Текст книги "Мёртвая зыбь"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Шар развалился, и вышла из него прелестная женщина, Дикуля жена…

И голуби откукда-то взялись и сели ей на плечи.

Казалось, купол рухнет от оваций.

Вот ради этого цирковой артист живет и рвется на арену!

Зрителей всех до едного он покорил. А Званцева тем более.

Ведь он знал – это же вчерашний паралитик с переломанным хребтом!

Понятно, почему он так стремился на арену славы. Но ведь рядом близ тренировочной арены паралитики, такие же, каким он был, через блоки поднимают гири, чтобы на ноги вновь встать. Лежали рядом хоккеист и балерина. Для них он не только исцелитель, но добрый друг и вдохновляющий пример. Перед представлением служители выкатывали кресла в зал, чтобы инвалиды в деле увидели своего Дикуля.

Идя за кулисы проститься с Дикулем, Званцев прошел мимо балерины. Улыбнувшись, она ему сказала:

– Вот теперь мечтаю о тридцати двух фаэте.

Должно быть, Дикуля смотрела в первый раз.

Придя домой, Званцев не мог с Дикулем расстаться.

Все думал о том, что видел, о беседе с ним. И настолько сам проникся его героями, что написал балладу о Степане Разине, каким его представлял Дикуль, чтоб подарить при случае:

ГРОЗА ЦАРЕЙ

баллада

С похмелья хмурый туча-тучей

Выходит грозный атаман.

А нравом был он кручи круче,

Сын Дона и Степи – Степан.

И ростом словно выше крыши,

В плечах – саженная сажень.

При нём вокруг всё тише тиши.

И день-деньской он ждёт свой день.

Казак собрал из беглых войско,

Ярмо чтоб бросить воевод.

“За правду, братцы, стойте стойко,

Взял б волю-вольную народ!”

Но не было в  достатке злата.

Пошла за ним голь-голытьба.

Один мушкет на два-три брата.

Из пушек шла по ним пальба.

Замолкли царевы царь-пушки.

В дыму блеснул штыков оскал.

На поле – словно птичьи тушки…

Он горе-горькое познал…

На плахе рук и ног лишился,

Потом и буйной головы.

Но даже в смерти не смирился.

Гремит в раскатах гром грозы…

Так почему ж о нём осталась

Одна лишь лживая молва?

Как будто, он топил красавиц?

И цель его – разбой,  гульба!

С тех пор прошло немало лет. Центр реабилитации на улице Королева обрел заслуженную славу, и пациенты счастливы всегда, встречая внимательного, ласкового академика Дикуля.

Глава пятая. Все-таки полет!

Сменил небес голубизну

Он на морскую глубину.

Над дном, как над землей, “летал”,

Как он о том всегда мечтал.. Александр Казанцев (Брату)

Зимой 1984 года ошеломленный Александр Званцев держал газету “Московская Правда” с фотографией обнаженного человека на снегу у проруби с аквалангом в руках. Вокруг толпились люди в шубах.

Подзаголовок гласил: “Восьмидесятилетний мастер спорта Виктор Званцев, готовится к погружению.”

Александр отложил в сторону газету и позвонил в Мытищи.

– Зачем тебе это нужно? – начал он, услышав голос брата.

– Газетку увидел?

– Позировал перед фотокамерой у проруби и мне даже не сказал!

– Ты стал бы возражать, а это ведь реклама важнейшего вида спорта! А реклама – двигатель прогресса!

– Ну, не прогресса, а торговли. У тебя что? Не покупают путевки в твой подводный лагерь в Судаке?

– Нет. От желающих отбою нет.

– Ты хочешь повторения с вязальной спицей? У нас с тобой будет разговор.

– Поговорим, поговорим… Ты обещал мне книжку для главного архитектора Крыма. Он должен разрешение дать на строительство дома для лагеря. Не все нам жить в палатках. Я принесу тебе проект. Оригинально очень! Как будто, к берегу причалил пароход.

– Приезжай. Посмотрим твой корабль на суше. Книжку приготовил. Но о проруби забудь!

– Слушаюсь, товарищ комбат!

Несколько лет назад председатель клуба подводного плавания “Дельфин” Чернов, друг Виктора, обратился к нему:

– Ну, Виктор Петрович, выручай… Не все тебе погружаться в бассейне Сандуновских бань, завоевывай Черное море.

