Текст книги "De Secreto / О Секрете"

Автор книги: Александр Островский

Соавторы: Дмитрий Перетолчин,Юрий Емельянов,Андрей Фурсов,Константин Черемных,Кирилл Фурсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 68 страниц)

4. Рождение «IG Farben»

«После Первой мировой войны позиции германских монополий усилились в результате полученных во время войны огромных прибылей, разорения и ликвидации множества менее мощных предприятий, а также за счёт крупных займов, предоставленных главным образом США. Прошла новая волна концентрации производства и капитала, образовался ряд крупнейших монополистических объединений. В 1925 г. возник химический трест “ИнтерессенГемейншафт Фарбениндустри”. Он сосредоточил в своих руках все основные химические производства, почти всё производство красителей, значительную часть производства синтетического азота, бензина, каучука и других заменителей».

Германский империализм и милитаризм.

Сборник статей. М.: Наука, 1965.

Свои активы немецкие химики начали терять непосредственно с началом Первой мировой, которая и остановила экономическую экспансию, построенную на их технической мысли. Воюющие стороны изымали активы по законам военного времени. В частности, российский «BASF» попал под особое правительственное управление под председательством представителя Министерства торговли и промышленности Н.А. Курова, с 1915 г. производя взрывчатые вещества уже для российской армии [63].

В тот же год британское правительство заявило, что аспирин больше не является эксклюзивным продуктом «Bayer», и вскоре в австралийском Мельбурне химик Джордж Николас выпустил новый бренд «Aspro», вскоре ставший лишь одной из множества вариаций препарата, который «Bayer» считал своим. Когда же дело дошло до оккупации вражескими войсками, то интерес к патентам у стран Антанты проявился ещё более откровенно. Британские и американские специалисты также обыскивали кабинеты и допрашивали специалистов [1].

«Анализ показывает великолепную структуру вязкой сети, в которую Германия запутала и в которой удерживала индустрию органической химии других стран. Хотя в начале войны союзники медленно осознавали военное значение красильной индустрии, они всё же быстро разрушили продолжение её мирного существования, не представляя для себя столь унизительного положения».

В. Лефебр «Загадка Рейна»

Пожалуй, это высказывание было бы ещё более верным, если бы анализ офицера английской химической службы продемонстрировал, что своё угрожающее технологическое отставание в потенциально военной сфере стало союзникам понятно ещё до начала войны, ими же с указанной целью и развязанной. В США после объявления войны Германии 6 апреля 1917 г. Конгресс провёл Акт о коммерческой деятельности с представителями врага, по которому был составлен список активов Германии, подлежащих изъятию. Офис Попечителей иностранной собственности возглавил конгрессмен из Пенсильвании А. Митчелл Палмер (A. Mitchell Palmer). Он и помощник министра юстиции Фрэнсис Гарван (Francis Garvan) с энтузиазмом принялись выявлять немецкую собственность, оцениваемую в 950 млн. долларов, укрытых в различных холдингах и трестах.

4 ноября 1918 г. наблюдатель совета директоров завода в Людвигхгафене заговорил об оккупации «BASF» вражескими войсками. Несколько тонн химических компонентов и готовой продукции были отправлены вглубь Германии. Технические приборы и разработки были разрушены или спрятаны, но производство селитры осталось целым и немецкое «ноу-хау» превратилось в трофей. Бош изыскивал разные отговорки не запускать завод, но французские и американские специалисты и без этого активно изучали технологические процессы [1].

