355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Брежнев » Снег на Рождество » Текст книги (страница 12)
Снег на Рождество
  • Текст добавлен: 14 августа 2017, 15:30

Текст книги "Снег на Рождество"


Автор книги: Александр Брежнев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

«Это надо же!.. – часто говорил Митрохе он. – Какие еще люди у нас есть совестливые! Кому скажешь, не поверят, засмеют. Словно они ни в чем и не нуждаются. Это надо же. Жить просто так. Без всякой халтуры. Право, не верится. Лично я так бы не смог. Жизнь – борьба. И в ней нужно только хапать и хапать. Если все хапают, почему бы и мне не хапать».

«Темноту» Иван называл грачами. Увидев ее, он божественно снимал с головы шапку и с волнением произносил:

– Никак, опять грачи полетели, – и вздыхал. – Эх, если бы я не халтурил, то я бы обязательно им помог. Ох и замучился я. Света белого не вижу. И столько мне заказов подхалтурить надавали, что не только за два, но и за три года мне их не переделать.

– То сдуру прешь, а то приутих, – глядя на Митроху, улыбнулся Иван и, сняв папаху, положил ее на стол. Лысина его заблестела. Длинные волосы около ушей он тут же расчесал гребенкой. Затем, посмотревшись в зеркало, которое висело напротив Яшкиного стола, достал мундштук, фирменную сигаретку и, закурив ее, стал пускать дым колечками.

– Страшно… «темнота» замучила… – с дрожью в голосе произнес наконец Митроха. Он еще хотел что-то сказать, но тут же захлебнулся, поперхнулся. А потом, вдруг жалко и пугливо заморгав, стал кашлять. А откашлявшись, с какой-то острой наивностью посмотрел на Ивана и, к удивлению того, повинно опустил голову.

«С ума, что ли, спятил!» – подумал Иван, немножко даже струхнув.

– Заспался ты небось…

Но Митроха вдруг поспешно перебил Халтуркина:

– Когда-нибудь и тебе будет страшно. Понял?

– Послушай… – заерепенился было Иван.

– А нечего слушать… «Темнота» – это не пустяк. Предостережение. В нашем поселке обязательно что-то должно случиться. Лично я не в силах больше этого видеть. С этого дня я решил носить им дрова и ложить их под станционную лестницу. Они их обязательно будут видеть и возьмут.

– Как? Просто так?.. Ты все это будешь делать?.. – удивился Иван, – То есть за спасибо, за доброе слово. Ну ты даешь.

– Да, да, просто так… – продолжил радостно Митроха. – Иван, и ты тоже… поначалу мы вдвоем начнем, а за нами все остальные.

Иван натянул на голову папаху. А потом вдруг, ядовито усмехнувшись, сказал:

– Слава Богу, я еще не дурак. Если бы на этом деле можно было схалтурить… А за так пусть им Яшка дрова делает. Понял? – и хлопнув дверью, он вышел.

Накануне, поздним вечером ударился голово йв дверь Лилькиной дачи Яшка. Скрипнув, дверь открылась. Лилька никогда ее не запирала, считала, если кому что надо украсть, то украдут из-под любого замка. Лилька была фаталисткой. «У каждого своя судьба», – обычно это говорят по отношению к людям. А Лилька считала, что действие судьбы точно так же правомерно распространяется не только на одушевленные предметы, но и на неодушевленные. Исповедовала такую чудную философию.

– Успокой мою душу, инспекторша Лиля!.. – залепетал Яшка, войдя в ярко освещенную залу, и грохнулся на ковер.

– Котик, это ты!.. – воскликнула та. Лиля принимала душ. В ванной, как и во всех остальных помещениях дачи, дверей не было.

– Ведьма, подай хоть воды, глотка пересохла, – прохрипел Яшка и от боли во всем теле зашуршал на полу, подминая под себя ковер. Руки и ноги его были точно палки, они не слушались. Нутро пекло огнем. И он уже ощущал запах поджаренного мяса.

– Котик, ой котик! Где тебя так, – и она, в накинутом впопыхах халатике, нагнулась к Яшке.

Он исподлобья, поняв, что находится уже на дружественной территории, с восторгом посмотрел на нее и чуть не плача сказал:

– Лилечка, а ты знаешь, я, кажется, живой… Успокой мою душу, инспекторша Лиля!