– Раз Черное, оно – твое.

– Тебе его передаю, на глубину двадцать пять метров. А ниже – сероводород. И жизни нет. Туда не погружайся.

– Все глубже, чем в бассейне или даже в Волге. Так что на Крымском побережье будет?

– Наш летний лагерь клуба “Дельфин”, в Судаке, близ Дома отдыха Московского энергетического института.

– МЭИ! Там племянница училась. А ректором стала Голубцова Валерия Владимировна. В войну ее пророчили парторгом ЦК к нам в институт, где я командовал охраной, а брат был Главным инженером.

– То было уж давно и все переменилось. А ты к чему ведешь?

– К вопросу о питании.

– Мы пока не все решили. Договариваемся с военными о полевых кухнях. Поваров наймем.

– Зачем? Рядом Дом отдыха МЭИ. Будь там, как прежде, Голубцова, я бы в миг договорился.

– О чем?

– Чтоб взять лагерников на курсовки. Они их оплатят.

– Это мысль! Мое еврейское начало подкачало. Попробуем сделать, как ты сказал.

– Без меня?

– Твоя забота – Крым. Москва – на мне. В начальники тебя не производим. Будешь представителем “Дельфина”. Это выше. И должен стать душой подводников и заразительным примером. А в случае чего их отстоять.

– Когда договариваться будешь о курсовках, пусть питание в котлах и посуду доставляют в лагерь. Мы возвратим все в чистом виде.

– Вот видишь, ты проявляешь уж заботу. Мы знали, кому поручить дело!

С МЭИ по совету Виктора удалось договориться. И на Крымском побережье близ Судака возник палаточный лагерь.

Лейтенант с пограничной заставы, увидев оживление на берегу, палатки, акваланги, ласты, сразу объявил лагерь незаконным вблизи морской границы.

И Виктор тотчас же явился к строгому усатому капитану. Тот принял его сухо:

– Кого вы представляете?

– Клуб “Дельфин”.

– Какой страны?

– Конечно, не турецкой. СССР!

– Документы.

– Виктор достало непромокаемый бумажник, чтоб с ним можно было плавать под водой, чем вызвал лишние подозрения.

Суровый капитан стал их разглядывать:

– Мастер спорта? Судья Всесоюзной категории?

– Так точно.

– А по армии?

– Сержант. Командовал охраной военного объекта, как и вы.

– Объект – объекту рознь. У нас объект – все побережье. Так какого же вы вида спорта?

– По классической борьбе. До парашютного осталось три прыжка, да ногу поломал…

– И сами боритесь?

– Конечно! Я вижу, и вы боролись.

– Как вы догадались?

– Да шея у вас борцовская. Наверно, средний вес?

– Да, средний. Подождите, как фамилия-то ваша? Званцев? Как будто слышал.

– Я вел школы борьбы во многих городах и ваших пограничников готов поучить нашим приемам. Им в вашем деле полезным может оказаться.

– Подумать надо. Так вот, о вашем лагере. Он в запретной зоне. Ведь под водой границу преодолеть – пустяк.

– Но проходчиков-аквалангистов вылавливать ваше дело?

– Разумеется.

– Так присылайте к нам ваших ребят. Мы научим погружаться.

– И об этом подумать стоит, – потеплел капитан.

– Ведь, правда же! Стране нужны подводники?

– Конечно!

– Так мы их готовим в море, а не в Сандуновских банях.

– Ладно. Хоть не обратились вы по форме, но работу лагеря я разрешаю. Один из пограничников постоянно будет с вами, следить за погружением… и сам погружаться. Мы будем их менять.

– Будет исполнено, товарищ командир. Разрешите идти?

– Вижу военный строй, сержант, вы не забыли. Идите. К вам придает мой лейтенант. С ним обсудите детали. А насчет борьбы я сам приду.

– Есть! – отрапортовал Виктор, круто развернулся и строевым шагом вышел из казармы.

Но на этом злоключения подводного лагеря не закончились.

– Виктор Петрович! Беда! – вбежал в палатку Виктора дежурный по кухне, профессор математики МЭИ.

– Что приключилось? – вскочил заснувший было после обеда Виктор Петрович.