Желание добраться до немецких секретов было велико. Примером тому непростая история открытия первого антибактериального лекарства под названием стрептоцон. В 1909 г. доктор Генрих Герлейн оформил патент на терракотовый краситель. Впоследствии работая для Interessen Gemeinschaft, он продолжил проверять каждое новое сульфонамидное соединение не только в качестве красителя, но и в качестве медикамента, чему особым стимулом послужило сообщение другого немецкого учёного, Эйзенберга, в 1913 г. о том, что коричневый краситель хризодин, связанный с сульфаниламидом, уничтожает некоторые бактерии. После Первой мировой войны, в 1919 г., два специалиста Рокфеллеровского института в США, д-р Гейдельбергер и д-р Джекобс, самостоятельно добились некоторых успехов в изучении сульфо-препаратов, но им не хватало опыта, наработанного исследователями в Германии. Заставить немецкий концерн поделиться секретами было бы не так просто, если бы не условия, на которых закончилась для Германии Первая мировая [1; 12; 37; 52].

В рапорте 1919 г. попечители иностранной собственности предлагали оценивать активы «IG» с учётом инвестиций в масштабе почти 400 млн. марок: «Не может быть сомнений, что огромная мощь этого коммерческого оружия была создана специально для предполагаемой войны, после войны предназначается для проведения в больших масштабах и с большим эффектом тех различных методов, которыми Германия обеспечивала конкурентные противостояния» [375]. 172-я статья Версальского договора гласила: «В течение трёх месяцев с момента вступления в силу настоящего договора правительство Германии раскроет правительствам стран Альянса состав и методы изготовления всех взрывчатых, отравляющих и прочих веществ, использованных в ходе войны или предназначенных для использования» [2]. То есть договор обязывал Германию раскрыть технологию всех военных секретов, несмотря на то, что в своё время именно стремление защитить технологические секреты послужило причиной создания в «BASF» собственного строительного подразделения, занимавшегося возведением и монтажом технологических линий новых предприятий [307].

Чтобы представить важность владения технологиями, достаточно вспомнить, что после окончания войны «Bayer» через медицинские круги предложил англичанам вернуть обратно африканские колонии в обмен на германин (Bayer-205). «Germanin» был получен в 1916 г. Рихардом Котэ, Оскаром Дресселем и Бернхардом Хейманом как лекарство от чумы крупного рогатого скота и сонной болезни, необходимое для освоения колоний. Его очень сложный состав хранился в тайне, и неизвестно, как закончились бы переговоры, если бы французский химик Фурно вовремя не разработал аналог немецкого препарата [12; 312].

Союзники пытались схватить и автора синтеза азота Фрица Хабера, но тот скрылся в Швейцарии. Пресса утверждала, что к нему присоединился глава «Bayer»: «“New York Times” писала, что и “основная связка между “бизнесом” и генералом Людендорфом… самый активный пан-германист” Карл Дуйсберг скрылся в Швейцарии», – описывает ситуацию Д. Джеффрейс: «Это было неправдой, в начале декабря Карл Дуйсберг, как и большинство топ-менеджеров его предприятия, встретили новозеландские оккупационные войска в Леверкузене. Всё, что можно было конфисковать в счёт будущих репараций, бралось на заметку, по пятам войск шла дюжина французских военных специалистов по химии, рыскающих в поисках информации о технологиях производства взрывчатых веществ, газов, красок, нитратов и т. д.» [1].

Хабер «всплыл» на поверхность в составе немецкой делегации на Парижской мирной конференции, куда прибыл вместе с Бошем. Вместе они стали свидетелями всё возрастающих требований и откровенного шантажа со стороны победителей, которые выторговали себе право до 1 января 1925 г. выкупить четверть Interessen Gemeinschaft по цене ниже рыночной при условии, что ни один патент или актив не будет возвращён прежним владельцам в счёт компенсации военных издержек, а права немецких торговых марок будут аннулированы. Несогласный с решениями Версаля Мендельсон-Бартольди писал своё видение причин войны, где её зачинщиком выставил Россию, но ещё одним требованием победителей стало сравнять с землёй сами немецкие предприятия, что вместе с предыдущим означало хоть и завуалированное, но обычное воровство технологии [1; 33].