Она поцеловала его. Обняла. Ее мокрые теплые волосы защекотали ему лицо.

– Е-ко-ко!.. Е-ко-ко!.. – верещал он при виде нестареющей женщины. Руки его задрожали. Но он все же поднялся навстречу ей.

– Лиля, я порой ночами не сплю… Стоит о тебе подумать, и мне сразу легчает.

– Помолчи, ну будет тебе, будет… – и она, слегка смущаясь его волнения, подбежала к шкафу и, достав оттуда спирт, начала растирать его руки и ноги. А потом, укутав Яшку в верблюжье одеяло, уложила позднего гостя на диван и, устроившись рядом, стала ложечкой поить его теплым чаем.

– Е-ко-ко!.. Е-ко-ко!.. – верещал счастливо Яшка, чувствуя, как вновь обретает он силу и уверенность.

– Понимаешь, Лиль, «темнота»… – чуть погодя начал он ей объяснять. – Даже рассказать невозможно. Такая от пенсионеров тоска. Но ведь при чем я? Транспорта не хватает. А во-вторых, у меня семья, двое гавриков. Да разве я могу их один на свою микронную зарплату прокормить. Конечно, нет. Мне нужна халтура. Без халтуры я пропаду. А «темнота»… Конечно, я сочувствую их несчастным судьбам. Э, Лиль, Лиль. Да разве мы при теперешней жизни до их возраста доживем. Конечно, нет. Тут гонки каждый день. Сегодня не украл. Значит, завтра пропал. Если до сорока доживешь, и на том спасибо. А там уж точно окочуришься.

Лиля, улыбаясь, посмотрела на него. Вытерла душистым платочком пот с его лица. Ловко поправила под Яшкиной головой подушку. Яшкина жена так не может. Да и некогда ей. Не до него. Ей с двумя гавриками приходится вертеться день и ночь.

– Да что это вы, на «темноте» все помешались… – улыбнулась Лиля. – «Темноты» никакой нет, в наше время есть один свет.

Яшка покачал головой.

– Нет, Лилечка…

– Хорошо, пусть будет по-твоему… – сказала она, вздыхая. – Ну, а теперь ложечку малинового варенья. Береги себя, а сберегая себя, ты сбережешь и меня. Понял, миленький.

– Понял, понял… Да и как тут не понять… – улыбнулся Яшка. Руки его задвигались. Он прикоснулся к ее плечу. – Ты счастливая, ты не видела еще «темноту».

– Так это та темнота, что сейчас за окном? – засмеялась Лиля.

– Да нет…

Лиля внимательно посмотрела на него. И поставила на стол чашку, ощупала ладошкой Яшкин лоб и нежно сказала:

– Тебе, видно, милый, надо поспать. Ты бредишь, тебе плохо… Я сейчас принесу градусничек, и мы измерим температурку. И если вдруг она у тебя окажется высокой, я дам тебе таблеточек.

– А они горькие?.. – захныкал Яшка.

– Нет, нет, миленький, сладенькие… – И Лиля нежно обняла его и поцеловала.

– А от «темноты» у тебя, Лиль, нет таблеточек?..

– Будут и от темноты… – засмеялась она, по-своему понимая его. – Вот только я немножечко приведу себя в порядок, и тогда мы с тобой поговорим… Понял, миленький?…

– Я-то пойму, да вот «темнота» не поймет… – и Яшка пристально посмотрел в окно.

И хотя Лиля раньше без всякого труда понимала Якова, но сейчас она вдруг растерялась. Бывало, Яшка по-разному бредил. Но чтобы вот так, темнота казалась ему живой, такого еще с ним не было.

– Может, приоткрыть окно?.. – вежливо спросила она его.

– Нет, нет… – испуганно зашептал Яшка, отодвигаясь к стене. – Сюда их ни в коем случае пускать нельзя. Иначе они убьют меня.

– Орелчик ты мой святой… – зачастила Лиля. – Учти, покуда ты со мной, тебя не в силах никто тронуть. Слава Богу, я не только гипнотизер, но и обладательница обширнейшего положительного биополя… – и она, расстегнув халат, в какой-то экзальтированной задумчивости посмотрела на свой живот. Яшка разволновался, а вдруг она беременна. Хотя, кроме него, таких гостей, как он, бывало у нее превеликое множество, и всех она лечила, и всех она успокаивала.

