Текст книги "Казна Кальвадоса (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

         Ничего примечательного в полёте не случилось, кроме того, что лингвист Степанов, внутренне погружённый в перипетии Парагвая, забыл как по-русски апельсиновый сок. Обходительная стюардесса аэрофлота сказала, что непременно принесёт сок, когда Степанов вспомнит название. Тому оставалось сидеть с сухим ртом.

         Самолёт закружил над международным аэропортом Франкфурта. Скакунов защёлкал в окно фотоаппаратом. Ему повсюду мерещились военные объекты. Единственное, чего он страстно желал, получить после поездки полковничью звезду.

         Между двумя самолётами существовала пауза. Рейс в Южную Америку отправлялся ночью. Тройка героев бесцельно слонялась по «DUTY FREE» . Недавно поели. Данила Евгеньевич страдал несварением.  Из-за изъянов  в немецком он ухитрился в фаст-фуде на первое и второе заказать острый гуляш. Теперь он выговаривал Степанову, что тот не мог подсказать. Скакунов оказался более удачлив. Он тоже брал наугад, не разбираясь после испанского ни в английском, ни в немецком. Ему достались сэндвич и гамбургер.

         Степанов взял бутылку кальвадоса и внимательно рассматривал этикетку.

– Не бери эту гадость, – сказал Данила Евгеньевич.– Я пил. Кислятина.

– Не берите ничего. Всё страшно дорого, – заметил Скакунов. – Я прихватил из Москвы литр водки. До Рио-де-Жанейро нам хватит. Возьмите лишь закусь.

         Степанов всё-таки купил бутылку кальвадоса. А Скакунов и Данила Евгеньевич по ошибке взяли к водке маринованные лягушачьи лапки, приняв за крюшоны в пачулях.

         Пока мнения Скакунова и Данилы Евгеньевича точились, как об оселок, о банку с маринованными лягушками, Степанов отошёл за товарные полки. Непреодолимый импульс любопытства и ощущения возможности раскрыть тайну увлёк его за пределы магазина.

         Выйдя из аэропорта, Степанов показал таксисту адрес производителя на этикетке кальвадоса, велев ехать по нему. Таксист объяснил невозможность. Он говорил по-немецки, но Степанов понял. Завод-изготовитель  располагался в Мюнхене. Степанова довезли до железнодорожного вокзала.

         Напрасно Скакунов и Данила Евгеньевич бегали по аэропорту в поисках Степанова. Утром тот уже звонил в ворота спиртового завода столицы Баварии. Самолёт же вёз Данилу Евгеньевича  и Скакунова через Атлантику. С тоской и ненавистью глядели они на оплаченное министерством пустое место рядом  с собой.

– Не работать Степанову в Органах!  – твердил Данила Евгеньевич.

         Скакунов молчал. Водку пить не предлагал. При помощи испанского самоучителя он до пота подмышками пытался вычитать, что же таки написано на банке с лягушачьими лапками. Данила Евгеньевич догадался, о чём думает контрразведчик. Мол, как не ругайтесь, а вы вырастили Степанова. Он – ваш сотрудник.

– Ничего, – смело сказал Данила Евгеньевич, чтобы нарушить висевшее два часа напряжение.– Будем действовать самостоятельно.

         Скакунов сумрачно кивнул:

– А вы знаете, Данила Евгеньевич, мне с самого начала не понравился болтун Степанов. Чего стоит басня о мальчике, которого украли обезьяны? Совершенно неправдоподобно!

         Скакунов закурил. К нему подошла, желавшая казаться приятной шикарная блондинка в обтягивающих брюках-стрейчах  с удивительно злым лицом. Блондинка спросила, отчего рядом свободно место. Не может ли она сесть и покурить? Соседи её – люди некурящие. Скакунов разрешил. Данила Евгеньевич тоже попробовал разрешить. Но Скакунов так запрещающее посмотрел на него, что тот предпочёл за лучшее отвернуться к иллюминатору. Вина за Степанов не дозволяла Данилу Евгеньевичу вольностей.

         Скакунов испытал на блондинке освоенный испанский. Та весело болтала. Скакунов ликовал, он делает успехи, его понимают. Скоро Эстер, это была она, осторожно подвела Скакунова к теме, отчего же всё-таки пустует кресло. История об отставшем напарнике предстала перед блондинкой в наинепригляднейшей наготе.

