Текст книги "Мёртвая зыбь"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

– Как убедить во всем этом современных гурманов или скептиков, отвергающих другую пищу? – спросил Званцев.

– Приглашаю вас к себе в институт. Угощу двумя сортами заказанных вами блюд, и попрошу определить, какие традиционные, а какие искусственные?

– В институт к вам приду охотно, но боюсь оказаться плохим дегустатором.

– Мы приглашали профессионалов-дегустаторов и предъявляли им десять сортов черной и десять красной икры.

– И как?

– Из десяти черных, наша попала на второе место, красная в десятке оказалась третьей.

– Это же победа! – воскликнул Званцев.

– От победы до признания семь миль с посошком. Вспомните как трудно принимал народ картофель, вывезенный Колумбом из Америки. Чертовым яблоком называли. Картофельные бунты поднимали. Так и теперь. Привить вкус к “ненастоящей” пище будет, ой как, трудно.

– А если я вашей победительницей полакомлюсь, то раком не заболею? Ведь нефть канцерогенна, – спросила Роза Яковлевна.

– Глас осторожного народа! – оживился Несмеянов. – Наших лабораторных изделий можно не опасаться. Мы отрабатываем методику придания вкуса, запаха и вида пищи не на биомассе бактерий, а на сливном молоке, идущем на молокозаводах в отходы. А на фермах им отпаивают телят. Так что наша продукция – это вид “творожных изделий”. Следующий шаг – использование микрофлоры, создание дешевого биокорма для скота, когда доказана будет безопасность такой пищи. Канцерогенные вещества кишат всюду и даже внутри нас. Но это не значит, что все болеют. Допускаю, нефть канцерогенна. Но не ею предлагаем мы питаться, а микроорганизмами, вырастающими на нефти, раком не заболевая и не становясь его носителями. Но мы не против любой проверки. Наша пища должна привиться, как привилась картошка, без которой немыслима современная жизнь.

Договорились о времени встречи Президента Академии Наук с писателями.

– Вы не возражаете, Александр Николаевич, если заеду за вами на своей машине?

– И вы за шофера?

– Конечно. Я всю войну прошел от солдата до полковника, и всегда в машине за рулем, и на Керченском полуострове, и в австрийских Альпах.

– Зачем же мне затруднять вас. Транспортом меня Академия обеспечивает.

– Вы окажете мне огромное одолжение.

– Александр Петрович у нас первый фантаст, – вставила Роза Яковлевна.

– Поистине, век живи – век учись. Нет ли у вас с собой вашей книжки, чтобы до нашей встречи восполнить пробел в познании. А то получается некое математическое неравенство. Я перед вами – весь нараспашку, а вы для меня – темный лес.

– С вашего позволения, я подарю вам свой роман “Фаэты”. Я посвятил его Нильсу Бору.

– Вот как? Вы знакомы?

– Встреча с ним вдохновила меня на этот роман. Такую же надежду я возлагаю и на наше с вами знакомство.

– Тогда заходите за мной сюда. А в институт я вас особо приглашу.

– Я хотел вас о том попросить. А в этом кабинете я уже встречался во время войны с вице-президентом Академии Абрамом Федоровичем Иоффе.

– Я вижу, у вас обширное научное знакомство.

– Александр Петрович был тогда главным инженером научно-исследовательского института, – пояснила Головина.

– Иоффе много помогал нам во время войны, – добавил Званцев.

– А я сам рассчитываю на вашу помощь, – заключил академик.

Глава вторая. Купол надежды

За воплощение идей

Героя дважды получил.

Отдал себя он для людей

И заменять себя учил.

Он в жизни никого не ел

И отвергал из трупов пищу.

В исканьях дерзких был он смел,

И труд его не станет лишним. Весна Закатова.

Званцев, приглашенный академиком Несмеяновым, пришел пешком к нему на дом. От Ломоносовского до Нового Университета близко. Машины не надо.