Не дожидаясь окончательного решения, Карл Бош под покровом ночи спустился по карнизу, перелез через колючую проволоку, за которой содержалась немецкая делегация, и покинул отель-тюрьму для встречи с Жозефом Фроссаром (Joseph Frossard), служащим немецкого химического предприятия во Франции, конфискованного с началом военных действий. Через него Бош предложил передать союзникам технологию процесса Хабера – Боша лишь за 10 % её номинальной стоимости в обмен на отмену решения о разрушении заводов в Леверкузене, Опау, Людвигсхафене, Лойне и Хёхсте и небольшое вознаграждение с каждой произведённой тонны продукции. Двумя днями позже Бош покинул территорию немецкой делегации уже через главные ворота для переговоров с французскими министрами. Он объяснял стратегическое значение химических предприятий в производстве удобрений и заявлял, что их закрытие вызовет в Германии голод. Французская сторона запросила строительство аналогичных предприятий на французской территории с обучением персонала. Бош просил вернуть 50 % долю конфискованных предприятий [1].

Стратегия Боша основывалась на понимании, что недостаточно просто украсть патенты. Для немецкой научной школы это были годы исследований. Позже он высокомерно заявит о своих новых партнёрах: «Французы могут обжигать кирпичи, но не изготавливать красители» [46]. Высокомерие Боша было оправдано. Хотя после войны красители помимо Германии стали производиться в Швейцарии, США, Японии и Великобритании, но их разработки в основном касались лишь усовершенствования уже открытых соединений. Одним из исключений можно назвать аквамариновые красители, разработанные химиками фирмы «Scottish Dyes», быстро поглощенной «Imperial Chemical Industries» (ICI) [305]. Вторым исключением был скачок химического производства Японии, в которой валовая продукция этой отрасли которой в 1914 г. составила 40 млн. долларов, а в 1933 г. – 250 млн.; но это происходило как раз под руководством немецких химиков [373].

Однако даже изготовление прототипов и аналогов лишало немецких производителей прежней доли прибыли. В 1920 г. рост промышленности Германии составил лишь 47 % от 1913 г. [331]. Если экспорт немецких красителей в 1913 г. составлял 109 тыс. тонн, то в 1932 г. только 25 тыс. тонн, в то время как в Англии производство возросло с 4 тыс. тонн в 1913 г. до 27 тыс. в 1936 г. [291].

Перед войной, в 1912 г., в Россию было ввезено 2 228 тонн красителей и ещё 8 400 тонн было произведено на немецких заводах на территории страны. Во время войны производство было остановлено и попытки создать отечественную красочную промышленность успеха не имели. К 1925 г. удалось наладить выпуск 4 304 тонн красителей. Дореволюционный уровень в размере 12 824 тонн был достигнут в 1932 г., после чего производство красителей полностью перешло на отечественное сырье [347].

В целом относительно 1913 г. рост промышленности США в 1920 г. составлял 11 %, а в 1929 г. уже 73 % [331]. Если в 1914 г. в США работало лишь 7 небольших химических фабрик, к 1932 г. их количество выросло до 87, увеличив оборот в 13,8 раз [291]. Если в 1918 г. месячная мощность химических предприятий составляла 0,6 тонн, то в середине 30-х годов – 35 тонн. Для сравнения: в этот же период Германия увеличила свою производительность с 1,5 до 20 тонн [373]. В США для использования немецких патентов тем же Фрэнсисом Гарваном, который, будучи помощником министра юстиции, изымал немецкие активы, теперь уже в должности попечителя иностранным имуществом был создан «Chemical Foundation», распределивший патенты по американским компаниям.