– Лагерь закрывают. Совсем. За антисанитарию. Сейчас была сама главный санинспектор Крыма. Непреклонная такая дама.

– Почему меня не позвали.

– Она нарочно неожиданно нагрянула. А вы спали…

– Думаете, я могу лагерь проспать? Где она?

– Очень торопилась. Умчалась в Симферополь.

– Профессор, вы ведь на машине?

– Да, она здесь неподалеку.

– Тогда, сейчас же едемте за ней.

– Но я ведь дежурю по кухне. Мы как раз мыли в море грязные тарелки. И это ее особенно возмутило. Не дай Бог никому такой супруги!

– Поехали, профессор! На кухне вас подменят, “раз дело до петли доходит”.

Москвич подъехал к лагерю, где ждал Виктор. Он сел рядом с профессором, и они помчались.

И пыль стелилась следом, как в небе облачко над ними, пока не выехали на шоссе.

В Симферополе остановились у санинспекции Крыма.

Виктор сосредоточенно молчал всю дорогу, обдумывая тактику беседы, и только выходя из машины спросил профессора:

– Как ее зовут?

Профессор развел руками.

– Эх, нет у вас к женщинам подхода. Математика мешает.

– Нет, почему же? – обиделся профессор. – Я женат. А среди видных математиков известны женщины. К примеру, Софья Ковалевская…

– Ну, может быть, и санинспектор Софья… Спрошу у секретарши. Спасибо вам, профессор. Вы водите машину на отлично.

– Успеха вам, вернее всем нам. Я буду ждать.

Виктор вошел в дом. За столом сидела хорошенькая секретарша, собираясь домой, “наводила марафет”, любуясь собой в карманное зеркальце.

– Я из Москвы, – объявил Виктор. – Мне срочно нужен главный санинспектор Крыма.

Секретарша кивнула на запертую дверь.

– Она только что вошла. Вернулась из поездки. Устала очень. Едва ли примет вас. И рабочий день кончился. Я ухожу.

– В войну с усталостью мы не считались. Товарищ Сталин вызывал и ночью…

При этих словах секретарша вскочила и молча скрылась за дверью.

Виктор вошел в кабинет. За столом сидела дама средних лет с короной кос на голове.

– Издалека, устали? Я тоже только что с дороги. Вся в пыли. Садитесь, прошу вас, – пригласила санитарный врач.

– Устали вы, а я проспал, пока вы инспектировали берег.

– Проспали? В самолете?

– Нет, в палатке, мимо которой вы прошли разделывать нашего профессора на кухне.

– Какой профессор? На какой кухне?

– Профессор математики МЭИ. Он был дежурным по лагерю и мыл тарелки в море, а вы его накрыли.

– Да разве это дело! – возмутилась врач.

– Конечно, не профессорское, – согласился Виктор. – Но профессор математики он в МЭИ, а у меня шофер, когда гнались за вами. В лагере ж – подводник, как и все.

– Так вот откуда вы!..

– А вы думали, что из Кремля от товарища Сталина, как доложила секретарша? Она меня не поняла. Я с ним вижусь у Кремлевских стен лишь на физкультурных парадах. Я на него смотрю, а он глядит на нас…

– А вы шутник! – улыбнулась санинспектор.

– Какие тут уж шутки, когда испуган жутко.

– Что могло вас так напугать?

– Закрытие вами лагеря за антисанитарию. А это ведь лагерь любителей проводного плавания!

– Меня не интересует назначение лагеря, где нарушаются санитарные нормы, – стала строгой дама.

– Договориться можно и о том, и о другом.

– Договариваются дипломаты, а я – санитарный врач и охраняю прибежище здоровья всей страны.

– Мы делаем одно и то же дело! Здоровье всех и наша цель.

– Для этого вы отравляете целительную воду?

– Профессор оплошал с грязной посудой. Отныне будем мыть лишь в родниковых водах.

– Зачем же в родниковых? Можно и в колодезной. Но сливать в море только через отстойник.

– Вот видите! Мы говорим уже о деле.

– Но я запрет снять не намерена. В лагере нет туалетов.

– Ну что мы говорим все о какой-то грязи!

– О чем же говорить? О чем же более возвышенном вы предпочтете?