         Эстер чмокнула в щёку потерявшего разум Скакунова, и вернулась к себе. Через минуту из салона первого класса она передавала сообщение по Интернету.

         В Мехико Эстер вышла и пересела на лайнер, возвращающийся в Европу, в Цюрих.  Данила Евгеньевич и Скакунов продолжили путь в Парагвай.

         Степанов, узнав, что руководитель концерна по производству кальвадоса живёт в особняке в Санкт-Морице, на последние деньги купил железнодорожный билет до Цюриха.

         В вагоне Степанов нашёл утерянную молодёжную карту скидок с фотографией молодца, вытаращивавшего глаза и высунувшего до подбородка язык . Степанов сунул карту в карман. У него родилась идея новой экономной жизни.

         На окраине Цюриха Степанов постучался в двери студенческого хостеса. Хозяин, кряжистый коротконогий валлиец, оглядел Степанов с головы до ног. Он смотрел то на него, то на фотографию на молодёжной карте.  Неужели в таком возрасте ещё можно учиться , думал валлиец. Степанов для сходства с портретом вытаращил глаза и высунул язык. Его пустили.

         Дело близилось к полуночи. Степанов забрался на верхнюю полку двухъярусной кровати и попытался уснуть. Не получалось. Нервы бесновались. Сердце стучало, как поршни в сдохшем двигателе. Мучили запахи. Сосед справа жевал булку с колбасой. Степанов же не ел сутки. Он давился слюной. За  задней стеной возились поросята, впереди  порхали куры. Протяжно ревел бык. Хостес помещался на ферме. Ночью ближний студент ощупал карманы Степанова. Не найдя ничего ценного, он  мирно улёгся спать, подложив под голову рюкзак.

         На рассвете выстроилась очередь в ванную. Степанов с изумлением обнаружил в очереди множество девушек. Комната хостеса была унисексированная.

         Появился валлиец. В качестве оплаты за ночлег он потребовал подоить коров, выгрести навоз и собрать яйца. Студенты повиновались, за исключением тех, кто успел сделать ноги. После того, как бык впечатал Степанову копытом в грудь,  тот отшвырнул совок и продемонстрировал резвость нехарактерную для его возраста.

         В Санкт-Морице  на живописных склонах Восточных Альп раскинулись виллы миллиардеров. Используя смесь языков и жесты, Степанов разыскал дом Кальвадоса. У него уже не было бутылки с кальвадосом помогавшей при объяснении. Её свистнули в хостесе.

         Кальвадос выходил из особняка с лыжами через плечо. Степанов не мог не узнать его.

– Боже мой, как вы похожи на своего брата! – вырвалось у Степанова.

– Все люди похожи, – меланхолически отвечал брат Кальвадоса. – У всех есть глаза, рот, нос, уши. Все едят, пьют, занимаются любовью и в конце умирают.

– Я прибыл к вам по весьма важному делу.

– Несомненно. Мой брат– важная персона. Люди от него всегда прибывают по вопросу жизни и смерти… Вы монголоид? – неожиданно спросил Кальвадос, вглядываясь в скулы Степанова.

– Я – русский, из Москвы.

– Видите, я угадал…Не хочу менять своих планов. Представляете, как кататься на лыжах?

– Немного.

– Макс, лыжи!– приказал Кальвадос сопровождавшему его человеку.– Для начинающих? Мидл? Карвинг?

– Карвинг, –  храбро и обречённо сказал Степанов.

         Когда Степанов и Кальвадос поднялись на гору, уверенности Степанов поубавилось. Встречались раненые лыжники, кто-то подволакивал ногу, у кого-то был сильно расшиблен лоб. Кабина канатной дороги тоже внушала опасение. Она немыслимо дрожала, раскачивалась, как при пляске Витта. Вибрация и режущий звук перескакивания с кольца на кольцо у опор не лучшим образом воздействовали на психику Степанова. Он вспоминал страшные случаи, представлял, что будет, если трос оборвётся.