Открыла молодая интересная женщина:

– Ах, это вы писатель-фантаст? Я читаю после Александра Николаевича вашу книгу. Увлекательно. Он только что звонил, предупреждал о вашем приходе. Просил подождать. Заканчивается заседание Президиума Академии. Я Марина Анатольевна. Раздевайтесь. Проходите. Какая у вас милая шуба. Где приобретали? Садитесь. Скажите, какое у вас хобби? Вы так легко о многом пишете.

– Я многим занимался и многим увлекался.

– И живописью? – заинтересовалась она.

– Одного человека спросили, играет ли он на скрипке. Он ответил, что не знает – не пробовал. Так и я в живописи себя не пробовал. К тому же я – дальтоник.

– Как жаль! Александр Николаевич прекрасный живописец. И мне хотелось, чтобы вы поняли его.

– Я уже представил, какой он прекрасный ученый, и хочу всесторонне понять его, задумав написать об его идеях книгу, посвятить ему роман.

– Я рада за него. Вот так мы пока живем в его ректорской квартире при Университете. Ее освободить надо, но дом Академии Наук, с квартирой для нас на Ленинском проспекте, еще недостроен.

– Всякий переезд вроде пожара.

– Или порогов. Вам не привелось по ним плавать?

– В сильнейший шторм дважды попадал и в Атлантическом, и в Ледовитом океане, а вот пороги не встречались.

– Счастливый вы человек, Александр Петрович, – вздохнула Марина Анатольевна и сменила тему разговора. – Скажите, как прошла встреча Александра Николаевича с писателями?

– Очень хорошо. Вот меня больше всех зацепило. Зори грядущего в его замыслах увидел и хочу перенестись в мир, где никто никого не ест.

– Александр Николаевич не только мечтает об этом. Он уже и сейчас такой.

– Не ест мяса? Вегетарианец?

– Конечно! А вы не знали?

– Не подозревал.

– Он очень принципиален. И в этом, и во всем в жизни.

– Это очень важно для меня.

Без звонка со своим ключом пришел Несмеянов.

Марина побежала в переднюю помочь ему раздеться.

Он вошел бодрый, энергичный, словно не после утомительного рабочего дня:

– Прошу простить меня. Не в моих правилах заставлять себя ждать.

– Мы беседовали с Мариной Анатольевной.

– Это она может. Не уговаривала на плотах сплавляться?

– О порогах была речь, но не о плотах.

– Тогда о плотах я сам скажу. Я каждое лето так отдыхаю. Стихия! Буря под ногами! Красота! Ну, как, братья-писатели довольны ли нашей беседой?

– Лучшим ответом служит то, – я уже признался Марине Анатольевне, – что хочу написать роман о вас и искусственной пище.

– Шура, покуда такой пищи у нас в обиходе нет, позвольте вам на ужин приготовить яичницу? – предложила хозяйка.

– А это, как гость.

– Мне-то все ко двору, но как вам яичница?

– Это не живые существа, это не инкубаторные яйца, а неоплодотворенные. Из-под несушек прямо на продажу. Без петухов.

– У нее все учтено, – не без гордости заметил Несмеянов.

Пока хозяйка хлопотала с ужином, мужчины прошли в кабинет академика, где он посветил гостя в тонкости производства искусственной пищи:

– Русский человек, как и Москва, словам не верит, а потому повторяю свое приглашение заглянуть в наш институт биохимии. Я познакомлю вас с нашими энтузиастами, научными сотрудниками и дам отведать наших блюд. Мы уже поставляем еду в больницы для пациентов, находящихся на строгой диете. Самые лучшие отзывы врачей. Ведь наша пища содержит нужные витамины. И обладает заданными вкусом и запахом.

– Я буду рад побывать в ваших сказочных лабораториях. Тем более, что хочу написать роман о городе-лаборатории, живущем на самообеспечении в таком месте, где нет никаких питательных ресурсов, скажем, под ледяным куполом Антарктиды. И роман я назову “Купол надежды”, надеясь, что будущее за этим способом существования.

– Однако, вы опасный фантазер. Собираетесь меня в ледяной каземат упрятать.

– Не в тюрьму, а в город энтузиастов во главе с вами, ради проведения всемирного эксперимента для использования во всем мире ваших научных достижений.