Однако заметим, что внесшие в фонд 125 тыс. долларов Дюпоны, получив ряд технологий [12], так и не смогли самостоятельно их освоить. Не дожидаясь, когда Бош отпустит какую-нибудь злую шутку и в их адрес, в компании «DuPont» прибегли к уловке. В Европу был послан один из директоров «DuPont» д-р Кунце (Kunze) с секретной миссией переманивания немецких технических специалистов, способных запустить производство. В октябре 1920 г. четырём специалистам «Bayer» по красящим составам Максу Енгельманну (Max Engelmann), Йозефу Флахслендеру (Josef Flachslaender), Генриху Ёрдану (Heinrich Jordan) и Отто Рунге (Otto Runge) был предложен невероятный по тем временам пятилетний контракт стоимостью $ 25 000 в год, что превышало их тогдашний заработок десятикратно. Прежде чем они покинули страну, немецкая пресса раздула громкий скандал о промышленном шпионаже, газеты запестрели заголовками: «Четверо предателей», «Американский заговор против немецкой промышленности красителей». Германия выписала ордер на арест химиков, но, «прибегая к помощи американской армии», все четыре химика были вывезены в США и приступили к работе в лаборатории «DuPont» [1; 46; 50]. В результате у Дюпонов появились две фирмы, выпускающие красильные составы, – «Allied Chemical and Dye» и «American Cyanamyde». Чтобы избежать эксцессов вновь, о получении технологии аммиачного процесса Хабера – Боша Дюпоны предпочли уже договариваться, отправив в 1919 г. в Швейцарию представителей [12]. Вскоре появилась ещё одна договорённость между «DuPont», немецкой компанией «Rohm und Haas» и «IG Farben» об использовании акриловой кислоты [54]. В 1924 г. у «Bayer» появилось очередное совместное с американцами предприятие «Grasselli Dyestuffs Со.», на 65 % принадлежащее концерну и, как следует из названия, занимавшееся также красильными составами [12]. Экспансия «AGFA» выразилась в приобретении в 1928 г. нью-йоркской компании «Ansco Photo Products, Inc.», основанной ещё в 1842 г. [318].

Американский рынок был необходим немецким производителям, поэтому партнёрство было выгодно обеим сторонам. Бывшие противники могли понуждать немцев к научно-техническому сотрудничеству. Со своей стороны, немецкие компании в ситуации, когда их иностранные активы, товарные марки и патенты были экспроприированы, искали способ вернуться к деятельности [51].

Показателен пример того, как немцев отодвинули и от рынка оборота наркотиков. Если в 1915 г. фирма «Bayer AG» поставляла героин в 22 страны, то после Версаля, к 1922 г., наряду с Германией производство героина освоили в Италии, Франции, Нидерландах, Швейцарии, Японии, Советской России и Турции [294]. Первая мировая переделила рынок наркотиков, что указывает на реальные причины её начала. Стоит обратить внимание на то, что передел европейских территорий происходил так, что империи, как правило, разукрупнялись. Тем не менее, на Парижской конференции, проходившей как раз не в интересах Германии, был реализован и обратный процесс: появилось объединённое Королевство сербов, хорватов и словенцев. Когда журналист «Киевской мысли» Лев Троцкий писал: «Сербию тщательно готовили для очень специальной роли» [32], он, конечно, вряд ли предполагал (хотя специальность роли предвидел правильно), что объединённое королевство станет основным европейским поставщиком опиума.

Медицински обоснованное количество потребляемого героина в то время не должно было бы превосходить 10 тонн, однако между 1925 и 1930 г. его мировое производство достигло 34 тонн, выбрасываемые на рынок 23 компаниями, несмотря даже на то, что уже с 1924 г. федеральный закон США сделал любое использование героина незаконным [22; 23]. Попробую предположить, что с этого момента его цена выросла.

По совпадению в этом же году французская «Comptoir Central des Alcaloides» (Центральная компания по торговле алкалоидами), руководимая бельгийцем Полем Мошером, стала приобретать в Сербии земли под посевы мака. Его урожай в том году дал компании 38 400 килограммов продукта, а в 1925 г. почти удвоился. Себестоимость его из-за сокращения транспортных издержек была, естественно, ниже азиатского, и, кроме того, содержание морфина составляло не 9, а 13 %. Неудивительно, что Югославии позволили не подписывать Ограничительную конвенцию 1931 г., по которой производство любых, в том числе и синтетических опиатов или кодеина согласовывалось четырьмя правительственными экспертами по оценке потребности для медицинских и научных целей [34]. Таким образом, послевоенное устройство мира, устроившее на Балканах аналог современного Афганистана, и Ограничительная конвенция скорее устраняли для «Comptoir Central des Alcaloides» конкурентов, а не решали вопросы регулирования оборота опиумных препаратов.