Наконец Лилька икнула. Это означало, что концентрация положительного биополя в ее теле достигла максимальной величины.

– Где твоя «темнота», где?.. – сверкнув глазами и ковырнув пальцем в носу, спросила Лиля. Яшка знал, что в эти минуты с ней лучше не спорить, иначе она может его испепелить.

Ее напряженные глаза готовы были выскочить из орбит.

– Где твоя «темнота», где? – повторила она вновь. И от рук ее, и от тела стал исходить аромат, схожий с запахом белой акации. Кончик носа ее приподнялся и ноздри, как и зрачки, уставились на него, точно дула двустволки.

– Они к станции побежали… – пролепетал Яшка, заметив, как один зрачок ее стал бледно-зеленым, а другой розовым.

– Какие они из себя? – жутким голосом спросила она.

Все закружилось перед ним. В тело его стали проникать тоненькие, сладко обволакивающие иголки и тут же в нем растворяться. И как во сне он стал отвечать на ее вопросы.

– Сухенькие, старенькие. Человек двадцать пять.

– А среди них есть гипнотизеры или полебиотики?..

– Насчет полебиотиков не знаю, точно так же как и насчет гипнотизеров… Но насчет холода, это точно, его у них хоть отбавляй. Когда порой они со мной здороваются за руку, то у меня ощущение такое, словно правая рука до самого плеча лежит в морозилке.

– Ага, все ясно, значит, они полебиотики.

– А что это такое?..

– А это значит, что в излучаемом ими спектре вместо красного цвета преобладает оранжевый. Да еще у этих индивидуумов – под кадыком углубление. Надавишь на него, и они тотчас засыпают. А еще у них по всему телу миндального цвета родинки. Люди с такими родинками гипнозу не поддаются, на них может действовать только биополе, и то при условии, что заряд будет заштилен…

Лиля помолчала, а потом вновь, два раза икнув, спросила:

– И что же, они всю зиму без дров?..

– Всю зиму…

– Ну нет, котик, так не годится. Им нужно срочно достать дрова…

– Пойми, я от одних блатняков, сама ведь знаешь, целый день глаз сомкнуть не смею. А тут, представь, еще и пенсионеры путаться будут. Транспорта, сама знаешь, у меня нет, а сами они воровать не хотят.

– Ой, Яшка, лично я даже и не представляю себе, как это можно зимой быть без тепла.

– А что я сделаю, я же не печка, чтобы всех обогревать. Пусть берут топор, идут в лес; они не могут, пусть их дети или даже внуки воруют сколько влезет. А ко мне нечего лезть. Я уже больше года газет не читал. Для меня план важнее, чем какие-то отжившие свой век люди.

– Это верно… – прошептала Лилька, когда биоэнергетический сеанс закончился. И в ту же минуту огонь ее погас. Зрачки, потемнев, приняли свое исходное положение. В центре их Яшка увидел себя с полураскрытым ртом, согнутыми в локтях руками и поджатыми ногами. А потом он вдруг увидел слезы в ее глазах. Она торопливо вытирала их, а они все капали и капали.

Яшка в испуге закричал:

– Лиля, почему ты плачешь?..

– Я не плачу… – улыбнулась она сквозь слезы. – Это просто таким путем выходят из меня остаточки биополя, – и Лиля, внимательно осмотрев кончики своих пальцев, прошептала: – Действительно, это так ужасно!..

– Лиля, но это ты ведь со мной разговаривала?.. Скажи, ты?.. – тупо и настойчиво уставился на нее Яшка. Он толком ничего не понимал, что с ним только что произошло.

– Нет, биополе, – и добавила: – Закрой глазки, котик, и поспи. Я сейчас градусник достану.

Через несколько секунд она принесла градусник, встряхнула его и нежнейшим образом просунула Яшке под мышку, поцеловала того в щечку и в лоб. Отчего Яшка тут же вновь расцвел.

– Е-ко-ко! Е-ко-ко! – замурлыкал он и задрожал, словно козлик, которому приподняли хвост.