– Что ж, известны эксперименты, когда будущие космонавты добровольно изолируются в условиях предстоящего космического рейса на Марс или еще дальше, то есть с питанием консервами и замкнутым циклом влагооборота и дыхания. Пожалуй, я рискнул бы пожить в вашем городе, где, надеюсь, не буду одинок.

– Разумеется. Но без плотов и порогов.

– Без порогов жизни не бывает, а ведь мы там должны жить.

– Об этом я и хочу написать.

– Так приходите к нам завтра в институт. Вы знаете куда.

– Конечно. Я уже около него прохаживался.

– А теперь зайдете. Пропуска не надо, просто скажете при входе, что ко мне.

– Это правильно. Доступ к такой науке должен быть открыт. Завтра с утра я буду у вас.

– Да, к девяти. В Академию поеду позднее.

Марина Анатольевна позвала отведать ее кулинарное творение из неоплодотворенных яиц.

Это вегетарианское кушанье пришлось Званцеву по вкусу.

А на следующий день он, сидя за журнальным столиком, заботой секретарши, именуемой здесь референтом, накрытым белой скатертью, с аппетитом отдавал дань подлинному вегетарианскому блюду – бесподобному по вкусу жареному бифштексу с картошкой пай, имевшей калорийность мяса.

Он прошелся по лабораториям, знакомясь с “поварами” со степенями докторов химических наук и с кандидатами наук за обычным ткацким станком, готовя из застывших тонких нитей нагретой биомассы, пропущенной под прессом через калибровочные отверстия, привычное волокнистое мясо, и не простое, а “вырезку”.

Кусочек бифштекса с жареной картошкой академик положил в круглую прозрачную пластмассовую коробочку и вручил гостю, чтобы он отнес домой и дал попробовать своим скептически настроенным женщинам, жене и ее матери.

– Вас просто разыграли, Саша, – безапелляционно заявила теща. – Никакой это не искусственный продукт, а обыкновенная вырезка, причем пережаренная! Бифштекс должен быть с кровью.

Узнав со слов Званцева об этом уничтожающем отзыве, академик Несмеянов сказал:

– Никогда еще не получал столь высокой оценки своей научной работы.

Званцеву позвонила из издательства Авраменко.:

– Александр Петрович, мы выпускаем научно-фантастический роман Шаха. Это псевдоним видного деятеля ЦК. Мы просили бы вас написать к этой книге предисловие.

Званцев никогда не отказывался от предисловий, вводя в литературу неизвестных прежде писателей. К сборнику американских фантастов, к романам Роя Бредбери и Азимова, с которым он переписывался и чьи родители, как тот написал, были выходцами из России. С предисловием Званцева вышла в роман-газете и “Туманность Андромеды” Ефремова, вокруг которой велась яростная полемика между “Литературной газетой” и “За индустриализацию”, пока пыл их не был охлажден вмешательством ЦК.

Званцев с интересом прочел произведение заведующего международным отделом ЦК Георгия Хосроевича Шахназарова. Тот пожелал встретиться с автором понравившегося ему предисловия и приехал домой к Званцеву. Они беседовали о романе Шаха, посвященного трагедии инопланетных Ромео и Джульетты, разлученных своеобразной формой расовой ненависти, как и у Званцева в “Фаэтах”.

Они говорили и о земных делах, о преждевременности лозунга о построении коммунизма при нашем поколении и неизбежности принятия общечеловеческих ценностей, личности и торжества закона взамен “революционной необходимости”, оправдывающей их попрание.

Званцев был приятно поражен такими прогрессивными взглядами работника ЦК.

– Я подарю вам свой только что вышедший роман “Купол надежды”, посвященный академику Несмеянову. Выхода его ждали и сам он, и в его институте. К сожалению, я не успел поднести подарок к его восьмидесятилетию и присвоения ему во второй раз звания Героя Социалистического труда.

– Он скончался, так и не прочитав?

– Увы, да. Я подарил книгу его жене. И через нее его соратникам.

