Текст книги "De Secreto / О Секрете"
Автор книги: Александр Островский
Соавторы: Дмитрий Перетолчин,Юрий Емельянов,Андрей Фурсов,Константин Черемных,Кирилл Фурсов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 68 страниц)
Более того, факты свидетельствуют, что СССР не развалился, а был расчленён, причём форсированно и с грубейшим нарушением действовавших законов. Особенно это касается периода с 19 августа по 26 декабря 1991 г., когда в республиках развернулся захват союзной собственности и средств массовой информации, искусственное разрушение союзных государственных структур. По сути дела это был растянувшийся на четыре месяца ползучий государственный переворот.
Именно к 1987–1988 гг., то есть к тому времени, когда планировалась политическая реформа и страна ещё находилась на пороге экономического кризиса, относится начало идеологического перевооружения общества, осуществлявшееся руководством партии под знаменем идеи гласности. Началось оно с критики сталинизма, закончилось дискредитацией марксизма и советской власти.
«Гласность, – пишет Ф.М. Бурлацкий, – стала едва ли не главным тараном, разрушившим коммунистическую систему». «“Огонек”, “Московские новости” и “Литературная газета”, а вслед за ними – и новые издания и во многом телевидение раскачивали общественное мнение и направляли недовольство против системы власти»*[1286] 1286
Настоящая работа издана после кончины А.В. Островского. Источники этой и ряда следующих ссылок (до Заключения) не удалось установить. В тексте эти ссылки отмечены звёздочкой. Зная исключительную научную честность, а также щепетильность А.В. Островского в цитировании, мы не сомневаемся в точности цитат. – Прим. ред.
[Закрыть]'.
Таким образом, все те факторы, которые привели СССР к гибели, были приведены в действие «архитекторами перестройки».
Нет, утверждает А.С. Ципко: «Команда Горбачёва, за редким исключением, не сознавала, что на самом деле своей политикой гласности стимулирует контрреволюцию»*.
Оставляя слова о «редком исключении» на совести А.С. Ципко, обратимся к воспоминаниям А.Н. Яковлева, возглавлявшего в 1985–1988 гг. Отдел пропаганды ЦК КПСС. Неужели и он не понимал, что делает?
Объясняя свою позицию в этом вопросе, Александр Николаевич писал: «Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и “нравственным социализмом” – по революционаризму вообще»*.
«Советский режим, – пишет, во многом повторяя А.Н. Яковлева, один из руководителей латышской оппозиции Я. Видиньш, – можно было разрушить только с помощью гласности и партийной дисциплины, прикрываясь фразами о преобразовании социализма». Поэтому сначала, по его словам, удар был направлен по Сталину, потом по Ленину, потом по всей советской системе*.
Для успешной реализации планов «перестройки» нужна была массовая поддержка. А поскольку к середине 1980-х годов диссидентское движение было немногочисленным и наиболее активные её группы были разгромлены, на сцене появляются новые силы, получившие название «неформалов».
Летом 1993 г. я встретился в Москве с бывшим инструктором одного из московских райкомов партии Николаем Ивановичем К. На первый же вопрос, который был задан мною: «Чем Вы занимались в годы перестройки?», Николай Иванович ответил: «Зубатовщиной» и рассказал, как участвовал в создании неформальных организаций в Москве. Причём, по его словам, первоначально совершенно искренне, так как думал, что речь идёт об очищении советского общества от поразившей его скверны. И только потом стал понимать, куда «перестройка» ведёт на самом деле.
В моей книге «Глупость или измена: расследование гибели СССР» показано, что все или почти все неформальные организации, в том числе народные фронты, создавались по инициативе и при участии двух учреждений: ЦК КПСС и КГБ СССР.
Чем руководствовались реформаторы?
В поисках ответа на этот вопрос следует обратить внимание, что с самого начала перестройки советским руководством был провозглашен лозунг «Европа – наш общий дом» (1985 г.), затем была разработана и утверждена Политбюро ЦК КПСС концепция «общеевропейского дома» (1987 г.), признана возможность единого планетарного руководства миром (1988 г.) и, наконец, подписана Венская конвенция, провозгласившая верховенство международного права над национальным (1989 г.).