– Ах, Боже мой, – посмотрев на часы, вздрогнула Лиля. И сняла халат…

Подзарядившись биополем, Яшка, забежав вначале домой и объяснив свое отсутствие составлением ежеквартального отчета, съел две тарелки щей и, переодевшись, поцеловал жену. А затем помчался на работу ворошить дела. Подзарядка его изменила, и он стал энергичным, его мышцы распирала необыкновенная мощь. Уже приближаясь к лесничеству, он, чтобы хоть чуть-чуть расслабиться, подбежал к сухой березе и, упершись в нее руками, тут же повалил деревце, словно это не береза была, а тоненькая палка, воткнутая в снег.

– Молодец, Лилька! Хорошую подпитку дала мне! – засмеялся Яшка и от радости раза три подпрыгнул на одном месте. Дышалось ему легко, свободно. И желудок функционировал замечательно, и готов он был переварить не только камень, но и любой цветной металл.

С такой энергией, какой он обладал, не победить его никому, ни «темноте», ни даже блатнякам и чинушам. Стоит ему только пальцем прикоснуться к ним, как они тут же разлетятся в пух и прах.

– Е-ко-ко!.. Е-ко-ко!.. – кричал бодро Яшка, вздымая за собой огромное снежное облако. Издали казалось, что это не человек бежал, а неслась тройка. Вот каким богатырем становился Яшка после встреч с Лилькой. Да и не только он, а и все мужики, бывавшие у нее. Глаза у Яшки сверкали. А щеки пылали как у девицы. Он несся к лесничеству напрямик, не разбирая дороги. Посвистывали над его головой шумливые воробьи. В эти минуты прицепи к Яшке плуг – потащит. Прицепи два, и их без всякого труда уволокет.

Неровными толчками Лилькино биополе пульсировало по Яшкиному телу. Кровь бурлила. Сердце колотилось с тройной силой.

– С нами крестная сила! Ура-а-а! – кричал Яшка небу и солнцу, снегу и ветру, – Да здравствует Лилька! Да здравствует биополе!

И если бы представилась Яшке такая возможность, то он бы и землю с оси сдвинул, до того он могуч был.

И находясь под действием общей благодати, Яшка вдруг понял, что умнее его на свете никого нет. И глядя на чахлые березы у дороги, он посочувствовал им. А потом вдруг взял и посочувствовал всей природе. Ибо что она, вот Яшка, это да! Он стоит намного выше природы, потому что у него ум, а у природы так себе… пшик. Почему природа не сотворила деревья железобетонными, стояли бы они веками и не падали. Хорошо было бы, если бы все леса в стране были железобетонными. Пилить их не надо было бы. А самое главное – плана бы не требовали. Стояли бы эти леса веками, и вся заграница завидовала бы.

Яшка посмотрел на солнце. И тут же новая и оригинальная мысль возникла в его голове. А что, если солнце вокруг земли будет ходить, а не земля вокруг солнца?..

А то голову астрономы морочат, что, мол, есть где-то живые существа, на людей похожие. Деньги получают, а найти не могут, а может, не хотят?

Скоро, скоро перед Яшкиными глазами предстанет лесничество. Ох и развернется же он тогда. В квитанциях и нарядах столько нуликов приставит, что никто толком там в верхах и не поймет, как же это до сих пор могут еще лесные массивы существовать. А лесников, чтобы не вертелись под ногами, он отошлет в лес, пусть рубят, доски пилят, веники вяжут. Его подчиненные должны работать лучше всех и вся. И если прикажут на случай приезда верховного начальства, то его лесники за какой-то день или два все ели в лесу перекрасят в березы, а березы в ели, тем самым они первыми в стране продемонстрируют новые селекционные возможности. Ох, ну, а если еще как следует встряхнуть мозгами, то не это еще выйдет. Финиковые пальмы, шестиметровые грибы, такой же высоты прекраснее полевые цветы…

Увидев под горкой три маленьких домика, Яшка воскликнул:

– А вот и мое лесничество!

И вдруг замер. «Темнота» возникла перед ним…

– Черти, чего вам надо?.. – заорал он на них и, попытавшись было выпятить грудь, приготовился к драке. Но грудь почему-то не выпячивалась, да и мускулы как прежде не раздувались. Худенькие руки у него были, и худенькие ноги. Его шатало. И если бы не дерево, за которое он от страха спрятался, то ветер, который здесь в низине был злой и вихрастый, сдул бы его…

– Ну и Лилька, ну и ворона! Вместо того, чтобы на сутки подзарядить, подзарядила всего на двенадцать часов. – захныкал Яшка. – Ведь я же ее просил. А она. Ну как же так можно. Ведьма, собака, сука, зараза. Ой, да что это я ругаюсь. Разве до нее теперь дойдет. – И он с грустью взглянул на «темноту». «Темнота» зашевелилась, обступила.