– Спасибо, что, подарив мне книгу, поставили меня в один с ними ряд. Я непременно прочту и позвоню вам.

Проводив Шахназарова, Званцев задумался, вспоминая историю создания подаренного романа.

Когда написана была его первая часть, его встретил а коридоре издательства заместитель главного редактора журнала “Молодая гвардия” Яковенко и спросил: нет ли у него чего-нибудь для их журнала?

– Роман еще не написал. Готова лишь первая часть.

– Дайте ознакомиться.

Званцев передал бывшую при нем рукопись, и Яковенко пообещал позвонить, а через пару дней пригласил его подписать договор на роман.

Заведующий отделом прозы в журнале Шугаев торопил его, и он послал ему рукопись второй части. Спустя несколько дней, Званцев был ошеломлен его телефонным звонком:

– Мы ознакомились с вашей рукописью. Это серое заумное произведение не заинтересовало нас, и я сожалею о заключенном с вами договоре.

– Ознакомился ли с нею товарищ Яковенко?

– К сожалению, он болен и я заменяю его.

– По вашей просьбе я послал вам неоконченное произведение и намерен выполнить свои договорные обязательства.

– Не хотите ли вы сказать, что “дуракам полработы не показывают”? – вспылил Шугаев.

– Извините меня, но это ваши слова, а не мои.

– Поступайте, как вам будет угодно. Я свое мнение не изменю, – заключил Шугаев и повесил трубку.

Званцев помнил, как его “Пылающий остров” был отвергнут в семи периодических изданиях. И знал цену отдельным оценкам, не опустил руки и сел завершать роман, о судьбе которого не раз спрашивал Несмеянов, придавая большое значение такой публикации.

Шугаев ушел из редакции журнала, и после получения всей рукописи “Купола надежды” никто там не вспомнил отрицательного к ней отношения Шугаева, а сам Шугаев, встретясь со Званцевым в приемной комиссии Союза, где Званцев защищал молодого писателя, говорил:

– Рекомендация такого мастера прозы, как Званцев, дорогого стоит. У него есть чему поучиться каждому из нас.

Званцев только внутренне усмехнулся и своего подопечного в Союз провел.

“Купол надежды” вышел отдельной книгой в издательстве “Молодая гвардия” и на нее пришла заявка для сотрудников института Несмеянова. А Званцев понес дарственный экземпляр вместо Несмеянова его вдове Марине Анатольевне.

Он уже приносил ей журналы “Молодая гвардия”, где печатался роман.

– Откуда вы могли это знать? – с удивлением спросила она, хотя ни о каких плотах и перекатах он не писал, заменив их горнолыжным катанием, где встретились его герои.

Книгу “Купол надежды” он принес уже на новую академическую квартиру, которая показалась ему пустой и холодной с одиноким роялем в огромной комнате, но с прекрасными пейзажами на голых стенах.

– Это работы Александра Николаевича, – печально сказала Марина Анатольевна. – Здесь все так не устроено. Ладно, хоть академическую квартиру без звука дали. А с дачи сыновья его меня выжили. Говорят, нет у меня прав на половину дачи, не при мне приобретенной, хотя и завещанной мне. Судиться с ними не буду. За книгу спасибо. Он так ждал ее и не дождался. И посвящение такое трогательное. Спасибо вам за мечту вашу, с Александром Николаевичем общую. Скажите, а вы, так верно описав наше сближение с Александром Николаевичем, меня не осуждаете?

– Я, Марина Анатольевна, трижды женат.

– Ах, вот почему вы так поняли Александра Николаевича!

– Я старался понять его во всем. Книгу передал читать в верха. Надеюсь, и там поймут идеи Несмеянова.

Шахназаров через неделю позвонил Званцеву:

– Я прочитал вашу книгу, Александр Петрович. Это не роман.

Званцев онемел. Он никак не ожидал такого отзыва.

Стругацкие утверждают, что он не писатель, и вот как оценивает его деятель ЦК…

– Не роман, – продолжал Шахназаров, – а руководство к действию. У нас в Политбюро вошел новый руководитель. Он из Ставропольского края и ему поручают сельское хозяйство. Если не возражаете, я дам прочитать ваш роман товарищу Горбачеву?