         Наверху гулял ветер. Пурга мела в лицо. Кальвадос предложил Степанову зайти на станцию, подобрать ботинки. Степанов надел ботинки, и они показались ему «испанскими сапогами». Сначала ботинки не надевались, мешал подъём. Но когда они наделись! Стопу жало с боков, сверху и даже снизу. Ботинки малы, воскликнул Степанов. Служащий проверил носок и сказал, ботинки  впору. Степанов дальше не сопротивлялся. Волю его сломали. Он не мог ходить в  лыжных ботинках, он с трудом делал шаг, чтобы не упасть. Он неуверенно стоял. А ему мало что стоять или ходить, ему предстояло в этих  кошмарных ботинках кататься с гор. Чтобы скрыть боль, Степанов улыбался.

         Всё же ему страстно желалось отдалить миг катания. Степанов уведомил Кальвадоса, что хочет в туалет. Кальвадос снисходительно позволил.

         В туалете Степанов сел , но встать уже не смог . Мешали ботинки. Степанов делал отчаянные попытки подняться. Хватался за унитаз, силясь выжать себя на руках. Искал опору в гладких стенах. Идиотический кафель! Хотя бы один выступ. Обессиленный Степанов на секунду затих. В соседних кабинках слышались громкие шорохи и сдержанные ругательства. Там тоже пытались сесть, а потом встать. Степанов вспомнил Родину, перед глазами его веял национальный флаг. В ушах звучал гимн. С грохотом он встал. Грохот издала упавшая на пол крышка унитаза.

         Топоча тяжёлыми десятифунтовыми ботинками, Степанов двинулся к выходу. Он видел свет в конце тоннеля. Кальвадос ждал его мурлыкая тирольскую мелодию. В отличие от отстраненного аутичного брата, по крайне мере Степанов знал его таким, второй Кальвадос, представлялся человеком весёлым до беспечности.

– Здесь шестьдесят восемь трасс, – сказал Кальвадос. – Я предпочитаю одну миленькую красную, переходящую в чёрную.

– Пойдёмте, – покорно согласился Степанов.

         Степанов надел лыжу. Другая лыжа, при попытке надеть её, ускользнула далеко. Степанов запрыгал на левой ноге, покачнулся, схватился за скамейку, чтобы не упасть. Кальвадос остановил и спокойно подал лыжу. Он вежливо не замечал неловкости Степанова. Кальвадос дышал полной грудью, очищая лёгкие. Он окидывал взглядом окрестности, наслаждаясь великолепными альпийскими видами.  Воевавший с лыжами и палками Степанов не мог разделить восторгов Кальвадоса.

         Чтобы сесть на сиденье подъёмника, надо проехать вперёд и ждать, пока сиденье не ударит под коленки. Степанова ударило так, что отбросило в сугроб. Подъёмник остановили. Кальвадос, севший раньше, завис в воздухе вместе с двумя десятками лыжников ожидая, когда усадят Степанова.  Его усадили и подъёмник пустили. В пути, пытаясь закрепиться поперечной перекладиной, ограничивающей спереди скамью, Степанов выронил лыжную палку. Вибрация, раскачивание сидения, вой ветра и тут доставали его. При сходе с сидения Степанов ступил неловко. Его ударило сиденьем по ягодицам,  и снова он  оказался носом в снегу. Потерянную палку привёз следовавший сзади лыжник.

         Внизу растёкся туман. Пики гор торчали заснеженными конусами. Солнце рассыпало мириады искр. Степанов с хандрой смотрел  на склон, где серпантином скатывались лыжники.

– Так и разбиться можно, – сказал Степанов.

– А вы предпочитаете умереть в постели? – беззлобно отозвался Кальвадос.

         Оттолкнувшись палками, Кальвадос лихо понёсся с горы. Его чуть согбенная фигура мелькала среди ярких курток лыжников. Кальвадос петлял зайцем, он обходил слева, справа, обгонял всех. Впереди встретился пригорок. Кальвадос не свернул. Он смело направился на препятствие и в мгновение ока полетел птицей.

         Степанов озадаченно почесал затылок. Угораздило его напасть на экстравагантного миллиардера! Делать нечего. Степанов тоже поехал.