В связи с этим представляется возможным выдвинуть следующую гипотезу. Перестройка была задумана как подготовка к вхождению советской страны в мировую экономику и созданию не только «общеевропейского дома», но и «нового мирового порядка».
Для этого, как уже отмечалось, требовалось, чтобы: а) СССР отказался от своих сфер влияния, б) были ликвидированы СЭВ и ОВД, в) изменился экономический, политический и духовный облик советской страны, г) произошло разделение СССР на более мелкие государства.
И действительно, рассмотренный материал свидетельствует, что к началу перестройки у М.С. Горбачёва имелся общий замысел реформ, цель которых заключалась в ликвидации Советского Союза как государства-корпорации.
«Замысел, – признался бывший генсек в 1992 г., – был собственно в том, чтобы сломать хребет тому тоталитарному монстру, который у нас стали называть Административной Командной Системой»*.
Для достижения этой цели планировалось: произвести приватизацию государственной собственности и восстановить многоукладную рыночную экономику; отстранить КПСС от власти и создать многопартийную политическую систему; отказаться от монополии «марксистско-ленинской» идеологии и перейти к буржуазной идеологии западного образца; передать собственность и власть из центра в республики и превратить СССР в конфедерацию или содружество; встать на путь разоружения и отказаться от сфер влияния за рубежом, прежде всего в странах Восточной Европы.
Если принять эту версию, политика М.С. Горбачёва и его ближайшего окружения приобретает определённый смысл. Весь вопрос заключается только в том, от кого могла исходить такая программа и понимали ли реформаторы, к чему может привести ее осуществление?
Может быть, М.С. Горбачёв и его соратники не понимали, какими последствиями обернется для страны «отречение» КПСС от престола? Для ответа на этот вопрос следует вспомнить, как в 1984 г. М.С. Горбачёв выступал против передачи реальной власти от партии к советам. «Ведь, у нас, – говорил он, – нет механизма, обеспечивающего саморазвитие экономики… В этих условиях, если первые секретари партийных комитетов отдадут экономику на откуп хозяйственникам – у нас всё развалится»*.
Следовательно, если, понимая это, став генсеком, М.С. Горбачёв сразу же поднял вопрос о необходимости разделения властей, которое он сам позднее назвал «отречением от престола», значит, он сознательно взял курс на разрушение советской системы.
Может быть, «архитекторы перестройки» не понимали, чем обернётся реформирование СССР по тому варианту, который был ими избран?
Ответ на этот вопрос дают уже приводившиеся признания А.Н. Яковлева и Э.А. Шеварднадзе, которые были сделаны ими в беседе с бывшим директором Агентства национальной безопасности США У. Одомом: «Они знали, что Советский Союз разрушится»*.
Понимал это и М.С. Горбачёв. Вспомним, как в 1987 г. он отговаривал В.И. Воротникова от создания Коммунистической партии РСФСР, утверждая, что это будет первым шагом на пути развала СССР, и как в 1989–1990 гг. эта же идея реализовывалась под его руководством.
Может быть, реформаторы думали, что распад СССР откроет перед бывшими советскими республиками возможность для более успешного развития? Выступая 14 июля 1989 г. на заседании Политбюро, М.С. Горбачёв заявил: «Все проработки, которые до сих пор сделаны, приводят к выводу: распад на многие годы выбьет из колеи все нации»*.
А вот его же прогноз, сделанный весной 1990 г.: «Меня воодушевляет, что нынешние поколения… нашли в себе силы взять на себя ответственность за кардинально новое общественно-историческое решение, невзирая на невероятные политические, экономические, психологические трудности, которые нас ждут на этом пути. Всё ещё впереди, в том числе и главные трудности»*.
О том, какие трудности М.С. Горбачёв видел впереди, мы уже знаем. Вспомним его выступление 12 октября 1987 г. в Ленинграде на Марсовом поле, где он напоминал ленинградцам о блокаде. 9 января 1991 г., если верить Ф.Д. Бобкову, Михаил Сергеевич сказал В.А. Крючкову: «Внуков жалко»*. Значит, понимал, что начатая им перестройка не даст благотворных результатов ни в ближайшем, ни в отдалённом будущем.