Так была устранена конкуренция со стороны «Bayer». Не лучше шли дела и у других немецких химических производителей. 21 сентября 1921 г. на одном из предприятий «BASF» в пригороде Людвигсхафена Оппау сдетонировали 8 тонн некондиционных отходов нитратов и сульфатов аммония, что привело к гибели 560 человек и разрушило сам городок [33; 12]. Восстановление завода легло на плечи потомственного химика Карла Крауха, с 1912 г. являвшегося по сути правой рукой Боша и сумевшего защитить 60 патентов [33]. Краух проявил недюжинные организаторские способности, запустив завод менее чем через четыре месяца, но в октябре следующего года в результате крупнейшего пожара сгорели склады у фирмы «Kalle AG» [84].

После Рождества 1922 года немецкая сторона дважды просрочила выплаты по репарациям, нарушив график поставки телеграфных столбов и угля во Францию и Бельгию. В январе французские и бельгийские войска в составе 17 000 солдат пересекли границу в районе Рура – формально для того, чтобы забрать недополученные по репарациям товары, на самом же деле для установления полного контроля над немецкой промышленной зоной с целью не дать немецкой стороне умышленно обесценивать платежи по репарациям с помощью задержек или иным способом, и установления полного экономического контроля, который они намеревались получить по Версальскому договору. Отрезав регион от остальной Германии при слабом сопротивлении немецких жителей, Франция захватила и депортировала около 4 тыс. гражданских служащих, железнодорожных рабочих и полицейских в качестве заложников. Французские войска отгружали найденные готовые химикаты: повторялась ситуация декабря 1918 г. [1].

Развернувшееся революционное движение не решало экономических проблем Германии. На пике инфляции рабочий «Hoechst» успевал зарабатывать 10 млрд. марок в час при стоимости обеда в столовой 4,5 млрд. марок. Летом 1920 г. и осенью 1921 г. на заводе прошли демонстрации, вылившиеся в беспорядки [139]. Финансовая катастрофа привела к тому, что в 1923 г. «BASF» начал выпускать свою валюту – «анилиновый доллар»; реальный к тому времени стоил уже 4,2 триллиона марок. Это были отголоски общей финансовой катастрофы того времени. Вводились жесткие нормы труда, весной 1921 г. попытка сделать фотографию рабочего привела к столкновениям, потребовавшим применения артиллерии; в результате погибли 30 рабочих и 1 полицейский [33; 12].

В 1920 г. предприимчивый заместитель начальника отдела контроля над конфискованными немецкими предприятиями в «Управлении по охране секвестрованной иностранной собственности» Эрл Маклайнток совершил поездку в Баден-Баден, где познакомился с Карлом Бошем и Германом Шмицем, будущим архитектором финансово-юридической схемы «IG Farben».

Его давний друг, способный химик, в прошлом владелец аптеки Уильям Уэйсс (William Weiss) в декабре 1918 г. приобрёл на подставные фирмы на аукционах, к которым Маклайнток имел отношение, завод в Ренсселере. Собственность «Bayer» стала собственностью «Sterling Products, Inc.», а Маклайнток стал в новой компании младшим партнёром. В работе нового предприятия первооткрыватель обезболивающего «neuralgine» Уэйсс столкнулся с проблемой управления немецкоговорящим персоналом и с тем, что ключевые менеджеры предприятия были депортированы из США как иностранные агенты. Если производство красок было им быстро перепродано, то необходимость разбираться с фармакологическим производством привела его в 1919 г. в небольшой отель в Баден-Бадене, где он встретился с Дуйсбергом, начав сложные переговоры о сотрудничестве.