– Что вам надо от меня? – повторил он вопрос.

– Дров! Где дрова? Когда привезешь?.. Обещаньям твоим нет конца и края. Ведь не с пустыми руками к тебе идем, а с квитанциями, как и полагается. Закон ведь для всех закон, а ты почему-то нас обманываешь. Эй, да слышишь или нет, тебе говорят или нет… Но-но-но!.. Проснись… Теперь ты от нас не уйдешь…

Яшка лежал на снегу, распростершись, точно мертвый. Нет, он не умер, он еще дышал. Просто от страха он потерял сознание.

Снежными потоками журчал над его головой ветерок. Лоб побледнел. Губы посинели.

Сердобольные пенсионеры осторожно занесли Яшку в пустое лесничество…

Безразличен шум леса и загадочен. Непрестанно идет снег. И поземка, катясь по земле юлою, наметает огромные сугробы. Заиндевели стволы деревьев.

Грызя огромный ломоть хлеба, Иван Халтуркин вез из города инспекторше Лиле огромный рояль. Рояль не простой, а импортный, с необыкновенно блескучими клавишами. Стоит хотя бы по одной стукнуть, как рояль, точно дикий зверь, начинал реветь минут пять, а то и десять кряду.

Рояль понравился Лильке. Она купила его с целью поднятия своего энергетического уровня. Ибо музыка, как и биополе, такое порой оказывает воздействие на человека, что буйный становится ручным, а тихоня, наоборот, возбуждается. Ну, а еще она любила сочинять свою особенную музыку. Новых роялей в магазине не было. И пришлось взять некондиционный, с рассохшимися и сбитыми в правую сторону клавишами. Клавиши были очень тугие. Рояль хотя и некондиционный, но лучше нового, ибо издаваемые им звуки божественны. «Ну, еще очень важно то, – добавил продавец, – что вы, дамочка, хоть не имеете музыкального образования, но играть на нем сможете. Да это не рояль, а просто чудо. Ибо даже от беспорядочных ударов по клавишам можно такое удовольствие получать…»

«Да, да…» – тут же согласилась Лилька и приказала Халтуркину Ивану, который находился с ней рядом, поскорее везти рояль к ней на дачу, а то чего доброго кто-нибудь вдруг перекупит этот необычный музыкальный инструмент. А сама Лилька решила добираться домой на электричке.

…Лошадка легко везла сани. Рояль был теплый, и Халтуркину Ивану приятно было на нем сидеть. Выехав за город, он решил двинуть прямо через лес. Дорога была знакомой, и он почти не глядел на нее, полностью доверяя и свою судьбу, и огромный рояль старательной и умной лошадке.

Мороз обжигал щеки, и Халтуркин Иван то и дело вертел головой. Но, увы, мороз крепчал. Птиц заставлял хорониться в густые макушки елей. Даже звериных следов и тех почти на снегу не было видно, все живое попряталось в теплые укрытия.

– Мог бы и поутихнуть… – бурчал Иван и, поеживаясь, дышал на рукавицы.

«Вот только бы эту лесную низину поскорее проехать, – размышлял он. – А там горка пойдет. Солнышко-то зимой хотя и квелое, да мороз все равно его боится». Он дергал вожжи и что есть мочи чмокал, стараясь подзадорить лошадку, и если это не помогало, хлестал ее кнутом и тыкал острым кнутовищем в зад, стараясь тем самым уязвить ее и обозлить. Но пробежав под одобрительное Иваново молчание метров сорок, лошадка вновь переходила на понурый шаг, почти до самой земли опустив голову. Нет, она не устала, просто мороз жег ей горло, когда она рысила.

«Такими темпами по низине придется ехать минут сорок, а то и час», – подумал Иван. Сугробы и прочие неровности сдерживали ход саней. И на одном из поворотов Иван чудом удержал рояль, а то бы тот грохнулся в сугроб, и тогда бы он не в силах был загрузить эту махину на сани.