Может быть, такой прозорливостью отличался только генсек? Нет. Вот что записал в дневник 15 ноября 1990 г. А.С. Черняев: «Разрушить прежнюю систему без хаоса невозможно. Но люди не хотят расплачиваться за 70 лет преступной политики. И никогда не поймут, почему, чтобы стать цивилизованной страной в конце XXI в., надо пройти через голод, развал, разгул, преступность и прочие наши прелести»*.
Однако речь шла не о превращении СССР в «цивилизованную страну». В то самое время, когда А.С. Черняев писал приведённые строки, МВФ и другие международные структуры уже имели план перевода советской экономики на рыночные отношения, предусматривавший деиндустриализацию советских республик и превращение их в сырьевой придаток мировой экономики*.
Показательно, что А.Н. Яковлев тоже видел одну из главнейших задач начатых преобразований в деиндустриализации3817. Между тем деиндустриализация, если перевести этот термин на более понятный язык, означает уничтожение промышленного потенциала и связанной с ним инфраструктуры, т. е. питающих его энергетических мощностей, обслуживающих его транспортных путей, готовящей для него специалистов системы среднего и высшего профессионального образования, работавших на него конструкторских бюро и научно-исследовательских институтов и т. д.
«Самый главный герой перестройки М.С. Горбачёв, – отмечал позднее В.И. Воротников, – в своих интервью с середины 1992 г. нагло и бессовестно заявляет, что весь “демократический переворот” он так и замышлял с самого начала, но скрывал это, двигаясь по этапам. Иначе, заявляет он, “если б я тогда провозгласил конечную цель, то меня неминуемо свергли”. До какого же чудовищного цинизма по отношению к своей стране и к своему народу надо дойти, чтобы делать такие заявления»*.
Более откровенно признавался в этом А.Н. Яковлев.
«В конце концов я пришел в одному выводу: этот строй можно взорвать только изнутри, используя его тоталитарную пружину – партию. Используя такие факторы, как дисциплина и воспитанное годами доверие к Генеральному секретарю»3821. А вот его слова из другого интервью: «Для пользы дела приходилось и отступать, и лукавить. Я сам грешен – лукавил не раз. Говорил про “обновление социализма”, а сам знал к чему дело идет»*. «Советский тоталитарный режим, – признавался он, – можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма»*.
«С самого начала перестройки, – пишет Ф.Д. Бобков, – всё делалось продуманно и неторопливо, наши лидеры понимали: если сразу объявить свою конечную цель – заменить социалистический строй и распустить компартию – нетрудно себе представить, какое это вызвало бы народное негодование»*.
ЗаключениеПодводя итоги революции в России и констатируя её неудачу как революции социалистической, Л.Д. Троцкий предсказал две возможные перспективы: или новая революция или реставрация капитализма. Причём реставрация была возможна не только в результате интервенции, но и в результате перерождения партийно-советского аппарата.
Последующее развитие событий полностью подтвердило сделанный прогноз. В связи с этим стоящая перед исследователями задача заключается в выяснении того, как происходило перерождение советской элиты и как внутри нее зрели реставрационные устремления.
А поскольку А.И. Солженицын был проектом советских спецслужб и они не только контролировали, но и направляли его деятельность, её можно рассматривать как отражение той закулисной борьбы, которая шла после смерти И.В. Сталина в верхах советского общества.
«После смерти Сталина, – пишет Ф. Раззаков, – КГБ активно помогал высшему руководству СССР создавать в стране государственно-монополистический капитализм нового типа. Вот почему с конца 50-х годов (с хрущёвской оттепели), в стране начала активно формироваться новая буржуазия прозападного толка. Именно ей отводилась роль того мостика, который должен был помочь высшему советскому истеблишменту войти в мировую элиту»[1287] 1287
Раззаков Ф. Другой Владимир Высоцкий. М., 2011.
[Закрыть].