– Как я могу возражать? Я для того и писал книгу, чтобы рассказать людям об идеях Несмеянова.

– Но их надо развивать дальше. Как дела в институте его имени?

– Директором, как передала мне жена Александра Николаевича, назначен генерал химических войск. Боюсь, что у него другие приоритеты, чем у Несмеянова.

Бывший директор издательства “Молодая гвардия” Ганичев остался членом редколлегии одноименного журнала, став главным редактором многомиллионного издания “Роман-газеты”. Он назвал роман Званцева “научным детективом” и предложил напечатать его у себя.

Предисловие к нему написал “Президент ассоциации ученых Г.Х. Шахназаров”.

По телевидению показали колхозный биоцех, где приготовлялся корм для скота.

О падеже его речи не было.

В продаже появилась дешевая по сравнению с обычной, искусственная икра под названием “Искра”.

Многие покупатели считали “раз дешевая, значит, плохая”.

Потом она из продажи исчезла.

Утверждение, что “незаменимых нет” еще раз было неумолимо опровергнуто жизнью, и искусственная пища осталась достижением грядущего.

Глава третья. Аэлита

Как символ чудной марсианки

Стал поощрением мечты,

Так звездолёты, а не танки

В грядущем станут пусть святы. Весна Закатова.

Молодого фантаста Сергея Абрамова Званцев ввел в редколлегию альманаха “На суше и на море”. Он стал активистом Союза писателей РСФСР и однажды позвонил Званцеву по телефону:

– Позвольте поздравить вас, Александр Петрович, с присуждением вам, как первому фантасту, премии-приза по фантастике “Аэлита” Союза писателей РСФСР и журнала “Уральский следопыт “. Вы получите первый экземпляр высокохудожественного изделия. За ним нужно съездить в Свердловск, где премия будет вручена вам в торжественной обстановке. Второй экземпляр получат братья Стругацкие. Союз писателей дает вам командировку.

Танюша обрадовалась за мужа, но соглашалась отпустить его на Урал только в сопровождении старшего сына Олега Александровича, военного моряка, капитана первого ранга, ведавшего противовоздушной обороной флотов в Управлении вооружений военно-морского флота министерства обороны СССР.

Военное командование отпустило его с отцом, выдав командировочное предписание проинспектировать выполнение оборонных заказов на уральских заводах.

И отец с сыном отправились в поезде на Урал.

Званцев не хотел упустить возможности увидеться с дочерью, работавшей в закрытом атомном центре в двухстах километрах от Свердловска.

Дочь Нина, обрадованная возможной встречей с отцом, пообещала, что приедет на машине на эти дни в Свердловск вместе с мужем Сергеем Алексеевичем Аникиным, директором атомного завода, и семилетней внучкой Леночкой, правнучкой Званцева.

Званцева встречали на вокзале главный редактор Мешавкин и сотрудники журнала “Уральский следопыт”, в их числе Бугров, ведавший фантастикой.

– Вы зла на меня не держите, что я, по глупости, отказался печатать вторую часть “Живые и живущие” вашего романа “Сильнее времени”?

– У меня иммунитет на отказы и непризнание. Каждый мой читатель может иметь свою оценку мной написанного. И он всегда прав.

– Редкий случай христианского отношения в литературе.

Званцев рассмеялся:

– Я атеист, хотя христианское учение, близкое к коммунистическому, уважаю. Впрочем, как и любые взгляды, за исключением человеконенавистнических.

– Вы интересный человек, Александр Петрович. Вас не зря наградили, – закончил Бугров.

Званцева поселили в одноместном номере гостиницы, а за Аникиными забронировали на другом этаже двухместный номер с дополнительным диваном для третьего лица.

Портье сообщил Званцеву, что приехавшие товарищи уже заняли номер и, видимо, прошли в ресторан.

И Званцев отправился разыскивать своих близких.