9 апреля 1923 г. они наконец договорились о разделе рынков сбыта. Фирма «Sterling», в качестве филиала получившая название «Winthrop Chemical Со.», имела право производить продукцию «Bayer» в Северной Америке, обладая эксклюзивными правами на продажу фармпрепаратов на территории США, Канады, Великобритании, Австралии и Южной Африки с условием, что половина прибыли возвращается в Леверкузен. Прибыль от продаж в Южной Америке делилась плавающей ставкой от 25 до 75 % [1; 12; 37; 52].

«В 20-е годы Уэйсс заключил с “ИГ Фарбен” соглашение сроком на 50 лет, по которому мир “по-братски” оказался поделён вплоть до Новой Зеландии и Южной Африки на два рынка сбыта. Ими была совместно создана компания “Альба фармацевтикал Ко”, 50 процентов акций которой принадлежали “ИГ Фарбен ”. В течение последующих 30 лет “Альба”, “Стерлинг” и “ИГ Фарбен” обменивались между собой членами советов директоров и изощрялись во всяческих хитроумных махинациях».

Чарльз Хайэм «Торговля с врагом»

«Winthrop Chemical Со.» получила право на распространение того самого стрептоцона, который не смогли самостоятельно освоить исследователи Рокфеллеровского института и который в то же время являлся красителем на основе сульфаниламида. Новый патент в 1932 г. оформили сотрудники «IG» доктора Митч и Кларер. Через год доктор Ферстер в Дюссельдорфе спас с помощью стрептоцона, или, как его ещё стали называть, пронтозила, ребёнка от заражения крови, дав препарату дорогу к широкому применению. С этого момента препаратами этого направления в «IG» занимался доктор Герхард Домагк, но состав их по-прежнему тщательно скрывался [12]. Деловая переписка «IG» и «Winthrop» в 1934 г. содержит такие строки: «Война цен выгодна только потребителю, а поддержание определённого уровня цен было бы выгодно для всех конкурирующих фирм» [54]. Конкретно для этих компаний разделение труда сложилось следующим образом: немецкие химики работали непосредственно над технологиями, т. е. в этом симбиозе «Bayer» решал вопросы технического департамента, а компания «Winthrop» сконцентрировалась на фармакологическом бизнесе «Farbenfabriken Bayer» и приложила все усилия для создания лояльности потребителя к марке и продвижения продукции всех 63 филиалов [53]. Лишь к 1936 г. французский бактериолог Левадиди наконец установил, что стрептоцон являлся лишь тем самым сульфаниламидом, который Герлейн запатентовал ещё в 1909 г. и к открытию которого вплотную подошли специалисты Рокфеллеровского института ещё 17 лет назад [12]. После этого его формула наконец стала доступна миру.

В 1920 г. не только Эрл Маклайнток пошёл навстречу немецким химикам. 1 июня этого года можно считать началом их более широкой реабилитации: Фриц Хабер получил в этот день в Стокгольме Нобелевскую премию, которую из-за печальной связи его имени с химическим оружием в целях политкорректности не вручал монарх Швеции. Мировая общественность тоже осудила выбор Нобелевского комитета, остановившего его на Хабере, зато его оправдывал сын Хабера Людвиг в мемуарах: «Он действовал в интересах своей страны…. Верхи действуют беспринципно, прикрываясь национальными интересами, а подданные помогают правителям, оправдываясь, в свою очередь. Сожаление и раскаяние могут смягчить осуждение истории, но Хабер был слишком уверен в своей правоте, чтобы встать на этот путь» [2]. Опасений относительно новых сомнительных «научных подвигов» Хабера не должно было возникать. Германии 171-я статья договора запрещала использование, производство или импорт химических составляющих, включая «удушающие, отравляющие или иные газы и все аналогичные вариации» [372]. Кроме того, в мае 1920 г. в Совете Лиги Наций появилась постоянная консультационная комиссия военных экспертов, переводившая производство «военных» газов под международный контроль путём разработки санкций к нарушителям запрета их использования [114], также наложенных на биологическое оружие. Аналогичный запрет приняли на себя все страны-участники Вашингтонского соглашения, заключённого во время конференции по ограничению вооружений, проходившей с ноября 1921 г. по февраль 1922 г. [372].