Провозглашенная в 1917 г. диктатура пролетариата уже в 1918 г. превратилась в диктатуру партии, диктатура партии – в диктатуру вождей, которые вынуждены были маневрировать между интересами крестьянства и рабочих, между интересами народа и международного финансово-промышленного капитала[1288] 1288
Троцкий Л.Д. Нерабочее и небуржуазное государство? // Бюллетень оппозиции. 1938. № 62/63. С. 19.
[Закрыть].
Л.Д. Троцкий, который изнутри знал реальное положение дел в стране, писал в 30-е годы, что советский пролетариат «всё ещё остается угнетённым классом». «Источником угнетения является мировой империализм, передаточным механизмом угнетения – бюрократия»[1289] 1289
Там же.
[Закрыть].
Что конкретно скрывалось за этим утверждением Л.Д. Троцкого, ещё предстоит выяснить. Однако есть основание думать, что те финансово-промышленные группировки Запада, которые отнюдь не бескорыстно сначала помогли большевикам прийти к власти и победить в гражданской войне[1290] 1290
Дипломат в одеждах арестанта: из берлинских воспоминаний Карла Радека // Там же. Вып. 1. С. 84–139. Ашберг У. Между Западом и Россией. 1914–1924 гг. Из воспоминаний «красного банкира» // Там же. Вып. 2. С. 3–94. Саттон Э. Уолл-стрит и большевистская революция. М., 1998. Земан 3., Шарлау У. Кредит на революцию. План Парвуса. М., 2007.
[Закрыть], а затем участвовали в стройках первых пятилеток[1291] 1291
Sutton А. С. Western Technology and Soviet economic Development. Vol.l. 1917 to 1930. Stanford. 1968. Vol. 2. 1930–1945. Stanford. 1971.
[Закрыть], получили возможность оказывать влияние на политику советского государства[1292] 1292
В связи с этим заслуживает внимание свидетельство известного советского ученого электротехника Льва Термена: «Самым, пожалуй, интересным, – вспоминал он, – была организация прослушивания квартиры Сталина». «В его рабочем столе и в разных частях его квартиры государственной безопасностью были установлены специальные микрофоны» (Механик Лев Термен. «Я подслушивал Кремль» (беседу вел Д. Лиханов) // Совершенно секретно. 1991. № 4. С. 30). Интересно, кто мог подслушивать Сталина?
[Закрыть]'.
В результате на определённом этапе развития советского общества стал складываться своеобразный союз между стремящейся к реставрации частью советской партийно-государственной элиты и сотрудничавшим с нею в разных сферах деятельности иностранным капиталом[1293] 1293
Позвонивший мне после выхода в свет книги «Солженицын: прощание с мифом» К.В. Хенкин сказал, что его давно удивляла согласованность в действиях КГБ и ЦРУ за границей (Запись беседы с К.Хенкина. Мюнхен-С-Петерубрг. По телефону. 1974 г. // Там же. См. также: Дипломат в одеждах арестанта: из берлинских воспоминаний Карла Радека // Там же. Вып. 1. С. 84–139. Ашберг У. Между Западом и Россией. 1914–1924 гг. Из воспоминаний «красного банкира» // Там же. Вып. 2. С. 3–94. Саттон Э. Уолл-стрит и большевистская революция. М., 1998. Земан 3., Шарлау У. Кредит на революцию. План Парвуса. М., 2007.
[Закрыть]'.
Не в этом ли заключается объяснение, почему о смерти А.И. Солженицына скорбели как в Кремле, так и в Белом доме?
Кто-то предложил после смерти писателя поставить ему памятник в Москве вместо поверженного памятника Дзержинскому. Полностью поддержал бы эту идею, если бы не сомневался, что правильнее: поставить его на Лубянке под окнами ФСБ или в Лэнгли под окнами ЦРУ.
Черемных К. А
ПСИХОПАТОЛОГИЧЕСКИЕ ШИФРЫ ЭПОХИ
Опыт расплетения узлов идеологии, клиники и конъюнктуры
Черемных Константин Анатольевич – аналитик
1. Новый пролеткульт у храма науки
Сегодняшнее поколение мировых бунтовщиков многим отличается от поколения рубежа XIX–XX веков. В частности, оно не приучено к напряжению интеллекта в библиотечной зале, равно как и к напряжению мускулов за ротапринтом: и то, и другое заменяет компьютер, привычный, как очки или зубная щетка.