Первой его заметила шустрая девчушка. Нырнув между столиками, она подбежала к нему и, ухватив за руку, подвела к столу в нише, где сидели дедушка с бабушкой, а деда (прадеда) Леночка узнала, хотя видела его, когда ей было четыре года, и они с мамой заезжали к нему в Москву, а он водил ее играть на детскую площадку у них во дворе. Он раскачивал ее на качелях, раскручивал на карусели, помогал забраться на горку, чтобы скатиться на попке вниз. И это не забывалось.

– Садись, папа, за стол, – расцеловав отца, усаживала его Нина. – Я не догадалась заказать на тебя обед, но сейчас исправлюсь.

Лысеющий Сергей справился о здоровье, спросил об Олеге.

– Олега поместили в отдельном номере, и его уже увезли военпреды, кажется, на Верх-Исетский металлургический завод.

– Ну, это недалеко, в черте города. Остался с Демидовских времен, – заметил Сергей Алексеевич.

– Ах, это называется военпреды! – многозначительно произнесла Нина Александровна, поправляя надетый по случаю встречи с отцом Орден Ленина на груди.

– У него командировочное предписание.

– Какая электроника может быть на допотопном металлургическом заводе, отравляющем городской воздух?

– Я не анализировал заказов военно-морского флота. Здесь не один завод. Важно, что сын мог поехать со мной.

– И мы приехали к тебе, – примирилась дочь.

– И я тоже! – вставила Леночка.

– И ты тоже, – поддержал ее дедушка Сергей, – Все приехали к деду Саше.

В зале появился Аркадий Стругацкий, нашел глазами Званцева, подошел и поздоровался с ним и его близкими. Он заметил, что приехал один, без брата, у которого инфаркт, но они оба помнят, что стали фантастами, прочитав “Пылающий остров”.

– Как приятно, что фантасты так дружат, – заметила Нина Александровна.

На следующий день первым лауреатам “Аэлиты” вручали присужденные им премии.

Аникины приходили в номер Званцева полюбоваться искусством уральских мастеров.

Это было изделие уральской фантазии. От гранитной глыбы постамента вверх устремлялась спиралью полоса нержавеющего металла, заканчиваясь полупрозрачным шариком горного хрусталя, имитирующего далекую планету. Вокруг спирали, отмечая золотистой нитью звездный путь, вилась тоненькая латунная трубка, кончаясь крохотной моделью звездолета, знаменующей достижение землянами заветной космической цели.

Особенно интересовалась “Аэлитой“ Леночка. По нескольку раз в день летала с этажа на этаж, чтобы еще раз осмотреть ее, погладить, едва не попробовать на вкус.

Потом были банкеты, устроенные редакцией “Уральского следопыта” и ответный, который дали от себя, сложившись, Званцев и Аркадий Стругацкий.

Военный моряк достойно заменял непьющего отца. И пил с Аркадием Стругацким, с Бугровым, с главным редактором журнала Мешавкиным на брудершафт. А Званцев с Аркадием Стругацким заключили “пакт о ненападении” на литературном фронте.

На следующий день после вручения премий, председатель Свердловского Горисполкома лично заехал за редактором “Уральского следопыта” Мешавкиным и московским гостем Званцевым (Стругацкий ехать не пожелал), чтобы показать город.

Впечатление на Званцева произвели не обычные городские улицы и современные дома, а две местные достопримечательности: старинный Верх-Исетский металлургический завод с прудом – сердце у Званцева екнуло при воспоминании о родном Белорецком заводе, где прямо со студенческой скамьи стал он главным механиком. Здесь домны и дымящие заводские трубы окружены были не лесистыми горами, а кварталами современного города.

И еще – яма на пустыре, где недавно стоял дом инженера Ипатьева, в котором была зверски уничтожена вся царская семья, включая красавиц-дочерей, больного мальчика-сына, прославленного доктора Боткина и преданных слуг.

– Как вы думаете, товарищ Званцев, правильно ли мы сделали, что по решению нашего секретаря Обкома партии Бориса Николаевича Ельцина снесли к черту Ипатьевский дом? – спросил хозяин города.