         Он направлял носы лыж внутрь, чтобы не разгоняться. Но лыжи всё равно скользили быстрее, чем хотелось. Степанов чегардил палками, цепляясь за наст, не помогало. Он старался двигаться по широкой петле, от одного края трассы к другому.  Разворачиваться не получалось. Степанова буквально выносило за трассу в сугроб, на скалы, на россыпь камней. Спуск с горы превратился в путешествие длинною в жизнь. Щепка на пути становилась препятствием, которое приходилось объезжать с риском для здоровья. Степанов кое-как сподобился поворачивать. Но единожды его вынесло на красную ленту, ограничивающую склон. Степанов упёрся грудью в ленту ,и это спасло.  Под ногами зияла бездна. В неё катились сноубордисты.

         Степанов был на середине трассы, когда его  нагнал Кальвадос, спускавшийся по второму кругу.

– Как дела? – бодро спросил Кальвадос.

– О’кей, –  собрав в кулак волю, прокричал в ответ Степанов.

         Близилось наитруднейшее.  Красная трасса закончилась. Степанов стоял на развилке. Влево уходила чёрная трасса, вправо-синяя. Конечно же, Степанов поехал бы по синей, но щит посреди неё с недвусмысленно перечёркнутым лыжником возвещал о закрытии лёгкой дороги. Степанов поехал по чёрной. Ехали же по ней люди! А внизу дымились кухни кафе.

         Перед Степановы, как из под земли, вырос булыжник, обыкновенный булыжник из снега и льда, налипшего на камень. Степанов запомнил его на долгие годы.  Не всякий коллекционер минералов мог бы рассказать о любимом камне столько, сколько  Степанов о булыжнике из Санкт-Морица. Булыжник врезался ему в память, а точнее – в лоб. Но сперва, Степанов пытался его объехать. Потом, уже осознав неспособность,  просто с ужасом глядел, как бы гипнотизируя, чтобы тот убрался с дороги… На булыжник наехали лыжи. Послышался режущий психику звук дерева по камню, булыжник срикошетил в лицо. Степанов зажмурился, опустил палки и на сумасшедшей скорости понёсся вниз. Степанов кричал, чтобы ему уступили трассу. Он сманеврировал, удачно объехав ребёнка и тем, сохранив ему жизнь. Группа стоявших на склоне иностранцев, корейцев,  оказалась нерасторопной. Со всего маху Степанов врезался в спину центральному, повалив ещё четверых. Лыжи улетели в небо, палки – правая вверх, левая запуталась в запястье. На животе Степанов заскользил к скале. Стопы его слиплись застёжками уродливых ботинок. Степанов перевернулся в снегу и сел, как паша, осматривая траншею от живота, перекрываемую узкой бороздкой от носа. Ремешок часов лопнул. Ещё пять минут Степанов потратил на поиск в сугробах «картье», проваливаясь на каждом шагу ботинками и непрерывно повторяя: « Excuse me , please»  в адрес ушибленных им иностранцев. В печальном положении и застал его Кальвадос, милостиво завершивший пытку и предложивший посидеть в кафе.

         Степанов пил кофе, как райский напиток. Вытянутые ноги в расстегнутых ботинках отдыхали в истоме. Дружески смотрели вершины Альп. Степанов ощутил наслаждение жизнью. Кайф – это не кататься. Не хотелось думать ни  про Москву, ни про Данилу Евгеньевича со Скакуновым, верно уже бродящим по улицам Асунсьона. Начальник мечтал подобраться поближе к сокровищам, контрразведчик – запечатлеть на плёнку пару-тройку военных объектов.

– Так вы по поводу моего неразумного брата? Я спрашивал или забыл? – Кальвадос откинулся в шезлонге.

– Так точно.