Однако у нового поколения амбиций не меньше, чем у интеллигенции, строившей диктатуру пролетариата. Если вы думаете, что их единственная страсть – свержение всех и всяческих авторитарных режимов, то вы ошибаетесь. То, что может показаться политическим средством – например, защита Pussy Riot или Химкинского леса, – фактически является частью великой (в их представлении) цели. Вхождение в светлое (в их представлении) будущее предполагает революцию далеко не только в политике.
Как политические, так и культурные революционные интенции этого поколения, в отличие от их предшественников, фактически не являются никаким новым словом – иначе бы у них не ходил в кумирах Борис Акунин, автор легко усваиваемых бутафорий из do-it-yourself декораций светской жизни полуторастолетней давности. В сфере материальной культуры их точкой отсчёта является поздний нигилизм, волей судьбы оказавшийся на обочине мировых потрясений, поскольку творцы XX века отвергли это направление (Пролеткульт и др.) как бесплодное и, соответственно, никчемное.
Они берутся исправить досадную (в их представлении) ошибку истории. На портале «OpenSpace», который взял на себя резервные функции во время «судьбоносного» марша миллионов 12 июня 2012 г., размещена обширная апологетическая статья о Казимире Малевиче, который был не понят идеологами и практиками пролетарской революции. Вместо того чтобы полностью уничтожить классическую литературу, архитектуру и музыку, оппортунистические (в их представлении) народные комиссары решили сохранить наследие прежних веков, и более того – фуй, фуй! – взяли его на вооружение.
Но это не единственная ошибка, которую бунтари сегодняшнего дня хотят исправить.
Екатерина Евгеньевна Мень, филолог, литератор и самодеятельный психолог (точнее, по честному признанию, – ретранслятор достижений западной психологии), а также активист «болотной революции», заявила на своей странице в ЖЖ, что преодоление тоталитаризма необходимо также в области отечественной психиатрии (1). В этой сфере аналогом «Рафаэля», которого нужно сжечь «во имя нашего завтра», объявлен концепт академика АМН СССР Андрея Владимировича Снежневского о субстрате и процессе (nosos et pathos) шизофрении.
Предшествующее поколение ниспровергателей тоже революционизировало одновременно агрономию и языкознание, не обязательно обладая систематизированным образованием в этих сферах. Однако, взявшись за ту или иную область, то поколение яростно вгрызалось в гранит отраслевых знаний и обязательно привлекало специалистов-попутчиков, прежде чем что-либо ниспровергать. Помимо этого, в самом целеполагании их отраслевых переворотов – удачных и неудачных – была логическая последовательность. При этом они не ретранслировали, а хотя бы пытались либо изобретать новое, либо до неузнаваемости переделывать существующее – о чём свидетельствует цитируемое ниже субъективное, но добросовестное исследование истории психоанализа в Советской России, произведённое А.М. Эткиндом.
Филолог и литератор Е.Е. Мень по каким-то причинам занялась проблемой детского аутизма. Я не буду высказывать предположений о побуждающем мотиве, поскольку давал в 1984 г. клятву Гиппократа, обязывающую к этике и деонтологии в профессиональной деятельности – и, соответственно, при использовании профессиональных знаний. (По тем же причинам ниже в тексте будут встречаться аббревиатуры вместо имён живых людей или людей, у которых живы близкие родственники. Оговорюсь сразу, что эти принципы я намеренно, произвольно (arbitrarily) не распространяю на глобальный истеблишмент и специально объясню, почему.)
