд вниз. Маленькие разноцветные рыбки тыкались в голую щиколотку мертвеца у спущенного носка над ботинком. Они пытались есть, они ждали, чтобы кожа размокла, стала податливой.

         Тяжёлый всплеск разрушил покой моря. В  ярде от  Полли показалась ощеренная тремя рядами зубов пасть, два хищных ненавидящих глаза.  Трёх– тонная  тихоокеанская акула подхватила мертвеца, подбросила вверх, чтобы взять поудобнее, и нырнула вместе с ним в тень грот-мачты. Полли зарыдала. Молочные линии пены разрезали морскую зыбь. Акулы завтракали жертвами кораблекрушения. Широкие кровяные пятна расходились по воде. Полли сжалась в комок на середине мачты. Перекладина мачты торчала за её спиной. Расколотая стеньга издавала на ветру неприятный тонкий свист.