Тем не менее, после того как Хабер занял также должность директора Института кайзера Вильгельма [2], он в начале 20-х годов открыл новую страницу истории отравляющих веществ, разработав инсектицид «Циклон А» [69]. В 1922 г., управляя группой учёных в составе Вальтера Хёрдта (Walter Heerdt), Герхарда Петерса (Gerhard Peters) и Бруно Теша (Bruno Tesch) [374], он совместно с Карлом Вурстером разработал более знаменитый «Циклон-Б» [37; 61]. В этом-то и была особенность нового оружия – оно обладало двойным назначением и всегда могло развиваться в виде гражданского варианта. Лефебр описывал свои опасения относительно химического оружия: «Никакая инспекция или “секретный агент”, находясь за соседним лабораторным столом, никогда не определит подлинную цель исследования новой краски».

«Что касается отказа от употребления ядовитых газов, то следует вспомнить, что ни одно могущественное боевое средство никогда не оставлялось без применения, раз была доказана его сила, и оно продолжало существовать вплоть до открытия иного, более сильного. Ядовитый газ показал себя в мировой войне одним из самых сильных видов оружия. Только по одной этой причине он никогда не будет упразднён. Употребление его нельзя приостановить каким-либо соглашением, потому что если путём соглашения можно приостановить употребление какого-либо могущественного оружия войны, то и всю войну можно было бы предотвратить соглашением» [373].

А. Фрайс, К. Вест «Химическая война»

В британской лаборатории Портон Даун также проходили исследования на животных, о чём в 1922 г. доложил парламенту заместитель военного министра Уолтер Гиннесс (Walter Guinness). Эти эксперименты продолжились и впоследствии; к примеру, в 1924 г. таковых было произведено уже более тысячи. Женевский протокол 1925 г. несколько уменьшил их интенсивность, но с 1921 по 1937 г. всего было проведено 7 777 опытов на животных, не считая того, что с 1929 по 1930 г. участниками экспериментов химического оружия стали 520 добровольцев королевских ВВС и флота [372]. Иприт был применён Францией и Испанией в Рифской войне против берберских племён [389]. В 1918 г. в США произвели отравляющее вещество люизит, ранее исследовавшееся немецкими учёными; его отгрузили в американском порту, но война успела закончиться. Однако Япония будет использовать люизит в войне с Китаем с 1937 по 1944 г. [378]. Таким образом, применение химического оружия и военная наука в направлении его разработок не остановились.

Поэтому, если размышлять о реабилитации Хабера, несмотря на его действительные заслуги, признанные не только в мире, но и в СССР, где он в 1932 г. был избран почётным членом Академии наук [387], его возвращение к науке в сфере «двойного назначения» заставляет задуматься; не была ли реабилитация инспирированным извне «подкупом» учёного с намеренным возвратом к военным разработкам?

Примеры внешнего влияния на политику «IG» были. Так, исследование сульфаниламида проходило под знаком секретности именно потому, что его запрещало картельное соглашение со швейцарской красильной фирмой «Chemische Fabrik vormals Sandoz», принадлежащей банковскому семейству Варбургов. Тогда, в 1920 г., у швейцарцев слиянием «Sandoz», «Ciba» и «Geigy» появился свой красильный концерн [12; 288; 311], который, как видно из примера, мог направлять работу немецких коллег, несмотря на их превосходящие активы. К 1924 г. в немецкий химический конгломерат входили уже 37 промышленных предприятий и 91 сбытовой филиал, где трудилось около 100 тыс. рабочих и служащих [61], и он стоял на пороге нового слияния.