В эфире телеканала «Дождь» Екатерина Евгеньевна с высоты знаний, почерпнутых у непререкаемо авторитетных для неё западных специалистов, утверждала, что все дети-аутисты а) на самом деле хотят говорить и б) не говорят потому, что не могут справиться с собственными эмоциями. Из этого допущения прямо следует, что любого ребенка-аутиста можно компенсировать с помощью психологических (немедикаментозных) средств. Речь идёт исключительно о компенсации – посредством создания вокруг этих детей супердеонтологической, то есть оранжерейной среды. Стремиться к излечению, согласно авторитетам госпожи Мень, вовсе не нужно. Эта ненужность обосновывается неологизмами, ловко переведёнными на русский: «нейротипики» – это обычные люди, «нейроотличные» – это аутисты. Двойное значение слова «отличный» в русском языке привносит ноу-хау: быть аутистом лучше, чем нормальным человеком. Ergo не следует извлекать аутиста из его особого мира: пусть там живёт.
Я не зря так подробно излагаю теорию, позаимствованную Екатериной Евгеньевной у современных якобы учёных. На самом деле это не учёные, а функционеры. Они в той же степени не-специалисты в психологии, не говоря уже о клинической психиатрии, в которой защитник абстрактных прав человека в Чечне – не специалист по культуре Чечни. Функционер, находящийся на службе глобального управленческого аппарата, в данном случае из системы современной Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), стрижёт под одну универсальную гребенку абсолютно разные клинические состояния, не считая нужным разбираться в их причинах и даже в их содержании.
Поясняю: аутизм – это не заболевание, а синдром. Он возникает по разным причинам и имеет разные исходы. Рассматривать этот синдром вне других синдромов – значит априорно отказываться от установления диагноза. Что это означает на практике? Это означает, например, что если аутичный ребенок, помимо нарушений общения, страдает нарушениями восприятия – например, слуховыми галлюцинациями, то мы можем об этом узнать посредством суррогатов речевого контакта (предлагаемых авторитетными для г-жи Мень функционерами), а можем не узнать. А поскольку мы заведомо отказываемся от диагностики и лечения основного заболевания, то мальчик или девочка как ходит с «голосами», так и будет ходить. А «голоса» могут что-нибудь приказать сделать. Не обязательно доброе. Не обязательно с собой – может быть, с мамой. Я не стал бы об этом говорить, если бы с этим не встречался в клинике.
Когда в процессе разработки приоритетного национального проекта «Здравоохранение» узкие профессионалы правдами и неправдами старались включить тот или иной институт в программу, один особо ушлый нейрохирургический коллектив умудрился добиться включения в перечень высокотехнологических услуг имитацию операций на макете головы. Психологическое лечение аутизма неустановленного генеза – сродни лечению макета головы.
Какое отношение это имеет к выбрасыванию за борт революции академика Снежневского? Прямое. Потому что Андрей Владимирович Снежневский был классиком нозологической психиатрии. Того направления, которое стремится к поиску первопричины, и даже если эту первопричину сегодня установить невозможно – к отграничению одних состояний и процессов от других, которые по-разному возникают, протекают и лечатся. Сначала установи, что скрывается за фасадом синдрома, а потом уже лечи.
Почему мишенью революционерки стал именно академик Снежневский, а не кто-нибудь ещё? Потому что в конце 1980-х гг., в позднюю перестройку, в мировых, особенно британских и американских, СМИ была развёрнута кампания против так называемой карательной психиатрии, персонифицируемой (уже посмертно) интеллектуальным лидером советской психиатрической школы. Имя Снежневского было приравнено к «психиатрическому Сталину». За что? За гипердиагностику. То есть за наклеивание «ярлыка шизофрении» произвольно, по ничтожным основаниям и по поведенческим, в том числе политическим мотивам.
С чего эта кампания начиналась? С подписания Советским Союзом Хельсинского соглашения. Правда, в 1970-х гг. претензии к советской психиатрии у мировой общественности возникли не по поводу диагностики, а по поводу применения отдельных видов психотропных препаратов (галоперидола) к конкретным диссидентам Ковалеву и Плющу. Нельзя сказать, что это помогло другим диссидентам – Илье Габаю, Юрию Титову, Льву Лубману, Владимиру Данилову. Все они оказались на долгожданной воле наедине со своими психозами. И никто не составляет мартиролог из известных в узких кругах трагических исходов – итогов отказа от лечения.