– Конечно! Скажем, о полете.

– О полете? – удивилась врач.

– Вы когда-нибудь летали?

– В командировках. На самолете пару раз.

– Нет, нет! Без машин. Подняться в воздух и лететь.

– Да, что я птица?

– Много больше. Вы – человек! И даже женщина!.. А это выше.

– Сейчас об ангеле он вспомнит, – пошутила санинспектор Крыма.

– Нет, ангелов оставим в покое. Я говорю вам о самом своем сокровенном. И вас хочу спросить. В детстве, во сне вы не летали?

– Ну, может быть во сне…

– И я летал! Какое наслаждение! Вы помните свои ощущения в полете? Летишь свободно над землей, а люди там внизу указывают на тебя пальцем. Меня всю жизнь преследовали эти ощущения, и я все пытался. Ведь существует левитация! Каким-то людям удается преодолеть свой вес. Я прыгал с парашютом, в затяжном прыжке. Но это лишь падение, а не полет. Хотел стать йогом. Брат познакомил с теорией Бровкова, с обнулением масс, когда вибрацией тела в резонанс с колебаниями вакуума, можно уничтожить вес и вверх взлететь. Неужели вам бы не хотелось?

– Зачем мечтать о невозможном. Но, чувствуется, вы увлечены и, кажется, увлечь способны.

– Я просто хочу вам рассказать, почему я здесь.

– Но база планеристов в Коктебеле, а не в Судаке.

– Это все не то! Это не взлет свободный, без крыльев, своих или чужих. А я мечтал о своем полете!

– И вы познали секрет левитации? – всерьез заинтересовалась санитарный врач.

– Левитация преодолевает не просто вес, а недостаток атмосферного давления, не позволяющего человеку всплыть, как в воде взлетает пробка.

– Я не хотела бы стать пробкой, чтобы подняться в воздух.

– И не надо! Не вас надо изменить, а воздух.

– Не понимаю вас. Хотите на другой планете?

– Зачем же на другой? И на Земле есть среда, более плотная, чем воздух. Вы никогда не смотрели на рыб в аквариуме? Они же ведь над дном летают. И более легко, чем птицы.

– Никогда такое в голову не приходило.

– А мне пришло. И я отправился в подводный клуб “Дельфин”. И мечту жизни осуществил. При первом же погружении над дном летал, поднимался на любую высоту.

– Однако! – только и могла вымолвить санитарный врач.

– А вы никогда не погружались?

– В юности, да и теперь плаваю, как попаду на побережье. Но не ныряю. Боюсь все косы замочить. За ними уход особый нужен.

– У нас резиновая шапочка найдется. Я вам устрою погружение. Узнаете не только ощущение полета. Вас захлестнет восторг и наслаждение. Попадете в мир другой планеты. Иной ландшафт, иные звери. Они летают стайками рядом с вами. Солнечные лучи просвечивают сквозь зеленоватую толщу и делают все сказочным вокруг. На земле, то есть на дне, копошатся причудливые существа. А растительность какая! Тонкие стебли тянутся вверх и колеблются, как в гареме танцовщицы, завораживая вас. Прошу вас, погрузитесь, хотя бы раз! Не откажитесь от неземной радости!

– Помилуйте, а ведь вы сирена.

– Ну что вы! Она ведь оглушает.

– Нет, я имею в виду не сигнал тревоги, а птицу Сирень. Сладкие все песни птица распевает. Кто ту птицу слышит, все позабывает…

– Это из оперы “Садко”.

– Это предания на всех языках мира.

– Так хотите побывать в сказке?

Собеседница Виктора задумалась:

– А я не слишком стара для этого?

– Что вы! Вы же, не задумываясь, купаетесь в море!

– Меня не поднимут на смех?

– Кто? Наши? Да они в лепешку разобьются, чтоб вы ощутили счастье под водой.

– Тот же ваш профессор.

– Он здесь у вашего подъезда. Вы его уже очаровали, когда отчитывали за мытье посуды в море.

– Правда? А мне казалось совсем наоборот…

– Наоборот все будет после погружения. Итак, вы согласны? Такой случай может не представиться больше.

– Эх, да куда не шло! Заеду завтра к вам проверить как вы моете посуду.