25 декабря 1925 г. «Bayer», «BASF», «AGFA», «Hoechst», «Griesheim Elektron» и «Weiler-ter-Meer» подписали соглашение о полной кооперации. «Kalle & Cassella», формально оставшись независимой, примкнула по отельному соглашению [1] к «Interessen Gemeinschaft Farbenwerke der Deutschen Teerfarbenindustrie» или, по самому известному названию, «IG Farben», в котором 42,5 % акций всё же принадлежало главенствующей компании «Bayer» [57]. После слияния к 1926 г. уставный капитал составил около 1,1 млрд. рейхсмарок [80; 61]. Несмотря на инфляцию, обороты через три года увеличились лишь до отметки 1,4 млрд. [61]. При этом уже через год активы «IG» утроились [46], что, вероятно, объясняется тем, что в сейфы «IG Farben» хлынул многомиллионный поток иностранных займов [61] и новой стратегией развития концерна стало поглощение и взятие под контроль химических производств по всему миру.

«В день поглощения “IG Farben ” стоила 646 млн. рейхсмарок, а уже через год 1,2 млрд. Немецкие акционеры, банки, интернациональные финансовые институты наполнили международного колосса инвестициями. В течение следующих нескольких лет гигант сделал ставку на поглощение компаний в области химии, стали угля и топлива, таких как “Dynamit AG”, “Rheinische Stahlwerke AG”, “Koln-Rottweil AG”, “Westfalishe-AnhaltischeSprengstoff AG" и Deutsche Gasolin Group”».

Д. Джеффрейс «Синдикат дьявола. IG Farben и создание гитлеровской военной машины»

Следует обратить внимание, что все три предприятия – присоединённые в 1926 г. «Dynamit AG», «Rheinische-Westfaelische Sprengstoff AG» [12] и «Koln-Rottweil AG», – с которых стартовала стратегия поглощения вновь образованного химического треста, являлись крупнейшими немецкими лидерами в области производства именно взрывчатых веществ. Все они сразу же были включены в новую вертикально-ориентированную структуру подчинения [46], как это было в предыдущей версии «IG», куда малые предприятия сгоняли силой. Теперь шёл тот же процесс, но уже масштабнее. То есть если немцы готовили себя к войне мировой, то теперь кто-то шёл к войне сверхмировой, собирая под свой контроль всё новых и новых производителей военно-стратегического назначения.

Тот, кто вливал свои капиталы в «IG Farben», помогал открывать концерну двери, которые раньше для него были закрыты. Изначально попытка приникнуть на рынок взрывчатых веществ США в 1925 г. натолкнулась с угрозу всесторонней войны на всех иностранных рынках со стороны «DuPont» и его «Hercules Powder Со.» [12]. Теперь же «DuPont» вошла в коалицию с «Dynamit-Nobel», а к 1929 г. посредством филиалов мегаконцерна – американского «Winthrop Chemical», английского «Imperial Chemical» и японского «Mitsui» – существенные пакеты акций в «DuPont» и «Eastman Kodak» также перешли к «IG Farben». По договоренности холдинг приступил к изготовлению целлофана по лицензии «DuPont», а последняя стал собственником половины акций американской «Bayer Semesan Со.» и 6 % обыкновенных акций «IG Farben» [70]. Появились картельные соглашения с швейцарской «Ciba» и французским гигантом «Kuhlmann» [1], приобретение которого было для сотрудников «IG Farben» чем-то вроде реванша за Версальский мир. Всё лето они скупали акции «Kuhlmann», за семь недель взвинтив их стоимость с 450 до 1000 франков. В ответ французы пошли на хитрость: при поддержке военного министра палатой депутатов в спешном порядке был принят закон, который разрешал выпуск восстанавливающих баланс дополнительных 100 000 акций; владеть ими имели право только французские граждане. В результате в 1927 г. между «IG» и «Kuhlmann» было подписано картельное соглашение, предусматривающее общие агентства продаж, обмен технической информацией и совместное ценообразование на продукцию.