В 1974 г. ленинградский судебный психиатр Марина Вайханская эмигрировала на Запад с запрятанной в багаж связкой историй болезни – «доказательством карательной медицины». Её супруг Виктор Файнберг неоднократно арестовывался за участие в политических протестных акциях, в том числе в знаменитой акции против ввода войск в ЧССР. Правда, в первый раз этот правозащитник лечился ещё в 1950-х гг., и диагноз «шизофрения» поставила ему профессор Раиса Яковлевна Голант, принадлежавшая отнюдь не к так называемой московской школе (склонной к широкому толкованию шизофрении), а к ленинградской (склонной, наоборот, к гипердиагностике). Голант, более того, числится в «жертвах Снежневского», о чём будет сказано ниже.
Чем закончилась эта история? Файнберг ни политиком, ни литератором не стал. Спустя много лет его видели в Париже в компании чеченского оппозиционера-эмигранта Ахьяда Идигова. Файнберг утверждал, что накануне специально подосланный агент ФСБ пытался проломить ему голову (комментарии лиц, которые его знают, были весьма выразительны) (2). Врач Вайханская сделала профессиональную карьеру психоаналитика. Для остальных последствия состояли в том, что в начале 1990-х гг., когда в России был страшный дефицит психотропных средств (большинство импортировалось из ГДР, ЧССР и союзной Югославии), директорам отечественных медицинским учреждений отказывали в поставке лекарств на том основании, что наша психиатрия недостаточно демократизирована.
Больше всего тогда не хватало антидепрессантов. Но в тот период некоторые новаторы из Независимой психиатрической ассоциации – я имею в виду её соучредителя Александра Пинхосовича Подрабинека – считали, что в росте суицидов ничего ужасного нет. Поскольку в любом случае один человек, то есть психиатр, не имеет права вмешиваться в частное решение другого человека, то есть больного, в частности, в решение о самоубийстве.
С тех пор многое изменилось как на фармацевтическом рынке, так и в головах. Независимые психиатры сами столкнулись на практике с последствиями «либерализации диагностики». Далеко не все больные, оказавшиеся от психиатрического наблюдения после того, как эксперты НПА признали их здоровыми или лёгкими невротиками, оказались им в итоге благодарны, не говоря об их родственниках. Оставшиеся без диагноза больные были автоматически выброшены из очереди на улучшение жилищных условий по медицинским показаниям, без льгот на покупку лекарств, которые стали многократно дороже, без пенсий по инвалидности.
Закон «О неотложной госпитализации», принятый под давлением озабоченного мирового сообщества, запретил недобровольно стационировать больных за исключением случаев, когда состояние пациента угрожает жизни его или окружающих. То есть если больной склонен к агрессии и/или суициду (депрессивно-бредовые больные иногда убивают вместе с собой родственников, чтобы спасти семью от грозящего всем, как им кажется, преследования или катастрофы – это называется расширенным суицидом), то согласия больного не требуется. А как быть в случае, если мир кажется в обострении цветущим и прекрасным, собственные возможности безграничными и скромный инженер отправляется в дорогой ресторан, по пути раздаёт деньги прохожим, а когда попадает в долги, беззаботно подписывает с малознакомым доброжелателем договор о продаже квартиры? Он ведь никого не убивает, он, напротив, готов каждого встречного расцеловать. Его действия «всего лишь» опасны для экономического состояния его самого и его родственников. Но таких больных было не разрешено стационировать законом, принятым как раз в момент возникновения свободного рынка недвижимости.
Благодаря либеральному подходу к психиатрическому учёту, позволявшему теперь «освобождаться» от него по желанию, в райсоветы и облсоветы в 1990 г. было избрано множество граждан, ранее проходивших лечение у психиатра. Один такой депутат Ленсовета устроил в Мариинском дворце приёмную Богородичного центра, другой закрылся в кабинете с оружием и был извлечён оттуда санитарами. А депутат Выборгского райсовета П. выбросил с пятого этажа свою супругу, а затем умудрился (1992 год, демократия) с удостоверением проникнуть на борт самолета Петербург – Берлин, с которого также был извлечён.