– Завидую людям, обладающим точностью. У меня же провалы в памяти. Проявилось лет восемь назад. Выхожу я из супермаркета… Ездить за едой на неделю в магазин я предпочитаю один. Чтобы быть миллионером, знаете, приходится экономить. Я не вызываю водителя в выходные… Выхожу из супермаркета и ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить, куда поставил машину. Много лет я езжу в один и  тот же магазин и, видно, он мне так надоел, что я уже не хочу помнить, где моё авто. Тоже и с братом… Кальвадос – человек до предела экзальтированный. Ещё в детстве он уговорил меня рыть ход из Америки в Японию.  Брат уверял, что мы прокапаем, нужно лишь усердие. Сколько мы земли вынесли из склада для сельскохозяйственных инструментов, уму немыслимо! Дыру мы закладывали старыми мешками, чтобы  никто не догадался. Брат предполагал выстроить лифт через Землю и тем решить проблему расстояний. Нам, естественно, следовало на предприятии озолотиться. Ход в Японию нашли. Единственный раз в жизни отец тогда выпорол нас ремнём. А озолотились мы на другом. Брат – получив отцовское состояние, а я – разливая яблочную водку… Повзрослев, Кальвадос  перестал копать тоннели в Японию, но он искал золото майя, ацтеков, инков. Занимался химией, пробовал извлечь драгоценный металл химическим путём. Я предполагал, он спустит на экспедиции и опыты отцовское наследство. Но ему хватило ума оставить кое-что дочери. Много лет мы не виделись, обмениваясь лишь рождественскими открытками. Тем более для меня было удивительно, когда позапрошлой осенью поздним вечером раздался звонок в дверь моего дома здесь в Санкт-Морице. Дворецкий открыл дверь. На пороге стоял мой родной брат,  которому следовало в это время находиться за девять тысяч миль отсюда, совершенно голый и дрожащий от холода. Руки он держал на причинном месте и тяжело дышал, словно бежал, спасаясь от погони. Подошвы стоп его, порезанные об лёд, кровоточили. Сильнее всего меня поразила голова, вернее, лысый череп брата.  По нему точно прошлась картечь. Мелкие кровоточащие ранки, а на темени разворочанная, большая. Часть ран скрывали стежки кетгута. В ранке на затылке кетгут не завязали. Я ввёл брата в дом, закутал его пледами, моя одежда оказалась ему немного мала. Обычно разговорчивый брат молчал. Он глядел на меня бессмысленными глазами, не узнавал, хотя пришёл именно в мой дом, где гостил ранее дважды. Я вызвал хирурга. Брату выправили швы. На следующий день я ехал на горячие источники в Лейкербад. С собой я прихватил брата. Хирург разрешил ему передвижение. В Лейкербаде я купил брату одежду, а в Санкт-Морице успел приобрести парик. Врач советовал беречь голову от простуд. В универмаге я отвлёкся на витрину с часами . Я – фанат хронометров. Когда я повернулся, брат таинственно исчез, так же, как днём раньше появился.

– Его нашли в Москве, в международном аэропорту.

– Вот как! На что же он купил билет? У него не имелось денег. Потом по своему психическому состоянию брат не был способен ни к каким покупкам. Он нуждался в уходе. Кто-то и зачем-то посадил его на самолёт… Что же случилось дальше?

– Я – офицер московской милиции. Фамилия моя Степанов. Я сопровождал вашего брата в Асунсьон. Там он сначала умер. Точнее, его убили или пытались убить, в этом нет сомнений. Кальвадоса похоронили на вашем фамильном участке. Позже возникли подозрения… Произвели эксгумацию. Гроб оказался пуст.

– Как похоже на моего брата! – воскликнул Кальвадос.

– Не предполагаете ли вы, кто мог быть заинтересован в исчезновении вашего брата, его настоящей или мнимой смерти?

– Думаю, что кладоискатели. Человек, который ищет сокровища, рано или поздно попадает в истории. Но зачем им нужно приводить его в бессознательное состояние? Когда я видел брата, он напоминал животное, живой труп… Вы немного отдохнули? Продолжим кататься. У меня есть, что рассказать вам, но продолжим дома.

         Кальвадос и Степанов пошли к подъёмнику. По дороге они встретили украинскую семью, те спросили совета, где кататься. Они уже спускались с гор в Чили и Южной Корее. Там им понравилось больше. Кальвадос рекомендовал подниматься на ту же трассу, куда отправлялся он со Степановым.

         Погода заметно портилась. На середине подъёма они оказались в сплошном тумане. Гулял порывистый ветер, швырявший льдинки в лицо. Степанов, наблюдая за Кальвадосом, заметил, что тот не чувствует себя виноватым, отправив семью с ребёнком в гущу надвигающейся бури.

– Скажите, а у вас есть ещё братья? Или Диего единственный?