«Ох, и скучно же мне что-то. Поиграть, что ли… Раз люди играют, чем я хуже. Заодно и согреюсь». И он, бросив вожжи, сдул снежинки с крышки рояля и, открыв ее, засмеялся, увидев клавиши.

«Как есть настоящие! – И, сняв рукавицы и сунув их за пояс, в удовольствии потер руками. – Вот я их сейчас раскатаю… – И улыбнулся своим мыслям. – Этот лес небось никогда не слышал звуков рояля. А вот теперь!..» – И Иван, ударив по клавишам, запел: «Буря мглою небо кроет!..» Он дал чрезмерную волю своему голосу, и лошадка, остановившись, повернула к нему голову.

Песня звучала, а вот музыки не было, как только Халтуркин Иван ни стучал и ни бил по клавишам. «Видно, заледенели, падлюки». И он стал растирать клавиши полами своего овчинного полушубка, одновременно выдыхая на них из груди теплый воздух. И вот, наконец, клавиши, оттаяв, задвигались. От радости Халтуркин Иван прокричал:

– А все же я хоть и не дирижер, но в музыкальных вопросах соображаю!.. – и вытерев губы, он вновь запел: «Буря мглою небо кроет…»

Руки его, не чувствуя холода, били по клавишам. Музыка выходила странной. Громы сменялись пушечными выстрелами, а залпы звонами. Но Ивану доставлял удовольствие сам свободно-хаотичный процесс музицирования. А что получалось, это его не волновало, лишь бы звучало да кричало, а там хоть потоп.

«Буря мглою небо кроет!..» – с пеной у рта продолжал он горланить одну и ту же фразу и, сдержанно-повелительно откинув голову назад, без всякого разбора со всей силы бил по клавишам, не давая им замерзнуть. Со стороны казалось, что он бил не по клавишам, а по оглоблям, до того мощны были его удары.

И ему уже казалось, что не овчинный полушубок на нем, а черный модный фрак… А лесная низина есть не лесная низина, а оркестровая яма. Облучок – это пюпитр, кнут – дирижерская палочка.

Пот градом лил по его лицу. Но, увы, Иван Халтуркин не уставал. И не было сейчас счастливей лица в мире, чем его. Мороз теперь не обжигал его. Иван барабанил по клавишам с таким старанием, словно наконец нашел то самое дорогое в жизни, что все время искал.

Лошадка порой нервно взбрыкивала задом и, подняв кверху зубастую голову, оскорбительно ржала. Но Халтуркина Ивана это не задевало. Музыка, волшебная музыка звала его за собой, она манила, она пьянила, и каждый новорожденный звук призывал к последующему действию – чтобы как следует поддать по клавишам, в целях рождения новой, до этого почти неизвестной гаммы.

– Буря мглою небо кроет!.. – с чувством и даже как-то горячечно горланил Иван, и громообразная лавина звуков тут же заглушала эту фразу. – Нет, нет, не отдам я Лильке этот рояль, я его домой заберу. А если ей захочется поиграть, то пусть приходит ко мне и играет, сколько ей влезет, – решил он окончательно.

Ошалевшая, вконец уставшая и отупевшая лошадка, упав на колени, необыкновенно дико и нелепо заржала.

«Не отдам я Лильке рояль, не отдам… – окончательно решил он и хитро-прехитро щурил глазки. – Да эта некондиция всем кондициям кондиция. Везет же людям… – и он подумал о Лильке. – Пришла в магазин. Чувствует она, что ли. А может, на самом деле ей ее биополе подсказывает, в какой вещи кусок золота сокрыт. А может, всем вот таким бабам, у которых ветер в голове гудит, везет. Обиженные они, можно сказать, обделенные женской долей, вот им и везет. Как снег на голову, бух. Под видом старого рояля и такая вещь. Да если этот рояль на колокольню поставить, то до самого Владивостока его бой можно будет слыхать. Жаль, он в дверь Дятловского храма не влезет, а то бы поставить его у алтаря, да как ударить, да как ударить, чтобы некоторые в себя пришли, а то ведь зачухались, истинный крест зачухались, ты им слово, а они тебе сто, ты им доказываешь, что Бога не видно, а они тебе, мол, это еще ничего не значит».