– Сегодня же отроем отстойник. И отводной канал со шлюзом для спуска воды в море, на дне которого живая сказка.

– Ладно. Там увидим, какая сказка. А утону – сочтут, что утопили.

– За вас я жизнью отвечаю.

– Вы еще и рыцарь?

– Сервантес Дон-Кихота с меня писал.

– А я не сразу догадалась! А может быть барона Мюнхаузена?

– Решите после погружения. Завтра?

Она кивнула, улыбаясь.

– До свидания. Поеду готовится к вашему приезду.

– О туалетах не забудьте. До свидания, “Подводная птица-Сирень”, – и она протянула руку, а он ее поцеловал.

После возвращения Виктора, подводники воспрянули духом и усердно отрывали ямы и придумывали затворы на отходных каналах.

А днем она приехала.

Ее всем лагерем встречали, как даму королевской крови.

В палатке она переоделась. И вышла, как курортница на пляже.

Виктор ей вручил акваланг, проводные очки и заплечные баллоны со сжатым воздухом. Учил, как пользоваться всем этим.

Сел вместе с ней на ожидавший катер, и они отъехали от берега. На всякий случай сам был в акваланге. Хотел спуститься вместе с нею. Но она запротестовала.

– Нет-нет! Я одна! Хочу почувствовать себя царицей моря.

– А главное, способной взлетать, – напутствовал Виктор, вручая ей конец фала, закрепив на ее поясе. – В случае чего. Дерните два раза.

– Отправляете на дно, как собачку на поводке.… Не беспокойтесь. Я не из трусливых.

– Помните. В воду прыгать спиной вперед.

– Как странно, – сказала она, но из-за надетой маски ее уже не слышали.

Виктор тоже был не трус, но за гостю волновался. Следил, как выпускали фал, готовый тотчас прыгнуть в воду.

Фал выпускали и снова выбирали. Аквалангистка – новичок, должно быть, наслаждалась погружением и плавала туда и обратно. Но задержалась слишком долго. Виктор не выдержал, прыгнул в воду, а над ее поверхностью появилась резиновая шапочка.

Когда он всплыл, она сидела в катере, освободясь от снаряжения, шапочку сняла и распустила роскошные косы, казалась совсем юной.

При виде его укоризненно покачала головой:

– Я б вам выговор влепила за непослушание, если б не была так благодарна за полет над сказочным царством морского дна. Птице Сирень надо поучиться, как о сказке петь.

– Значит, это был все таки полет?

– Полет, полет не сомневайтесь! Вчера вам не хватило слова “упоение”. Я упивалась легкостью, свободой. Насколько рыбам легче, чем нам. Куда там птицам! Говорят, млекопитающие: киты, дельфины – существовали прежде на суше. И перешли жить в море. Я понимаю доисторических их предков!

Катер пристал к берегу. Их ждал профессор.

– Сооружения готовы. Хотите осмотреть?

– Сейчас переоденусь. Боюсь, у меня не слишком строгий вид.

И озорно мотнув косами, скрылась в отведенной ей палатке.

– Какая обаятельная женщина! – вздохнул профессор.

Виктор с ехидцею заметил:

– Должно быть, математика не слишком точная наука…

Профессор не стал спорить.

После отмены главсанспектором наложенного санитарного запрета, Виктор с профессором провожали ее до машины. Когда та двинулась, новая подводница непонятно крикнула через окошко:

– А все-таки полет?

Конец девятой части

Часть десятая. МНОГОМЕРНОСТЬ

Живем царями на планете.

А рядом тайно и незримо

Еще другой есть мир на Свете.

Мы каждый миг проходим мимо… Александр Казанцев

Глава первая. Единомышленники

Хоть языки и жизнь различны,

Но мысли общие роднят.

А вот для “них” мы неотличны:

И, как бы, дикарям родня. Александр Казанцев

В первый раз молодой французский ученый Жак Валле приезжал в Москву для участия в Московском международном математическом конгрессе. Тогда же он непременно хотел познакомиться со Званцевым. Но писатель был на даче, тогда еще в Абрамцево, и встреча не состоялась. Они обменялись лишь несколькими письмами.