– Ну, на подобный вопрос точно ответить могла бы моя покойная мать, даже не отец. Мужчины в вопросах деторождения  обычно скрытны, а женщины тем более. Я знал одного Диего.

         Кальвадос отвернулся, а Степанов почувствовал, что коснулся семейной тайны. Перед ним чуть приоткрыли занавес и моментально задёрнули снова.

         Чем выше поднимался подъёмник, тем гуще становился туман, ближайшее сиденье впереди маячило призраком. Ветер усилился, завыл, играя как на струне, в тросе, так что крупные мурашки бежали по телу. Скамья с Кальвадосом и Степановы неистово раскачивалась. Степанову становилось не по себе. Кальвадос же сохранял невозмутимое спокойствие.

         На площадке горы, куда Степанов ступил довольно удачно, скамья подъёмника не дала ему под зад, и он не упал, как прежде, ветер разошёлся в полную силу. Степанов едва держался на ногах. Колючая изморось летела в глаза, из под козырька ладони Степанов взглянул на Кальвадоса. Буря шаром вздула его спортивную куртку. Веки и ресницы заросли инеем. Кальвадос храбрился, но от Степанова не скрылось, тот не часто катается в настоящий ураган. Кальвадос поджал губы, лицо его сделалось наигранно весёлым. Он надел тряпичные петли палок на кисти, чтобы  не потерять. Степанов последовал его примеру. Для вдохновения и уверенности он даже подпрыгнул, чтобы сбить с лыж снег.

         Подъёмник приходил пустой, что ещё больше устрашало. Скамьи выплывали на площадку из тумана, разворачивались, уходили вниз, растворяясь в молочном месиве, но не приносили лыжников. Степанов подумал, а не лучше ли в бурю не рисковать, а спуститься обратно в кресле. Но это не считалось положенным.  Требовалось спросить разрешения у сотрудника горнолыжной базы, сидевшего в закрытой будке и наблюдавшего за работой механизмов. Новый порыв ветра едва не свалил Степанова, он хотел ухватиться за стоявшего рядом Кальвадоса, но не посмел, не позволила гордость. Трос подъёмника заверещал раненой птицей, дрогнул и остановился. Сотрудник базы вышел из будки, перегородил дорогу на площадку красной лентой,  надел лыжи, и без палок, ловкими зигзагами скрылся в тумане. Наверху остались Степанов, Кальвадос и ещё несколько лыжников, не отваживающихся спускаться. Иной дороги не существовало. Направо и налево от трассы различались неухоженный снег и кусты кустарника, гнущегося от ветра. Последнее, что запомнил, и  что особенно поразило Степанова, широкое озеро сразу за площадкой. Как оно могло существовать на значительной высоте, одному Богу известно. Создала ли его природа, налили ли люди, тоже загадка. Озеро не замёрзло. Забор из брусьев ограждал берег. Степанов держался за ограждение. Не будь забора, он рисковал бы скатиться в воду, где гуляли барашки волн.

         Кальвадос поправлял очки, натягивал перчатки, явно медлил. Степанов подумал, лучше ему спускаться первым. Катающийся лучше Кальвадос скоро догонит. Степанов оттолкнулся, лыжи заскользили по насту. Туман мгновенно поглотил напряжённую фигуру.

         Ни разу не упав, Степанов проехал треть пути. Он пересекал трассу по на диагонали, останавливался, разворачивался и, катясь по наклонной, повторял манёвр. Степанов держался относительно уверенно. Главное¸ стараться не упасть  на спуске. Оставшиеся лыжники спускались быстро. При видимости в тумане на вытянутую руку им не трудно было налететь на остановившегося, внезапно появившегося лыжника.

         Ветер свистел в ушах. Буран свирепствовал так, что Степанов боялся находиться на краю трассы, где гора круто обрывалась. Существовала серьёзная опасность, что его, сильного, крепкого мужчину повалит, покатит по склону. Лыжи отскочат, но ботинки ему не снять. Беспомощный он будет лежать, полагаясь на милость урагана и проворство розыскных собак. Через снежный шторм внезапно прорвались сдавленные рыдания, поначалу они показались Степанову слуховой галлюцинацией, порождённой взвинченным вниманием. Он не поверил себе. Но рыдания настойчиво вписывались в шум бури. Они существовали въявь.