Иван, пьяный от мыслей, быстренько перемахнул через огромный сугроб и, подъехав к ельнику, повернул не налево, к Лильке, а резко вправо, с себе домой, ибо решение – ни в коем случае не отдавать Лильке такой распрекрасный рояль – было окончательным. Пройдет еще минут двадцать, и вскоре он въедет в ворота своего дома.

Как-то вскользь вспомнив, что жена просила мяса, он, остановив лошадку, слез с саней и пошел к трем березам. Подойдя к двум капканам, которые он постоянно здесь ставил, заметил, что никто в них не попался. Выбравшись, из кустов, Иван посмотрел на сани. И вдруг завопил – рояль пропал.

Но времени для размышлений не было. Иван принялся искать следы и, наконец, найдя их, с необыкновенной прыткостью и бодростью кинулся догонять воров. Следы как следы. Свежие. Взобравшись на горку, он прокричал навстречу морозному ветру:

– Подобру-поздорову отдайте рояль! Он не мой, инспекторши. Буквально час назад она его в магазине купила, а мне поручила доставить его на дачу. – И Иван заорал пуще прежнего: – Прошу вас, отдайте рояль. Ради Бога! Прошу вас, отдайте рояль. Все равно у вас с ним ничего не получится, потому что он некондиция. Его не загнать, не перепродать. Лучше камень украсть или же телегу, чем его…

Но, увы, торжественно мрачен был окружающий мир. Как ни пыжился и как ни кричал Иван, ему так никто и не ответил. Лишь лошадка сочувствующе заржала в низине, да колючий ветер так вдруг дунул ему в ухо, что его и без того остекленевшая голова зазвенела, словно ведро, которое совершенно случайно вдруг выпало из промчавшегося грузовика.

«Да, был бы мой рояль, другое дело», – прошептал он чуть не плача и помчался по вражьим следам. Лошадка, опустив голову, плелась за ним. Почему он не поехал, трудно сказать. Может, растерялся. А может быть, просто забыл о ней. Следы вели к станции. Заметив, что следы при подъеме делают какую-то непонятную петлю, он решил бежать напрямик. И когда, взобравшись на вторую горку, стал спускаться с нее, то, внезапно оглянувшись, замер. Оказывается, он обогнал воров и теперь они бежали за ним. К счастью, рядом оказалась широченная береза, и он, спрятавшись за нею, стал наблюдать за приближающейся к нему толпой. «Человек пятнадцать», – прикинул Иван. В руках у некоторых он увидел рояльные ножки, педальные рожки…

Так и есть, это были «грачи», а точнее «темнота». Это они хапнули рояль и, отбежав на приличное расстояние, тут же распотрошили его. Один, самый длинный, волоком волок на медной проволоке за собой крышку рояля.

– Изверги… – выскочив наперерез им, прокричал он. – Такое величайшее произведение искусства и на дрова. Вы представляете, что вы сделали, или не представляете? Безумцы. Да погодите вы… – и растопырив руки, он закричал: – Отдайте мне хотя бы струны. Струны-то вам зачем?..

Но «темнота» даже и словом с ним не перемолвилась и обежала его аккуратненько.

– Как не стыдно! – заорал обессиленный Иван верзиле. – Да подавись ты этой крышкой, хрен редьки не слаще. Когда будешь умирать, то я тебе на гроб ее положу, чтобы ты и на том свете ее таскал.

Но длинный ему так ничего и не ответил.

– Сволочи! Ведь у вас в душе ничего не осталось! Вот Лильке скажу, так она вас в один момент своим биополем расчихвостит.

Злость едучая и кипучая разгоралась в душе Ивана. И лишь одна крохотная мыслишка, на какое-то время остановившись в его мозгу, благотворно подействовала на него. «А может, это не явь, а может, все это просто сон». И это сомнение долго не покидало его. Он шел к Лильке и, думая то о «грачах», то о рояле, шептал:

– Боже мой, и когда все это кончится!

От станции до Лилькиной дачи рукой подать. И инспекторша пошла пешком. Радости ее не было предела. У Лили имелось пианино, а теперь появится рояль, да какой еще рояль!