Молодой ученый переехал в США, защитил в Калифорнийском университете диссертацию, стал доктором наук и видным специалистом по наблюдениям за спутниками Земли, искусственными и… неопознанными, прозванными в народе “летающими тарелками”, внося свою лепту в новую отрасль знания – уфологию. Космическое их происхождение многими не ставилось под сомнение.

Но не ослаб интерес американского ученого, теперь уже известного, к писателю, впервые на весь мир всерьез заявившего, что взрыв 1908-го года в тунгусской тайге был вызван не падением метеорита, а гибелью там космического корабля с другой звезды, и контакт тогда с инопланетянами трагически не состоялся.

Но встреча единомышленников с разных континентов все же состоялась, хоть и через много лет после первой попытки.

Домой к Званцеву вошли: элегантный седеющий джентльмен, очаровательная, воздушная, источающая аромат дорогих духов леди, корреспондентка парижской газеты “Фигаро”, и скромный, по сравнению с ними, молодой человек, переводчик из Интуриста.

Он сказал Званцеву, что Жак Валле собирается вместе с ним, переводчиком посетить местности, где наблюдались аномальные явления, расспросить свидетелей, самому оценить достоверность и характер ими увиденного.

– Что вы думаете, Александр, – через перевод спросил гость писателя, – о неопознанных летающих объектах, как назвали их, не найдя им объяснения. У меня собраны любопытные факты: наблюдения и контакты с загадочными пилотами в девятнадцатом веке. Интересно, что люди видели только то, что им знакомо. “Летающие тарелки” им казались воздушными шарами. Из корзин, воздушных шаров, якобы, выбрасывались якоря, волочась по земле и задевая за предметы. Пилоты, общаясь с людьми, объяснялись на английском языке, без помощи, неизвестной тогда телепатии. Называли себя исследователями из другого мира, внушая страх и опасения.

– Такие наблюдения были и много раньше девятнадцатого века, – вступил Званцев. – Плутарх в древнеримские времена сообщает о серебристой бочке, возникшей в небе между двумя враждующими воинствами, заставив их в страхе разойтись. А еще раньше писцы, как называли в Древнем Египте ученых, записали иероглифами, что при фараоне Тутмосе Третьем звезда с неба спускалась на землю.

– Да, похоже на то, что люди видят то, что им ближе всего или что в состоянии объяснить.

– Миль пардон, – вмешалась корреспондентка “Фигаро”. – Позвольте задать вам обоим от имени моих читателей вопрос: Неужели можно всерьез говорить о межзвездных полетах, зная, что расстояние между населенными мирами, если бы они были, исчисляется десятками, а то и сотнями, световых лет. Какой безумец согласится истратить половину своей жизни на путешествие в один конец, отказавшись от близких, от общения с женщинами, как бы, давая обет безбрачия, и вернуться к концу жизни, возможно, ни с чем? Ведь при всяком расследовании произошедшего следует исходить из принципов римского права: ”Кому это выгодно?” Какая и кому выгода от таких полетов?

– Мадам хочет сказать, что звездонавтам нет никакого смысла совершать звездные рейсы? – переспросил переводчика Званцев.

– Именно это хотели бы знать мои читатели, в основном, здравомыслящие французские буржуа.

– Соотечественники мадам, сделали немалый вклад в науку. Достаточно вспомнить предшественника Эйнштейна математика Пуанкаре, еще раньше отца и сына Паскалей, Пьера Ферма и, конечно же, Пастера, давшего людям сыворотку против бешенства, или доктора Мерсенна, открывшего в Париже сыворотку от чумы. Рискуя жизнью, он привил себе страшную болезнь, чтобы проверить действенность найденного им средства.

– Вы неплохо знаете, мсье, историю французской науки.

– Я знаю, мадам, историю мировой науки и вклад в нее ваших самоотверженных соотечественников.

– Не сочтите это за дамский каприз, но я не вижу связи между моими вопросами и великими учеными. Они рисковали, чтобы спасать людей, а кого спасет межзвездный полет неизвестно куда и зачем? Во имя чьей выгоды?

– Я могу ответить вам, мадам. Выгодно науке, людям для расширения их познания.

– Я внесу некоторые уточнения, Александр, – вмешался Валле. – Моя коллега не учла “парадокс времени” Эйнштейна. Звездонавты не станут стариками за время полета. Состарятся те, кто провожал их в звездный рейс.