         Степанов ещё проехал по склону, и перед ним из тумана проявились две фигуры, мужская и женская. Мужчина стоял согнувшись. Перед ним в неловкой позе сидела на снегу женщина. Мужчина говорил мягким убеждающим голосом. Женщина отвечала ему криком. Оба лыжника выглядели лет на тридцать. Они производили  впечатление людей, хорошо друг друга знающих, если не супругов.

– Нет! Нет! Нет!!! – кричала женщина по-немецки. – Я не поеду дальше. Ехать невозможно!

– Послушай,  дорогая, осталось совсем ничего. Ты упала, но сейчас я помогу тебе подняться. И мы поедим дальше,– уговаривал мужчина.

– Ты хочешь, чтобы я умерла! Ты специально затащил меня на эту гору!!– женщина швырнула в мужчину перчаткой. Она снова зарыдала в голос, размазывая по лицу слёзы, которые на ветру тут же превращались в лёд.

         Степанов, насколько сумел ловко, подъехал поближе и вежливо спросил, не может ли он быть чем-либо полезен. Мужчина сердито посмотрел на него и ничего не ответил. Женщина попыталась встать, но тут же покачнулась и, упав боком на снег, затряслась в истерике. Степанов не уезжал, беспомощно поглядывая наверх в ожидании чересчур замешкавшегося Кальвадоса. Перед упавшей лыжницей выше по склону стояли предупреждением для других воткнутые в снег палки. Одна лыжа лежала ярдах в четырёх в стороне.  Степанов «елочкой» неуклюже пошёл за ней, чтобы принести  лыжнице. Он знал,  в подобных ситуациях надо помогать.  Ему уже подавали палки и лыжи, когда он их терял.

– Я ненавижу горы! Ненавижу!! – плакала неизвестная лыжница.– Я никогда не буду кататься! Под страхом смерти не буду!!!

–Тебе что, больно?– неожиданно холодным голосом спросил лыжник. Ему надоела истерика.

         Мимо пролетели лыжники. Они не остановились, торопясь вниз.

– Мне не больно. Мне страшно, чудовище!..– женщина попыталась подняться.

         Мужчина протянул ей руку, и она встала.

– Я пойду назад.

– Иди, – равнодушно сказал мужчина.

         Женщина тоскливо посмотрела наверх. В пяти шагах начинался туман. Вершину горы скрывала неизвестность. И в хорошую погоду подняться отсюда на площадку «ёлочкой» или, сняв лыжи, в ботинках, стоило изрядного труда.

– Ты затащил меня в горы, ты! Послушался бы меня, поехали отдыхать на море. Валялись бы сейчас на лежаке, грели кости.

– Дорогая, но тебе нравились горы?

–Никогда они мне не нравились! Я врала, чтоб угодить тебе.

– Может быть, ты врала, что и любишь меня?

– Считай, как знаешь!– женщина сняла вторую лыжу и попыталась идти вниз. Она сделала тройку шагов, проваливаясь в снег, и остановилась. Идти не было никакой возможности.

– Знаешь, мне всё надоело…

–А мне тем более!

– Ты мне своими капризами отравила отпуск… Лучше б я обратился в эскорт-агентство.

– Вот и обратись в эскорт-агенство. Там тебе выдадут шлюху. Но ни одна шлюха не полезет с тобой в твои любимые горы! Будь прокляты горы!!

– Я не знал, что мы такие разные, – пробормотал мужчина.– Тогда нам и не следует жить вместе.

– Спустимся – оформим развод!

         Мужчина поискал вокруг себя, чем бы бросить в женщину. Она – тоже. Мужчина ничего не нашёл и, сердито нахлобучив лыжную шапочку, надев очки, ловко поехал вниз. Степанов  в непрекращающуюся бурю остался вдвоём с неизвестной женщиной на склоне.

         Наконец появился Кальвадос. Он виртуозно скользил, спускаясь маленькими поворотами, для чего энергично вращал бёдрами. Седые волосы на шее и за ушами, немногочисленные остатки шевелюры, выбились из-под заснеженной шапки, делая его похожим на переростка  – гнома. По изящной дуге Кальвадос приблизился к Степанову и лежавшей на боку даме, резко затормозил, выпустив лыжами струи снега. Степанов с подозрением смотрел на Кальвадоса. Тот отсутствовал так долго, что Степанов успел подумать, не подстроено ли происшествие специально.