– Если вы хотели так избавиться от поклонения, то не учли, что поклоняться можно и яме, и пустырю, если вы здесь публичный дом не построите?

– Вы так считаете? – удивленно спросил предисполкома Свердловска, и подумав, добавил: – Ну, не бардак, конечно, а, скажем, спортзал или киношку, куда молиться не придут. Или тюрягу. К ней не подойдешь. Я, пожалуй, доложу товарищу Ельцину.

– Может, вернее будет зверинец? – невинно подсказал Званцев.

– И то верно. Зверское было дело. Так ведь революционная необходимость. Может, тысячи жизней сберегли в несостоявшейся гражданской войне с монархистами.

Званцев ничего не ответил. Они уже далеко отъехали от страшной ямы.

– С царем хоть так, но справились, а вот со стихией никак, – перешел на другую тему предгорисполкома.

– Со стихией? – переспросил Званцев.

– Пожары шибко бушуют и у нас в горах, и в тайге сибирской, до самого до Тихого океана, где “свой закончили поход”. Знали ведь мы, как с контрой разделаться. А вот с пожарами… не выходит. Это тебе не Ипатьевский подвал. Здесь маузерами не поможешь. А ведь урон-громаду терпим, как от войны какой. Хоть бы вы, фантасты что придумали!

Званцева это задело за живое.

Сидя в машине и отвлеченно слушая разговоры своих спутников, он представлял как летом 1945 года, когда возвращались все с войны, фронтовой его однополчанин, только высший по рангу, заместитель командующего Волховским фронтом, генерал-полковник Хренов, Герой Советского Союза за прорыв линии Маннергейма, прорвавший, наконец, и Ленинградскую блокаду, оказался в Сибири в подполковничьих погонах, словно разжалованный неизвестно за что. К нему подошел маршал в “маскарадной полковничьей форме”, чтобы не заподозрили в Японии здесь присутствия высшего командного состава. Командуя теперь негласным дальневосточным фронтом, он приказал своему заместителю Хренову сформировать саперную бригаду и выполнить “особое задание”.

Аркадий Федорович Хренов привык действовать быстро и решительно. Не повышая голоса, он отдавал четкие команды, поручил связался с аэродромом, где получил в свое распоряжение целую эскадрилью. Поднятые по боевой тревоге подразделения через короткое время грузились в самолеты. В головной сел он сам вместе с московским военинженером, чьи сухопутные торпеды помогли ему и на Керченском полуострове, и под Ленинградом, пробив там дорогу Красной армии. Теперь был иной враг и другая задача, требующая не только отваги и воинского уменья, но и дерзкой мысли. План действий они составили вдвоем еще до посадки в самолеты.

И когда под крылом самолета раскинулся таежный океан, военинженер прочел генерал-полковнику в форме подполковника свой сонет:

Сверкнет порой находка века,

Как в черном небе метеор,

Но редко славят человека,

Слышней всегда сомнений хор.

Жрецы науки осторожны,

Великий опыт – их глаза:

”Открыть такое невозможно!

Немыслима зимой гроза!”

Запретов сети, что сплетает

Преградой всем “науки знать”,

Тому, что сам изобретает,

Эйнштейн советовал не знать.

Наука к истине ведёт,

Но движется спиной вперёд…

– Что ж, товарищ военинженер, сонет и верен, и хорош, но осторожность не про нас. И врага не спиной, а грудью встречать надобно. Особенно, когда он не танками, а огненной стеной наступает, как в вашем романе по плану “огненной метлы”. И мы по совету Эйнштейна поступим, будто никаких запретов научных не знаем. Командование перед нами задачу поставило – “Остановить врага”, а как – это уже наше дело.

Внизу лесное зеленое море, как льдом, покрылось дымной пеленой, а когда она резко оборвалась Хренов скомандовал по радио своей группе войск на эскадрилье.

– Всем на парашютах приземлиться. Проложить по плану просеку. – И обратился к военинженеру: – Что ж, и нам, Петрович, пора. От всех отстать не гоже.

И они один за другим выпрыгнули в открытую дверь фюзеляжа. А следом за ними и весь состав штаба операции.