– Я не хотел усложнять вопроса. Речь шла о целесообразности самих рейсов.

– Боже! – воскликнула парижанка, заглянув в изящную сумочку. – Я забыла включить магнитофон!

– А нам так надо поговорить, – сказал Валле. – К сожалению, на планетах солнечной системы жизни, тем более разумной, видимо, нет. Можно лишь подозревать, пока бездоказательно, что она была, быть может, когда-то на Марсе. И вы могли бы услышать мнение по этому поводу нашего видного ученого, планетолога, если бы Александр согласился сопровождать нас на встречу с ним ваших астрономов в институте имени Штернберга, временно прервав нашу беседу. Мы непростительно запоздали к вам, а увидеться с Карлом Саганом мне, да и вам, необходимо.

– Каким временем мы располагаем? – спросил Званцев.

Валле посмотрел на часы:

– Сорока минутами, а нам еще нужно добраться до обсерватории. А завтра утром я улетаю в Петрозаводск, а мадам – в Париж. И мы не обсудили еще самого главного.

– Жак! Где вы воспитывались? Это невежливо по отношению к нашему любезному хозяину! – запротестовала журналистка.

– Не беспокойтесь, мадам, – заверил Званцев. – Я с удовольствием встречусь вместе с вами с Карлом Саганом. Институт имени Штернберга недалеко отсюда, и я еще успею показать вам Москву с птичьего полета.

– Мадам удивляется, что у вас есть свой геликоптер, – с улыбкой сообщил переводчик. – Признается, что ужасная трусиха и ни за что не полетит.

– Успокойте мадам. Я отвезу их в институт имени Штейнберга в обычной машине, а по пути остановлюсь на площадке, откуда с большой высоты, видна Москва.

– Ваша рыцарская вежливость может сравниться лишь с вашей приветливостью, – мило улыбнулась парижанка.

Через 15 минут Званцев привез своих гостей и переводчика к площадке напротив возвышавшегося поодаль нового здания Университета, на территории которого в парке размещался астрономический институт имени Штернберга.

Званцев остановился напротив балюстрады площадки, где стояло еще несколько машин. И, выйдя с переводчиком, сидевшим рядом с ним, открыл заднюю дверцу машины, предлагая французам выйти.

– Мерси! – сказала парижанка, опираясь на его руку и выпрыгивая первой. – Как жаль, что вы отказались от своего геликоптера. Так хотелось ощутить себя в полете.

– Вы же не хотели этого, – с улыбкой напомнил Званцев.

– Ах, Боже мой! Я не подозревала, что вы сядете за штурвал. Кроме того, мало знать французский язык, как наш милый переводчик Николя. Надо еще понимать “женский язык”.

– Тогда я обещаю вам ощущение полета.

Подошел Валле.

– Ваш Университет смотрится отсюда отлично, – восхищенно сказал он. – Когда я приезжал на математический Конгресс, его еще не было.

– Как и астрономического института, куда мы сейчас проедем, – ответил Званцев.

– А где же полет? – тормошила переводчика француженка.

– Подойдемте к балюстраде, – предложил Званцев.

– Какая прелесть! – всплеснув ладонями, воскликнула она, первой подбежав к перилам. – Я лечу, лечу! – и она шутливо замахала руками, как крыльями.

– Вид на город превосходен, как на Париж с Эйфелевой башни, – заметил Валле. – Даже в Нью-Йорке со 102-го этажа Импайер-стейт-билдинга город выглядит скоплением прямоугольных столбов без претензий на красоту. Здесь ваши стремящиеся ввысь дома вокруг центральной части города подобны сторожевым башням старинного Кремля.

– Это великолепно! – восхищалась его спутница. – Но что это за железное сооружение справа над лесом?

– Лыжный трамплин, – объяснил переводчик. – Я по нему спускался. Зимой.

– И вы были летающим лыжником? Здесь все летает. Вы – чудесный малый, Николя!

– А теперь полетим к астрономам, – предложил Званцев.

– Вы все-таки вызвали свой геликоптер?

– Если мадам угодно так называть мою машину. Вскоре они входили в конференц-зал института имени Штернберга.

Званцев отлично помнил этот зал, где астрономы громили его гипотезу о тунгусском метеорите.