         Кальвадос объяснил задержку тем, что искал Степанова. Его забывчивость, которой он именовал рассеянность, снова устроила подвох. Кальвадос не заметил, или, заметив, тут же забыл, что Степанов съехал.  Он искал Степанова на площадке, предполагая, не застрял ли тот на остановленном подъёмнике, не упал ли в озеро. Степанову забывчивость Кальвадоса, о которой его предупреждали, показалась настолько фантастической, что не шла в голову. Как  же Кальвадос руководит крупным капиталом, недоумевал трезвомыслящий, но небогатый московский сыщик.

         Степанов и Кальвадос  помогли  женщине приподняться. Подали ей палки, вторую лыжу. Палки женщина взяла, а вот вторую лыжу никак не хотела надевать. Прижав палки и лыжи к груди, женщина неловко спускалась вниз. Кальвадос и Степанов составляли вынужденный эскорт. Погружённая в собственное расстройство женщина не замечала их неудобств. Кальвадос, привыкший ездить быстро, испытывал трудности в движении медленно. Степанов же, катавшийся исключительно от края к краю, там останавливающийся и неуклюже поворачивающий, сгорал на пламене стыда, что у него появились зрители.

         Спуск проходил в молчании. Женщина разговаривать не желала, принимая услуги миллиардера и сыщика молча. Ярдов через сто она всё же соизволила надеть вторую лыжу. Спуск пошёл быстрее. Женщина проявляла сноровку посредственного лыжника. Недостатки техники она компенсировала смелостью и отчаянием.

        Внизу у ресторана женщина протянула Кальвадосу и Степанову крошечную ручку. « Гипайша», – назвала она себя. Миллиардер и сыщик поклонились. Оставив женщину, они спустились на нижний уровень, сели в кабину канатной дороги, которая ещё работала. Туман всё опускался. Останавливали последние подъёмники. Служащие перекрывали входы на трассы. К канатной дороге торопились замешкавшиеся лыжники. Гипайша осталась наверху. Возможно, она искала мужа.

         Кабина канатной дороги протряслась в сплошном тумане. Ноги и руки Степанова ныли. Он представлял, что будет к вечеру.

         У касс Кальвадос спокойно заметил:

– Если понравилось, забегите, возьмите  ски-пасс на шесть дней, я подожду.

– Спасибо, в другой раз, – стараясь говорить бодро, отвечал Степанов.

         Приветливый шофёр, тот же что и утром, открыл Кальвадосу и Степанову дверь лимузина, лыжи закрепили в держалки на крыше. Машина собралась трогаться, когда в стекло энергично застучали. Кальвадос опустил стекло. У машины стояла Гипайша.

– Спасите меня, спасите! – быстро говорила она. Глаза женщины округлились, щёки дрожали.

– От кого?

– От моего мужа. Он настоящий изверг. Он готов меня убить за сцену на спуске!

– Нам не хотелось бы вмешиваться в чужую семейную жизнь, – сказал Кальвадос. – Хорошо, садитесь…

         Выскочивший водитель открыл Гипайше дверь. Машина тронулась. Потянулись минуты неловкого молчания.

         Когда подъехали к дому Кальвадоса, оказалось, что Гипайша лежит на заднем сидении в глубоком обмороке. Не оставалось ничего лучшего, чем распорядиться внести женщину в гостиную. Она по-прежнему не приходила в себя.  Степанов, помогавший дворецкому выгружать женщину из машины, чувствовал, тело её расслаблено, как кисель. Ни удары по щекам, ни холодная тряпка на лоб не приводили Гипайшу в сознание. Кальвадос попробовал вызвать пользовавшего его врача. Случилось, что врач в отъезде. Выказав презрение к научной медицине, называя её знахарством, Кальвадос страстно заговорил о преимуществах естественных сил природы. Он увлекался холодными обливаниями, термальными источниками, лыжами, сыроядением и мочепитием. В отсутствие единственного врача, которому он доверял, Кальвадос приказал не трогать женщину.