Бунтарям 2010-х гг. уже неоднократно ставилось в упрёк желание вернуть Россию в 1990-е гг. Впрочем, литератор Екатерина Мень апеллирует к временам хрущёвской оттепели. Она нашла в 1960-х гг. антитезу тоталитарному Снежневскому в лице ленинградского профессора Андрея Сергеевича Чистовича, которого именует не больше и не меньше как «Вавиловым в психиатрии».
При этом революционерка ссылается на два текста: а) на редакционную статью в журнале Независимой психиатрической ассоциации за январь 2004 г. и б) на недавно переизданную полемическую книгу Чистовича «Психиатрические этюды».
Что же революционного написала редакция НПЖ в 2004 г.? Дословно следующее:
От редактора. Ю.И. Полищук, в течение многих лет работавший под руководством А.В. Снежневского, с полным основанием пишет о несправедливости утверждения, что концепция шизофрении Андрея Владимировича создала основу для злоупотребления психиатрией в политических целях. Такую основу создал тоталитарный режим, несовместимый ни с адекватным пониманием феноменологического метода (противоположного принципу партийности в науке), ни с правовой регуляцией психиатрической помощи. Концепция А.В. Снежневского послужила лишь удобным поводом для злоупотреблений. В 1917–1935 гг. она спасала от расстрела, в 1960–1980 гг. – служила дискредитации и подавлению правозащитного движения, т. е. нормальной самодеятельной социальной активности, идущей снизу. Если даже и ставить проблему таким образом, то она касается не концепции шизофрении А.В. Снежневского, а её догматического использования эпигонами. Такая вульгаризация имеет место в отношении всех научных школ, именно она содействовала антинозологизму и антипсихиатрии.
А.В. Снежневский – исторически, реально крупнейшая фигура отечественной психиатрии второй половины XX века: это и клиницист, и ученый, и лектор, и организатор, и создатель научной школы.
Но он ещё в полной мере и явление своей эпохи – эпохи Большого Террора, Павловской сессии, тоталитарного духа. Андрей Владимирович – квинтэссенция того и другого. Это Моцарт и Сальери в одном лице. Это Карл Шнайдер отечественной психиатрии. Надо знать, насколько и для немецких коллег это до сих пор крайне болезненный вопрос. Но наша ситуация совершенно другая. Она неизмеримо дальше от разрешения.
А.В. Снежневский – это узел по-прежнему самых острых и фундаментальных проблем – профессиональных, научных, этических… Значимость этих проблем так велика, а излом так глубок, что позволяет заглянуть и глубже и дальше по всему кругу проблем отношения каждого психиатра и психиатрии в целом с политикой и идеологией властей, с больными как «объектами диагностики» и «объектами реабилитации», с научными идеалами, с оппонентами, со своей собственной властью и самим собой.
Школа Т.И. Юдина, Л.М. Розенштейна, С.Г. Жислина и А.С. Кронфелъда, тонкая профессиональная интуиция как результат постоянной клинической деятельности, проницательная опора на идеи Клауса Конрада и общих патологов – И. В. Давыдовского, С.Н. Давиденкова, на В.Х. Василенко позволили – вопреки неизбежной идеологизированности той эпохи – создать выдающуюся оригинальную концепцию и свою крупную школу в психиатрии. Это Рубен Наджаров и Таксиархис Пападопулос, Григорий Ротштейн и Моисей Вроно, Марат Вартанян и Николай Жариков, Анатолий Ануфриев и Николай Шумский, Александр Тиганов, Анатолий Смулевич, Ирина Шахматова-Павлова и многие другие ныне здравствующие клиницисты.
Неоценимой заслугой А.В. Снежневского были издание классической монографии В.Х. Кандинского «О псевдогаллюцинациях» и Т.И. Юдина «Очерки отечественной психиатрии» в 1951–1952 гг., активная поддержка Э.Я. Штернберга после его возвращения из ссылки. Поучительна борьба А.В. с паранаукой. Но главное, в чем мы видим Непреходящую заслугу А.В. Снежневского, что в решающий, критический для отечественной психиатрии момент, когда она попала в трясину вульгарной физиологизации, он удержал её в русле высокого клиницизма, верности лучшим отечественным традициям. Он собрал коллектив своего института по деловым качествам, не считаясь с анкетными данными.