Он сидел тогда во втором ряду рядом с приятной девушкой, аспиранткой или научной сотрудницей, держащей в руках его книжку рассказов с крамольной гипотезой. Соседка подняла руку, попросив слова, а он подумал “Вот кто заступится за меня! Какая храбрая! Против всех авторитетов!” И горько разочаровался. Она встала с места и, стоя, упрекала его за научную необоснованность гипотезы. Раскрыв его книгу, она показывала ее аудитории. “– Рядом помещен рассказ “Марсианин”, который я с удовольствием прочла. Почему бы автору не писать такие рассказы, а не вторгаться в чуждую ему область?” Взволнованная, она села, и не зная Званцева в лицо, спросила его, как соседа: “– Разве это не так?”

– Не так, – твердо ответил Званцев. – Рассказ “Марсианин” не имеет никакого научного обоснования.

– Вы так думаете?

– Уверен, – сказал он, вставая, приглашенный на трибуну ответить своим оппонентам. Он никогда не видел, чтобы лицо человека покрывалось такой пунцовой краской, как у его милой соседки.

Но это было давно. Гипотеза его не забыта, аргументы же против нее со временем поблекли.

Теперь на трибуне стоял статный американец с мировым именем и, как планетолог, показал малую вероятность встретить жизнь на планетах Солнечной системы.

Дойдя до кольца астероидов, он однозначно определил их как обломки погибшей планеты и, по существу присоединился к поддержанному Нильсом Бором допущению, что планета могла быть разрушена взрывом океанов, вызванного термоядерной войной ее обитателей, хотя, может быть, он и не читал роман “Фаэты”.

– Подсчитано, – с горечью заканчивал он свое выступление, – что у нас на Земле ядерных боеголовок хватит 14 раз уничтожить все живое на планете. Но зачем 14, когда хватит и одного раза? – и, подняв сжатую в кулак руку, покинул трибуну.

Два видных американских ученых встретились в Москве в кабинете директора Государственного астрономического института имени Штернберга (ГАИШ).

Планетолог Карл Саган, был рад увидеть своего соотечественника Жака и обсудить с ним проблему неопознанных летающих объектах, считая, что ею необходимо заняться большой, серьезной науке.

И два американца, француз и немец, по происхождению, заговорили на английском языке.

Сопровождающие Жака Валле Званцев, корреспондентка “Фигаро” и переводчик (только с французского) тактично не заходили в кабинет, покинутый и самим директором, и не принимали участие в их оживленной беседе. Званцев был доволен высказанной в зале поддержкой знаменитым ученым его трактовки кольца астероидов. И когда ученые после беседы выходили из кабинета, он к Карлу Сагану по-немецки:

– Если вы, герр Саган, не забыли языка своих предков, то позвольте поднести вам, в знак согласия с вами, свой роман “Фаэты” на немецком языке, написанный под влиянием встречи с Нильсом Бором, – и он вручил американцу изданную в Германии книжку.

– О! Мистер Звантсев? Тунгусс метеоритка, – с трудом произнес тот по-русски. – О’кей! О’кей! Вери гуд? – и потряс Званцеву руку.

Американские ученые, довольные друг другом, распрощались.

– Боюсь, что нам уже пора в отель. Самолеты у вас улетают так рано, – вздохнула парижанка.

– Я доставлю вас в отель на своем “геликоптере”, – с улыбкой заверил Званцев.

– Тогда можно пройтись здесь по чудному парку. Вы еще немножко поспорите с Жаком. И луна всходит.

Они завернули за угол здания. Над деревьями возвышался белый купол обсерватории. В небе зажигались первые звезды. Может быть астрономы, только что слушавшие Сагана, уже припали к своим телескопам, чтобы искать в звездной бездне разумные миры, наблюдать их. Шли тесной группой, чтобы слышать перевод.

– Итак, – глядя на звезды, начал Валле, – Карл Саган подтвердил, что мало надежд на пришельцев с ближних планет. Лететь к нам из разумных миров нужно десятки, а то и сотни световых лет. Если бы за сотни лет наблюдений неопознанных летающих объектов были десятки, появление дальних космических разведчиков можно допустить. Но когда их миллион, и много фото “объектов в небе”, это ставит в тупик.