Ветер с запахом гари сразу обдал их.

Снизу и сбоку виднелись тысячи раскрытых парашютов. Над зеленью тайги они казались белыми ромашками на лесной опушке.

Внизу полян не было. Солдаты приземлялись на парашютах, умело управляя ими, между тесно стоящими в тайге деревьями. А кто-то и застревал на ветках.

Их с хохотом снимали сообща и тотчас приступали к делу.

Они не спиливали деревья, а торопливо переходя от дерева к дереву, задыхаясь от пригнанного сюда ветром дыма, обматывали каждый ствол шнуром взрывчатки так, чтобы один край пояса, обращенный к ветру, был выше другого, и при взрыве деревья падали бы все от близкого огня.

И менее, чем за час тысячами саперов все лиственницы были опоясаны на площади длиной в несколько километров и шириной в сорок метров.

Хренов с военинженером сидели на поваленном сухостое, и Хренов принимал по радио доклады командиров подразделений о завершении работы и выходе на указанные позиции.

– Ну, пойдем, Петрович, посмотрим, как тайга нам кланяться будет, – предложил Аркадий Федорович.

Пройдя несколько шагов, он остановился:

– Отсюда видно будет, – и протянул военинженеру радиовзрыватель. – Нажми кнопку, Петрович. Введи в действие свой план. Только вот возьми ватку, уши заткни.

Военинженер нажал известную ему кнопку, и в сотне метров от него прокатился по тайге оглушительный, словно с неба упавший гром, и молния сверкнула по низам деревьев из конца в конец видимой части леса. Казалось, сама земля разверзлась, как при землетрясении. Тысячи деревьев в земном поклоне повалились наземь. Это было потрясшее Званцева зрелище, когда от нажатия им кнопки, проснулись адские силы разрушения, направленные однако умелой подготовкой на создание преграды наступающему огню. В одно мгновение, как по волшебству, в густой тайге пролегла сорокаметровая просека.

Обнажилась ровная зеленая стена леса.

К Хренову подходили командиры саперных подразделений с рапортом о выполнении задачи и отводе людского состава на безопасное расстояние.

– Объявляю благодарность и приказываю готовиться к маршу до ближнего аэродрома. Километров 40 будет. Обходитесь пока сухим пайком. Следующая встреча не с лесным огнем, а с Квантунской армией. Нынешнюю операцию считать учением. Выполняйте.

От словно обрезанной таежной стены несло гарью, а скоро потянуло дымом. Одновременно на просеку выскочили три прыгающих зайца, а следом– лиса. Она не гналась за ними, а, как и они, в животном страхе спасалась от огня. На просеку выбежала красавица – ланка, кокетливо украшенная изящными рогами. В прекрасных глазах ее светился ужас, а рядом с ней, как собаки с поджатыми хвостами, бежали волки, не собираясь нападать на нее. Всех их объединяло общее стремление спастись от грозного огня в тайге.

Через просеку галопом, неуклюже вскидывая зад, проскакал медведь. Потом с крайних деревьев серыми молниями на легшие стволы спрыгивали белки, метнувшись к стоящим в нетронутом лесу людям, и пушистыми комочками, будто подкинутые трамплином, взлетали на высокие лиственницы, по другую сторону спасительной просеки…

Звери не понимали, что за просекой они в безопасности, но гонимые чувством самосохранения, знали это.

– Только страх объединяет живые существа. Вражду заставляет забыть, – произнес Хренов. – У людей разум такой страх заменить бы должен. Ан нет. Иными расчетами руководствуемся.

Хренов с военинженером дождались, когда лесной пожар добрался до новой просеки, и граничащая с ней стена живых деревьев стала огненной. Она казалась краем улицы объятых пламенем домов. Раскаленные головешки ракетами взвивались вверх, описывая в воздухе дымные дуги. Сорванные ветром горящие ветви с треском летели через просеку, словно посланные поджечь лес дальше, но, не долетев до цели, падали на поваленные взрывом стволы, а те не загорались.

С сожалением смотрели люди на превращенных в горящие факелы лесных великанов.