«Все, теперь я буду проводить сеансы биополя под музыку рояля. Вместо десяти минут, клиент за пять окочурится. Вот будет здорово. Тогда слава обо мне до самой столицы дойдет». Она шла и пела. Сняла с головы платок, и ее длинная коса трепетала на ветру. Со смешанным и с каким-то даже неразрешимым недоумением смотрели вслед ей прохожие. Старушки при виде ее деликатно поджимали губы. Юнцы краснели. А детвора в восторге кричала:

– Да здравствует девушка Лиля! И да здравствует ее биополе!

– Ее волосы вином пахнут, – с грустью говорили разведенные мужики.

Музыка, музыка. Сегодня только музыка была в ее голове и ничего другого. Она находилась под влиянием каких-то упоительных звуков, от которых не уйти, не убежать.

Странным было то, что она любила музыку шумов. Она ухитрялась в каком-нибудь постороннем и очень незначительном звуке увидеть и уловить что-то неповторимое; так бы и слушала она этот звук целую вечность. Часто, оставшись дома одна, она садилась за пианино и, открыв крышку, по нескольку часов кряду смотрела на клавиши и ничего не играла. Она могла вот так сидеть за пианино, ничего не играя, целый день и целую ночь. Тем самым заставив себя отказаться от традиционного исполнения музыки, она концентрировалась на бытовых звуках окружающего ее мира, выявляя их эстетическую суть.

А еще Лиля любила алеаторику, то есть вероятностную музыку. Этот метод сочинения представлял собой по существу разновидность импровизаций. К примеру, основой их могла быть комбинация отдельных нотных листков без фиксированной последовательности исполнения. Но чаще всего Лиля использовала для создания алеаторических сочинений гадание с помощью игральных костей. Собственно, само латинское слово «алио» – означает игральная кость.

А в последнее время Лилька работает над так называемыми мальтимольер-шоу, синтетическими аудиовизуальными представлениями, в которых наряду с алеаторикой она использует смех лесничего Яшки, бытовые шумы, кхеканье блатняков и чинуш, берущих в лесничестве бесплатно древесину. В зале над пианино висел лист ватмана, на котором Лиля огромными красными буквами написала: «Да здравствует проблема шумов и связь их с музыкой!» Она считала, что цель музыки успокаивать, умиротворять человека, что необходимо для пробуждения у него способностей к восприятию духовного откровения. Умиротворенный ум, это ум, свободный от оценок и желаний. А духовное откровение «обозначает» лишь ту самую реальность, в которой мы живем. И весь вопрос в том, находитесь ли вы, как человек, в потоке этого откровения, в потоке самой жизни. Музыка и биополе глубоко реалистичны. Ибо создание музыки – это утверждение жизни, а вовсе не попытка привнести порядок в хаос или улучшить нашу действительность. Это не более чем способ выхода к самой жизни, которая становится попросту прекрасной, когда мы устраняем из нее наши желания и помыслы и даем ей развиваться согласно своим собственным гармоническим законам…

Когда Лиля снимала шубу, в дом пулей влетел Халтуркин Иван. Тяжело дышавший, он походил на загнанную лошадь. Полушубок его был без пуговиц, левый валенок размяк и раскис. Ну, а прямо в центре Иванова лба, чуть выше переносицы, бугрилась шишка с кулак величиной.

– Это где же тебя так угораздило?.. – в испуге спросила она его и, глянув в окно, вскрикнула. Была лошадка, были сани, но рояля, увы, не было.

– Где, где мой рояль… – дико завизжала она. Ибо поняла, что произошло что-то страшное.

– Извините, но вашему роялю приделали ножки… – мрачно пробормотал Иван и, упав перед ней на колени, затараторил: – Я знаю, кто его украл. Это «темнота», да, да, «темнота»… Я нагнал их…

Лилька, усадив его, напоила водой. Потом налила огромную миску щей и приказала поесть. Он отфыркивался, отбрыкивался. Но она прикрикнула на него, и он вылизал все до дна. Пока он ел, она молча плакала. Никогда ей не было так больно. Ибо ее никто и никогда не обкрадывал.

Напрасно успокаивал ее Халтуркин Иван, обещая, что он буквально через день или два найдет воров и приведет их к Лильке. В крайнем случае, если они не придут к ней, то он напишет заявление участковому.

– Я говорю вам… – доказывал он, – это «темнота», да, да, «темнота»…

Лилька, пристально смотря на него, размышляла. А затем вдруг произнесла:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю